Текст книги "Другая жизнь"

Сентябрь 1991

Местечко называется Maison de la Cascade[6]6
  Дом у водопада (фр.).


[Закрыть], и по пути из Кале мы – мама, Стелла, Сэл и я – все упражняемся в произношении этого названия, старательно изображая французский акцент. Папа ведет машину и почти все время молчит, но временами включает радио в поисках трансатлантической спортивной волны. Для нас это – своего рода кодовый сигнал: «А ну замолчите!», и мы тут же погружаемся в себя и принимаемся разглядывать сельские пейзажи, проносящиеся за окном. Всякий раз, стоит мне только увидеть вдалеке шато, я толкаю Сэла, и он не остается в долгу. Перед поездкой мама втайне выдала нам по банке чипсов «Принглз», чтобы ехать было веселее, и мы рассасываем каждый ломтик во рту, прижав его к нёбу, чтобы водитель не услышал хруста. А вот отпечатки жирных пальцев на кожаных сиденьях – проблема посерьезнее, даже учитывая, что обивка не новая и вот уже десять лет впитывает своими трещинами газы, которые пускают в них разные задницы.

На дорогах в основном свободно: дело идет к концу лета, и все уже вернулись к началу учебного года. В начале семестра отпускные туры самые дешевые. Поэтому нам с Сэлом почти не доводилось самим выбирать себе место в классе, но тут без вариантов: либо едем сейчас, либо не едем вовсе.

До дома мы добираемся только к обеду. Он стоит на отшибе, в узком переулке, в стороне от главной деревенской улицы. К нему ведет широкая подъездная дорога, выложенная неровными камнями, окна украшены ярко-красными ставнями, на солнце алеют терракотовые горшочки с красными цветами. «Герани, мои любимые», – говорит мама.

Она достает из мини-холодильника, хранящегося в багажнике, банку пива, открывает и протягивает папе, он молча берет ее и заходит в дом – видимо, в поисках ближайшего дивана. Стелла с мамой начинают разгружать машину, а мы с Сэлом бежим поскорее исследовать местность.

Справа от гаража начинается каменная лестница, змеящаяся между фиговыми деревьями. Мы бежим по ней вниз со всей резвостью детей, проведших несколько часов в тесной машине, – и с каждым шагом журчание воды, которое мы уловили еще наверху, становится все громче и отчетливее, а когда мы соскакиваем с последней ступеньки, звук превращается в оглушительное крещендо водопада, падающего в пруд. Maison de la Cascade.

Мы замираем и, разинув рты, смотрим на открывшиеся красоты. Мне, одиннадцатилетнему мальчишке, едва ли тогда могла прийти в голову мысль: «До чего это прекрасно!» – но я зачарован видом и шумом водопада, бриллиантовым сверканием капелек, неукротимым бегом воды, не прекращающимся ни на миг. Ничего подобного мы в жизни не видели, и трудно поверить, что это все нам не пригрезилось. Не знаю, о чем думает Сэл, но чувствую, что он разделяет мое потрясение.

Слышится всплеск, и Сэл выныривает из воды. Пруд не слишком широкий, но в нем довольно глубоко, он со всех сторон окружен высокой оградой из природного камня и густыми зарослями камышей. У моих ног лежат вещи Сэла, сваленные кучей, он поворачивается, ложится на спину и дрейфует в воде, его обнаженный торс поблескивает в солнечных лучах. Я сбрасываю шорты и тоже прыгаю в пруд, и мы вместе покачиваемся на водной глади, словно упавшие листья. Солнце то вплетается в ломаные узоры растений, окаймляющих вершину водопада, то исчезает из них, и, когда я зажмуриваюсь, этот пейзаж остается отпечатком на внутренней стороне век.

– Давай каждый день будем сюда приходить, – говорю я Сэлу, но слышу в ответ только плеск воды.

