Текст книги "Иствикские вдовы"

– Будьте у автобуса через час! И не делайте ничего варварского!

Пока китайские дети и коробейники со своими никчемными сувенирами глазели на них, как на больших, ростом с человека, животных, Александра, Джейн и Сьюки спорили, вставать ли им в очередь к мавзолею Мао в дальнем конце площади.

– Они что, все еще его обожают? – спросила Александра. – Я думала, что тот, другой, какой-то Дэн, затмил его…

– Не совсем! – резко прервала ее Джейн. – Новобрачные и люди из провинции по-прежнему приходят сюда. Бедолаги, да, они все еще его обожают. Как в России С-с-сталина. Те, кому не повезло при новой системе, вс-с-се еще его обожают.

– О, мы должны туда сходить! – сказала Сьюки. – Такого шанса у нас больше никогда не будет. Я хочу посмотреть на новобрачных!

Трогательные юные пары, хорошо одетые и скромно держащиеся за руки, действительно составляли часть двух длинных очередей. Но были там также и дети, по одному у каждой родительской пары, и пожилые люди в пижамах, и тайваньские бизнесмены в элегантных темных костюмах, курившие и перебрасывавшиеся шутками. За порядком в очередях следили стремительно передвигавшиеся стражи в униформе. Не успев еще ничего сообразить, Александра очутилась в зале, и ее взгляд уперся во всемирно известное лицо непримиримого Другого, двадцать семь лет безраздельно правившего четвертой частью всего населения Земли, императора, который наконец стал доступен пониманию своего народа. Тело лежало в хрустальном саркофаге и было прикрыто красным флагом. Лицо оказалось меньше, чем она ожидала, и мало напоминало известные портреты. Несмотря на культ личности, Мао выглядел невыразительно, лицо, ровно покрытое оранжевым гримом, мало напоминавшим цвет живой человеческой кожи, было словно сдувшимся и лишенным индивидуальности: это мог быть кто угодно, любой обездвиженный таксидермией бесстрастный китаец с волосами, строго зачесанными назад. Пока Александра разглядывала оранжевый профиль, у Мао открылся глаз; его черный зрачок, как ей показалось, скосился, чтобы посмотреть на нее, потом глаз снова закрылся; все это произошло быстро, как будто он просто моргнул, и ресницы снова слиплись, как склеенная бумага.

Сердце подпрыгнуло у нее в груди; она издала тихий высокий «хрюк», и шедшая позади пара посмотрела на нее неприязненно: священный момент встречи с трупом был испорчен для них какой-то представительницей варваров. «Не делайте ничего варварского». Сьюки и Джейн в очереди, двигавшейся по другую сторону хрустального гроба, уже проходили мимо, напялив на лица уважительное выражение. Обе очереди проследовали через официальный сувенирный магазин на шумную площадь, где уличные торговцы настырно предлагали всем вышедшие из употребления красные книжечки цитатника Мао и пресс-папье с его изображением. Александра спросила у спутниц:

– Это вы сделали?

– Сделали – что?

– Заставили Мао мне подмигнуть. Я чуть не умерла на месте от страха. Если бы я упала в обморок или закричала, нас всех упекли бы в тюрьму за нарушение порядка.

Сьюки весело рассмеялась. Джейн была решительно настроена обойтись без извинений.

– Мы не могли видеть, с-с-сработало или нет. С нашей с-с-стороны профиль оставался неподвижным.

Сьюки попыталась загладить вину, объяснив:

– Просто мы заметили, какое у тебя притворно-торжественное выражение лица, как у атеистки, присутствующей на мессе, ну и решили немного поддразнить.

– Я же находилась среди них, – сказала Александра. – Они, конечно, понимали, что я не китаянка, но, если бы не вы, вполне могли принять меня за лояльную путешественницу.

– Лекса, – с нежностью произнесла Сьюки, – ты такая милая лапушка-лапушка. И такая тщеславная. С чего бы это ему подмигивать персонально тебе? Он лежит тут столько лет, мимо него проходят миллионы людей.

