Текст книги "Другая жизнь"

Начало девяностых

После того как все случилось, Стелла стала уделять нам значительно больше времени. Она возила нас в школу в дни, когда папа работал или когда мамы других детей не могли нас подбросить. Если нужна была новая форма, именно она везла нас в «Маркс-энд-Спенсер», чтобы подобрать одежду по размеру, а когда в школе устраивали благотворительную ярмарку, на которую полагалось приносить домашнюю выпечку, Стелла покупала пирог в кондитерской.

Когда она привезла нас из цирка, мы с Сэлом съели за кухонным столом свои хеппи-милы и отправились спать. Переодевшись в пижаму, я немного посидел на лестнице, прислушиваясь к тому, как тетя моет посуду. Я просунул голову между перилами так, что они плотно сжали мне виски, зажмурился и представил, что это мама.

Она заглянула в гостиную, чтобы попрощаться с папой, а потом пошла в прихожую и сунула руки в рукава своего пальто.

Папа вышел следом, спрятав ладони в карманы. Я наблюдал за происходящим сверху, воспользовавшись тем, что на втором этаже у лестницы нет ни одного окна и можно прятаться от чужих глаз в полумраке.

– Стало быть, все прошло отлично?

– Да, отлично, – подтвердила Стелла, застегивая пуговицы. – Просто прекрасно. Мы поели сладкой ваты, а еще я разрешила им поиграть на автоматах. Думаю, у меня получилось отвлечь его от твоего отсутствия.

Папа рассеянно кивнул, позвякивая монетками в кармане.

– Я тут подумал… – начал он и почесал затылок. – Может, тебе перебраться к нам? Свободная комната есть, мы ее для тебя обустроим. Так тебе будет проще – не придется мотаться туда-сюда каждый божий день.

Стелла сунула руки в карманы пальто и вздохнула:

– Нет, Пол.

Папа выпрямил спину:

– Стелла, ты им нужна.

С губ тети сорвался невеселый смешок, и она покачала головой:

– Нет, кто им нужен – так это родной папа.

– И что мне делать? Я должен зарабатывать нам на хлеб. Не могу же я еще и одежду стирать и застилать кровати!

Стелла шумно втянула ртом воздух.

– Ты предостаточно времени проводишь со своими работягами. Но не забывай о том, что и у меня есть работа!

– Разливать пиво в пабе, – язвительно заметил папа.

– Ну ты особо-то не зубоскаль, все-таки возиться с грязными автомобилями за тридцатку в день – не шибко лучше. – Стелла наклонилась и подняла с пола свою сумочку. – Я рада, что могу время от времени помогать тебе с ребятами, Пол, но пойми, у меня своя жизнь.

– Но своей семьей ты при этом не обременена, – напомнил он.

Стелла метнула на папу неодобрительный взгляд.

– Если бы я хотела своих детей, они бы у меня уже были, – сказала она.

– Мои сыновья рады будут это услышать, – парировал он. – Они в тебе души не чают. А тут выясняется, что тебе намного интереснее играть в бинго и опрокидывать стакан за стаканом в обществе каких-то дерзких юнцов, чем сидеть с собственными племянниками!

Стелла достала ключи и легонько их встряхнула.

– Ты и представить не можешь, до чего я люблю этих мальчишек, но им нужна не я. Я ведь не забыла, как все складывалось между тобой и папой, когда мы были детьми. Неужели ты желаешь собственным детям такой судьбы?

Папа потупил взгляд.

– Найми экономку, – посоветовала тетя и открыла дверь. – В понедельник заеду, привезу запеканку.

* * *

Сэл умел очаровывать девушек.

В школе за ним увивалась целая куча поклонниц. Причем это были не абы какие девчонки, а модницы. Таких всегда видно издалека. Полжизни они проводят у зеркала – выпрямляют волосы, выпячивают губы, глядя на свое отражение, вертятся и придирчиво разглядывают себя со всех возможных углов. Во время футбольных матчей они вечно голосили со зрительских трибун и бросались обниматься всякий раз, когда Сэл забивал гол. Как-то раз я даже видел, как группка таких вот модниц высыпала из машины кого-то из родителей, дождалась, пока она уедет, и дружно поддернула юбки повыше – да так высоко, что они теперь больше походили на пояса. А потом девчонки расслабили галстуки и расстегнули пуговки на блузках. И, взявшись под ручку, направились к школе.