* * *

Первые дни проходят как в тумане. Чувство такое, будто мы по-прежнему дома: мама суетится на кухне, а папа, как всегда, что-то смотрит по телику. Мы с Сэлом почти не вылезаем из пруда. Домой возвращаемся, только чтобы поспать или сходить в туалет, но дай нам волю, мы и это охотно делали бы на улице.

Мы купаемся и играем в футбол в лучах солнца. Мочим босые ноги в ручье, впадающем в водопад, строим в нем дамбы и мосты из веточек и листьев. Мама приносит нам панаше, смесь лимонада с пивом в маленьких бутылочках, и мы расслабленно потягиваем его, воображая себя взрослыми. Мы карабкаемся по крутым берегам, окружающим дом, но в моем случае это длится лишь до той минуты, пока я не замечаю на середине подъема, как упитанная черная змея разворачивает свои кольца, поблескивая на солнышке. После этого я уже не рискую далеко отходить от воды и зарослей, а вот Сэл продолжает штурмовать берега. Кажется, он нарочно высматривает змей.

Мы заняты сплошным бездельем. Что может быть лучше.

Сидя в пруду, мы слышим смех мамы и Стеллы, которые стряпают на кухне. У них без конца орет радио, и они подпевают «Joe le Taxi» и курят одну сигарету за другой в открытое окно.

Накануне отъезда мы отдыхаем у водопада – мы с Сэлом купаемся в пруду, а мама со Стеллой лежат чуть поодаль на шезлонгах, – и тут на ступеньках, позвякивая мелочью в кармане, появляется папа.

– Все в порядке, милый? – спрашивает мама, приподнимаясь. – Тебе что-нибудь нужно?

– Что за вопросы? – откликается он. – Неужели мне нельзя просто так спуститься вниз и повидаться с собственной семьей?

Мама улыбается слабо и натянуто и медленно опускается на спинку.

– Привет, парни, – говорит он и, склонившись, ерошит нам волосы. – Ну что, наслаждаетесь отдыхом, да?

Сэл морщится от его прикосновения.

– А вы знаете, что в армии, – начинает папа, сбрасывая одежду, – меня взяли в команду пловцов? Лучший бомбардир в воздухе и непревзойденная «бомбочка» в воде!

– Пол, не вздумай! – восклицает Стелла из-под своей шляпки с широкими полями. – Не хватало только промокнуть до нитки ради того, чтобы ты мог покрасоваться!

Папа делает несколько шагов назад, разбегается и прыгает, ловко подобрав под себя ноги прямо в воздухе, и приземляется в самый центр пруда. Траву на берегу орошает град капель. Через несколько секунд он выныривает на поверхность и вскидывает руки в ожидании восторженных оваций.

Хлопаем только мы с мамой.

Сэл вылезает на берег, отряхивается. Хватает полотенце с шезлонга и старательно вытирает голову.

– Я в дом пойду. Что-нибудь захватить?

– Мороженое! – кричу я из воды.

Мама вытирает подолом юбки капли, попавшие ей на книгу.

– Неси всю коробку, Сэл.

Он кивает и бегом поднимается по ступенькам.

– Ну что, сынок, нравится тебе тут? – спрашивает папа, выбравшись из воды. Я киваю, а он на мгновение замирает на берегу и нежится в лучах солнца, уперев руки в боки и зажмурившись. Он похож на древнегреческую статую из Британского музея. Папа откидывает назад мокрые волосы, идет к шезлонгам и садится рядом с мамой, которая по-прежнему вытирается полотенцем.

– Оторвись по полной, – говорит он, притягивая маму к себе, и делает что-то, от чего она взвизгивает. – А то ведь скоро уже и в реальность возвращаться.

Он что-то шепчет маме на ухо, а она смеется и подмигивает мне. Я погружаюсь в воду, поворачиваюсь на спину и дрейфую. В высоком безоблачном небе пролетает самолет, и я думаю о пассажирах, которые сидят в своих креслах, запихав чемоданы себе под ноги, и едят жесткую, как резина, еду с подносиков. Я представляю, как взрывается бомба, и на землю летит дождь из человеческих останков.

