Текст книги "Давай поженимся"

– Дурачок, – сказала Джоанна. – Мистер Матиас не играет в гольф, это только мистер Коллинз играет.

– Мистер Матиас пришел по делу, – сказала Руфь, обменивая деньги на поцелуи, и потянулась через плечо Ричарда, чтобы открыть дверь. Джоанна и Чарли, не оглядываясь, сбежали по ступенькам крыльца и пересекли дорогу.

До чего же у них серьезный вид, подумал Джерри, отрывая взгляд от газеты и глядя сквозь оконное стекло на детей, которые встали под вязом в ожидании школьного автобуса. Не задумываясь над тем, что приютившее их дерево все уменьшается в размерах, они подбрасывали ногами опавшие листья. Вокруг каждого палого листа на асфальте было влажное пятно – поцелуй.

Руфь спросила Ричарда:

– Хочешь кофе?

– Если можно, – сказал он. Страдающий потный клоун минувшей ночи исчез, на его месте возник некто большой и жесткий, чье присутствие угрожало их дому. – Мне надо кое-что сказать Джерри, раз уж он здесь, и кое-что сказать тебе, Руфь. То, что я должен тебе сказать, не займет много времени, – добавил он, обращаясь к Джерри. – Где мы могли бы поговорить? – Джоффри все еще цеплялся за ноги Ричарда.

– Лучше всего, пожалуй, на заднем дворе, – сказал Джерри. Слова эти словно повисли в пространстве: он чувствовал себя, как перепуганный актер, подающий реплики, которые он не успел выучить. Руфь сказала:

– Я сейчас сварю свежего кофе. Джоффри, иди смотреть телевизор. Там сейчас фильм.

Джерри вывел Ричарда через кухню на воздух. Они остановились под кленом; на одной из веток Джерри давно уже пристроил качели. Вся земля вокруг качелей была утрамбована и начисто вытоптана, тогда как остальная лужайка нуждалась в стрижке: она заросла высокой тощей осенней травой, которая умирает в августе и снова оживает под сентябрьскими дождями. Джерри спросил:

– Ты правда был всю ночь на ногах? Что ты делал?

Ричард не желал смягчаться. Он остановился в таком месте покатого двора, чтобы возвышаться над Джерри не только на природный дюйм.

– Поехал в Кэннонпорт и шатался по улицам. Время от времени заходил куда-нибудь выпить и наблюдал, как солнце встает над причалами. Меня ведь точно обухом по голове ударило, приятель.

Джерри передернул плечами.

– Ну так вступи в клуб.

– Я завтракал с моим адвокатом, – продолжал Ричард. – В результате наших разговоров выявилось два, нет, три момента, о которых сейчас и пойдет речь.

Джерри снова передернул плечами: он чувствовал, что должен подать какую-то реплику, но забыл какую.

– Во-первых, – заявил Ричард, – я сейчас приехал из моего дома – моего бывшего дома, – где я оставил Салли в отличном здравии.

– Прекрасно.

– Я ничем ей не досаждал. Принял душ, побрился и сообщил ей свое решение – в той части, которая ее касается.

– Ей все-таки удалось уснуть? Ричард искоса бросил на него взгляд, слегка озадаченный тем, что Джерри, похоже, знает больше него.

– Она спала, как младенец. Я еле ее добудился. Она поздно встает – придется тебе к этому привыкать. Теперь насчет дома: я намерен жить в нем. Я полагаю, вы с ней, как только сможете, подыщете себе другое место, а до тех пор мы будем жить с ней вместе, но, так сказать, не как муж и жена.

– Так сказать. Выражение твоего юриста?

– Я говорю серьезно, Джерри.

– Конечно. – Он посмотрел вверх: небо было голубое, как выцветший бархат, и с запада на него наползали грозовые серые тучи.

– Во-вторых, я разведусь с Салли, если ты согласен на ней жениться.

– Если? Я считал, что уже дал согласие. – Голос Джерри прозвучал хрипло: он почувствовал, что скользит по наклонной плоскости.

– Разводиться будем не в нашем штате – об условиях договорятся ее адвокат и мой. Я не буду претендовать на детей, хотя, естественно, рассчитываю, что мне будет предоставлено право видеть их в разумных пределах и участвовать в их воспитании.

