Текст книги "Клятва. История любви"

Сейчас

С середины до конца ноября 1997 года

По прошествии многих дней после смерти Эмили Мелани ловила себя на том, что фиксирует внимание на самых обычных вещах: завитках рисунка древесины обеденного стола, зиплоке пакетов, инструкции по синдрому токсического шока из коробки с тампонами. Она могла часами вглядываться в эти вещи, словно не видела их тысячу раз раньше, словно не знала, чего ей не хватает. Она чувствовала, что это желание вникнуть в детали было навязчивым, но необходимым. Что, если завтра утром одна из этих вещей исчезнет? Что, если она будет знать об этих вещах лишь по памяти? Теперь она знала, что в любое время ее могут подвергнуть проверке.

Мелани провела утро, вырывая страницы из небольшого блокнота и бросая их в мусорное ведро. Она смотрела, как вырастает гора белых страниц, похожая на крошечный сугроб. Когда мешок с мусором наполнился, она вынула его из ведра, чтобы вынести за дверь. Пошел снег, первый снег в этом году. Завороженная этим зрелищем, она уронила мешок и вытянула вперед руку, не обращая внимания на холод и на то, что дрожит без пальто. Ей на ладонь опустилась снежинка, и Мелани поднесла ладонь к лицу, чтобы рассмотреть, но снежинка быстро растаяла.

Ее напугал резкий телефонный звонок, доносящийся через открытую дверь кухни. Повернувшись, Мелани вбежала внутрь и, запыхавшись, сняла со стены трубку.

– Алло?

– Алло, – произнес нечеткий голос. – Я бы хотела поговорить с Эмили Голд.

Я тоже, подумала Мелани и молча повесила трубку.

Крис смущенно стоял у кабинета доктора Эмануэля Файнстайна, делая вид, что рассматривает фотографии крытых мостов, украшающих стены, и украдкой бросая взгляды на секретаршу, печатающую так быстро, что пальцы у нее сливались. Вдруг запищал интерком. Секретарша улыбнулась Крису:

– Теперь можете войти.

Кивнув, Крис открыл дверь в кабинет, удивляясь, почему он полчаса прохлаждался, если там не было пациента. Психиатр встал, обошел стол кругом:

– Входи, Крис. Я доктор Файнстайн. Рад встрече, – и кивнул на кресло.

Не кушетка, заметил Крис и опустился в него. Доктор Эмануэль Файнстайн вовсе не был старикашкой, каким представлял себе Крис по его имени. Этот парень вполне мог бы работать на лесовозе или на нефтяной вышке. У него были густые светлые волосы, доходящие до плеч, и он на добрых полфута возвышался над Крисом. Его кабинет очень напоминал кабинет отца: темное дерево, шотландские пледы и книги в кожаных переплетах.

– Итак, – начал психиатр, усаживаясь во вращающееся кресло напротив Криса, – как ты себя чувствуешь?

Крис пожал плечами, а доктор наклонился вперед, поднял стоящий на столике между ними магнитофон, проиграл назад фрагмент текста, прослушал собственный вопрос, а затем потряс устройство:

– Странная штука с этими приборами. Они не воспринимают невербальную информацию. Есть единственное правило, Крис. Твои ответы должны издавать звуковую частоту.

Крис откашлялся. Зарождающаяся у Криса симпатия к этому мозгоправу вмиг исчезла.

– Хорошо, – хмуро сказал он.

– Что – хорошо?

– Я чувствую себя хорошо, – пробурчал Крис.

– Спишь нормально? Ешь?

Крис кивнул, потом уставился на магнитофон.

– Да, – с нажимом произнес он. – Я ем хорошо. Но иногда не могу спать.

– Раньше с этим у тебя были проблемы?

РАНЬШЕ – слово, написанное заглавными буквами. Крис покачал головой, и его глаза наполнились слезами. Он уже привык к такой реакции. Стоило ему подумать об Эмили – и с ним происходило то же самое.

– Как дела у тебя дома?

– Странно, – признался Крис. – Отец ведет себя так, будто ничего не произошло, мама разговаривает со мной как с шестилетним.

– Почему, по-твоему, родители так с тобой обращаются?

– Наверное, потому что напуганы, – ответил Крис. – Я испугался бы.

