Текст книги "Искра надежды"

– Простите, – продолжала рыдать Рейчел, шмыгая носом и вытирая его рукавом.

Луи привык видеть плачущих женщин.

– Тебе не за что извиняться, – ответил он. – Если только ты не альтер эго белого мужчины средних лет, с пистолетом.

– Я убежала, доктор Уорд. – Рейчел набралась мужества посмотреть ему в глаза, но тут же отвела взгляд. – Я трусиха.

Он даже не знал, что она вообще находилась в здании, когда началась стрельба. Конечно, она была в вестибюле, а он – в глубине здания, в процедурной. И естественно, ей хотелось верить, что она поведет себя как настоящая героиня, когда придет время действовать. Но никогда не знаешь, какую дорогу выберешь, пока не окажешься на перепутье. Разве Луи не слышал этого тысячу раз от пациенток, которые, казалось, прятались от страха в свою раковину, очутившись в Центре, как будто это происходило не с ними, а с кем-то другим?

– Ты выжила, чтобы рассказать, что произошло, – ответил он. – И это главное.

В этих словах сквозила ирония – еще не договорив, Луи почувствовал ее и потом еще раз прокрутил в голове сказанное. Уголек с течением времени под влиянием температуры и давления становится бриллиантом. Но если ты умираешь от холода, обратишь ли ты внимание на бриллиант?

«У меня же не убрано», – мелькнуло в голове у Джой, когда она отпирала дверь своей квартиры. Остатки завтрака так и засохли в блюдце на кухонном столе, на кофейном столике перед телевизором – пустые бокалы, на одном из подлокотников висел бюстгальтер.

– У меня тут настоящий бардак, – извинилась она перед Джанин.

Но, с другой стороны, Джой не собиралась приводить домой противников абортов в тот день, когда сама отправилась в клинику прерывать беременность.

Когда открылась дверь, на полу валялись письма и счета. Джой начала было наклоняться за ними, но Джанин оказалась проворнее.

– Давай я, – предложила она.

Давай я отвезу тебя домой.

Давай я тебя уложу.

Джанин кудахтала над ней, как наседка, и это было довольно странно, учитывая, что они были почти ровесницами.

– Перри, – прочла Джанин, собирая счета и корреспонденцию. – Я не знала твоей фамилии, – улыбнулась она.

– Я твоей тоже, – посмотрела на нее Джой.

– Дегерр, – ответила Джанин и протянула руку. – Приятно познакомиться. Официально.

Джой улыбнулась с неловкостью от такого вынужденного сближения. Единственным желанием Джой было раздеться, натянуть пижаму и махровые носки, выпить бокал вина и пореветь всласть.

Джанин сложила собранную с пола почту на кухонном столе и повернулась к Джой.

– Что тебе приготовить? Ты есть хочешь? Пить? Может, чаю? – Она запнулась. – У тебя же есть чай?

Джой, не сдержавшись, рассмеялась.

– Есть. На полке над плитой.

Пока закипала вода, Джой сходила в ванную: пора было сменить прокладку. Но свежей прокладки на смену не оказалось. Она вспомнила: в Центре прокладками не снабжали, и та, что она захватила с собой, была последней в пачке. По пути домой Джой собиралась заехать в аптеку…

От злости и разочарования она перевернула вверх дном полочку, аптечку, разбросала таблетки, мази и лосьоны.

Последнее, что она достала из недр выдвижного ящика под раковиной, – пыльный, засохший флакон с жидкостью от солнечных ожогов. От ожогов, бог мой! У нее есть жидкость от солнечных ожогов, но нет ни одной прокладки?

Схватив флакон, Джой швырнула его в зеркало, и оно разбилось вдребезги.

В дверь негромко постучали, на пороге стояла Джанин со своим рюкзачком. Утром она оставила его в багажнике машины, поэтому, в отличие от остальных вещей заложников, он не стал уликой с места преступления.

– Я подумала, тебе может понадобиться, – сказала она и протянула маленький квадратик «Котекс».