Джейн довольно сердито добавила:

– Они знают, почему ты оказалась в этой очереди. Прос-с-сто из глупого любопытс-с-тва. Напрасно ты думаешь, что эти люди так уж простодушны. У них теперь есть Интернет, и они все знают о Западе. Они знают, что наше желание увидеть тело Мао – ребячество. И знают, как мы использовали его фотографии во всех студенческих дортуарах, несмотря на его обещание похоронить нас.

– Это не мы, – сказала Сьюки, – а тот смешной лысый русский, у которого имя состояло из одних согласных. Мне так нравилось, когда он выкидывал свои номера в Голливуде. Помнишь?

Александра упорно не соглашалась.

– Нет, он подмигнул именно мне, – сказала она. – Интересно, та пара, что шла позади, видела это? К сожалению, я не знала, как у них спросить. Они, кажется, были немного недовольны.

По правде сказать, она ревновала: подруги сплотились против нее и пусть на секунду, но все же заколдовали.

А подруги чувствовали, что перешли границу, нарушив, пусть и в шутку, их триединство. После воссоединения могущество стало возвращаться к ним, они ощущали его покалывание – предвестие девчачьей радости от предвкушения злобных проделок, колдовства. В баре отеля за дурманящим сливовым бренди они сошлись на том, что их следующий невинный проект – легчайшее, хрупчайшее упражнение, не более сверхъестественное, чем гипноз и женская интуиция, – станет делом всех трех, объединенных под конусом могущества против кого-нибудь чужого.

На следующий день группа совершила двухчасовой перелет в древний Сиань, столицу императора Циня, место, где располагалось матриархальное поселение времен неолита, относящееся к 4500 году до Рождества Христова. Сиань – родина китайской керамики и, много позже, китайского коммунизма. К северу и западу от города – множество императорских гробниц, в том числе колоссальное захоронение самого Циня, в Подземном дворце которого, как предполагается, находится такое легендарное чудо, как ртутные реки. Охраняющая его армия терракотовых воинов была обнаружена в миле оттуда в 1974 году, когда крестьяне, роя колодец, откопали некую скульптуру. Все это поведал им мистер Муир, извиваясь и едва не падая в головной части движущегося автобуса. Потом он повел их в огромный павильон, где показывали панорамный фильм на сенсорных компьютерных дисплеях, расположенных над гигантскими склепами, в которых шеренгами выстроились терракотовые воины, насчитывающие в своих рядах несколько тысяч, хотя археологам удалось пока полностью собрать из осколков лишь около одной.

– Склеп номер один, – сказал мистер Муир, когда они сгрудились вокруг него, чтобы услышать, что он говорит, перекрывая гомон других туристов и голоса многочисленных гидов, рассредоточивших свои группы вдоль широкого прохода, окружающего склепы, – состоит из одиннадцати параллельных, углубленных в землю коридоров. Изначально они находились под деревянной крышей, устланной соломенными циновками и обмазанной глиной. С годами крыша обрушилась, и статуи воинов разбились. Ноги у них монолитные, а торсы полые внутри. Руки и головы приделывались позднее, а такие детали, как уши и брови, вырезались в последнюю очередь. Говорят, здесь не найти двух одинаковых лиц, но я в этом сомневаюсь. Думаю, существовало около четырех базовых типов, а технология состояла в том, чтобы смешивать их и подгонять. Хорошо видны этнические различия, – вероятно, император хотел похвастать этническим разнообразием своей империи. У пехотинцев нет ни тяжелого оружия, ни шлемов; для командования было важней, чтобы они могли быстро передвигаться. У лучников были колесницы. Королеве Елизавете Второй, одной из немногих представителей Запада, которым когда-либо было позволено войти сюда в сопровождении военных, в качестве сувенира подарили копию такой колесницы. Ну что еще мне вам сказать? Попытка придать скульптурам индивидуальные черты сама по себе любопытна, не правда ли, если учесть, что предпринята она по указанию деспота-законника. Те, кто бывал в Египте, могут сравнить это с египетским искусством создания надгробий: там все, за исключением фараона и его царицы, взаимозаменяемы, стандартизованы. В этих же воинах сенсационно то, что они выглядят исключительно естественно. Среди моих туристок-вдов были такие, которые говорили, что с удовольствием взяли бы одного из них с собой в качестве мужа. Уж он-то не храпел бы, уверяю вас.