Каково это – за несколько минут узнать, что сын, в которого верил, как в Бога, совсем не тот человек, каким казался? Крис, нахмурившись, взглянул на психиатра:

– Вы рассказываете моим родителям о том, что я здесь говорю?

Доктор Файнстайн покачал головой:

– Я здесь ради тебя. Я твой адвокат. То, что ты здесь говоришь, здесь и останется.

Крис настороженно взглянул на врача. Как будто от этого ему легче. Ему этот Файнстайн до фонаря.

– Ты все еще думаешь о самоубийстве? – спросил психиатр.

Крис нащупал дырку у себя в джинсах.

– Иногда, – пробормотал он.

– У тебя есть план?

– Нет.

– Ты считаешь, вечер той пятницы изменил тебя?

Крис посмотрел на него колючим взглядом:

– Я вас не понимаю.

– Ну, почему бы тебе не рассказать мне, что ты чувствовал. Видя, как твоя подруга застрелилась.

– Она была мне не подругой, – поправил Крис. – Она была моей любимой девушкой.

– От этого, должно быть, еще труднее, – сказал доктор Файнстайн.

– Да, – согласился Крис, заново представляя себе все.

Как голова Эмили резко дернулась влево, словно ее ударила невидимая рука, как по его пальцам потекла кровь. Он взглянул на психиатра, недоумевая, какого ответа ожидает от него этот человек.

После долгой паузы врач сделал следующую попытку:

– Вероятно, ты сильно расстроен.

– Иногда плачу по пустякам.

– Что ж, это совершенно нормально.

– О-о, конечно! – фыркнул Крис. – Совершенно нормально. В прошлую пятницу мне наложили семьдесят швов. Моя девушка мертва. Меня на три дня заперли в психиатрическое отделение, а теперь я здесь и должен рассказывать незнакомому человеку о том, что я чувствую. Угу, я совершенно нормальный парень семнадцати лет.

– Знаешь, – спокойно произнес доктор Файнстайн, – разум – удивительная вещь. То, что ты не видишь рану, не означает, что она не болит. Рана зарубцовывается и исцеляется. – Он наклонился вперед. – Ты не хочешь быть здесь. А где ты хотел бы быть?

– С Эмили, – не задумываясь ответил Крис.

– Мертвой?

– Нет. Да.

Крис избегал взгляда врача. Он поймал себя на том, что смотрит на вторую дверь, которую раньше не заметил, – ту, что вела не в приемную, через которую он вошел. Видимо, подумал Крис, это дверь, через которую он выйдет. Чтобы никто не догадался, что он здесь побывал.

Он посмотрел на доктора Файнстайна, решив, что человек, защищающий твою частную жизнь, не может быть плохим.

– Я хотел бы вернуться, – тихо произнес Крис, – на несколько месяцев назад.

Едва открылась дверь лифта, как Гас засуетилась вокруг сына, обняв его рукой за талию, тараторя и стараясь идти с ним в ногу, когда они выходили из здания, в котором находился кабинет доктора Файнстайна.

– Ну что? Как все прошло? – поинтересовалась Гас, как только они сели в машину.

Ответа не было. Крис сидел отвернувшись.

– Для начала, – сказала она, – он тебе понравился?

– Это было свидание вслепую, – пробурчал Крис.

Гас выехала с парковки, без слов находя для него оправдание.

– Он хороший психиатр? – настаивала она.

Крис смотрел в окно.

– По сравнению с кем? – спросил он.

– Ну… ты лучше себя чувствуешь?

Медленно повернувшись, он пристально взглянул на нее.

– По сравнению с чем? – повторил он.

Джеймс был воспитан родителями из бостонских «браминов», возвысивших стоицизм Новой Англии до формы искусства. За те восемнадцать лет, что он прожил с ними, Джеймс только раз видел, как они целуются на людях, и то поцелуй был мимолетным, и он уверил себя, что ему это почудилось. Признаться в боли, печали или в восторге считалось постыдным. Один раз, когда Джеймс в подростковом возрасте заплакал над околевшей собакой, родители восприняли это так, словно он совершил харакири на мраморных плитках вестибюля. Их стратегия в отношении неприятных или волнующих событий состояла в том, чтобы пройти мимо унизительной ситуации и продолжать жить, словно ничего не случилось.