Джой схватила прокладку, закрыла дверь и забралась в ванну. Она злилась на то, что ее спасительницей – уже в который раз! – оказалась Джанин. Вымыв руки, посмотрела в разбитое зеркало. На бледной коже ярко выделялись веснушки. Волосы казались каким-то маленьким зверьком, который поселился у нее на голове. На шее – кровь. Она вытерла ее салфеткой и потом еще терла до тех пор, пока кожа не стала болеть так же сильно, как у нее болела душа.

Когда Джой вышла из ванной, Джанин уже навела порядок в гостиной: газеты были аккуратно сложены, а грязная посуда убрана в раковину. Она пригласила Джой присесть и принесла две дымящиеся чашки чая. На каждом чайном пакетике висел ярлычок с пожеланием. «Пусть этот день принесет вам мир, покой и гармонию, – прочла Джанин и подула на чай. – Ну же, читай!»

Джой посмотрела на свой ярлычок.

– «Твой выбор изменит мир». – Она вглядывалась в слова, пока они не стали расплываться перед глазами. И вдруг ощутила, как ее накрывает волна облегчения.

В комнате стояла тягостная тишина. Джанин тоже это угнетало, так что она потянулась за пультом от телевизора.

– Ну-ка, что, по-твоему, там происходит? – проговорила она и нажала на кнопку.

Вспыхнула картинка – последний канал, который смотрела Джой. Показывали клинику. Было темно, только полицейские маячки продолжали поблескивать. Репортер что-то говорил об отряде быстрого реагирования, появилась зернистая фотография человека в маске на дальней крыше.

– Выключи, – хрипло попросила Джой. Ей показалось, что ее душат.

Экран погас. Джанин положила пульт между собой и Джой.

– Я только что переехала. Мало кого знаю в Миссисипи, – тут же призналась она. – Только тех людей… ну, ты понимаешь… с кем я была.

– И как нам быть теперь? – вырвалось у Джой.

– Что ты имеешь в виду?

– Что будет завтра? Я имею в виду, как нам вернуться к нормальной жизни? – Джой покачала головой. – Ничего нормального уже не осталось.

– Думаю, мы будем притворяться, – пожала плечами Джанин. – Пока сами не забудем, что мы притворяемся. Наверное, я буду делать то, чем занималась и раньше. Держать плакаты. Молиться.

У Джой отвисла челюсть.

– Ты будешь продолжать участвовать в протестах? – пронзительно посмотрела она на Джанин.

Джанин отвела взгляд.

– Кто знает, откроется ли клиника вообще.

Да и смогут ли другие женщины после всего, что произошло, рассматривать возможность поступить так, как поступила Джой? Ну почему именно на ее долю выпали такие испытания?

Джой бросило в жар. Неужели Джанин не понимает, что к такому жестокому исходу их привели все те лозунги, которые провозглашает она и ее закадычные друзья? Ведь они позволяют себе судить таких, как Джой, а значит, и остальным дают право судить других. И вот один человек решил стать судьей и взялся за пистолет…

– Несмотря на все, что сегодня произошло, – не поверила Джой, – ты до сих пор полагаешь, что права?

Джанин посмотрела ей прямо в глаза.

– Я могла бы задать тебе тот же вопрос.

Джой с недоверием смотрела на свою гостью, которая имела взгляды, кардинально противоположные тем, что разделяла Джой, и была так же убеждена в своей правоте. Она пыталась понять: неужели единственный способ для человека прийти к пониманию, во что он действительно верит, – увидеть, против чего он готов выступить?

– Наверное, тебе лучше уйти, – напряженным голосом произнесла Джой.

Джанин встала, огляделась, нашла свой рюкзак и молча направилась к двери.

Джой закрыла глаза и откинулась на спинку дивана. Быть может, и нет общих основ для суждений.

Все дети заслуживают того, чтобы родиться.

Все женщины заслуживают того, чтобы распоряжаться своим телом.

Ну, и в какой точке эти два множества пересекаются?

Послышался звук проворачиваемой ручки двери, и следом за ним голос Джанин.

– Что ж, – обратилась она обиженно к той, кто посягнула на ее моральные принципы, – удачи.

Как заставить слепца увидеть то, что видишь сам? Уж точно этого не может случиться, если ты стоишь по ту сторону стены.

– Подожди, – окликнула Джой. – Можно, я тебе что-то покажу? – Не став дожидаться ответа Джанин, она достала из кармана снимок УЗИ и разгладила его на столе.