Мы все грезили об этих красотках. Они знали свои достоинства и умело выставляли их напоказ. Мальчишки-подростки напрочь лишены воображения. Скажем, если нужно купить диван и выбирать приходится между синим, стоящим на витрине, и зеленым, о котором можно судить лишь по крохотному образцу ткани, то выбор немедленно делается в пользу синего. Его проще представить, а потому и предпочесть. Впрочем, согласен, сравнивать девушек с диванами не вполне правильно.

Такие уж они, мальчишки. Им нужно, чтобы все было четко и понятно.

Но Сэлу ни одна из этих модниц не нравилась. По моим ощущениям, процесс всегда занимал его больше, чем результат. Мне вечно казалось, что он выбирает путь посложнее – и так во всем. А может, он понимал, что ловить здесь особо нечего.

Девушки ему нравились миниатюрные, темноволосые и страстные. Такие обычно увлекаются историей театра и густо подводят глаза черным карандашом, отчего приобретают сходство с перепуганным енотом. Вечно ходят в черном, носят короткую взлохмаченную стрижку либо длинную непослушную гриву, и если волосы у них от природы светлые, то они непременно красятся в брюнеток. Никто не знает, какое место в иерархии крутизны они занимают среди сверстников, и в этом кроется их особое очарование.

Первой такой девушкой на моей памяти была Стэйси. Она окончила школу на год раньше нас и устроилась на подработку в магазин мужской одежды в центре. Мы с Дэзом частенько заходили туда и делали вид, будто увлеченно разглядываем вещи – кстати, дизайнерские и чересчур дорогие для парней, зарабатывающих на жизнь разноской газет. Мы открывали дверь, над нами неизменно звенел колокольчик, и Стэйси жестом звала нас к себе, в дальнюю часть магазина. У меня есть кое-что специально для вас, говорила она и убеждала нас примерить какое-нибудь пальто или джемпер, а сама вставала позади нас перед зеркалом и поправляла рукава или полы вещи, чтобы она получше сидела на наших юношеских, распаленных похотью телах. Как-то раз Дэз даже спустил все деньги, скопленные за семестр, на джемпер бренда «Боксфреш», в котором его руки, по словам Стэйси, казались накачанными и мощными. Ей, по всей видимости, платили процент от продаж. Дэз несколько недель с Сэлом не разговаривал, когда мы под самый конец лета случайно увидели, как они со Стэйси обнимаются у входа в «Вулвортс».

Сэл флиртовал то с одной, то с другой, но первой его настоящей девушкой была Клио. На самом деле ее звали Клои, но это имя казалось ей чересчур избитым, и потому она переставила в нем буквы. Познакомились они в видеопрокате, где Сэл тогда подрабатывал: управляющий попросил его лично провести собеседование с кандидатами на вакантное место. Клио зашла к нему первой, а ушла самой последней.

Весь ее первый рабочий день они с Сэлом проспорили о «Форресте Гампе». «Дерьмовый фильм, – заявила Клио. – Банальный до ужаса. Сам посуди: ну сколько масштабных исторических событий можно уместить в жизнь одного человека?» Сэл не желал ей уступать. «Миллионы людей с тобой не согласны!» – говорил он. «А мне наплевать, – парировала Клио. – Я считаю, что полная чушь, значит, так оно и есть!» Спор продолжался в таком русле до самого закрытия, а потом Сэл запер входную дверь, и они стали трахаться прямо за кассой, у полок с кассетами.

Во всяком случае, так он пересказывал эту историю.

Но их отношения продлились недолго. А после расставания Сэл рассказал, что она была с причудами. Например, в постели заставляла звать ее именем своей лучшей подруги – первое время ему это даже нравилось, но потом все зашло слишком далеко. По словам Сэла, Клио не разрешала к себе прикасаться, пока он не сделает вид, что перед ним и не она вовсе, а другой человек. А летом, когда она уехала изучать биомеханическую инженерию, они расстались. К тому времени она уже успела вернуть себе имя Клои.