– Руки вверх!

Дальше я слышу крик Стеллы. Пройдут многие годы – а он так и будет звучать.

Позже я узна́ю, что Сэл, выйдя из дома с коробкой фруктового льда, найденной в морозилке, заметил, что дверь гаража распахнута. Фермер, хозяин дома, частенько наведывался в гараж за инструментами, но обычно запирал дверь на массивный замок. Сегодня он оставил ее открытой, и Сэл решил заглянуть внутрь – на то он и Сэл.

В углу он увидел ружье, прислоненное к стенке.

Точно не знаю, что это было за ружье. Эти детали не имеют особого значения. Или имеют? Всякий раз, когда кто-нибудь открывает стрельбу в школе, люди потом желают знать модель его пистолета, сколько пуль он выпустил, что именно стрелок говорил плачущим ученикам, где они прятались, в какие видеоигры он играл, каков цвет его кожи. Люди любят детали.

Что ж, припомню все, что смогу.

Мороженое имело форму спирали и напоминало витую горку на детской площадке. Это был фруктовый лед со вкусом лайма и каким-то экзотическим французским названием, пестревшим на коробке. Сама она немного размякла из-за льда, налипшего на стенки морозилки.

А ружье, кажется, предназначалось для охоты на птиц.

Сэл нес коробку под мышкой той самой руки, в которой держал оружие.

По его словам, он хотел нас напугать – только и всего. Вернее, он даже не рассчитывал, что мы испугаемся. Думал, что всех его появление развеселит – так он мне рассказывал. Думал, что все скажут: «Ну и ну, Сэл, ты просто красавчик!» – а он потом раздаст каждому по мороженому.

Он так спешил, что перепрыгивал через ступеньки. А когда добрался до нижней и позвал нас, коробка начала выскальзывать, и он прижал руку к телу, чтобы ее удержать. Параллельно мозг велел покрепче ухватить и ружье, и именно это он и сделал, нажав пальцем на спуск – и оружие пальнуло. Впоследствии, когда криминалисты осматривали место происшествия, они нашли на каменной ограде за водопадом скол – именно туда угодила пуля, а потом ее отрикошетило в сторону, после чего она пролетела над прудом, устремившись к шезлонгам, вонзилась в левый висок нашей матери и не вышла с другой стороны.

Как нам сказали, ее было уже не спасти.

Как нам сказали, она умерла мгновенно.

Часть 2

Лето 2003
Незадолго до конца

День выдался жарким.

Все дни в то лето начинались одинаково, но этот мне особенно запомнился. Запомнились бисерины пота, то и дело орошающие мои волосы – точнее, их жалкие остатки; то, как они, точно змейки, проворно сползали по затылку или по коже за ушами на шею, а потом сбегали по спине вниз. Но когда мы с Анной были вместе, жара меня не пугала. Она приклеивала меня к Анне, а ее – ко мне, и меня это вполне устраивало.

– А может, махнем в Истуэлл? – предложила Анна, когда мы встретились в тот день. – Все сегодня на пляже. Так что опасности никакой. Давай вернемся к озеру.

Мы пошли пешком по проселочной дороге. Вдоль нее проходила живая изгородь, до того низкая, что мы шагали по самому пеклу, а наши тени тянулись впереди. Они повторяли каждое наше движение. Когда я брал Анну за руку, моя тень тоже тянулась к возлюбленной, а когда я обнимал и целовал ее, то краешком глаза видел, как наши отражения сливаются воедино.

– Только что поняла одну вещь, – сказала Анна, отстранившись. – Ни разу не видела, как ты танцуешь.

– Это не случайно.

Она вскинула брови, ожидая разъяснений.

– Я вообще не танцую.

– Врешь. Все танцуют. Вот хотя бы в одиночестве, у себя в спальне.

Я покачал головой:

– Нет, это тоже не про меня.

Она остановилась и протестующе вскинула руки, будто я только что произнес утверждение поистине вселенской важности. Ее лоб поблескивал от пота, и мне представился его солоноватый вкус.

