Текст книги "Новое сердце"

Люций

В день, когда вернулся священник, я работал над пигментами. Мой любимый материал – это чай, пятно от него можно варьировать по интенсивности от почти белого до желто-коричневого. Драже «Эм-энд-эмс» хотя и яркие, но с ними сложнее всего работать – приходится смачивать ватную палочку и тереть ею по поверхности конфеты, нельзя просто удалять пигмент замачиванием, как я делал этим утром со «Скитлс».

Я положил на стол крышку от баночки и добавил в нее примерно пятнадцать капель теплой воды. Затем опустил в нее зеленое драже, покатав его пальцем и наблюдая, как сходит пищевой краситель. Фокус здесь в том, чтобы вынуть конфетку, как только заметишь под оболочкой белый сахар. Если в краску попадет сахар, она не будет работать.

Отбеленную пуговку конфеты я закинул себе в рот. Теперь, когда стоматит прошел, я мог это делать. Посасывая ее, я вылил содержимое крышки (зеленое, как трава, по которой я много лет не ходил босиком; как цвет джунглей; как глаза Адама) во флакон из-под аспирина на хранение. Потом я смогу варьировать пигмент, добавив зубной пасты, разбавленной водой, для получения нужного оттенка.

Процесс кропотливый, но у меня было время.

Я уже собирался повторить попытку с желтой твердой карамелью – выход краски в четыре раза больше, чем со «Скитлс», – когда к двери моей камеры подошел священник Шэя в бронежилете. Конечно, я мельком видел его в день, когда он впервые приходил к Шэю, и лишь издалека. Сейчас, когда он стоял прямо перед дверью моей камеры, я понял, что он моложе, чем я предполагал, с прической, какие не носят священники, и мягкими, как серая фланель, глазами.

– Шэя сейчас стригут, – пояснил я, поскольку был день стрижки и Борна забрали минут десять назад.

– Да, Люций, знаю, – ответил священник, – поэтому рассчитываю поговорить с вами.

Вот что я вам скажу: меньше всего на свете мне хотелось болтать со священником. Я точно не напрашивался на этот разговор и по прежнему опыту знаю, что проповедники хотят лишь читать мне мораль на тему о том, как плохо быть геем и как меня любит Бог, но не любит мою мерзкую привычку влюбляться в других мужчин. То, что Шэй вернулся тогда в камеру с надеждой, что его новый адвокат – та девица – и этот священник собираются сдвинуть ради него горы, не означало, что я разделяю его энтузиазм. Вопреки факту, что Шэй сидел уже одиннадцать лет, он был самым наивным зэком из тех, что мне попадались. К примеру, вчера вечером он повздорил с надзирателями, поскольку был день стирки и они принесли чистые простыни, а Шэй отказался стелить их. Он заявил, что чувствует запах отбеливателя, и настоял на том, чтобы спать на полу.

– Спасибо, Люций, что встретились со мной, – сказал священник. – Рад слышать, что вы чувствуете себя лучше. – Я настороженно уставился на него, а он продолжил: – Давно вы знаете Шэя?

– Несколько недель, с того момента, как его поместили в соседнюю камеру.

– Тогда он говорил о пожертвовании органов?

– Поначалу нет, – ответил я. – Потом у него случился припадок и его отправили в лазарет. Вернувшись, он только и твердит о пожертвовании своего сердца.

– У него был припадок? – переспросил священник, и я понял, что это для него новость. – С тех пор у него были еще припадки?

– Почему бы вам не спросить об этом Шэя?

– Мне хотелось услышать ваше мнение.

– На самом деле вы хотите, – поправил я, – чтобы я сказал, действительно ли он творит чудеса.

– Пожалуй, так и есть, – медленно кивнул священник.

Некоторые сведения успели просочиться в прессу. Я полагал, что рано или поздно узнают и остальное. Я рассказал ему о том, что видел собственными глазами.