Вдовы, храп… У Александры начало покалывать в голове и затылке. Словно мистер Муир проник в ее голову прежде, чем они смогли проникнуть – в его. Подруги решили, что именно он станет их жертвой, если они надумают совершить какую-нибудь шалость. В этот момент, в знак благодарности за смех, которым наградили его стоявшие в непосредственной близости слушатели, мистер Муир почувствовал, что должен пошутить еще; у него даже напряглось лицо, когда он попытался что-нибудь придумать, но не смог и, чтобы избавиться от всех, громко сказал:

– Обойдите вокруг. Не стойте на месте. Сходите в дальний конец, где еще продолжают доставать из-под земли отдельные фрагменты и мелкие осколки, это нелегко. В склепе номер два вы сможете увидеть раскопки в полном разгаре – муравьиная работа, как и всегда в Китае. Теперь можно делать снимки. Десять лет назад это было запрещено; у вас бы выхватили из рук фотоаппарат. Если бы вы приезжали в Китай так же часто, как я, вы бы ощутили, что паранойя спадает, с каждым разом она оказывается чуточку слабее. Скоро мы будем бо́льшими параноиками, чем они. Походите вокруг, посмотрите и поучитесь. Встречаемся через сорок минут у павильона колесниц.

Хотя мистеру Муиру – Эрику, как удалось выяснить Александре, – хотелось побыть одному, Александра и еще несколько человек, включая Сьюки и Джейн, остались рядом с ним, у ограждения, сверху разглядывая немного неровные шеренги глиняных солдат, шагающих им навстречу боевыми порядками и обращенных лицами на восток, откуда, как полагал император Цинь, в будущем могут прийти его враги. В бесстрастном молчании и неподвижности воинов таился оттенок угрозы. И вдруг в глазах Эрика Муира они начали двигаться – краем глаза он уловил едва заметное шевеление, какую-то деформацию, вроде как от пузыря в старом стекле. Нарушение прозрачности, ускользающее подергивание. У него защипало глаза, как от многочасового чтения, он снял очки и потер переносицу, чтобы прочистить мозги.

Александра вдохнула запах глины, исходивший от огромного склепа; вместе с ним в ноздри ударил запах коренастого тела лектора, который источали его подмышки и невидимые складки, где скапливался пот. Некоторые мужчины даже немытыми не имеют запаха, как ее первый муж Освальд Споффорд, другие же обозначают свое мужское присутствие острой смесью запахов кожи, лошадей, табака, виски и глины, как Джим Фарландер. Мистер Муир был из тех, чья плоть, пренебрегаемая им во имя интеллектуальных исканий, пахла застоявшимися секрециями и прогорклым маслом горящей за полночь лампы. Это был неприятный, но отчетливо мужской запах, напомнивший ей об утраченном полумире физической близости, о великом бесстыдстве и взаимопроникновении.

Эрик Муир снова надел очки. Не было никакого сомнения, что терракотовые солдаты двигались, они не размахивали руками, не переставляли ноги, не распевали походных песен, они надвигались, как океанские волны, вздымаясь, обрушиваясь вниз и откатываясь назад, при этом в лежавшей ниже холодной подводной бездне ничто не менялось. Их оружие – бронзовые секиры со сгнившими много веков назад деревянными древками – содрогались, будто они угрожающе размахивали ими, и теперь он слышал-таки песню, которую они распевали, следуя к месту бойни, где они будут убивать и их будут убивать, – ритмичные волны посреди шума толпы, замкнутые под крышей гигантского современного павильона, воздвигнутого над вскрытыми склепами. Пение продолжалось: да, ша, се, си – сражаться, убивать, кровь, смерть. Таков он, Китай, осознал мистер Муир, – тысячелетия резни, войн, голода, наводнений, пыток, погребений живьем, сдирания кожи с живых людей, работы, доводящей до смерти… И все же смертей никогда не было достаточно, чтобы избавить эту землю от бремени избытка населения. Армия продолжала маршировать, продвигаясь вперед и олицетворяя собой жестокую историю человечества.