Следующей была Тесс. Мне она нравилась. После Клои она казалась относительно нормальной. При этом соответствовала идеалам Сэла по части мрачности и миниатюрности, но, в отличие от остальных его пассий, особой сложностью натуры не выделялась. А может, я просто плохо ее знал. Бросалось в глаза, что в Сэле она души не чает: каждый раз, когда он что-нибудь рассказывал, она подпирала подбородок кулачком и склоняла голову набок, будто и впрямь внимательно его слушает. Мне это нравилось.

– А Тесс славная девчонка, – сказал я ему как-то раз, когда мы сидели вместе за кружкой пива.

– А? Да, пожалуй, – ответил он, вперив мрачный взгляд в экран телефона, на котором появилось какое-то сообщение.

– Уж всяко лучше, чем твоя бывшая. Я про Клои. У той явно с головой не все в порядке.

Сэл отложил телефон.

– Да, ты прав. Тесс и впрямь славная. Но не думаю, что нас хватит надолго.

– Со стороны вы кажетесь прекрасной парой! Даже счастливой.

– Так и есть, – ответил он. – Мы счастливы.

– А что в этом плохого?

Сэл вздохнул:

– Некоторым по душе, когда сегодняшний день ничем не отличается от вчерашнего. Когда точно известно, каким будет завтра.

– Пожалуй, так спокойнее – видимо, в этом все дело.

– Ну да. И проще. – Он осушил стакан.

Отношения Сэла и Тесс продлились пять лет. Они были одной из тех парочек, которым завидуют другие. Вечера они проводили на диване в обнимку, за просмотром старых фильмов. Их мнения о том, какой цвет выбрать для стен, на какой концерт пойти и какой десерт заказать на двоих, всегда совпадали. Когда они вместе ели карри, Сэл окунал свой пападам в чатни из манго и лука, а Тесс предпочитала йогурт и лайм.

Они обсуждали свадьбу, планировали завести детей – или хотя бы щенка. Сэл даже заговаривал о переезде в другой город, о покупке билета в кругосветку, чтобы выяснить, в какой стране им будет уютнее всего, на что Тесс улыбалась и говорила, что год во Франции ее вполне устроит.

Но однажды Тесс, вернувшись домой пораньше, застала Сэла в постели с другой. И начала громить квартиру, срывать занавески, сдирать крупными кусками обои, которые они выбирали вместе. Сэл, пытаясь ее успокоить, сжимал ее запястья – да так крепко, что на коже остались лиловые синяки. Потом, в телефонном разговоре, он признался, что просто хотел, чтобы она перестала себя калечить. Он не осознавал собственной силы.

А Тесс рассказала, что они, по сути, даже не трахались. Да, на полу валялись их вещи, а вся комната пропахла сексом, но ее добило другое. То, как нежно та женщина придерживала его голову, пока Сэл спал у нее на груди, безмятежно подложив ладони под подбородок. «Мне он никогда не позволял так себя обнимать, – призналась она. – А я всегда мечтала об этом – но он вечно отстранялся».

Когда Тесс обнаружила любовницу, та потянулась и зевнула, будто не произошло ровным счетом ничего необычного. Она скинула одеяло и осталась лежать посреди кровати совершенно голая, с улыбкой наблюдая, как они кричат друг на друга.

Так и началась эпоха Матильды.

Лето 2003

– Заходи.

Анна жила в одном из шести одинаковых домов, построенных на тупиковой улочке в элитном районе города. Такие особнячки – просторные, ухоженные – часто украшают обложки тематических брошюр или иллюстрируют статьи из раздела «Имущество и финансы». Аккуратные красные кирпичики и белоснежная облицовка будто кричат: «Ну вот ты и на месте!» Пробуждают амбиции.

Она стояла на крыльце, украшенном аркой, босая, прислонившись к дверному косяку. Перед выходом из дома я дважды переоделся, добирался до места аж на двух автобусах, а теперь она приглашает меня войти так, будто ничего обыденнее на свете и быть не может. Будто я ее парень.