К моменту знакомства с Гас Джеймс в совершенстве освоил эти приемы – и наотрез отказался от них. Но в тот вечер, один в цокольном этаже, он отчаянно пытался вновь обрести ту благословенную сознательную слепоту.

Он стоял перед оружейным шкафом. Ключ оставался в замке. Джеймс ошибочно полагал, что его дети подросли и нет нужды в чрезмерной осторожности прежних лет. Повернув ключ, Джеймс распахнул дверцы и посмотрел на винтовки и карабины, выстроившиеся, как спички в коробке. Бросалось в глаза отсутствие кольта, все еще находящегося в полиции.

Джеймс прикоснулся к стволу 22-го калибра, первого карабина, из которого дал Крису стрелять.

Была ли в этом его вина?

Не будь Джеймс охотником, не будь у них доступа к оружию, случилось бы что-то подобное? Если бы это были снотворные пилюли или отравление окисью углерода, были бы результаты не столь катастрофическими?

Он отогнал от себя эту мысль. Такие навязчивые мысли ни к чему не приведут. Ему надо двигаться, смотреть вперед.

Словно он вдруг открыл тайну Вселенной, Джеймс поднялся по ступеням из полуподвала. Он застал Гас и Криса в гостиной, где они сидели рядом. Когда он ворвался в дверь, оба подняли глаза.

– Полагаю, – запыхавшись, объявил он, – что Крису надо в понедельник вернуться в школу.

– Что? – вскакивая на ноги, спросила Гас. – Ты с ума сошел?

– Нет, – ответил Джеймс. – Как и Крис.

Крис уставился на отца и медленно произнес:

– Ты считаешь, что, вернувшись в школу, где все будут смотреть на меня как на чокнутого, я буду чувствовать себя лучше?

– Это нелепо! – воскликнула Гас. – Я позвоню доктору Файнстайну. Слишком рано.

– Что знает доктор Файнстайн? Он всего раз видел Криса. А мы знаем сына всю его жизнь, Гас. – Джеймс пересек комнату и остановился перед сыном. – Вот увидишь. Вернешься в свою компанию и быстро станешь самим собой.

Крис фыркнул и отвернулся.

– Он не пойдет в школу, – настаивала Гас.

– Ты эгоистична.

– Я эгоистична? – Гас рассмеялась и сложила руки на груди. – Джеймс, он даже не спит по ночам. И он…

– Я пойду, – негромко прервал ее Крис.

Просияв, Джеймс хлопнул Криса по плечу.

– Отлично! – торжествующе произнес он. – Ты снова будешь плавать и готовиться к колледжу. Когда займешься делом, все будет казаться намного лучше. – Он повернулся к жене. – Ему надо бывать на людях, Гас. Ты нянчишься с ним, и ему ничего не остается, как забивать голову всякими мыслями.

Джеймс покачался взад-вперед, уверившись в том, что благодаря небольшому смещению фокуса атмосфера в доме разрядилась. Возмущенная, Гас повернулась и вышла из гостиной. Видя это, он нахмурился.

– Крис в порядке! – крикнул он ей вдогонку. – Не о чем беспокоиться.

Джеймс не сразу почувствовал на себе тяжелый взгляд сына. Крис наклонил голову набок, словно и не сердясь на Джеймса, но просто смутившись его словами.

– Ты и правда так думаешь? – прошептал он и вышел вслед за матерью.

Мелани разбудил телефонный звонок, и она вздрогнула, приподнявшись в постели и не понимая, где находится. Когда она ложилась вздремнуть, сияло солнце. Сейчас она не видела даже руку перед собой.

Она пошарила на прикроватном столике.

– Да. Алло.

– Эмили здесь?

– Перестаньте, – прошептала она и, опустив трубку на рычаг, опять зарылась в одеяло.

По воскресеньям в полдевятого утра Мелани ездила в магазин, когда весь остальной мир прохлаждался в постели с газетой и чашкой кофе. В прошлое воскресенье она, конечно, не ездила. За исключением еды, оставшейся после Шивы, в доме ничего не было. Пока она надевала пальто и возилась с молнией, за ней наблюдал Майкл.

– Знаешь, я могу это делать вместо тебя, – неловко произнес он.