Судя по звукам, Джанин закрыла дверь и направилась к дивану.

– Это… был мальчик, – пробормотала Джой.

– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать. – Джанин смотрела на зернистый снимок, как немой свидетель преступления.

Джой понимала, что это неправда: у Джанин заготовлено с десяток ответов – вариаций на тему, что Джой сделала свой выбор и не заслуживает сочувствия. Ей хотелось ответить Джанин, что да, она получила то, чего хотела. Но еще она получила боль потери, и одно не исключало другого.

– Быть может, ничего не стоит говорить? – предложила Джой.

Джанин не ответила, лишь накрыла своей рукой руку Джой. Да и не было необходимости в каком-то ответе, достаточно было остаться рядом – женщине, решившей поддержать другую женщину.

Почти в трех часах езды от клиники, где захватили заложников, в Оксфорде, штат Миссисипи, одна девочка-подросток лежала, свернувшись калачиком, на кровати в больнице «Баптист Мемориал» и гадала, почему она чувствует себя такой одинокой в месте, где столько людей.

Бет повернулась на звук открывшейся двери. В сердце забрезжила надежда, что, быть может, ее отец вернулся, чтобы извиниться. Сказать, что он простил ее, что дает ей второй шанс…

Но это был всего лишь назначенный судом адвокат, Менди Дювилль.

Бет взглянула на полицейского у двери, потом на Менди.

– Вы нашли моего отца? – поинтересовалась она.

Менди покачала головой, но это был не ответ. Бет знала (Менди предупредила ее заранее), что она не может и не станет говорить со своим клиентом в присутствии полиции, потому что будет нарушена конфиденциальность. Что тоже было хорошо, потому что Бет больше не нужны были плохие новости. Обвинения никто снимать не собирался, прокурор желал покончить с депрессивной историей Бет ко дню выборов. И Бет станет всего лишь разменной монетой.

Но неужели это ее вина? Она всего лишь семнадцатилетняя девчонка, которая не готова была становиться матерью и потерять все, что осталось у нее от детства. Бет пыталась действовать через суд, зная, что ее отец никогда не подпишет бумаг – даже несмотря на то, что к тому времени, когда у нее родится ребенок, ей уже исполнится восемнадцать. Но дату слушания отложили на две недели – ей было бы уже поздно делать аборт в штате Миссисипи. Ее вынудили пойти на отчаянные меры.

Бет думала о том, что ей не пришлось бы нарушать законы, если бы меньше было бюрократии. Очень трудно получить официальное разрешение на аборт – почему же ее наказывают за то, что она прервала беременность неофициально?

Реальность выбила у нее почву из-под ног. Чувство было то же самое, как тогда, когда папа повез ее на побережье океана в Джорджию. Бет была еще совсем ребенком. Она побежала навстречу волнам с распростертыми объятиями – и в результате перекувыркнулась через голову и едва не утонула. Отец успел подхватить ее, пока Бет не смыло прибоем.

Но кто спасет ее сейчас?

– Меня посадят в тюрьму, – прошептала Бет. Она уже начинала понимать: что бы она ни сделала теперь, что бы ни сделала Менди Дювилль – из этого ужаса ей не выбраться. Казалось, что ты пытаешься стереть неправильную букву в слове, а вместо этого протираешь бумагу до дыр. – Я и правда сяду в тюрьму, – повторила она.

Менди взглянула на повернувшегося к ним полицейского и приложила палец к губам, предостерегая Бет от болтовни в присутствии копов.

И тогда Бет расплакалась.

Она подтянула колени к груди – внутри была ужасающая пустота. Бет была оболочкой. Всего лишь оболочкой, раковиной, шелухой. Во-о-от как она напортачила. Да, она избавилась от ребенка, это правда. Но каким-то образом при этом лишилась и способности чувствовать. Быть может, только лишившись второго, можно было так легко избавиться от первого? Или это судьба: если единственная любовь, которую она познала, была ненастоящей. Она сгниет за решеткой, и никто не будет по ней скучать. Даже если ее отец и вернется. Только, конечно же, не для того, чтобы извиниться. Он вернется для того, чтобы сказать Бет, как сильно он в ней разочаровался…

Спустя мгновение она ощутила, как ее заключили в объятия. Менди оказалась мягкой и пахла персиками. Ее косы щекотали Бет щеки. «Вот оно, значит, как!» – подумала Бет.