– Конечно. Тут я не могу тебя заменить. Нам всем придется помогать друг другу, чтобы дети легче это пережили.

– Совершенно верно, – сказал Ричард сквозь зубы. – В-третьих, если ты не женишься на Салли, я намерен подать на тебя в суд за алиенацию супружеских отношений.

В Джерри словно швырнули подушкой – не больно и спрятаться можно; внимание его вдруг привлек двор, нестриженная трава, обрывки бумаги, валяющиеся игрушки, которые следовало подобрать, кочки и изрытые дырочками горки под ногами – свидетельства существования иных городов, где у насекомых есть свои иерархии, своя обыденность, свои торговые пути, и королевы, и пятилетние планы. Джерри сказал:

– Я не очень точно представляю себе, что значит “алиенация супружеских отношений”. Очевидно, мне это растолкует юрист. Но мне кажется, ты совершаешь ошибку, думая, что влечение не было обоюдным. Ричард сказал неожиданно вкрадчиво:

– И ты и я, мы оба знаем, Джерри, что Салли во всей этой истории была не менее агрессивна, чем ты, а возможно, даже более. Но в глазах закона она – не свободное лицо. Она – движимое имущество. В глазах закона, оторвав от меня жену, ты причинил мне немалый моральный ущерб – моральный и, в известной мере, физический, и я имею право на компенсацию. Она швырнула мне в голову бронзовую фигуру и могла меня убить; это ущерб. Теперь мне какое-то время придется прибегать к помощи проституток – вот тебе еще ущерб. Эти законники – премерзкие людишки, приятель Джерри.

– Ерунда, – сказал Джерри. – Она бы не пришла ко мне, если бы уже не настроилась против тебя. Она же твоя жена – твое было дело ее удерживать. Из-за тебя мои дети будут теперь искалечены. Из-за того, что ты такое дерьмо, моя жена хочет умереть.

– Хватит, по-моему. Не обольщайся на счет Руфи: она вполне обойдется без тебя. И поосторожнее со словом “дерьмо”. Лучше не заводи меня, приятель Джерри. Ты сейчас ведешь игру со взрослыми людьми.

– У меня есть вопрос.

– Слушаю тебя.

– Насчет ваших супружеских отношений с Салли, которые я, как ты выражаешься, алиенировал. Если бы я вдруг исчез, ты думаешь, ты мог бы их восстановить?

Лицо Ричарда дернулось, как бывает, когда в фильме проскакивает несколько кадров, а быть может, Джерри в этот момент просто моргнул, затронув самую больную точку. Ричард медленно произнес:

– Если ты плюнешь на Салли, я сам решу, как с ней дальше быть. Сейчас я исхожу из того, что ты женишься на ней. Я прав?

Не правильно это, да?

– Я прав? Да или нет, Джерри?

– Я пришлю тебе сейчас Руфь. По-моему, все, что мне адресовано, ты уже выложил.

– На данный момент – да.

Когда Джерри вошел в дом, Руфь спросила его:

– Что он сказал?

– Ничего. Всякое разное. Если я не женюсь на Салли, он потащит меня в суд.

– За что? За то, что ты с ней спал?

– Это называется “алиенация супружеских отношений”.

– Но ведь инициатива-то принадлежала ей.

– Все это блеф, Руфь. Этот идиот и мерзавец не хочет говорить впрямую, вот он и блефует.

– Ну, он уязвлен. Он человек слабый.

– А кто не слабый?

– Нельзя же, чтоб он стоял там один на дворе. Выключи воду для кофе, когда чайник запоет.