– Что делать? – спросила Мелани, засовывая руки в перчатки.

– Ходить за покупками. Выполнять поручения. Все что угодно. – Видя страдальческое лицо Мелани, Майкл подумал, что плохо разбирается в выражении скорби. Сам он внутри себя умирал из-за Эмили, но внешне это было не так заметно, как глубокая скорбь жены. Откашлявшись, он заставил себя взглянуть на нее. – Я могу съездить, если тебе не хочется.

Мелани рассмеялась. Даже для собственных ушей это прозвучало странно, как мелодия для флейты, исполненная на фортепьяно в дешевом клубе.

– Конечно хочется. Чем еще мне сегодня заниматься?

– Тогда, – принимая мгновенное решение, сказал Майкл, – почему бы нам не поехать вместе?

На миг Мелани нахмурила брови, потом пожала плечами:

– Как хочешь, – и направилась к двери.

Майкл схватил пальто и выбежал во двор. Мелани уже сидела в машине, работал двигатель, выхлопные газы облачком окутывали машину.

– Ну что, куда поедем?

– В супермаркет «Баскет», – ответила Мелани, разворачиваясь. – Нам нужно молоко.

– Мы поедем так далеко за молоком? Можно купить его в…

– Давай не будем спорить по пустякам, – сказала Мелани, у которой начали подергиваться губы, – ты ведь не собираешься донимать меня советами?

Майкл рассмеялся. На какой-то миг ему стало легче. За последнюю неделю таких моментов было немного.

Мелани выехала с подъездной дорожки и повернула на Вуд-Холлоу-роуд, прибавив скорость. Хотя Майкл и старался не смотреть в том направлении, его глаза инстинктивно нацелились на дом Хартов. Вдоль их подъездной дорожки двигалась фигура, которая затем выставила бачок с мусором на обочине шоссе. Когда они подъехали ближе, Майкл узнал Криса.

Он был без пальто, но в шапке и перчатках. При звуках приближающейся машины он поднял голову. Майкл подумал: у Криса сработал инстинкт, когда он понял, что это Голды. Вероятно, не осознавая, что делает, Крис поднял руку в приветственном жесте.

Майкл почувствовал, что автомобиль чуть подался вправо, к Крису, словно парень притягивал не только их мысли, но и траекторию машины. Майкл заерзал на сиденье, ожидая, когда Мелани повернет руль в нужную сторону.

Вместо этого машина резко вильнула вправо и съехала с асфальта. Мелани надавила на газ, и Майкл почувствовал, как машина, подпрыгивая на неровной обочине, понеслась на Криса. Крис открыл рот, его пальцы задергались на ручке мусорного бака, но он сам остался стоять на обочине. Мелани продолжала поворачивать руль вправо, но тут Майкл вышел из оцепенения и попытался вырвать у нее руль, но она уже сама повернула руль влево, и машина сшибла мусорный бак. Крис метнулся в сторону, а мусорный бак запрыгал по обочине, извергая из себя мусор на Вуд-Холлоу-роуд.

Сердце Майкла бешено колотилось в груди, и, пока они ехали по шоссе, ожидали у знака остановки, чтобы повернуть налево к городу, он никак не мог решиться взглянуть на жену. Потом, не говоря ни слова, положил руку на запястье Мелани.

Она повернулась к нему с невозмутимым бесхитростным видом и спросила:

– Что?

Крис вспомнил, как в детстве они с Эм притворялись, что обладают силой стать невидимками. Они надевали на себя какие-то дурацкие бейсбольные кепки или дешевые десятицентовые колечки, и – бац! – никто не увидит, как они пробираются в кладовку за пачкой печенья «Орео» или выливают флакон пены для ванны в унитаз. Это была отличная штука – жить на грани сомнения. Но очевидно, это нечто такое, из чего быстро вырастаешь, ибо, несмотря на все усилия, которые прилагал Крис, чтобы представить себя невидимым, проходя по унылым узким коридорам старшей школы, ему никак не удавалось убедить себя в этом.