Через пару минут ее рыдания превратились во всхлипывания. Бет лежала на подушке, их с Менди пальцы все еще были переплетены.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказала адвокат.

Бет хотелось заснуть. Хотелось притвориться, что сегодняшнего дня не было.

Нет, не так! Ей хотелось сделать вид, что сегодняшний день прошел иначе. Не так! По-другому!

– Вы можете побыть со мной? – спросила Бет. – У меня… у меня больше никого нет.

Менди встретилась с ней взглядом.

– У тебя есть я.

Пока Хью шагал к входной двери клиники, он вспоминал тот день, когда родилась Рен. Они с Анабель сидели дома, смотрели все серии Гарри Поттера, как вдруг начались схватки и интенсивность их стала стремительно нарастать. Но Анабель отказывалась ехать в больницу, пока не закончится «Тайная комната».

Во время рекламы у нее отошли воды.

Хью летел в больницу, как сумасшедший. Бросив машину прямо на дороге, понес жену в родзал. У нее уже было раскрытие на 9¾ сантиметра, и Анабель посчитала, что это знак.

– Я не стану называть дочь Гермионой, – уперся Хью уже после родов.

– А я не буду называть ее в честь твоей матери, – отомстила Анабель.

Даже тогда они постоянно ссорились.

Медсестра, ставшая невольной свидетельницей этого разговора, открыла окно.

– Наверное, нам всем не повредит порция свежего воздуха, – проговорила она.

И тут в комнату влетела птица. И стала бить крыльями над колыбелькой, где спала малышка. Потом села на боковую стенку, повернула головку и вперила в новорожденную свой блестящий глаз.

– Вот он, знак! – тихо воскликнул Хью.

Рен – это лучшее, что случилось в его жизни. Он купил ей первый бюстгальтер. Он разрешил ей красить ногти. Он убедил ее в том, что ее приятели просто дураки, когда Рен не пригласили на вечеринку к одной девочке, которая была в классе заводилой. А потом со злости выписал матери этой девицы штраф за переход улицы в неположенном месте.

Каждый август они восходили на самую высокую точку в Джексоне, чтобы увидеть метеоритный дождь из Персеид, во время которого казалось, что небо рыдает. Они, бывало, не спали всю ночь, говорили обо всем, начиная с того, кем из «могучих рейнджеров»[8]8
  Американский телесериал в жанре токусацу, созданный компанией Saban в 1993 году на основе японского сериала «Супер Сэнтай». С 2003 года производился компанией Disney.


[Закрыть] можно пожертвовать, и заканчивая тем, как найти человека, с которым захочешь прожить всю свою жизнь.

В этом Хью не преуспел. Он с самого начала ошибся в выборе. Анабель сейчас жила во Франции с парнем на десять лет моложе ее, владельцем булочной, который участвовал в Олимпиаде по выпечке хлеба и видел в этом смысл жизни. На самом деле человека, с которым он хотел бы прожить всю свою жизнь, пятнадцать лет назад акушерка положила ему на руки…

Хью оглянулся через плечо. Капитан Квандт, наклонив голову, общался по радио.

– Если ты не выманишь его, мои снайперы не смогут выйти на позицию, – сказал он Хью.

– Не мои проблемы, – ответил Хью, двигаясь вперед.

– Хью!

Он остановился.

– Ты не обязан строить из себя героя, – негромко произнес Квандт.

Хью встретился с ним взглядом.

– Я и не герой. Я просто отец, – будничным тоном проговорил он, затем расправил плечи и направился к двери клиники.

Вот она, дверь. За спиной остался воздух, спертый от жары, и единственный звук – жужжание москитов. Он постучал. Через мгновение услышал, как двигают мебель. Дверь распахнулась. На пороге стояла Рен.

– Папочка! – воскликнула она и шагнула к нему навстречу, но ее тут же втянули внутрь. Хью неохотно отвел глаза от дочери, чтобы взглянуть – впервые – на того, с кем он разговаривал все эти пять часов.

Джордж Годдард оказался худощавым мужчиной среднего роста. На лице щетина, рука, которая сейчас держала пистолет у виска Рен, забинтована. Глаза у него были настолько светлыми, что казались прозрачными.