«Уж не схожу ли я с ума? – подумал он. – Или это приступ групповой галлюцинации?» Он повернулся к женщине, стоявшей ближе всех, ею оказалась самая крупная и широкая в кости из трех старых дамочек, вдов, которые держались друг друга с какой-то прямо-таки зловещей привязанностью. Эта, вероятно, некогда была красавицей; какая-то самоуспокоенность таилась в абрисе ее губ, которые словно бы дразнила улыбка, игравшая между подбородком с забавной ямочкой посередине и носом с менее явно обозначенной впадинкой на конце. Казалось, женщина была безраздельно сосредоточена на терракотовой армии, а две подруги стояли у нее за спиной с закрытыми глазами, словно сконцентрировавшись на внутреннем видении.

Заметив его вопросительный взгляд и его волнение, женщина спросила:

– Что-то не так, мистер Муир?

– Нет! – односложно каркнул он, солгав.

Ей стало его жалко.

– Вам тоже показалось, что они двигаются? Мне показалось.

– Вам так показалось?

– Да, на какой-то момент. Сейчас они неподвижны. Должно быть, такой эффект достигается неким трюком – чем-нибудь вроде голографии.

– О да, – с облегчением согласился он. – Эти новые китайцы, они обожают всякие высокотехнологичные игрушки.

Их тур продолжился четырехдневным путешествием по Янцзы, через живописные узкие протоки, коим суждено было вскоре быть затопленными неумолимым человеческим прогрессом, потом – в Чунцин, где штаб Уксусного Джо Стилвелла[22]22
  Стилвелл, Джозеф Уоррен (1883–1946) – генерал-лейтенант армии США, во время Второй мировой войны являлся начальником штаба генералиссимуса Чан Кайши.


[Закрыть] странным образом сохранился со славных военных времен в своей блеклости и скромности, далее – по реке Ли, вдоль берегов которой возвышались гигантские скальные лица, казалось таившие в своих морщинах столбцы древних писаний, и где истощенные рыбаки, сидя на корточках и отталкиваясь шестами, гнали свои скользящие утлые лодчонки до самых Шанхая и Гонконга, перенаселенных, вытянувшихся вверх городов будущего, того будущего, когда в мире не останется ничего, кроме городов. Городов и пустынь с дрожащим над ними горячим воздухом, растапливающим ледники и земные полюсы в опустошительном глобальном потеплении.

Китай привел женское трио в восхищение. Каждый новый рассвет приносил какую-нибудь новую забаву, несколько новых достопримечательностей, расцвеченных свежими, словно бы еще не просохшими красками. Это обширное пространство земли извращалось под воздействием времени и страданий, но – если не считать нескольких официально разрешенных церквей, основанных здесь на протяжении веков усилиями отвергавшихся с презрением миссий, – осталось свободным от христианства, того христианства, которое преследовало ведьм с яростью, рождавшейся от необходимости приносить в жертву собственные желания. Здешний воздух был чист от этой конкретной истории, от деспотических призраков, вещающих о грехе и спасении, и забытые Богом женщины в своей дерзкой турвылазке чувствовали себя свободными.