Он смотрел прямо перед собой, маневрируя на переменах в потоке школьников, хмурых новичков, лезущих в драку, и проходя мимо парочек, целующихся у шкафчиков. В классе он мог просто сидеть с опущенной головой и отключиться, как делал обычно. Правда, в коридорах было трудно. Неужели вся школа на него пялится? Потому что он это точно чувствовал. Никто не пытался заговорить с ним о случившемся, хотя все перешептывались у него за спиной. Один или два знакомых парня сказали, хорошо, что он вернулся в школу, и все такое, но старались не подходить слишком близко – на всякий случай, а вдруг несчастье заразно?

Всегда понимаешь, кто твой настоящий друг, когда случаются скверные вещи. Крису стало совершенно ясно, что единственным его настоящим другом была Эмили.

Пятым уроком был английский у миссис Бертран. Ему нравился этот урок, у него всегда были успехи по этому предмету. Миссис Бертран настаивала, чтобы в колледже Крис специализировался по английскому. Когда прозвенел звонок, Крис сначала его не услышал. Он так и сидел на стуле, когда миссис Бертран дотронулась до его руки.

– Крис, с тобой все в порядке? – тихо спросила она.

Он заморгал.

– Угу, – откашлявшись, ответил он. – Да, конечно.

Он стал торопливо засовывать учебники в рюкзак.

– Просто я хотела сказать: если ты захочешь с кем-нибудь поговорить, я здесь. – Она села за парту перед ним. – Может быть, ты захочешь написать о своих чувствах, – предложила она. – Иногда это легче, чем говорить о них вслух.

Крис кивнул, желая лишь поскорее сбежать от миссис Бертран.

– Ну что ж… – Она хлопнула в ладоши. – Я рада, что ты в порядке. – Она встала и вернулась к своему столу. – Преподаватели планируют провести собрание, посвященное памяти Эмили, – сказала она, глядя на Криса и ожидая его реакции.

– Ей бы это понравилось, – пробормотал он, бросаясь из огня в полымя, где его ждала добрая сотня пар любопытных глаз.

Чувство облегчения, с которым Крис вошел в кабинет доктора Файнстайна, не укрылось от того. Именно здесь Крис меньше всего хотел бы оказаться, но теперь этот приз перешел к старшей школе Бейнбриджа. Усевшись, он уперся локтями в колени и беспокойно забарабанил ногами об пол.

Сам доктор Файнстайн открыл дверь в приемную.

– Крис, – позвал он, – рад снова тебя видеть. – Крис принялся вышагивать перед книжными полками, и врач подошел к нему. – Сегодня ты какой-то беспокойный, – заметил доктор Файнстайн.

– Я вернулся в школу, – ответил Крис. – Это отстой.

– Почему?

– Потому что теперь я для них фрик. Никто не подходит ко мне, а уж чтобы дотронуться до меня… – Он с отвращением выдохнул. – Словно у меня СПИД. Нет, не то. Они были бы более терпимыми.

– Что, по-твоему, вызывает у них отчуждение?

– Не знаю. Я понятия не имею, что они вообще знают о случившемся. И я не мог подойти поближе, чтобы послушать сплетни. – Он потер виски. – Все знают, что Эм умерла. Все знают, что я был там. И они заполняют пробелы. – Крис откинулся на спинку кресла, проводя большим пальцем по ряду книг в кожаных переплетах. – Половина из них, возможно, думает, что я собираюсь вскрыть себе вены в кафетерии.

– А что думает вторая половина?

Крис медленно повернулся. Он точно знал, чему поверит вторая половина школьников – любому слуху, намекающему на скандальную историю.

– Не знаю, – ответил он как можно более небрежно. – Возможно, что я убил ее.

– Почему они могут так подумать?

– Потому что я там был! – выпалил он. – Потому что я еще жив. Господи, да не знаю я! Спросите копов. Они так считают с первого дня.

Только заговорив об этом, Крис осознал, насколько обидно для него это обвинение, пусть и не высказанное явно.

– Тебя это беспокоит?

– Черт! Да, конечно, – ответил Крис. – А вас разве не беспокоило бы?

Доктор Файнстайн пожал плечами:

– Не могу сказать. Думаю, если бы я знал, что честен перед собой, то поверил бы, что все рано или поздно примут мою точку зрения.

Крис фыркнул:

– Готов поспорить, все салемские ведьмы тоже так думали, пока не учуяли дым.

– А что беспокоит тебя больше всего?