– Ну что ж, – сказала она. – Выходит, именно мне предстоит стать той девушкой, которая тебя этому обучит. – Она схватила меня за руку и притянула так близко, что наши тела соприкоснулись. А потом положила одну мою ладонь себе на плечо, вторую прижала к своей, так что теперь наши соединенные руки смотрели на дорогу, и приобняла меня за пояс.

– А разве не я должен взять инициативу? – поинтересовался я, когда Анна повела нас вперед.

– Это с какой стати? – спросила она, уверенно ведя нас в ритме танго. – То, что у тебя есть пенис, еще ничего не значит!

Я спустил руку ей на талию и покрепче ее обнял, а потом подхватил на руки и закружил – и кружил долго, до тех пор, пока и головы у нас не пошли кругом, – а потом мы с хохотом повалились прямо на землю.

– Танцор из тебя и впрямь чудовищный, – сквозь смех сказала Анна, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Но мне приятно, что я у тебя первая!

Мы улыбнулись друг другу и начали сближаться для поцелуя, но тут кусты затрещали, и из них выскочила лиса. Изо рта у нее что-то свисало. Заметив нас, она остановилась, выпустила свою добычу и пулей унеслась прочь.

– Ой, смотри! – воскликнула Анна, кивнув на крошечное бурое создание, тяжело дышавшее на земле.

Мы вскочили на ноги и кинулись к бедняжке. Это был крольчонок с вспоротым животом, из которого сочились окровавленные внутренности. Он лежал на дороге, приоткрыв глаза, и смотрел прямо на ослепительный диск солнца. Тельце сотрясало слабое, судорожное дыхание.

– Какой кошмар! – воскликнула Анна и упала на колени. – Бедняжечка! Бедный, несчастный малыш! Он ведь только-только родился на этот свет! – Она инстинктивно потянулась к зверьку, но я наклонился и остановил ее.

– Не надо, – сказал я, схватив ее за запястье. – А вдруг он заразный. Посмотри на него. Он не жилец.

Она подняла на меня глаза, полные слез:

– Но не можем же мы его так оставить!

Я прошелся по лужайке и вернулся с большими листьями, с помощью которых и поднял кролика под беспрестанные Аннины «Только осторожнее! Ему же больно!» – и бережно перенес его, едва живого, на другую сторону дороги, в тенек.

Через несколько часов, когда мы той же дорогой пойдем домой, он уже будет мертв, и Анна собственноручно выроет ему могилку в растрескавшейся от зноя земле. Но это будет потом, а пока мы продолжили путь, и Анна, то и дело оглядывавшаяся назад, крепко сжала мою руку. До самого озера мы не проронили ни слова.

И вот его водная гладь – искристая, как это часто бывает в памяти, – предстала перед нами. Мы остановились на мостике, полюбовались ею немного, а потом прогулялись до разрушенной церкви и устроились на берегу, в тени.

Я повернулся к Анне:

– Вот почему мне трудно поверить в Бога.

Она не сводила глаз с сени деревьев, раскинувшихся над нами.

– Эта твоя вера в то, что все будут жить вечно… – продолжил я. – Мне трудно ее принять, потому что смерть – естественная часть жизни. Деревья над нами уже начали сбрасывать листву, и скоро все погибнет. А весной жизнь возродится. Таков цикл. Таков естественный порядок вещей.

– Деревья не гибнут зимой, – возразила она, – а отдыхают. Недаром и смерть в Библии описывается как крепкий сон. Однажды мертвые воскреснут. Представь, что бы произошло, если б в деревьях по весне не пробуждалась новая жизнь! Но ты ведь точно знаешь, что она проснется. Почему тебе не верится, что так будет и с нами?

– В том-то все и дело. Новая жизнь. Не та, что раньше.

– И что же?

– Помнишь подсолнухи у моего дома? Они расцветают и чахнут, а потом умирают, и их выпалывают. А на следующий год Стелла сажает новые. Но у предыдущих лишь один шанс. После них вырастут другие, но таких же, как они, не будет уже никогда.