– А он не говорит, что он Бог? – слегка нахмурился отец Майкл, когда я закончил.

– Нет, это про Крэша, – пошутил я.

– Люций, – обратился ко мне священник, – а вы верите, что Шэй – Бог?

– Не спешите, отец, потому что я не верю в Бога. Я перестал верить примерно в то время, когда ваш уважаемый коллега сказал мне, что СПИД – наказание за грехи.

Честно говоря, я разделил для себя религию на светскую и духовную, предпочтя сосредоточиться на красоте картины Караваджо, не замечая Мадонны с Младенцем; или найти отличный рецепт ягнятины для обильного пасхального обеда, не думая о Страстях Господних. Религия дает надежду людям, понимающим, что конец не будет легким. Вот почему заключенные в тюрьмах начинают молиться, и вот почему начинают молиться пациенты, услышав диагноз неизлечимой болезни. Религия – это как одеяло, которое натягиваешь до подбородка, чтобы согреться, обещание того, что в конце не умрешь в одиночестве. Но та же религия может запросто оставить тебя дрожащим на холоде, если то, во что ты веришь, становится более важным самого факта веры.

Я пристально посмотрел на священника:

– В Бога я не верю. Но я верю в Шэя.

– Спасибо, Люций, что уделили мне время, – тихо произнес он и отошел от камеры.

Пусть он и духовное лицо, но ищет чудеса не в том месте. К примеру, день со жвачкой. Я посмотрел выпуск новостей – там говорили, что Шэй взял крошечную пластинку жвачки и размножил ее. Но спросите кого-то, кто там был – меня, Крэша или Тексаса, – и поймете, что не было никаких внезапно появившихся кусочков жвачки. Все это больше похоже вот на что: выуживая жвачку из-под двери камеры, каждый из нас, вместо того чтобы взять как можно больше, довольствовался малым.

Жвачка чудесным образом тиражировалась. Но мы – откровенно жадные – взвешивали потребности других семи чуваков, в тот момент посчитав их столь же важными, как свои собственные.

А это, скажу я вам, было даже бо`льшим чудом.

Майкл

У Его святейшества в Ватикане есть целый офис, занимающийся рассмотрением предполагаемых чудес и выносящий суждение на предмет их аутентичности. Они тщательно исследуют статуи и бюсты, соскабливают кондитерский жир «Криско» из уголков предположительно кровоточащих глаз, анализируют следы душистого масла на стенах, источающих аромат роз. Я не столь опытен, как эти священники, но послушайте: под стенами тюрьмы штата собралась толпа из пятисот человек, называющих Шэя Борна Спасителем. И я не собирался позволить этим людям так легко отмахнуться от Иисуса.

С этой целью я засел в лаборатории Дартмутского колледжа с аспирантом Ахмедом, который пытался растолковать мне результаты тестов образцов почвы, взятых поблизости от водопроводных труб, проложенных на первый ярус.

– Причина, почему в тюрьме не смогли дать убедительного объяснения этому, заключается в том, что они искали в трубах, а не снаружи, – сказал Ахмед. – Итак, тесты воды на некое вещество, похожее на алкоголь, оказались положительными, но лишь в некоторых трубах. Никогда не угадаешь, что растет вблизи этих труб, например рожь.

– Рожь? Зерновая культура?

– Угу, – ответил Ахмед. – Это является причиной попадания в воду спорыньи, грибковой болезни ржи. Не знаю точно, из-за чего она возникает, – я не биолог, – но это имеет связь с количеством выпавших дождей. А при первом обследовании в трубах были обнаружены микротрещины, через которые проникают эти грибки. Спорынья была первым химическим оружием. В седьмом веке до нашей эры ее использовали ассирийцы, чтобы отравить запасы воды. – Он улыбнулся. – Я окончил колледж по двум специальностям – химии и истории Древнего мира.

– Это смертельно?