Я закрыл за собой дверь, сбросил обувь – отчасти по привычке, а отчасти и потому, что начищенные до блеска полы из белого мрамора, казалось, совсем не готовы были к тому, чтобы их пятнал какой-то чужак. Плитка обожгла вспотевшие ступни холодом.

– Как добрался, без приключений? – спросила Анна, уперев руки в боки.

– Да, прекрасно.

– Как-никак живем мы на отшибе. Я вечно переживаю, что людям сюда чересчур далеко ехать.

– Да брось, все прекрасно.

– Ну и жара сегодня. – Она прижала ко лбу тыльную сторону ладони. – Пить хочешь?

– Не откажусь.

Мы пересекли коридор и подошли к окну, в которое ослепительно било солнце. По обеим сторонам поблескивали стеклянные двери, ведущие в большие, одна другой просторнее, комнаты, выстеленные светлыми коврами и начищенные до блеска. Казалось, передо мной декорации рая, не меньше. Кругом ослепительная, абсолютная белизна, и спрятаться негде.

Анна шла впереди, а я шел следом и пялился на нее. В коротких джинсовых шортах ее фигура смотрелась ничуть не хуже, чем у меня в постели.

– Кола пойдет? – спросила она, когда мы вошли в кухню.

Ее вопрос эхом разнесся по комнате. Посреди, в окружении бескрайних столешниц, стоял гигантский кухонный остров, и я легонько постучал по его каменной поверхности. Явно не из дешевых.

Анна открыла холодильник – американский, с двумя серебристыми сверкающими дверцами, и в отражении одной из них мелькнул беспокойный призрак, тревожным аккордом нарушив безмятежную атмосферу. Лишь спустя пару мгновений я понял, что это я.

Анна протянула мне банку колы, а другую прижала ко лбу и облегченно закрыла глаза. Губы ее слегка приоткрылись.

– Здорово тут у тебя, – сказал я, переминаясь с ноги на ногу.

– Серьезно? – Она открыла глаза и равнодушно пожала плечами: – Дом на любителя, как по мне.

– А тебе тут не нравится?

Она с щелчком дернула за кольцо на банке.

– Ну зачем нужны две посудомойки?

И только тогда я впервые заметил, что здесь всего в избытке. Две плиты, две посудомойки, две раковины, два винных холодильника. Над кухонным островом висели три светильника цвета фуксии – абсолютно одинаковые, расположенные аккурат над тремя барными стульями. И тут я вдруг обратил внимание на то, что столешница пуста. А где же тостер, подумал я. Где чайник, где армада кухонных приборов, где куча бумажных счетов?

Я посмотрел на Анну, которая стояла, облокотившись на мраморный остров, и меня вдруг поразило, до чего чуждо тут выглядит и она с этими ее облезлыми ногтями и теплыми руками. С обстановкой ее роднило только одно: яркие, под стать светильникам, алые губы. Но, приглядевшись, я заметил, что все дело в помаде.

– Есть хочешь? – спросила она.

Я пожал плечами:

– А ты?

Она устремилась к холодильнику.

– Сейчас сделаю сэндвичи, – сообщила она, доставая масло, мясную нарезку и банку пикулей.

Я внимательно наблюдал за ней. Основательно погрузив нож в баночку, она срезала толстые куски масла, которые потом щедро намазывала на хлеб плотными полосами. В отличие от папы она ни разу не переложила излишки масла с одного ломтика на другой и не стала делить одну порцию масла на два, а то и на три кусочка хлеба. Готовь она тосты, на поверхности наверняка бы остались круглые дорогущие лужицы нерастаявшего масла. Оно бы неспешно стекало по нашим подбородкам, оставляя блестящие следы. Сам я намазывал хлеб маслом так же, как папа, и задумался, что бы вышло, если бы мы с Анной съехались. Смог бы кто-нибудь из нас подстроиться под другого, или мы без конца ссорились бы из-за того, что мажем масло по-разному?

Сэндвич оказался божественным. Когда мы доели, Анна открыла посудомойку и загрузила в нее наши тарелки.