– Ты что это, садовником заделался?

– Ну послушай. Подсолнух принимает свою судьбу. Не задается вопросом, за что ему все это. Не тратит краткий век своего цветения на мысли о том, а в самом ли деле сейчас время цвести.

По ее молчанию я понял, что она и впрямь внимательно меня слушает. Жаль, сам я так не умел.

– Но ты говоришь о деревьях, – сказала она наконец. – И о цветах. Они ведь не живые существа вроде нас. У них нет сердца, а по жилам не течет кровь.

– А у кролика все это было. И сердце, как у нас, и дом, как у нас, и семья – как у нас. Но был на его пути и хищник. Господь создал животное царство, а вместе с ним и смерть – это логично. Жизнь обрывается, и тогда труп становится удобрением для земли, чтобы та дала начало новой жизни. Ничто не вечно.

– Я понимаю, к чему ты клонишь, – сказала Анна, немного помолчав. – Но разве возможно, чтобы все заканчивалось вот так? Ты только подумай о том, на что способен человеческий ум, как дивно устроены наши тела, что младенец возникает из ничего! Как это все можно свести к случайности? Это ведь жутко!

– Вечная жизнь – вот что жутко. Каждый день одно и то же.

Анна улыбнулась:

– В Библии сказано, что Господь утолит всякое желание, а потому и беспокоиться не о чем.

– А вот с Евой получилось иначе.

– Что?

– С Евой, женой Адама.

– Спасибо, я в курсе, кто такая Ева.

– Так вот, ее желания Господь не удовлетворил. И она отправилась на поиски запретного плода.

– Все так. – Ее изумление от меня не укрылось. Я ведь ей и словом не обмолвился о своем недавнем визите в библиотеку.

– Но она вряд ли отправилась бы за яблоком, будь у нее все, что ей только нужно, правда же?

– Она была своевольной, – немного помолчав, ответила Анна.

– Но ведь Бог ее такой создал?

– Да, Бог наделил ее свободой воли, – медленно проговорила она. – Вот только она неправильно ею распорядилась.

– Выходит, у человека есть право выбора, но если он выбирает путь, который Богу не мил, то он обречен на верную смерть – или на ад, или как вы там это зовете. Это, по-твоему, справедливо? – спросил я, стараясь сохранять невозмутимость.

– Для человека, который в Бога не верит, ты слишком уж хорошо знаешь Библию.

Я порылся в кармане и достал сигареты.

– Может, я потому в него и не верю, что достаточно прочел.

– Забавно, конечно, когда лекцию об основах христианства тебе читает нехристь, – заметила Анна, заложив руки за голову. – Продолжай, будь так добр.

– Я возражаю против идеи свободной воли, – сказал я, закурил сигарету и отвел руку подальше от Анны. – На деле получается, что Бог приставляет тебе дуло к виску. Служи мне и живи. А не хочешь – умрешь. Хороша свобода, нечего сказать.

Анна снова уставилась на древесные кроны.

– Это с какой стороны посмотреть.

– Ну, с Евой-то ничего не вышло. Он мог бы создать совершенное творение, но с первой же попытки все запорол. Если Адам и Ева были совершенны, но все равно выбрали запретный плод, то у нас и вовсе нет никакой надежды, разве не так?

– Впервые вижу, чтобы ты с таким задором о чем-то рассуждал.

Я повернулся к ней и приподнялся на локте.

– Ну послушай. Они сорвали плод с древа познания добра и зла, верно? С единственного дерева во всем саду, которое Бог запретил трогать, потому что… иначе произойдет что?

– Тогда у них откроются глаза, они познают добро и зло и погибнут, – бойко, как по писаному, отчеканила она.

– Выходит, до того, как попробовать плод, они не знали, что такое добро и зло. Тогда откуда им знать, что вкушать его плохо, если у них нет ни малейшего понятия о плохом? – Для пущего риторического эффекта я несколько раз пробуравил воздух кончиком сигареты.