– При повторном воздействии. Но сначала действует как галлюциноген типа ЛСД.

– Значит, заключенные с первого яруса могли и не быть пьяными… – осторожно произнес я.

– Верно, – ответил Ахмед. – Просто состояние аффекта.

Я перевернул пробирку с пробой грунта.

– Вы считаете, вода была загрязнена?

– Не сомневаюсь.

Однако Шэй Борн, находясь в тюрьме, не мог знать, что вблизи труб, проложенных на первый ярус, растет рожь, пораженная спорыньей.

Я вдруг вспомнил кое-что еще: на следующее утро те же заключенные пили ту же воду и с ними не происходило ничего необычного.

– Но как же вода очистилась?

– А вот этого, – сказал Ахмед, – я еще не понял.

– Существует ряд причин, по которым пациент с запущенной ВИЧ-инфекцией, весьма низким уровнем лимфоцитов и высокой вирусной нагрузкой может неожиданно почувствовать себя лучше, – сказал доктор Периго.

Специалист по аутоиммунным заболеваниям из Медицинского центра Дартмут-Хичкок, он также работал врачом с ВИЧ-инфицированными пациентами в тюрьме штата и знал все о Люции и его выздоровлении. У него не нашлось времени на формальную беседу, но он изъявил готовность поговорить со мной по пути из его кабинета в другой конец больницы, предупредив, что не вправе нарушать конфиденциальность между врачом и пациентом.

– Если больной прячет препараты, а потом вдруг решится принимать их, то язвы исчезнут и здоровье улучшится. Хотя мы каждые три месяца берем кровь на анализ у ВИЧ-инфицированных пациентов, иногда кто-нибудь из парней отказывается сделать анализ – и тогда мнимое резкое улучшение фактически является постепенным изменением к лучшему.

– Тюремная медсестра сказала, что Люций не сдавал кровь более полугода, – заметил я.

– Что означает, мы не можем точно знать его вирусный показатель.

Мы подошли к конференц-залу, куда входили врачи в белых халатах и рассаживались по местам.

– Не знаю, что именно вы хотели услышать, – с грустной улыбкой произнес доктор Периго, – что он особенный… или наоборот.

– Я и сам не знаю, – признался я, пожимая ему руку. – Спасибо, что уделили мне время.

Доктор пошел на совещание, а я – по коридору к подземному паркингу. Я ждал у лифта, улыбаясь ребенку в коляске с повязкой на правом глазу, когда почувствовал чью-то руку у себя на плече. Рядом стоял доктор Периго.

– Хорошо, что я вас застал, – сказал он. – У вас есть минута?

Я смотрел, как мать ребенка толкает коляску в открытую дверь лифта.

– Разумеется.

– Так, я вам этого не говорил, – предупредил доктор Периго. – И вы от меня ничего не слышали. – (Я понимающе кивнул.) – ВИЧ вызывает когнитивные нарушения: постоянную потерю памяти и концентрации. Мы можем буквально увидеть это на МРТ, и когда Дефрен только поступил в тюрьму, снимок его мозга показал необратимое повреждение. Однако вчера был сделан другой МРТ-снимок, и на нем – инверсия этой атрофии. – Врач посмотрел на меня, ожидая, когда до меня дойдет. – Физических признаков деменции больше нет.

– Что могло это вызвать?

Доктор Периго покачал головой.

– Абсолютно ничего, – признался он.

Во второй раз, когда я пришел на встречу с Шэем Борном, он спал на своей койке. Не желая беспокоить его, я собрался уйти, но он заговорил со мной, не открывая глаз.

– Я не сплю, – сказал он. – Кто вы?

– Я уже приходил сюда, – ответил я.

Он сел, свесив ноги:

– Ух ты, мне приснилось, что в меня ударила молния и я вдруг обрел способность определять местонахождение любого человека на свете в любое время. И вот правительство заключило со мной сделку: найди бен Ладена – и ты свободен.