– Экскурсию хочешь? – спросила она, закрывая крышку.

– А твои когда возвращаются?

– Сегодня. Самолет приземлится через час.

Анна провела меня по нескольким комнатам, показывая то одно, то другое и называя своих родителей не иначе как мать и отец.

– Вот тут хранится полная коллекция первых изданий книг о Бонде, – поведала она, похлопав по огромному сейфу, стоящему в углу кабинета. – Отцовская радость и гордость. – И затем, когда мы перешли в столовую: – А вот тут мать каждое утро пьет чай с мятой и читает комментарии к Библии перед вторым завтраком и маникюром.

В комнатах не нашлось ни единой фотографии – не считая большого студийного портрета, висевшего в гостиной, на котором были изображены все четверо. Мать с отцом сидели на стульях, а дети стояли по бокам, и одну руку каждый держал на плече у родителя, а другой сжимал его ладонь. Наряды пастельных тонов отчетливо выделялись на темном крапчатом фоне, а лица сияли буржуазной респектабельностью. Судя по Анне, снимок сделали лет пять назад. Одетая в лиловое платье с пышными рукавами, она улыбалась со всей неуклюжестью желторотого подростка. Отец был лысый и в очках, а мать, несмотря на уже немолодые годы, оказалась смуглой, знойной красавицей. Брат выглядел в точности как мальчишки, которые задирали меня в школе каждый раз, стоило мне войти в класс. Найковские спортивные штаны, безупречная прическа.

– Ну и мерзость, скажи? – послышался у меня за спиной голос Анны.

– Впечатляет. – Я сунул руки поглубже в карманы.

– Мы похожи на семейку серийного маньяка. Мать еще в этом костюме-двойке и в жемчугах. Она ведь целый месяц раскладывала на кровати разные наряды, навязывая нам свои представления об идеальной семье. – Анна шумно втянула ртом воздух. – Ты только посмотри, в чем меня запечатлели для истории. В лиловом, черт бы его побрал, платье!

– Выглядишь, между прочим, очень даже соблазнительно.

– Мне тут четырнадцать, извращенец!

Я пожал плечами:

– А мне тогда было семнадцать. Невелика разница на самом деле.

– Пойдем. – Она взяла меня за руку и потянула к двери.

Каждую комнату в этом доме украшал какой-нибудь лозунг или наставление. На стенке буфета в столовой крупным витиеватым курсивом было написано «ЕШЬ!», над кухонной плитой значилось «СТРЯПАЙ!», а в гостиной красовалось вышитое «ОТДОХНИ!». В ванной над входом я прочел надпись «ИСКУПАЙСЯ», выведенную синей краской – в тон двери. На подоконнике стояла миска, полная морских камешков.

– Мать привозит камни с каждого пляжа, – пояснила Анна и, взяв один из камешков, перевернула его, продемонстрировав надпись, сделанную черным маркером. «Барбадос, 98».

Мне вдруг стало интересно, есть ли у них бассейн. В таких домах они обычно бывали. По пути сюда я остановился купить холодного пива в газетном киоске, на который повесили билборд с надписью: «Животных в зоопарке мажут солнцезащитным кремом и угощают замороженными фруктами». «Скорее бы пошел дождь, – сказала какая-то дама продавщице. – А то у меня латук гибнет».

Я пошел за Анной наверх, накрыв ладонью ее ладонь, скользившую вверх по перилам. Прикосновение ее руки и холодного металла раззадоривало, и я, осмелев, вытянул вторую руку и коснулся ее обнаженной талии. На верхней ступеньке Анна остановилась, и я обнял ее, прижал к себе и поцеловал изгиб шеи. В тот миг я чувствовал свою власть над ней, чувствовал, как она обмякла у меня в руках. Я знал, что она хочет меня не меньше, чем я ее.

– Погоди, – сказала она и отстранилась. – А как же наша экскурсия? Ты что, забыл?

Она распахнула соседнюю дверь.

– Комната любимого братца.

За дверью появились безупречно заправленная кровать и стена, увешанная неровным строем с виду очень дорогих гитар. Спальня выглядела пустынной, казалось, тут уже давно никто не жил.