– Джордж, – ровно произнес Хью, и Годдард кивнул.

Хью чувствовал, как пульсирует жилка на шее. Он с большим трудом сдерживался, чтобы не схватить Рен и не побежать. Это привело бы к катастрофе.

– Может, отойдешь и отпустишь ее?

– Оружие покажи, – покачал головой Джордж.

– У меня нет оружия, – поднял руки Хью.

– Считаешь меня идиотом? – Его собеседник засмеялся.

Поколебавшись, Хью потянулся вниз и поднял штанину в том месте, куда засунул свой пистолет. Не сводя глаз с Джорджа, он достал оружие и отвел руку в сторону.

– Бросай, – велел Джордж.

– Отпусти ее, и я брошу.

Секунду ничего не происходило. Июньские жуки застыли в полете, жужжание прекратилось, сердце Хью замерло. Потом Джордж толкнул Рен вперед. Хью обнял ее одной рукой, в правой продолжая держать на весу оружие.

– Все хорошо, – прошептал он дочери в волосы.

От нее пахло страхом и потом: точно так же она пахла, когда была маленькой и просыпалась по ночам. Он отстранился, пальцы его свободной руки и руки дочери переплелись. На краешке ее ладони виднелась небольшая черная звездочка, нанесенная чернилами, – как татуировка на стыке между большим и указательным пальцем.

– Рен. – Хью улыбнулся дочери насколько мог ободряюще. – Теперь ступай. Иди к полицейским под навес.

Она повернулась, посмотрела на командный пункт и снова на отца.

В эту секунду она поняла, что он с ней не пойдет.

– Папочка, нет!

– Рен, – остановил он начинающуюся истерику спокойным взглядом, – мне нужно с этим покончить.

Она глубоко вздохнула и кивнула. И очень медленно двинулась прочь от отца, в направлении навеса. Никто из полицейских не кинулся к ней, чтобы увести в безопасное место, как поступали с другими заложниками. Таков был приказ Хью. До сих пор Джордж прятался за дверью, теперь же он становился слишком уязвим: увидит приближающегося полицейского – может сорваться и начать стрелять налево и направо.

Когда Рен отошла на несколько шагов, Джордж заговорил.

– Пистолет на пол! – Он перехватил собственное оружие и прицелился прямо Хью в грудь.

Хью наклонился и медленно разжал пальцы, отпуская пистолет.

– Как скажешь, Джордж, – произнес он. – Что ты теперь намерен делать? Твой черед.

Заметив, как взгляд стрелка скользнул по крышам зданий, он молча молился только о том, чтобы снайперы хорошо замаскировались.

– Ты заверил меня, что готов на все ради своей дочери, – проговорил Джордж.

В горле встал ком, Хью не хотел, чтобы Джордж продолжал говорить о Рен, даже думать о ней! Он рискнул искоса взглянуть на дочь: Рен уже была где-то на полпути к командному пункту.

– Ты постоянно повторяешь, что мы не слишком отличаемся, – продолжал Джордж. – Но по-настоящему сам в это не веришь.

Что бы Хью до этого ни говорил, пытаясь завоевать доверие Джорджа, он прекрасно понимал, что между ними есть и навсегда останется главное различие – и дело тут в моральных принципах. Хью никогда не забрал бы жизнь другого человека во имя собственных убеждений. Сейчас его поразила мысль, что как раз убеждение и привело сюда Джорджа.

– Джордж, все еще может хорошо закончиться, – начал Хью. – Подумай о своей дочери.

– После случившегося она больше не будет смотреть на меня так, как раньше, – отозвался человек с пистолетом наизготовку. – Тебе не понять.

– Тогда попробуй мне объяснить.

Он ожидал, что Джордж силком втянет его в клинику, где забаррикадирует дверь и станет использовать Хью, чтобы вести торг, угрожая убить его.

– Ладно, – вдруг согласился Джордж.

День как раз уступал право ночи. В сгущающихся сумерках Хью заметил движение пистолета и по привычке потянулся за своим оружием… но тут вспомнил, что опустил его на пол.