II. По следам былой ворожбы

Знак Сатаны лежит на наших удовольствиях; иначе мы не испытывали бы желания повторять их, даже пресытившись, до тех пор, пока они нас не пожрут. Посетив Китай, вдовы были готовы связать оборванные концы своей былой замужней жизни и начать с покаянием приуготовлять себя к могиле и загробному суду, однако, взволнованные сделанным во время зарубежной поездки открытием, что их могущество не иссякло, и не желая, чтобы проверенный союз распался и соучастницы по злодеяниям снова отдалились друг от друга, они оставались на связи с помощью электронной почты, писем, но прежде всего с помощью чудного средства связи, которым они в основном пользовались, живя в одном и том же городке, – телефона. За тридцать лет массивные бакелитовые аппараты семидесятых с их проводами, соединенными пайкой и маркированными разными цветами, сократились до помещающихся в фартучном кармашке серебристых сотовых телефонов с сигналом, который можно запрограммировать на любимую мелодию или беззвучную вибрацию. Невероятные тарифы на междугородные звонки, которые еще недавно заставляли абонентов американской телефонной и телеграфной компании «AT и Т» тщательно следить за количеством наговоренных минут, съежились до ничтожных ставок «Веризон» или «Спринт», которые уменьшаются еще и тем, что в договор пользователя сотового телефона включается определенное количество бесплатных минут. Позвонить в Нью-Мексико, набрав цепочку цифр приобретшим проворность благодаря практике большим пальцем, стало так же дешево, как в Нью-Йорк.

– Лекса? – В интонации Сьюки слышалась неуверенность, словно она боялась получить отрицательный ответ на вопрос, которого еще не задала.

– Да, конфетка, что такое?

Не то чтобы жизнь Александры в Таосе была совсем уж пустой. Она начала работать на гончарном круге Джима, делая свои собственные горшки, чтобы пополнять запасы в магазине, медленно, но уверенно убывавшие за зиму по мере того, как залетные пташки с востока и Среднего Запада декорировали свои новые дома в стиле, который они считали подлинно западным. Она пыталась ухватить стиль Джима, но под женскими руками глиняные стенки горшков получались более тонкими и требовали более мягких расцветок, чем использовал Джим. Да и ее общественная жизнь была на подъеме: ее пригласили стать членом консультативного совета Дома Мейбел Додж Духан, и один из членов этого совета, краснолицый вдовец Уорд Линклейтер, скульптор, ваявший большие бронзовые фигуры представителей дикой природы Запада – койотов, американских зайцев, а особенно диких мустангов, – крупный мужчина с белыми усами и тщательно ухоженной кисточкой-щетинкой под нижней губой, положил на нее глаз. Он несколько раз приглашал ее поужинать, и ей нравилось, что во время этих встреч они оба, попивая красное вино, с любовью говорили о своих покойных супругах, а потом расходились по домам, слишком утомленные, чтобы заниматься чем-нибудь еще. Секс после семидесяти… Александра даже не хотела знать, существует ли он вообще. Когда она шутливо поинтересовалась, имеет ли название щетина на подбородке Уорда, тот покраснел и ответил: «Кажется, молодежь называет это „любовной щетинкой“», – но на том все и закончилось.

– Мы с Джейн хотели узнать, – сказала Сьюки, – что ты думаешь насчет Мачу-Пикчу?

– Мачу-Пикчу? Того, что в Андах?

– Да, тебе ведь, кажется, очень понравились канадские Скалистые горы. К тому же речь идет не только о руинах – там есть Лима и Куско, а еще можно записаться на экскурсии в Боливию и Эквадор. Одним из преимуществ такой поездки – Джейн просила это особо подчеркнуть – является отсутствие сбоя биоритма, все эти места находятся на одной с нами долготе.

– А почему Джейн сама мне не позвонила, если она так в этом заинтересована?

– Она считает, что от меня ты скорее примешь это предложение, потому что на нее ты дуешься из-за чего-то, что случилось в Египте, хотя она сама не знает, что это могло быть.

– Глупости. В Египте все было в порядке, хотя она и храпела. Но я никак не готова предпринять еще одно большое путешествие так скоро после Китая. Если говорить о чудесах света, то стены и пирамид с меня, полагаю, достаточно. А если признаться честно, я не могу позволить себе еще одно чудо. Вас с Джейн, судя по всему, оставили вполне обеспеченными, а мы с Джимом едва сводили концы с концами, теперь то же самое делаю я одна. Прости, дорогая.

– Не извиняйся. Я ожидала, что ты скажешь нечто подобное. И честно говоря, чувствую облегчение. Я не была уверена, как среагирует моя эмфизема на такую высоту, хотя агентша из бюро путешествий уверяла, что проблем не будет.