Из окна кухни Джерри наблюдал за тем, как разговаривали Руфь и Ричард. С нею Ричард расслабился и вел себя совсем уж нелепо, по-домашнему: сел на качели и в изнеможении принялся раскачиваться – вперед, назад. Через некоторое время, побуждаемый, судя по жестам, Руфью, он встал, снял свой клетчатый пиджак, расстелил его на траве возле сарая, где хранились велосипеды, лестница и садовый инструмент, и они оба сели. Сидели рядышком и курили, деля одну сигарету. Когда Ричард затягивался, нижняя губа у него по-старчески отвисала; Руфь кивала в ответ на слова, вылетавшие у него изо рта вместе с дымом, она раскраснелась и вся напряглась, точно в сексуальном экстазе – так бывало в художественной школе, когда преподаватель останавливался у ее мольберта. Тучи, надвигавшиеся с запада, принесли с собой ветер; вокруг поглощенной разговором пары взлетали и кружились листья, и Джерри подумал, как хорошо было бы, если бы Ричард с Руфью так и остались навеки там, на заднем дворе, этакими садовыми статуями, полубогами-хранителями. Вода для кофе закипела; Джерри выключил горелку. За его спиной, в доме, жалобно причитал Джоффри: он попытался сам одеться и никак не мог справиться с пуговицами. Джерри застегнул его вельветовый комбинезончик и позвонил на работу – сказал, что проснулся с ощущением ужасной простуды. И в самом деле от недосыпа у него саднило горло и текло из носа. Позади бюро, за которым работала Руфь, он обнаружил картон, а в детской – несколько бутылочек с засохшей краской для картона и затвердевшую кисточку, которую он вымыл под краном на кухне. Когда Руфь и Ричард, наконец, вернулись в дом, они застали его в гостиной: он сидел на полу и писал плакаты для индепендентской церкви.

– Молодец, – сказала Руфь и подала кофе.

Ричард сидел на диване и в изумлении смотрел, как Джерри широкими уверенными мазками выводил РАСПРОДАЖА СТАРЬЯ по-диснеевски танцующими крупными буквами, а потом поставил число, указал место распродажи и нарисовал карикатурную сломанную лампу, пустую раму от картины и пару по-дурацки заштопанных носков. Руфь пошла к телефону.

Джерри спросил:

– Ты кому собираешься звонить? – Он-то ждал, что она сядет и будет восторгаться его творчеством.

– Снова миссис О., – сказала она. – Ричард считает, что мне надо поехать в Кэннонпорт и поговорить с его адвокатом.

– Зачем тебе говорить с адвокатом Ричарда?

– Он подберет мне адвоката. Ричард сказал:

– Я твердо уверен, что Руфь должна нанять адвоката.

– Пожалуй, – сказал Джерри, опуская кисточку сначала в воду, затем в малиновую краску.

– Если бы она наняла адвоката полгода тому назад, мы бы сегодня все так не страдали, и дело бы уже шло на заживление.

Малиновая краска жирно легла на картон.

Мужчины молчали, пока Руфь договаривалась с миссис О., чтобы та пришла через полчаса. Когда она повесила трубку, Ричард сказал ей:

– Он ждет тебя. Я прикинул, что ты подъедешь, к нему до полудня, сумеешь?

– Конечно. Я должна вернуться домой к трем, чтобы отправить Джоанну на музыку.

– Тогда я сейчас позвоню ему и подтвержу. У тебя ведь есть его адрес.

– Да, Ричард, да. Я же не идиотка. Ты только что дал его мне.

– Я устал. Господи, мне просто необходимо на боковую. Будем поддерживать контакт. – Ричард тяжело поднялся с дивана, а встав, явно почувствовал себя обязанным что-то изречь. – Сегодня у нас черный день, – сказал он, – но будем надеяться, что впереди нас ждут лучшие дни.

Сидя на полу, Джерри посмотрел на него снизу вверх и смутно почувствовал преимущество своей позы. Не вставая, он сказал:

– Ричард, мне хочется поблагодарить тебя за то, что ты так помогаешь Руфи и относишься ко всему так практически, по-мужски.

– Премного благодарен, – мрачно произнес Ричард.

Джерри увидел то, чего не заметил вчера ночью во время объяснений в тесном семейном кругу, а именно: что Ричард вылез из своего обитого ватой туннеля с глубокой раной, которую намерен использовать к своей выгоде в предстоящие жестокие дни.

Когда шаги Ричарда затихли на дорожке, Джерри спросил Руфь:

– О чем он там с тобой трепался так долго?

– О… видишь ли… О всяком разном. Он сказал мне, что я еще молодая, и хорошо выгляжу, и меня еще многое ждет в жизни. Что ты не единственный мужчина на свете и что по закону у тебя есть обязательства передо мной и детьми.

– Я этого никогда и не отрицал.

– Он сказал, что я все лето уговаривала тебя остаться, а теперь надо попробовать что-нибудь другое. Я должна дать тебе развод. Он сказал, что хватит думать о тебе, пора подумать о себе, о том, чего я хочу.