– Брат за границей, – пояснила Анна. – Служит там, где велика нужда.

– То есть?

Она закрыла дверь.

– А, забудь.

Она остановилась у порога следующей комнаты и посмотрела на меня:

– А это моя комната.

Спальня Анны была раз в пять больше моей. Пол выстелен точно таким же светлым ковром, как и в остальной части дома, но стены выкрашены в ярко-алый, и это сразу бросалось в глаза.

– Мать их терпеть не может, – злорадно проговорила Анна. Посреди спальни высилась одноместная кровать, а рядом с ней приткнулся туалетный столик с зеркальцем, к которому Анна прикрепила поляроидные снимки с вечеринок. Анна с друзьями, Анна на танцполе, позирует, широко раскинув руки, Анна у своей машины красуется с ключами в одной руке и бокалом шампанского в другой. Весь стол был завален косметикой и украшениями, а посреди этого хаоса возвышалась стопка книг. Еще там валялась расческа; вокруг щетинок обмотались длинные, черные нити волос – точно такие же Анна оставила и в моей постели.

Мне девичья спальня всегда представлялась чужой страной. Все здесь происходит совсем по-другому.

Я опустился на край кровати, в которой еще не спал ни один мужчина. Анна подобралась ко мне, уселась мне на колени, обхватила мое лицо руками и приникла к моим губам.

Чувствуя, что только что успешно сдал какой-то экзамен, я с жаром ответил на ее поцелуй. Но Анна вдруг остановила меня:

– Еще одна комната.

Она провела меня по коридору к самой дальней двери. За ней таилась хозяйская спальня: просторная, темная комната со сводчатым потолком и зеркальными шкафами, поставленными вдоль одной из стен. Угловая дверь, по всей видимости, вела в ванную, но ее мне Анна показывать не стала – на этом наша экскурсия подошла к концу. Анна потянула меня к кровати – просторной тахте, выстеленной атласным персиковым покрывалом.

– Что ты делаешь?

Она опустилась на колени и приблизилась к моему уху.

– Тихо, – прошептала она, и я почувствовал прикосновение ее языка. А потом Анна расстегнула мне джинсы и толкнула меня на кровать.

Сердце бешено заколотилось в груди, а по всему телу разлилась истома. Я остановил взгляд на табличке, висящей над кроватью – она была деревянной, и на ней крупными буквами старательно вырезано слово «ЛЮБИ!».

Спорить я не стал.

* * *

Матильду я невзлюбил с самого начала.

Она в точности соответствовала идеалам Сэла: темные волосы, кожа бледная, как лунный свет. Ее красота бросалась в глаза, но сама она ее будто и не осознавала. Лора называла ее «элегантной до жути», и она обладала тем качеством, какое часто встречается у француженок, умеющих эффектно себя подать, не показывая, как именно они этого добились. Словно это не стоило им ни малейших усилий.

Гардероб Матильды состоял из черных узких джинсов, ботинок в байкерском стиле и пушистых оверсайз-свитеров с открытой спиной, которые она обычно носила, беззастенчиво обнажив плечо. «Прикройся, а то простынешь!» – часто говорил ей я, будто обеспокоенный дядюшка. Хотя и сам понимал, до чего нелепо звучат эти слова. Вместо ответа Матильда только вскидывала бровь.

Чувство юмора отсутствовало у нее напрочь. Даже если Сэл откалывал какую-нибудь особенно удачную шутку и все кругом просто валились от смеха, она продолжала сидеть, подобрав под себя обнаженные лодыжки, а на лице у нее отчетливо читались скука и превосходство. Меня чуть ли не до бешенства доводила мысль о том, что человек, одержимый чисто внешней стороной вещей, способен относиться к самому себе с такой серьезностью.

Мы были единственными курильщиками в нашей компании. Казалось бы, это могло нас сблизить, и еще разговоры с глазу на глаз, которые мы вели в своих изгнаниях на улицу, но даже здесь она ухитрялась заткнуть меня за пояс.