– Мне часто снилось, что у меня есть часы и, если перевести стрелки, можно перенестись назад во времени, – сказал я. – Мне всегда хотелось стать пиратом или викингом.

– Звучит довольно кровожадно для священника.

– Что ж, я не родился в сутане.

Он посмотрел мне в глаза:

– Если бы я мог повернуть время вспять, то пошел бы на рыбалку с дедом.

– Я тоже ходил на рыбалку с дедом.

Меня удивило, как два мальчика – вроде Шэя и меня – начинали жизнь одинаково, а потом почему-то стали такими разными людьми.

– Мой дед давно умер, но я по-прежнему скучаю по нему, – признался я.

– Своего я никогда не видел, – сказал Шэй. – Но наверное, он же у меня был?

Я с недоумением посмотрел на него. Какую жизнь он претерпел, чтобы пришлось выдумывать себе воспоминания?

– Где ты вырос, Шэй? – спросил я.

– Свет, – произнес Шэй, проигнорировав мой вопрос. – Как рыба узнает, где находится? На дне океана все движется, да? И когда возвращаешься, все уже изменилось. И как это может быть тем местом, в котором ты был раньше?

Дверь, ведущая на ярус, заскрежетала, и на галерее появился надзиратель с металлическим табуретом в руке.

– Вот, отец, – сказал он, поставив табурет перед дверью в камеру Шэя. – На тот случай, если вы захотите задержаться.

Я признал в нем человека, который разыскивал меня в последний раз, когда я беседовал с Люцием. Его маленькая дочь была серьезно больна, и он связывал Шэя с ее выздоровлением. Я поблагодарил надзирателя, но подождал, пока он не уйдет, чтобы продолжить разговор с Шэем.

– Ты когда-нибудь ощущал себя той рыбой?

Шэй взглянул на меня так, будто это я, а не он сбиваюсь с последовательного разговора.

– Какой рыбой? – спросил он.

– Словно не можешь отыскать дорогу домой?

Я знал, куда веду с этой темой – прямо к спасению, – но Шэй опять сбился с курса.

– У меня была куча жилищ, но только один дом.

О его жизни в приемных семьях я знал со времени суда.

– Что это за место?

– Там, где со мной была моя сестра. Я не видел ее с шестнадцати лет. С тех пор, как меня посадили в тюрьму.

Я помнил, что за поджог его отправили под стражу в исправительное учреждение для несовершеннолетних, но я ничего не помнил про сестру.

– Почему она не пришла на суд? – спросил я, с опозданием поняв, что совершил грубую ошибку, поскольку мог знать об этом, если только был там.

Но Шэй этого не заметил.

– Я велел ей не лезть туда. Не хотел, чтобы она кому-нибудь рассказала о том, что я сделал. – Он замялся. – Я хочу поговорить с ней.

– С сестрой?

– Нет. Она не станет слушать. С другой. Она услышит меня, после того как я умру. Каждый раз говорит ее дочь. – Шэй поднял на меня взгляд. – Помните, вы сказали, что спросите ее, нужно ли ей сердце? Может, я спрошу сам?

Заставить Джун Нилон прийти к Шэю в тюрьму было все равно что передвинуть Эверест в Колумбус, штат Огайо.

– Я не знаю, получится ли…

Однако, возможно, встретив Джун лицом к лицу, Шэй увидит разницу между человеческим прощением и Божественным. Может быть, сам факт пересадки сердца убийцы в грудь ребенка в буквальном смысле покажет, как из зла может расцвести добро. И биение пульса Клэр умиротворит Джун в большей степени, чем любая предложенная мной молитва.

Не исключено, что Шэй действительно знает об искуплении больше, чем я.

Он стоял у стены из шлакобетона, прикасаясь к цементу кончиками пальцев, словно мог прочитать историю людей, живших здесь до него.

– Я попробую, – сказал я.