– Настоящий представитель Торговой палаты.

– Он говорит здравые вещи.

– А что он сказал про детей?

– Он сказал, что дети – это, конечно, важно, но не они должны определять мое решение. Собственно, он не сказал ничего такого, чего мы бы с тобой уже не знали, но все как-то становится яснее, когда слышишь от другого.

– Счастливая разводка. Черт меня подери. О'кей, когда ты сама примешься за свои чертовы плакаты для распродажи?

– Не приставай ко мне с ними – я не могу сейчас этим заниматься. Через четверть часа придет миссис О. Ты уже сделал один плакат – получилось отлично, сделай еще четыре таких же. И не оригинальничай – тогда это займет у тебя ровно пять минут. Ну что тебе сегодня еще делать? Или ты собираешься к ней?

– По-моему, я должен к ней поехать.

– Сделай для меня эти плакаты, и я никогда больше ни о чем тебя не попрошу.

– “Будем поддерживать контакт” – этот елейный мерзавец говорит моей жене, что он будет с ней поддерживать контакт.

– Джерри, мне пора одеваться.

Точно он ее задерживает. А может быть, все-таки задерживает? Хотя рука у него дрожала и пол под картоном перекатывался, будто палуба корабля, он все-таки старался сделать очередной плакат лучше предыдущего – смешнее, живее, завлекательнее. На это у него ушло больше пяти минут: Руфь приняла душ, оделась и спустилась вниз, а он все еще работал. На ней было гладкое черное платье, которое ему всегда нравилось: трикотаж облегал бедра, а черный цвет придавал что-то трагическое ее уступчиво-мягкому, бледному лицу. Она поцеловала его на прощание. А у него пальцы были выпачканы в краске, и он не мог до нее дотронуться. Он спросил:

– Это Ричард подсказал тебе, как должна быть одета дама, когда она едет к адвокату?

– А тебе это кажется правильным? Мне, наверное, следовало бы надеть шляпу с вуалью – как в церковь, да только у меня ее нет. Я, конечно, могла бы снова взять у Линды. Как ты думаешь, он уже сейчас спросит меня о разделе денег?

– По всей вероятности. А сколько, по мнению Ричарда, ты должна просить?

– Он упомянул цифру “пятнадцать”. Мне кажется, это очень много. Не думаю, чтобы мой отец за всю свою жизнь столько заработал.

– Что ж, постарайся получить сколько сможешь. Я уверен, у адвоката Ричарда будет немало прекрасных идей.

– Ты злишься? Разве я не правильно поступаю? Но у меня же нет выбора, верно?

– Я вовсе не злюсь. Мне грустно. По-моему, ты очень храбрая, и выглядишь грандиозно. Поцелуй меня еще раз. – Он наклонился к ней, но рук не протянул. Нос у нее был холодный, а язык теплый. На крыльце застучали каблуки. Прибыла миссис О. Руфь направилась к выходу, по дороге роясь в сумочке, и Джерри слышал, как она бурчала себе под нос: “Ключи от машины, ключи от машины”.

Он дорисовал плакаты, пока миссис О. кормила Джоффри вторым завтраком. Очутившись наедине с безусловно добрым человеком, Джоффри болтал без умолку. Слуха Джерри достигало его бормотание, и он вдруг понял, что голоса его детей, когда он слушает их с мыслью, что скоро с ними расстанется, меняют тональность, звучат глуше – так глаз раздражал бы рисунок, где все тщательно выписано, только у одного здания на втором плане смещена перспектива и крыша скошена под немыслимым углом, отчего все кажется чуть сдвинутым, ненужно гулким. Все лето, из других комнат, через полосы асфальта и травы, Джерри слышал вот такое же приглушенное бормотанье; оно раздражало его не меньше, чем чувство унылого однообразия, которое неизменно возникало у него по утрам, когда он просыпался от сна, наполненного желаниями и планами, связанными с Салли, и видел перед собой слегка улыбающуюся Руфь на автопортрете, удивительно точном по цвету, но вовсе не похожем на оригинал, – портрет этот она подарила ему, краснея от смущения, прошлой зимой к его тридцатилетию. Она как бы подарила ему себя – тем способом, каким умела.