– Фу, ну и вонь! – говорила она всякий раз, стоило мне только закурить, и размахивала руками, словно отбиваясь от незримого врага. – Ох уж эти англичане, вечно дымят, как фабричные трубы! Merde[3]3
  Мерзость (фр.).


[Закрыть]. Всех нас перетравите.

Потом она принималась изготавливать самокрутку.

– А ты в курсе, что от самокруток не меньше дыма, а, Матильда?

– Oui, oui[4]4
  Да, да (фр.).


[Закрыть], Николя, – отвечала она с тоской в голосе.

Мы всегда звали друг друга не иначе как полными именами, вот только в моем она вечно опускала последнюю «с» на французский манер, и потому оно звучало каким-то неполноценным. Вечно ей надо было подчеркивать свое превосходство.

Хотя религией, мягко скажем, Матильда не увлекалась, она носила на шее старинные четки. Коричневые, но у каждой бусинки свой оттенок – и при взгляде на эти четки я вспоминал накидки, покрывавшие сиденья в дедушкиной машине, когда мы были еще маленькими. Крест серебряный, изысканно украшенный, и на моей памяти Матильда не раз сидела с выражением бескрайнего презрения на лице и поглаживала распятого Иисуса. Как-то раз я смотрел фильм, где монахиню задушили ее собственными четками. И сразу подумал о Матильде.

– Будь с Тилли поласковее, – просил меня Сэл. – Ты ей очень нравишься, честное слово. Она в толк не возьмет, почему рядом с ней ты вечно выкидываешь какие-нибудь фокусы.

На Сэла Матильда действовала обезоруживающе. В ее присутствии он только и делал, что успокаивал ее и пытался соответствовать ее немыслимым стандартам. Я уже начал было подозревать, что она – профессиональный гипнотизер, а временами даже спрашивал себя, не замешана ли тут черная магия. Ловил себя на том, что пристально слежу за ней, гадая, не ворожит ли она. Лора называла меня параноиком.

– И что он в ней нашел? – недоумевал я. – Не считая очевидных эстетических достоинств, разумеется.

– А разве не за это мужчины любят женщин в девяноста процентах случаев? – парировала Лора. – Да и потом, Сэл последнее время держится молодцом. Видел его зрачки вчера? Он явно завязал с таблетками, а значит, это общение идет ему на пользу!

Сэл и впрямь стал меньше пропадать на тусовках и поумерил страсть к наркотикам. Я не спорил с тем, что это прекрасно. Но знал и то, что истинная причина кроется в том, что Матильда требует, чтобы он не отходил от нее ни на шаг, восхищался ею и готовил ей ужины, которые она потом выблюет в унитаз. У положительного следствия была вполне себе негативная причина, и принять это я никак не мог.

Я пытался поговорить с братом.

– Я люблю ее, – признался Сэл, уставившись в свой стакан с пивом. – И это чистая правда, черт побери. Никогда еще этого не говорил. И уж точно не чувствовал.

Он совсем потерял голову – я видел это по глазам.

– В ваших отношениях она тебя подавляет, – сказал я. – Может, будешь посдержаннее проявлять свои чувства?

Сэл озадаченно посмотрел на меня:

– То есть?

– Не стоит раскрывать перед ней душу нараспашку, – пояснил я и, поднеся сигарету к губам, глубоко затянулся. – Не хочу, чтобы она тебя ранила. Только и всего.

– Говоришь, я рядом с ней становлюсь другим человеком, – сказал он. – Так и есть. Рядом с ней мне хочется стать лучше, стать таким, каким она меня хочет видеть. Но разве это плохо? Пытаться быть лучше? Разве не такой должна быть любовь?

Я пожал плечами. Мы допили пиво.

В ту ночь, когда Лора уснула рядом со мной, я внимательно всмотрелся в ее черты. Светлые волосы разметались по подушке и казались почти черными. Она лежала отвернувшись, и в оконном стекле отражался силуэт ее тела, которое мерно приподнималось и опадало. Каждое ее движение было привычным, как тиканье знакомых часов. Я немного полежал наедине с мыслями о ней. А потом – не о ней, и наконец закрыл глаза.