Крис умолк. Выходило, что его поймали на слове, – если бы они с доктором Файнстайном поменялись местами, у него тоже могли возникнуть сомнения. Дело не в том, что все в проклятой школе обращались с ним так, словно он вдруг вырос на голову. Дело в том, что, видя его с Эмили, они могли подумать, что он способен намеренно обидеть ее.

– Я любил ее, – произнес он срывающимся голосом. – И я не могу этого забыть. Не понимаю, почему другие люди забыли.

Доктор Файнстайн вновь подошел к креслу с подголовником, и Крис ссутулился еще больше. Он смотрел, как в магнитофоне двигаются крошечные зубцы.

– Расскажешь мне об Эмили? – спросил психиатр.

Крис закрыл глаза. Разве можно донести до человека, никогда не видевшего ее, как от нее пахло дождем, или то, как у него замирало сердце, когда она, тряхнув головой, распускала волосы? Как можно описать его чувства, когда она буквально читала его мысли, поворачивая к себе кружку, из которой они вместе пили, той стороной, где недавно были его губы? Как рассказать о том, что происходило в раздевалке, под водой или в сосновых лесах штата Мэн? Пока Эм была с ним, он чувствовал себя уверенно.

– Она была частью меня, – просто ответил Крис.

Доктор Файнстайн поднял брови:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Знаете, она была всем тем, чем я не был. А я был всем тем, чем не была она. Мы дополняли друг друга. Она умела рисовать, а я не мог провести даже прямую линию. Она никогда не занималась спортом, а я всегда занимался. – Крис поднял вытянутую ладонь и загнул пальцы. – Ее рука подходила к моей.

– Продолжай, – приободрил доктор Файнстайн.

– Ну, я хочу сказать, мы не так давно встречаемся, всего года два. Но я знал ее всю жизнь. – Он вдруг рассмеялся. – Ее первым словом было мое имя. Она называла меня Кис. А потом, узнав значение слова «кис»[4]4
  Поцелуй (англ. kiss).


[Закрыть], она совсем запуталась, взглянула на меня и чмокнула губами. – Крис поднял глаза. – Я не помню этого в точности. Мама мне рассказывала.

– Сколько тебе было, когда ты познакомился с Эмили?

– Думаю, полгода, – ответил Крис. – В тот день, когда она родилась. – Вспоминая, он подался вперед. – Мы каждый день играли вместе. Она жила по соседству, и наши мамы постоянно общались, так что это было естественно.

– Когда вы начали встречаться?

Крис нахмурился:

– Не помню точный день. Эм запомнила бы. Это получилось само собой. Все ожидали этого, так что это не стало большой неожиданностью. Однажды я посмотрел на нее и не узнал Эм, а увидел красивую девочку. И вот… ну, вы знаете.

– У вас была близость?

Крис почувствовал, как от воротника рубашки вверх поднимается волна жара. Эту тему ему не хотелось обсуждать.

– Разве я обязан говорить, если не хочу? – спросил он.

– Ты ничего не обязан мне говорить, – сказал доктор Файнстайн.

– Ну, значит, я не хочу.

– Но ты любил ее.

– Да, – ответил Крис.

– И она была твоей первой девушкой.

– Ну да.

– Тогда откуда ты знаешь? – спросил доктор Файнстайн. – Откуда ты знаешь, что это была любовь?

Он спросил это не из злобы или чувства противоречия, а просто как бы удивился. Если бы Файнстайн напрямую говорил обидные вещи, как та стерва-детектив, Крис сразу замкнулся бы. Но, по сути дела, вопрос был правильный и веский.

– Меня к ней тянуло, – осторожно начал Крис, – но было и что-то большее. – Он на миг прикусил нижнюю губу. – Однажды мы на время перестали встречаться. И я стал тусоваться с девчонкой, которую всегда считал горячей, чирлидером Донной. Я вроде как помешался на Донне, хотя продолжал дружить с Эм. Во всяком случае, мы стали с той девчонкой ходить в разные места, развлекались вместе, но я понимал, что знаю ее не слишком хорошо. Я придумал себе, что она гораздо интереснее, чем была на самом деле. – Крис глубоко вдохнул. – Когда мы с Эм снова стали встречаться, я понял, что она не обманула моих ожиданий. Даже наоборот, она всегда была лучше, чем мне казалось. Вот это, по-моему, и есть любовь, – тихо закончил Крис. – Все задним умом крепки, но тогда мне ничего не хотелось менять.