Какая-то часть меня понимала, что я должен рассказать Мэгги Блум о своем участии в суде, приговорившем Шэя Борна. Одно дело – утаить правду от Шэя, и совсем другое – поставить под угрозу судебный процесс, затеянный Мэгги. К тому же моей задачей было сделать так, чтобы Шэй перед смертью примирился с Богом. Я знал, что стоит мне рассказать Мэгги о моей причастности к делу Шэя, как она отвернется от меня и найдет ему другого духовника. Я долго и усердно молился об этом и до сих пор хранил свою тайну. Господь хочет, чтобы я помог Шэю, или в этом я себя убеждал, поскольку не хотел признаться себе, что сам пожелал помочь Шэю, потому что подвел его в первый раз.

Офис Американского союза защиты гражданских свобод помещался над типографией, и там пахло тонером и свежей краской. Он был заполнен комнатными растениями на разной стадии умирания, и почти все пространство занимали картотечные шкафы. За стойкой сидела помощница юриста, неистово барабанившая по клавиатуре компьютера.

– Чем могу вам помочь? – спросила она, не удосужившись даже взглянуть на меня.

– Я пришел к Мэгги Блум.

Помощница подняла руку, продолжая печатать другой, и показала большим пальцем налево. Я двинулся по коридору, переступая через коробки с папками и стопки газет, и нашел Мэгги за рабочим столом. Она писала что-то в блокноте и, увидев меня, улыбнулась.

– Послушайте, – сказала Мэгги доверительным тоном, – у меня потрясающая новость. Думаю, Шэй может быть повешен. – Она вдруг побледнела. – Я не то имела в виду. Ну… вы знаете, что я имела в виду.

– Зачем ему это?

– Затем, что тогда он сможет стать донором сердца. – Мэгги нахмурилась. – Но сначала нам следует добиться от тюрьмы разрешения отправить его на обследование, чтобы убедиться, что его сердце не слишком большое для ребенка…

Я затаил дыхание.

– Послушайте… Нам надо поговорить.

– Не часто ко мне на исповедь приходит священник, – пошутила Мэгги.

Она не знала и половины всего.

Дело не в тебе, напомнил я себе, сосредоточившись на мыслях о Шэе.

– Борн хочет сам спросить Джун Нилон, не примет ли она его сердце. К несчастью, его посещение не входит в список ее первоочередных дел. Скажите, можно ли попросить, чтобы суд ходатайствовал о проведении этих переговоров?

Мэгги прикусила губу.

– Вы действительно считаете, что Шэй – самая подходящая персона для передачи ей этой информации? Не понимаю, как это поможет нашему делу…

– Послушайте, я знаю, вы выполняете свою работу, – сказал я, – но я тоже выполняю свою. Для вас, может быть, не так важно спасение души Шэя, но для меня это вещь критическая. В настоящий момент Шэй убежден, что пожертвование сердца – единственный путь спастись. Но существует большая разница между милосердием и спасением.

Мэгги сложила руки на столе:

– И в чем же она?

– Понимаете, Джун может простить Шэя. Но лишь Господь может искупить его вину. И это не имеет никакого отношения к пожертвованию сердца. Да, это станет прекрасным самоотверженным актом на земле. Но не закроет его долга перед семьей жертвы и не обязательно позволит набрать очки в глазах Бога. Спасение не является личной ответственностью. Человеку не нужно добывать спасение. Оно дается ему Иисусом.

– Значит, – сказала она, – вы не считаете его мессией.

– Нет, полагаю, это весьма опрометчивое суждение.

– Обойдемся без проповедей. Я была воспитана в иудейской вере.

У меня вспыхнули щеки.

– Я и не думал.

– Но теперь я атеистка… – (От изумления я открыл рот.) – И я последний человек на свете, который поверил бы, что Шэй Борн – воплощение Иисуса…

– Ну разумеется, нет.