Только когда плакаты были готовы и разложены на диване для просушки, а кисточка вымыта и краски убраны в детскую, Джерри почувствовал, что должен позвонить Салли. Миссис О. повела Джоффри по палой листве на прогулку в кондитерский магазин; Джерри остался дома один. Было странно набирать номер Салли из своего дома. Он набрал шестерку вместо семерки, опустил трубку на рычаг, словно затыкая рот, разверстый для крика, и набрал заново.

– Алло. – Голос ее уже не звучал в конце слова вопросом.

– Привет, ты, сумасшедшая мисс Матиас. Это я. Как ты там?

– Прили-чно. – Она разделила слово на две половины.

– Ричард у тебя – спит?

– Нет, он снова уехал, он ужасно возбужден. Он всегда возбуждается, когда имеет дело с адвокатами. А ты как?

– Я – один. Руфь поехала повидать адвоката твоего мужа, а женщина, которая приходит к нам, отправилась с Джеффри гулять.

– Ты уже сказал детям?

– О Господи, нет. Все пока так неясно. Ричард был тут – сыпал ультиматумами и раздавал советы.

– Он сказал, что вид у тебя перепуганный.

– Смешно, да и только. Он вздумал нас стращать.

– Ему так больно, Джерри.

– Эй! Хочешь, чтоб я приехал?

– Если ты хочешь, я буду рада.

– Конечно, хочу. Почему бы мне не хотеть? – И когда она промолчала, он добавил:

– Голос у тебя такой, будто ты вся в ссадинах.

– Да, пожалуй, так оно и есть. В ссадинах.

– Ну, больше ни на что не налетай – стой посреди комнаты и не двигайся. Я мигом примчусь.

– Я люблю тебя.

Надо спешить, иначе он потонет. Джерри надел парусиновые туфли, но забыл их завязать и выскочил на задний двор с развевающимися, подпрыгивающими шнурками. По ошибке он вытянул подсос в своем “Меркурии”, точно на дворе была зима, и теперь захлебывавшийся бензином мотор не желал заводиться. Наконец мотор взревел, и машина помчалась мимо почтовых ящиков, распахнутых гаражей, палых листьев в дымящихся кучах, пустых дворов. Весь городок словно вымер – Джерри подумал, уж не началась ли атомная война, и посмотрел на небо: а вдруг изменилось? Но облака в вышине отражали лишь тоску повседневности. Дом Матиасов на холме казался развалиной, заброшенной ветряной мельницей. Цезарь примчался из рощи и залаял, но вяло; на астрах у входа на кухню, поглощенных накануне ночной тьмой, теперь виднелись ржавые пятна. Сразу за дверью Салли робко прижалась к нему. Она была – его. Тело ее поразило его своей реальностью – такое крепкое, большое и твердое; она деревянно уткнулась лбом в сгиб его шеи, от ее лица шел сухой жар. Он крепко прижал ее к себе – этого она и ждала. В холл притопала Теодора и уставилась на них. Брови у нее, как у Салли, были изогнутые и более темные к переносице, отчего лицо казалось если не разгневанным, то настороженным, словно мордочка дикого, вечно преследуемого зверька. Нижней половиной лица девочка пошла в Ричарда: у нее был такой же тонкий птичий рот. В широко раскрытых, в упор смотрящих глазах отражалась живая прозрачность окружающего мира, и они с Салли стояли как на витрине в этом доме с высокими потолками. Он сказал:

– Эй?

Салли только крепче сцепила руки на его спине, глубже вовлекая его в свою потрясенную неподвижность. На ней была трикотажная кофточка в оранжевую полоску и белые летние брюки – этакий задорный морской костюм.

Джерри спросил ее:

– Тебе не кажется, что мы – как двое детишек, которых застигли с поличным, когда они залезли в банку со сластями?

Она отстранилась и без улыбки посмотрела на него.

– Нет. А тебе так кажется? Он передернул плечами.

– Что-то в этом роде. В какой-то степени. Я уверен, что это пройдет.

Она снова вжала лицо в его шею и спросила:

– Ты чего-нибудь хочешь?

Неужели она предлагает ему заняться любовью здесь, когда весь мир глядит на них? Он обратился к малышке через плечо Салли, чтобы напомнить, что здесь ее дочка:

– Ты не спишь, Теодора?