Он замолчал, и психиатр поднял на него глаза:

– Крис, а какое твое самое раннее воспоминание?

Вопрос застал Криса врасплох, и он громко рассмеялся:

– Воспоминание? Не помню. Ой, постойте! У меня был тот игрушечный поезд с кнопкой. Когда нажмешь на нее, поезд гудит. Я помню, что нажимал на нее, а Эмили пыталась отнять у меня игрушку.

– Что-то еще помнишь?

Крис сложил ладони домиком и задумался.

– Рождество, – сказал он. – Мы спустились вниз, и там вокруг елки бегал электрический поезд.

– Мы?

– Угу, – ответил Крис. – Эмили была еврейкой, и они с родителями приходили к нам праздновать Рождество. Когда мы были совсем маленькими, она ночевала у нас в канун Рождества.

Доктор Файнстайн задумчиво кивнул:

– Скажи, есть ли у тебя какие-нибудь ранние детские воспоминания, не связанные с Эмили?

Крис попытался вспомнить что-то еще, как пленку, отматывая жизнь назад. Он увидел, как вместе с Эмили стоит в ванне и писает в воду, Эмили хихикает, а его мать вопит истошным голосом. Он увидел, как изображает снежного ангела, широко раскинув руки и ноги и толкая Эмили, которая делает то же самое.

Крис покачал головой:

– На самом деле нет.

В тот вечер, пока Крис был в душе, Гас осмелилась пойти в его спальню, чтобы прибраться. К ее удивлению, беспорядок был не такой уж страшный – в основном груда грязных тарелок. Гас разгладила покрывало на кровати и опустилась на колени, интуитивно ища под кроватью непарные носки или остатки еды, свалившейся вниз. Не отдавая себе отчета в находке, она наткнулась большим пальцем на твердые края обувной коробки. Открыв крышку, Гас нащупала страницы тайных кодов, дымчатые 3D-очки, нашла послания, написанные чернилами с лимонным соком, которые расшифровываются под светом лампочки. Господи, сколько им тогда было лет? Девять? Десять?

Гас взяла тайное послание, лежащее сверху. Круглым почерком Эмили оно категорически заявляло, что «мистер Поласки – придурок». Порывшись под отдельными листками, Гас нашла фонарик с севшими батарейками и зеркальце. Чуть улыбнувшись, хотя сердце ныло, Гас села на кровать и стала покачивать зеркальцем. Она смотрела, как запрыгал солнечный зайчик, проносясь над верхушками деревьев.

В окне спальни Эмили показалась ответная вспышка света.

Охнув, Гас поднялась на ноги и подошла к подоконнику. В окне спальни Эмили она заметила силуэт Майкла Голда, державшего в руке маленький серебристый прямоугольник зеркала.

– Майкл, – прошептала она, приветственно подняв руку, но в тот же момент увидела, что отец Эмили задергивает штору.

В среду в старшей школе Бейнбриджа состоялся вечер, посвященный памяти Эмили Голд.

Стены актового зала были увешаны ее рисунками и картинами – ее наследие. Прошлогодняя фотография Эмили, непомерно увеличенная, висела на заднике сцены. Свет падал так, что ее взгляд как бы жутковато следовал за теми школьниками в зале, которые менялись местами или вставали, чтобы выйти в туалет. На сцене сидели директор, его заместитель, главный консультант по профориентации и доктор Пиннео, эксперт по подростковой депрессии.

Крис сидел в первом ряду вместе с группой преподавателей. Не то чтобы кто-то занял для него место, просто предполагалось, что он имеет на это право. В каком-то смысле это было даже хорошо. Он мог смотреть на фотографию Эм, не видя того, что обычно делают на собраниях ребята, – шепчутся, или доделывают домашку, или обжимаются в полумраке. Миссис Кенли, сидевшая рядом с Крисом, встала, когда директор назвал ее. Будучи учителем рисования, она, вероятно, лучше других знала Эм. Миссис Кенли немного поговорила о творческих способностях Эмили, повлиявших на ее душу, и о прочей чепухе, но это была приятная чепуха, подумал Крис. Эмили понравилось бы.