– …но не потому, что мессия не может воплотиться в преступнике, – уточнила она. – В этой стране полно невиновных людей, приговоренных к смертной казни.

Я не собирался говорить ей, что знаю о виновности Шэя. Я изучал вещественные доказательства, я слушал показания свидетелей, я приговорил его.

– Это не тот случай.

– Тогда как вы можете быть уверены, что он не тот, за кого его все принимают? – спросила Мэгги.

– Потому, – ответил я, – что у Бога был единственный Сын, дарованный нам.

– Верно. И – поправьте меня, если ошибаюсь, – это был тридцатитрехлетний плотник, которому был вынесен смертный приговор и который совершал чудеса направо и налево. Ну да, все так. Ничего похожего на Шэя Борна.

Я подумал о том, что сказал Ахмед, и доктор Периго, и надзиратели. Так называемые чудеса Шэя Борна совсем не были похожи на чудеса Иисуса… или были? Превращение воды в вино. Насыщение многих практически ничем. Исцеление больных. Обретение слепыми – или, в случае Кэллоуэя, предвзятыми – способности видеть.

Как и Шэй, Иисус не приписывал себе этих чудес. Как и Шэй, Иисус знал, что умрет. В Библии сказано, что Иисус должен вернуться. Но хотя в Новом Завете ясно говорится об этом пришествии, непонятно, когда и как это произойдет.

– Он не Иисус.

– Ладно, – согласилась Мэгги, поднимая руки.

– Нет, – подчеркнул я.

– Поняла.

– Будь он Иисусом… будь это второе пришествие… было бы вознесение и воскрешение, и мы не сидели бы здесь за мирной беседой.

Однако в Библии ничего не сказано о том, что перед вторым пришествием Иисус не заглянет к нам посмотреть, как обстоят дела на земле.

Полагаю, в этом случае имеет смысл явиться инкогнито, чтобы выдать себя за человека, на которого никто не подумает, что он мессия.

Боже правый, о чем это я?! Я потряс головой, чтобы она прояснилась.

– Дайте ему один раз встретиться с Джун Нилон, прежде чем вы будете ходатайствовать о пожертвовании органа. Это все, о чем я прошу. Я хочу того же, что и вы: чтобы был услышан голос Шэя, девочка была спасена и отменена смертная казнь. Я хочу также быть уверенным, что если Шэй станет донором сердца, то сделает это, исходя из правильных побуждений. А значит, душевное здоровье Шэя не будет связано с юридической стороной этой кутерьмы.

– Я не могу, – сказала Мэгги. – Это самое сложное в моем деле. Послушайте, для меня не важно, считаете ли вы Шэя Иисусом, или Шэй считает себя Иисусом, или он просто чокнутый. А важно то, чтобы в сложном механизме исполнения высшей меры наказания не затерлись права Шэя. И если мне придется принять за факт, что люди считают его Богом, я это сделаю.

Я был удивлен.

– Вы используете Шэя для освещения ситуации, предосудительной на ваш взгляд, в надежде, что сможете изменить ее.

– Что ж, – покраснев, сказала Мэгги, – пожалуй, да.

– В таком случае как вы можете критиковать меня за мои планы, связанные с верой?

Мэгги помедлила с ответом.

– Есть нечто, называемое реституционным правосудием, – сообщила она. – Не знаю, разрешит ли тюрьма, а тем более согласятся ли Шэй и Нилоны. Но это позволит Шэю встретиться с родными его жертв и попросить прощения.

Я с облегчением вздохнул:

– Благодарю вас.

Мэгги взяла ручку и стала писать в своем блокноте.

– Не благодарите меня. Благодарите Джун Нилон, если заручитесь ее согласием.

Ободренный, я направился к выходу, но остановился:

– Это хорошее дело.

Она не взглянула на меня, лишь сказала:

– Если Джун с ним не встретится, я все же подам иск.