– Они ослушались Господа.

– Но он не вооружил их знанием. Он нарочно сотворил их простодушными, а потом посадил это дерево, чтобы их испытать, и позволил коварному змею их соблазнить. Почему он не защитил их от хищника? И как они вообще могли распознать в нем обманщика, если не знакомы с самим понятием обмана? – Я снова улегся на землю. – Это все Господни происки, вот кто тут главный хитрец.

– Богохульник, – сказала Анна, схватив меня за руку. По ее тону я так и не смог понять, шутит она или нет.

– Не может быть, чтобы он и впрямь утолил всякое желание. Если он и существует, выходит, что желания как таковые, причем и плохие, и хорошие, – тоже его творение.

– Он утолит желания будущего века. В новом мире. Когда мы станем совершенными.

– Мы?

Я затянулся, и наши взгляды встретились. Анна прикусила губу, будто сожалея о своих словах, и опустила глаза на наши соприкасающиеся руки.

– Наверняка я знаю лишь то, что чувствую здесь, – я стукнул себя кулаком по сердцу, – и тут – я постучал по лбу. – Вот где истина. Вот что реально. А все остальное – непостижимо.

В небе раздался протяжный, нарастающий шум самолета – то ли раскат грома, то ли гул гибнущего мира. Анна разжала руку и опустила ладонь себе на живот, и мы лежали вот так, казалось, целую вечность. Она грызла ногти, а я докуривал сигарету.

А потом она встала и направилась к воде, а я стал наблюдать, как она скидывает обувь и как с ее плеча сползает лямка красного платья. Она ни разу не обернулась ко мне и не стала сбрасывать остальную одежду. Она шагнула вперед раз, другой и зашла в озеро прямо в платье.

А потом нырнула и спустя мгновение показалась на поверхности. Перевернулась и поплыла на спине по мерно плещущимся волнам, устремив взгляд в небо.

Я сел, не сводя с нее глаз. Она скользила между светом и тенью, а ее руки и ноги энергично разрезали воду, борясь с течением. Алое платье расплывалось вокруг, точно лужа крови. Наконец Анна повернулась и погрузилась в воду по шею.

– Иди ко мне, – тихо позвала она, и я, оставив сигареты, телефон и обувь у деревьев, подошел к кромке воды.

И нырнул.

Под водой, над хитросплетением водорослей я увидел ее ноги и потянулся вперед, пробился сквозь зеленоватую дымку и заскользил вверх по ее телу. А когда всплыл на поверхность, она прижалась ко мне, обвила меня ногами за талию и поцеловала в губы.

Вот он, тот момент, подумалось мне. Вот он, тот самый момент.

Мы накинулись друг на друга со странным, хищным голодом. Никакая одежда уже не могла защитить нас от ярости рук и пальцев. Нас было не остановить.

И тут послышалось знакомое «Подожди».

Боже, нет, подумал я. Все что угодно, но не это, пожалуйста, Господи.

Она замерла и посмотрела на меня, с ее лица капала вода, в глазах полыхал огонь, и у меня перехватило дыхание.

Анна отстранилась и увлекла меня к берегу. Мы немного проплыли и вышли на сушу, а по нам ручейками сбегали остатки воды. Тут она и начала срывать с себя одежду, а я последовал ее примеру. Мы замерли нагие в лучах полуденного солнца, глядя друг на друга, а потом она взяла меня за руку и повела к церкви. Там, в стороне от тропинки, в тени листьев папоротника, она потянула меня к себе, и я лег сверху.

Дышать ровно не получалось. Я не мог отвести глаз от нее – от девушки, о которой я грезил все лето и которая теперь взяла меня за руки, прижала их к своей коже и на этот раз уже ни в чем не сомневалась. От девушки, которая привлекла меня к себе и прошептала на ухо:

– Пообещай, что никому не скажешь.

От девушки, которой я ответил:

– Обещаю.