– Ну конечно, для нее никаких проблем и не было бы.

– Вот именно. – Повисла пауза, обе наслаждались взаимопониманием. – Тем не менее, – мечтательно продолжила Сьюки, – было бы замечательно снова съездить куда-нибудь вместе, пока мы не слишком постарели. У Джейн есть проблемы со здоровьем, хотя она не любит о них распространяться.

– Что за проблемы?

– Какие-то внутренние. Она ничего не говорит. А Мексико ты можешь себе позволить?

– Мы с Джимом бывали в Мексико. Не раз. Говорят, что теперь автотрассы, по которым мы ездили – сначала, когда еще только поженились, с моими бедными детьми, изнывавшими от жары и хныкавшими на заднем сиденье, потом только вдвоем, это был наш второй медовый месяц, – так вот, говорят, что эти автотрассы кишат бандитами, которые похищают американцев для выкупа. Мир становится все менее и менее дружелюбным по отношению к нам, не так ли?

– А как насчет Ирландии? Там люди все еще относятся к нам дружески, хотя я слышала, что теперь это не так дешево, как было прежде, до того как они вступили в ЕС и стали «Кельтским тигром». Отсюда, из Роки-Риджа, люди всегда сбегали на недельку в Ирландию поиграть в гольф. Разве тебе не хочется увидеть Западные острова и проехаться по Кольцу Керри?[23]23
  Кольцо Керри – один из самых известных туристских маршрутов в Ирландии, протяженностью 166 км.


[Закрыть] Когда-то там в маленьких каменных сотах жили монахи. Кажется, Ленни был на какую-то долю ирландцем.

– О, Сьюки, какая же ты еще молодая. Мне стоит лишь подумать о том, чтобы сесть в самолет, и я уже чувствую себя усталой. Разве не хорошо оставаться там, где ты есть? В данном случае – где я есть.

Сухое солнце пустыни отбросило луч под пятичасовым наклоном на утопавший в сумерках кофейный столик со стеклянной столешницей, на глянцевые книги по искусству американской керамики, древней и современной, на толстый навахский коврик. Плиты, которыми был выложен пол, имели тот же бледный окрас, что и песчаная почва, на которой произрастал ее сад кактусов за дверью, ведущей в патио: комичные, похожие на мышиные ушки опунции и тонкие длинные плети окотилло составляли его лучшее украшение.

– Но, – отдаленный голос, ворвавшийся в ее ухо, как представляла себе Александра, из самого чрева спутника, несущегося на многомильной высоте над миром и его чудесами, настаивал, – ты не там, где я. Мне так одиноко с тех пор, как Ленни ушел.

– Ты хочешь сказать – умер.

– Да как ни скажи. «Ушел» звучит не так бесповоротно. В некотором роде он, конечно, был человеком ограниченным, но с ним не было скучно. Все наши старые друзья стараются проявлять внимание, но я же вижу, что мое присутствие их тяготит. Я им больше не подхожу. Я всем глубоко безразлична. Теперь я понимаю, почему индийцы – не наши индейцы, а индийцы-азиаты – придумали сати.[24]24
  Сати – обычай самосожжения вдовы на погребальном костре мужа.


[Закрыть]

– А как же твои дети? И внуки? Уверена, что им ты не безразлична. – Александра сама почувствовала, что становится строга со Сьюки, как утомленная мать. Она предпочла бы сейчас сосредоточиться на пушистом соцветии миниатюрного кактуса в квадратном горшке на подоконнике. Как ярко он светился на солнце – настоящий нимб! Отсюда ее мысль перескочила на Уорда, у которого был такой красивый добрый рот, но его портила эта дурацкая кисточка щетины под нижней губой. Александра боялась, что в один прекрасный вечер, выпив достаточно красного вина, выскажется против кисточки, и это в любом случае – пренебрежет ли он ее мнением и оставит кисточку или согласится и сбреет ее – сблизит их, к чему она не была готова. Она больше не хотела попадать в положение, когда приходится соревноваться с мужчиной, вести необъявленную борьбу одолжений и отказов, щедрых даров и реваншей.