Но Джордж целился не в Хью. Пистолет был направлен на Рен, которая еще добрых три-четыре метра не дошла до навеса, – на движущуюся цель, которую, как самонадеянно думал Хью, он может уберечь.

Когда его дочь была маленькой, Джордж читал ей вместо сказок Библию, в которой далеко не все истории имели счастливый конец. Так Лиль проще было понять, что любовь – это самопожертвование. А если взглянуть на бойню с другой стороны, она может показаться крестовым походом.

Мы все способны на поступки, о которых никогда и не подозревали. «Что ж, детектив, – подумал он. – Ты просил меня объяснить. И я объясню. Мы с тобой не такие уж и разные». Не «герой» и «злодей». Не «активист за запрет абортов» и «доктор, прерывающий беременность». Не «полицейский» и «убийца». Медленно качаясь на волнах собственных убеждений, мы неизбежно заглатываем воду всякий раз, когда открываем рот.

Ему так захотелось рассказать сейчас своей дочери, что он это понял…

Он нажал на спусковой крючок.

Четыре часа пополудни

Несколько часов переговоров со стрелком по выделенной полицейской линии притупили бдительность Хью: он стал полагать, что есть шанс договориться с сумасшедшим. И вдруг во время переговоров прозвучал выстрел. Теперь Хью мог думать только о своей дочери.

Когда Рен было два года, он взял ее с собой, собираясь обновить маленький причал за домом Бекс, на берегу поросшего ряской и осокой пруда. Он прибивал молотком доски, а Рен сидела на травке, забавляясь игрушкой, которую ей подарила тетушка. Он слышал, как она смеялась, что-то щебетала, а через мгновение раздался всплеск.

Хью, не раздумывая, прыгнул с причала в воду, которая была такой грязной и поросшей водорослями, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Глаза обожгло, когда он попытался разглядеть, где может быть Рен. Он нырял снова и снова, вытягивал руки и шарил в траве, пока не наткнулся на что-то твердое.

Хью пробился сквозь толщу воды, одной рукой прижимая к себе Рен. Уложив девочку на причал, прижал свои губы к ее ротику и стал делать ей искусственное дыхание, снова и снова – до тех пор, пока малышка не закашлялась и не стала отхаркивать воду.

Когда Рен очнулась, он со злости на себя самого накричал на нее, и девочка разревелась…

Раздался звук выстрела – и Хью вновь оказался в том грязном пруду, он снова пытался на ощупь спасти свою дочь, ведь это он во всем виноват.

Несколько часов назад уже прогремел один выстрел – тогда пуля попала в его сестру, а его рядом не оказалось. И вот очередной. Неужели он опять опоздал?

Рядом с ним тут же оказался капитан Квандт.

– Макэлрой! Ведется стрельба. Ты знаешь протокол!

Протокол предписывал действовать, а не ждать очередных жертв. Но действовать сейчас было чертовски рискованно. Когда захватчик заложников чувствует угрозу, он начинает паниковать и стрелять без разбору.

На месте Квандта он бы поступил, скорее всего, точно так же. Но Хью до сих пор не признался командиру, что в клинике находится его собственная дочь. Нельзя допустить, чтобы в нее попала шальная пуля.

Уже случались захваты заложников, когда ситуация превращалась в кровавую бойню из-за того, что органы правопорядка действовали слишком агрессивно. В 2002 году чеченские повстанцы вошли в театр, захватили сотни заложников, двоих убили сразу; российские правоохранители решили использовать непроверенный газ, чтобы выйти из сложившейся тупиковой ситуации. Было убито тридцать девять террористов, но при этом – и более сотни заложников[9]9
  Террористический акт в здании Театрального центра на Дубровке в Москве, где произошел захват заложников, начавшийся 23 октября и продолжавшийся по 26 октября 2002 года. Группа вооруженных боевиков во главе с Мовсаром Бараевым удерживала людей из числа сотрудников, зрителей и актерского состава мюзикла «Норд-Ост». В результате операции по освобождению заложников были убиты все находившиеся в здании террористы и освобождена бо́льшая часть заложников. В общей сложности, по официальным данным, погибли 130 человек из числа заложников (по утверждению общественной организации «Норд-Ост» – 174 человека).


[Закрыть].

Что произойдет, если Квандт начнет штурм?