– Она теперь уже не спит по утрам, – сказала Салли. В стремлении еще больше к нему прижаться – раньше это выходило само собой – она слегка отстранилась, создав между ними воздушное пространство, но головы не подняла, словно боялась показать ему свое лицо. И, глядя вниз, рассмеялась. – Ты забыл завязать шнурки.

– Ага, и забыл взять сигареты.

Она решила совсем от него отстраниться.

– По-моему, Ричард оставил несколько штук в гостиной. Где мы сядем?

– Где угодно.

Где?

Мы могли бы как-нибудь встретиться, попить кофе, если хотите. Только не в Гринвуде. Это ведь было бы нехорошо?

Нет. Впрочем, да. Нехорошо, зато правильно. Когда? Когда же, Салли, милая? Не дразните меня.

Это вы дразните меня, Джерри.

– Сколько чашек кофе ты выпил сегодня утром? – предвкушая ответ, улыбнулась Салли.

– Не так много. Две, – сказал он, раздражаясь при мысли, что предал ее, не выпив больше. Она не спала всю ночь, она хлестала кофе, а он наслаждался теплом жены и, как ребенок, рисовал на полу.

Он сидел на ее яркой кухоньке – вокруг сверкали ножи, формы для бисквитов, края кухонного стола, тускневшие, когда солнце заглатывали облака, – и говорил о Ричарде и о Руфи: они с Салли обнаружили, что им трудно говорить о себе. Их любовь, их связь лежала между ними – огромная, нелепая, с острыми углами. К своему стыду, Джерри думал лишь о том, как бы не коснуться Салли; ему хотелось объяснить, что не в ней дело: не она изменилась – изменился мир. То, что Ричард знает, пронизало все и оголило: деревья стояли безлистые, в доме все было натерто и сверкало, как на витрине, холмы высились, точно каменные скелеты, и даже если бы Джерри и Салли зарылись, обнявшись, в землю, их все равно бы увидели. Чувство скромности отталкивало его от Салли – только и всего, однако эта же скромность не позволяла объяснить, почему он не хочет ее касаться. Непостижимо, но их отношения, оказывается, тоже требуют такта. Она встала; он встал; обоих, грозя бедою, бомбардировал свет. Джерри с радостью приглушил бы яркость Салли, ибо в этом удивительно прозрачном мире она изобличала, выдавала их присутствие, а им так необходимо было укрыться.

Они не слышали, как подъехала машина Ричарда. Он обнаружил их на кухне – они стояли с таким видом, будто только сейчас разомкнули объятия. Губы Ричарда были поджаты, как у старика.

– Ну и ну, – сказал он. – Это уж слишком.

Джерри захотелось стать совсем маленьким, незаметным, и он опустился на жесткий кухонный стул. А Салли продолжала стоять.

– Нам надо поговорить, – сказала она. – Куда же нам идти?

Ричард по-прежнему был в пиджаке и в туго повязанном галстуке, словно после продолжительных консультаций сам стал юристом.

– Конечно, конечно, – согласился он. Это двукратное повторение как бы придавало словам силу закона. – Вам надо поговорить – все как следует перелопатить. Извини, возможно, мы не всегда разумны, но мы стараемся, стараемся. Я заехал взять кое-какие бумаги – банковские книги и страховые полисы: ты знаешь эту папку, Салли. Ты мне разрешишь подняться наверх в нашу бывшую спальню?

– У нас был очень грустный разговор, – попробовала перекинуть к нему мостик Салли, – о тебе.

– Право же, это очень мило с вашей стороны. Вы оба, право же, очень заботитесь о моем благополучии.

– Ох, Ричард, успокойся, – сказала Салли. – Мы же все-таки люди.

– Я ценю это. Ценю. Насколько мне известно, я никогда не утверждал, что стороны, участвующие в данных переговорах, – не люди. Джерри, ты куришь сигареты свои или мои?

– Твои.

– Так я и думал.

– Вот, возьми двадцать восемь центов.

– Оставь свои деньги при себе – они тебе понадобятся. Располагайся, как дома, приятель Джерри. Салли-О, позаботься о том, чтобы Джерри как следует пообедал у нас, ладно? Сожалею, но не смогу присоединиться к вам, хоть и знаю, что вы меня очень просите.