– Ну, они ведут себя вежливо, – сказала Сьюки, имея в виду детей, – но из кожи вон не лезут. Знаешь, как это бывает: ты думаешь о том, что следовало сделать не так, когда они были маленькими, сожалеешь о чем-то, что-то тебе хотелось бы изменить, но жизнь идет своим чередом; так и должно быть. Пытаешься просить прощения, а они смотрят на тебя отсутствующим взглядом: они-то уже все забыли. По тому, как они отнеслись к уходу – прости, к смерти – Ленни, я поняла, что они и мою воспримут легко. Скажут: добрая старенькая мама, покойся с миром. Если скажут хотя бы это. У тебя ведь, кажется, кто-то из детей остался в Иствике?

Этот последний неожиданный поворот в потоке сознания Сьюки захватил Александру врасплох.

– Марси, – ответила она. – Старшая. Она отказалась переехать с нами на Запад, когда мы с Джимом поженились. У нее в иствикской школе был приятель, она была в него сильно влюблена и, окончив школу, сказала, что хочет поехать в Ризди и стать настоящей художницей, – «настоящей» – это в пику мне, полагаю. Она была решительно настроена отмежеваться от меня. На жизнь зарабатывала, работая официанткой в булочной-кофейне «Укромный уголок», а когда вернулась из Ризди – в конце концов ей не понравилось быть художницей, как она заявила, это слишком эгоцентрично, – стала официанткой в «Немо», к тому времени возраст уже позволял ей разносить спиртное. В конце концов, переспав с кем могла, как я думаю, она вышла замуж за местного, за мужчину на несколько лет старше ее, – за простого электрика, можешь себе представить? Это после того, как ее отец владел целой фабрикой разного оборудования в Норидже.

– «Немо», – как завороженная, повторила Сьюки. – Какое уютное было местечко! А тамошние масляные лепешки… Жареное мясо на сдобной булочке. Я, бывало, каждый день там обедала, когда служила в «Слове». Помнишь «Слово»?

– Разумеется. В начале было «Слово». «Немо», кажется, продают компании «Данкен донатс». Марси говорила мне об этом какое-то время назад. Вообще она не много мне сообщает; думаю, мы с ней наполовину чужие. Она не желает, чтобы люди знали, что она моя дочь; там нас еще немного помнят.

– Как мило. Когда тебя помнят… – мечтательно сказала Сьюки.

– Это может быть мило, а может и нет. Конфетка, кто-то звонит в дверь. Я подумаю о том, куда бы мы могли вместе поехать. А Карибы – это слишком банально? Когда-то я любила Сен-Круа, даже после того, как те радикалы расстреляли две пары на тамошнем поле для гольфа.

– Солнце, дорогая. Ты забыла. У меня страшная аллергия на солнце.

Похоже обиженная, Сьюки отключилась, не произнеся больше ни слова. Даже она с годами становилась обидчивой.

* * *

Прошло довольно много времени, и Александра уже начала было думать, что две другие ведьмы для нее – в прошлом. Она неплохо обходилась все это время и продолжала обходиться без них. Ее горшки становились, как ей казалось, все лучше. Когда в магазин заходила супружеская чета, то случалось это зачастую потому, что витрина привлекала именно женское любопытство, и именно женщина чаще всего делала покупку. В свободное от работы на гончарном круге время Александра начала снова лепить женские фигурки с ногами и руками, но без ступней и кистей, такие же, как те, что делала в Иствике и называла «малышками». Одна женщина, войдя в магазин и окинув их взглядом, сказала ей:

– Они очаровательны, но это ведь не традиционное юго-западное искусство, не правда ли?

Александра согласилась. Как бы то ни было, она любила ваять их из остатков глины; их маленькие головки были повернуты так, словно фигурки принимали солнечные ванны или удивлялись чьему-то нежданному визиту; а их тяжелые бедра было приятно обхватывать рукой, переставляя скульптурки на полку. Мужчинам они нравились, женщины при виде их испытывали нечто большее – они были очарованы и тронуты, узнавая в них себя.