– Какая стрельба? – повернулся Хью, пытаясь выиграть время. – Одиночный выстрел. Быть может, угроза самоликвидировалась.

– Тогда нет никакого риска, – ответил Квандт. – Заходим. – Не став ждать, что ответит Хью, он развернулся, чтобы отдать команду своим людям.

В жизни Хью было несколько моментов, которые круто меняли его жизнь. Тот день, когда он выставил Анабель. Та ночь, когда подросток, который хотел спрыгнуть с крыши, обернулся и протянул Хью руку. И вот наступил еще один такой момент, который, как Хью прекрасно понимал, положит конец его карьере.

– Нет! – выкрикнул Хью в спину Квандта. – Одна из заложниц… моя дочь.

Командир отряда специального реагирования медленно обернулся.

– Что-что?

– Я и сам узнал об этом недавно, – объяснил Хью. – Но я не… не отступил. Просто не мог.

– Вы отстраняетесь от своих обязанностей, – решительно заявил Квандт.

– Отстранить меня может только мой начальник, – возразил Хью. – Я слишком глубоко вошел в переговоры с захватчиком, чтобы вот так просто отступить. Мне очень жаль. Я знаю правила, понимаю, что возник конфликт интересов. Но, черт побери, капитан! Ни у кого нет большего стимула, чтобы все это закончилось хорошо, чем у меня. Вы же прекрасно это понимаете, верно?

– Я понимаю одно: вы обманули меня, свое начальство, всех – и вы прекрасно отдавали себе отчет в своих действиях.

– Нет. Если бы я отдавал отчет, она была бы здесь, со мной. – Хью откашлялся и взглянул капитану в глаза. – Не заставляйте мою дочь расплачиваться за мою глупость. Пожалуйста, – взмолился он. – Это моя дочь.

Он снова оказался под водой и молотил руками по водорослям.

Он шел ко дну.

Квандт пристально смотрел на него.

– Там все, – ответил он, – чьи-то дети.

Бекс таращилась на флуоресцентные лампы на потолке в больничной операционной и гадала, умрет ли она. Тревожилась Бекс не за себя – за Рен, за оставшихся в клинике людей. И, конечно же, за Хью, на чьи плечи свалился весь этот груз. Он станет винить себя в том, что сегодня произошло. Кто-то берет ответственность на себя, кто-то ломается под ее грузом – Хью всегда принадлежал к первым. Даже на похоронах их отца, когда Хью было всего восемь лет, он настоял на том, что будет пожимать руки всем, кто придет проститься с отцом. Он последний отошел от могилы, возвращался на стоянку вместе со священником. Бекс усадила плачущую мать в машину и вернулась за Хью.

– Теперь я мужчина в доме, – заявил тогда мальчик, и всю свою дальнейшую жизнь она провела за его спиной, стараясь незаметно снимать с плеч брата часть груза.

Именно поэтому она вернулась домой, когда мать от горя стала заглядывать в бутылку, совершенно перестав заниматься Хью.

Именно поэтому она и обеспечивала женское присутствие в жизни Рен после того, как ушла Анабель.

Именно поэтому она и повезла Рен в клинику.

Над ней склонился анестезиолог.

– Вы можете почувствовать небольшое жжение, – сказал он, – но потом заснете, как младенец.

Когда Хью был маленьким, он никогда не хотел ложиться спать. Она привыкла предоставлять ему право выбора, дающее ощущение, что Хью контролирует ситуацию: ты сам поднимешься в спальню или хочешь, чтобы я тебя отнесла? Так или иначе, все заканчивалось в спальне. Но потом он повзрослел и поумнел. Он просил ее прочесть три книги, а она соглашалась на одну, но он смеялся и говорил, что все равно надеется на продолжение. Даже в пять лет он был прирожденным переговорщиком.

Анестезия подействовала. Бекс улыбалась.

Джанин кожей чувствовала присутствие привидений. Они сидели у нее на коленях, на плечах, тянули за край платья. В этом здании было множество младенцев без матерей.

Она пришла, чтобы получить информацию. На разведку. Выяснить что-то, что можно было бы разоблачить онлайн, так, как сделала Лиля Роуз, показав, что на самом деле происходит в этих «центрах смерти». Джанин никогда не предполагала, что застрянет здесь.