Потом встал доктор и долго распинался на тему подростковых суицидов. Тревожные симптомы и тому подобное, как будто любой школьник из актового зала может сталкиваться с ними так же часто, как с простудой. Пока он говорил, Крис теребил штанину джинсов, чувствуя на своем лбу его тяжелый взгляд.

Крис даже не успел сообразить, что происходит, когда треть зала – 363 ученика старших классов – поднялась на ноги и двинулась в заднюю часть зала. Учителя выстроили учеников друг за другом, и те гуськом стали подниматься на сцену. Каждый ученик, подойдя к портрету Эмили, клал перед ним гвоздику.

Теоретически это была хорошая идея. Но Крису, бывшему последним не по отношению к Эм, а просто потому, что никто не знал, что в первом ряду с учителями сидит ученик выпускного класса, все это показалось нелепым. Цветы были навалены огромной грудой, как на весеннем карнавале. Когда Крис взошел на сцену, то оказался там в одиночестве. Он бросил свою гвоздику поверх груды и поднял взгляд на гигантское лицо Эмили. Это была она, но в то же время не она. Отретушированные зубы – белые, как у супермодели. Ноздря размером с его голову.

Крис повернулся, чтобы спуститься со сцены, но увидел, что его подзывает к себе директор.

– Как один из ее близких друзей, – говорил мистер Лоренс, – Крис Харт, наверное, хочет что-то сказать.

Он почувствовал, как рука директора вцепилась ему в плечо и подтолкнула к возвышению с микрофоном, напоминающим голову гремучей змеи, приготовившейся к броску. У него задрожали руки.

Крис поймал себя на том, что всматривается в колышущееся море лиц. Он откашлялся, микрофон заскрежетал.

– О-о, – произнес он, отодвигаясь назад. – Простите. Это… нечто особенное – то, что вы сделали для Эмили. Я уверен, она смотрит на нас оттуда. – Он немного повернулся, щурясь от света прожекторов. – И она хотела бы сказать…

Он взглянул на груду поникших цветов, на усыпальницу, которую они воздвигли для Эм. Он без труда представил ее себе в заднем ряду вместе с ним, представил, как она насмехается над этим слащавым спектаклем, посматривая на часы – скоро ли прозвенит звонок.

– И она хотела бы сказать… – повторил Крис.

Позже он никак не мог понять, откуда это взялось. Но вдруг из глубины его души начал прорываться тот избыток эмоций, который накопился там за то время, как он по настоянию отца вернулся в школу. Все подействовало на него разом: и запах увядающих цветов, и эта показушная фотография, и сотни лиц людей, именно от него ожидающих ответов на свои вопросы, – и Крис вдруг засмеялся.

Поначалу он смеялся тихо, а потом разразился грубым хохотом, словно и не смеялся, а рыгал. Его смех звучал контрапунктом к абсолютной тишине зала. Он смеялся так сильно, что начал плакать.

Хлюпая носом, почти ничего не видя перед собой, Крис бросился к ступеням, ведущим со сцены. Пробежав по длинному проходу в центре зала, он вырвался через двойные двери в пустые коридоры школы и устремился к раздевалке спортзала.

Там было пусто – все были на собрании, – и он быстро переоделся. Оставив кипу одежды на цементном полу, он сразу пошел в бассейн. Его гладкая голубая поверхность – это стекло, подумал он, представив себе, как она разрезает его, когда он, нырнув, плывет под водой к глубокому краю.

Заживающая рана на голове саднила – ему только накануне сняли швы. Но вода была знакомой, как возлюбленная, и в ее просторных объятиях Крис слышал лишь собственное сердцебиение и прерывистое гудение обогревателя. Он скользил под водой, время от времени поглядывая на колеблющиеся открытые трибуны и флуоресцентные лампы. Потом намеренно, осторожно выдохнул воздух из носа и рта, истощая запас кислорода и чувствуя, как погружается дюйм за мучительным дюймом.

– Послушайте, – произнес голос уже более неприязненным тоном. – Живет здесь Эмили или нет?

Мелани так сильно сжала телефонную трубку, что побелели костяшки пальцев.

– Нет, – ответила она. – Не живет.

– А это шесть-пять-шесть-четыре-три-ноль-девять?