Уорд Линклейтер продолжал время от времени приглашать ее на ужин, но кульминационный момент для них миновал, и Уорд не делал никаких интимных поползновений, так что деликатный отказ, который она мысленно готовила, остался дремать внутри ее, свернувшись клубком. Летнее солнце безжалостно бомбило крышу; кактусы отчаянно, но тщетно призывали ноябрьскую грозу, хотя резко очерченные, прозрачные для солнца облака уже громоздились на западе, и пустынные крысы устраивали гнезда в пухе умерших опунций. Александра съездила на север, в Колорадо, с сентиментальным визитом. Открытая местность, знакомая ей с детства, оказалась неузнаваема; ничем не огороженные, простиравшиеся на много акров кругом, поросшие травой просторы, по которым она, бывало, скакала верхом, были отданы под длинные цепочки типовых коттеджных застроек и поля для гольфа на девять лунок, орошаемые из искусственного озера. В декабре раздался телефонный звонок, это была Джейн Смарт-Тинкер, которая продолжила тему, поднятую в разговоре Александры со Сьюки, так, словно он состоялся только вчера.

– С-с-сен-Круа – дурац-ц-цкая идея, – с присвистом припечатала она. – Карибы – это для тех, кто любит путешествовать по путевкам компании «Клаб мед», баловаться травкой и вступать в случайные связи под луной на белом как снег песке.

– Звучит не так уж плохо, – возразила Александра.

– Лекса, перестань ребячиться. Эта часть жизни для нас закончена. Даже Сьюки понимает, что для нее все это позади.

– Ну и что же нам тогда остается?

– Нам остается быть благоразумными, дорогая. Остается ездить по миру и смотреть. Остается использовать глаза и уши. Только подумай: у тебя еще есть сознание, разве это не удивительно само по себе? Все эти нейтроны… Нынешней осенью я совершила парковый тур по Гималаям. С-с-сикким. Бутан. От Непала нам пришлось отказаться из-за маоистского восстания. Там все еще сохраняются прелестные княжеские усадьбы, а Кашмир – это просто рай, если оставить в стороне безнадежную политику.

– Значит, рай все же существует. С кем ты ездила?

Ожидая услышать, что они ездили вместе со Сьюки, Александра приготовилась испытать укол ревности. Но Джейн сказала:

– Ты знаешь, ни с кем, дорогая. Поездку организовали бруклайнский и дэдхемский клубы садоводов. Было там два-три мужа без жен – жалкие людишки, все время путались под ногами. Я люблю женщин, как выяснилось. Ты знала это обо мне?

– Ну не то чтобы знала… Джейн, я думаю, все женщины, в большей или меньшей степени, чувствуют себя уютнее с женщинами. От женщин всегда знаешь, чего ожидать, и не ждешь слишком многого. Ты позвонила, чтобы поговорить именно об этом? Хочешь выйти из своего уединения? Насколько я понимаю, в твоем штате однополые браки разрешены. Это все остальные полны решимости бороться с ними.

– Не трать времени попусту на остроумие. У нас со Сьюки есть для тебя серьезное предложение.

– Антарктика? – Какая-то зловещая целеустремленность Джейн вызывала у Александры желание оградить себя щитом иронии.

Джейн, однако, не восприняла ее предположение как иронию и ответила:

– Нет, но люди, которые действительно туда ездили, в вос-с-сторге, они говорят, что такую красоту даже представить себе невозможно. Тем не менее – нет. Сьюки сказала, ты слишком бедна, чтобы предпринять дорогостоящее путешествие. А посему что ты думаешь о том, чтобы отправиться в Иствик?

– В Иствик? Сейчас?

– С-с-следующим летом, Лекса. На месяц-другой, в зависимости от того, какие там цены на съемное жилье. Не забывай, мы этого не замечали, поскольку жили там постоянно, но это курортное место: пляж, залив, магазинчики на Док-стрит, торгующие душещипательными акварельками, витражными стеклами, свечами… Тебе, безусловно, требуетс-с-ся сбежать от зверской жары Нью-Мексико.