Она выросла на юго-западе Чикаго, где людей спрашивают не об их адресе, а о церковном приходе, к которому они принадлежат. Посещая церковь Святой Кристины, с самого детства знала, что плод – это младенец уже с момента зачатия. Так или иначе, эмбрион становится человеком.

Она не витала в облаках. Понимала, что не всегда возможно воздержание, что контроль за рождаемостью иногда дает сбой, но если пара решила заняться тем, от чего потенциально возможно зарождение новой жизни, то оба должны быть готовы принять грядущие перемены. Разумеется, беременность – это ответственность не одной только женщины, хотя именно женщина потом и вынашивает ребенка девять месяцев. Но сам ребенок не виноват в том, что его зачали! Тогда почему именно ему приходится расплачиваться за все своей жизнью?

Джанин говорили, что она выступает против женщин. Какая глупость! Если женщина не хочет делать аборт, она и не должна его делать. Но, если бы женщина убила тот же сгусток клеток несколько месяцев спустя, никто бы и сомневаться не стал. Ее бы заклеймили позором и посадили в тюрьму пожизненно. Единственная разница – несколько календарных месяцев.

Джанин было двенадцать лет, когда ее мать вновь забеременела, случайно, в возрасте сорока трех лет. Девочка помнила, как родители вернулись домой от врача с двумя новостями: у них будет мальчик и у него одна лишняя хромосома. Врач посоветовал маме прервать беременность, потому что у будущего ребенка неизбежно возникнут проблемы с развитием и здоровьем.

Джанин была уже достаточно взрослой, и ей передался страх родителей. Она посмотрела в Интернете, что такое синдром Дауна. Половине детей, рожденных с синдромом Дауна, необходима операция на сердце. У них гораздо сильнее угроза развития лейкемии и проблем со щитовидной железой. К сорока годам у многих развивается болезнь Альцгеймера. Это помимо прочих осложнений: инфекций уха с потерей слуха, проблем с кожей, плохого зрения, припадков, расстройств ЖКТ.

Ей казалось, что она знала все о своем маленьком братике еще до его рождения. Но она не подозревала, что Бен умеет хохотать так, что Джанин тоже будет заливаться смехом. Или что он будет бояться щекотки на правой ноге и не бояться ее на левой. Она не знала, что он не заснет, пока Джанин не прочтет ему ровно три книжки. Она понимала, что остальные дети будут считать его одним из сельских дурачков и что, возможно, ему понадобится защита. И еще: она не понимала, насколько будет в нем нуждаться.

Не все было так радужно. Эти блоги, где родители говорили о детях с синдромом Дауна, о том, как они стали благословением Господа в форме дополнительной хромосомы… Ерунда все это! Целых три года понадобилось, чтобы приучить Бена к горшку. Он хныкал, когда уставал, как и любой другой маленький брат. В школе его дразнили. Одна из операций, сделанных Бену, пришлась как раз на день рождения Джанин, поэтому родители совершенно забыли подарить ей торт, устроить вечеринку или просто уделить хотя бы минутку внимания.

В колледже, когда она была президентом студенческого клуба «За жизнь», они много говорили об абортах как о моральных зыбучих песках, и в качестве примера она приводила собственного брата. Быть может, не о таком ребенке, как Бен, мечтали ее родители, но родился именно он. Зачинать ребенка – огромный риск, как ни крути. У вас может родиться здоровый ребенок, у которого потом могут диагностировать порок сердца, диабет, он может пристраститься к наркотикам. Вы можете вырастить ребенка, которому потом кто-то разобьет сердце и который уже не сможет выносить собственного ребенка, или ваш муж погибнет в бою за океаном. Если мы хотим иметь детей, которые никогда в жизни не столкнутся с трудностями, тогда вообще никто не должен рождаться.

Если бы мать Джанин послушалась врача во время беременности, Бен никогда бы не родился. И Джанин так и не увидела бы его торжествующего лица, когда он наконец-то научился завязывать шнурки на ботинках или когда он впервые пригласил в гости своего школьного друга. Его бы не было рядом в тот день, когда ее пса Галахада сбил грузовик и все покатилось в тартарары. Никто не мог ее успокоить, а Бен заполз ей на колени и обнял ее.