Джерри встал со словами:

– Я ухожу.

– Не смей, – приказала Салли.

– Это не мой дом, – сказал ей Джерри. – Это его дом. Он прав. Мне не следует здесь оставаться.

Ричард шагнул к нему, по-медвежьи обхватил рукой и прижал к себе: на близком расстоянии в его дыхании чувствовалось виски – тяжелый неистребимый запах сепии.

– Конечно, оставайся, Джерри. Иисусе Христе, конечно, оставайся. Прости меня, а? Когда я только вошел, я на минуту потерял голову, но сейчас все о'кей. Все, что мое, – теперь твое, угу? А ты, ей-богу, крепко ее обхомутал, верно? – Он сильнее сжал плечи Джерри, и у того мгновенно возникло неприятное ощущение, что он – младенец, совсем крошечный, которого можно сдавить, поднять на воздух и выкинуть. Ладони у Джерри зачесались, во рту пересохло. А Ричард тем временем продолжал:

– Приятного аппетита. Салли хорошая кулинарка – этого у нее не отнимешь. Она превратила мою жизнь, приятель, в сущий ад, но еда всегда была на столе – трижды в день, приятель: раз, раз, раз. Неплохая она девчонка, Джерри, счастливчик ты этакий: ты ведь действительно ее обхомутал, а? Никак не могу с этим примириться: знаю, ничего тут от разума нет, знаю, просто защитный рефлекс работает, но никак это не умещается в моей дурацкой тупой башке. Джерри сказал:

– Она по-прежнему хорошо к тебе относится. – Сердце у Джерри колотилось, он старался вылезти из ямы, добиться одобрения Ричарда, его прощения. – До прошлой ночи, – продолжал он, – я понятия не имел, насколько хорошо она к тебе относится.

– Дерьмо, – сказал Ричард. – Merde. Саса. Убери ее с глаз моих – от одного ее вида меня, честное слово, с души воротит. Желаю удачи, дружище. Даю вам, двум палачам, три года, самое большее.

– Оставь его в покое, – сказала Салли Ричарду. – Неужели ты не видишь, как он мучается из-за своих детей?

– Мне самому жаль его детей, – сказал Ричард. – Мне жаль и моих тоже. Мне жаль всех, кроме тебя, Салли-О. Ведь все это твоих рук дело.

– Джерри волен в любую минуту уйти, – сказала Салли, гордо вскинув подбородок. – Я его не держу. Я хочу, чтобы мужчина хотел меня.

Но Ричард уже повернулся к ней спиной и шел вверх по лестнице, перешагивая через три ступеньки сразу. Оттуда он крикнул:

– Где мой чертов халат?

Салли подошла к подножию лестницы и не менее громко крикнула:

– Не смей лазать в мой шкаф!

Тяжелые шаги Ричарда шаркали по полу над их головой в одном направлении, потом в другом, и вскоре он спустится вниз с чемоданом; даже не взглянув в их сторону, он проследовал на улицу, хотя они вышли в холл, точно слуги> чтобы получить последние указания.

Салли отбросила с ушей свои длинные волосы и вздохнула.

– Все разыгрывают такую мелодраму.

– Не надо тебе здесь оставаться, – сказал Джерри. – Я не смогу навещать тебя: Ричард будет шнырять туда и обратно. Он сказал мне, что намерен здесь жить.

– Это не только его дом, но и мой, – сказала Салли.

– Так-то оно так, но ведь не Ричард, а ты хочешь развода.

Она уставилась на него; глаза ее расширились с наигранной наивностью.

– Только я? А мне казалось, мы все хотим этого.

– Ну, одни больше, чем другие.

– Возможно, я не так поняла прошлой ночью, – не отступалась Салли. – Мне показалось, я слышала, как ты сказал, что хочешь на мне жениться.

– Я и сказал. И мне не нравится, что ты здесь живешь. Мне кажется, тебе здесь небезопасно.

– Ах, ты о Ричарде, – мягко сказала она, снова отбрасывая назад волосы. – С ним я справлюсь. – Это подчеркнутое с ним словно раскрыло перед Джерри неведомые земли. Он почти прозрел, вот если б только Салли со своими непрестанными заботами и отчаянной практичностью не стояла на пути его прозрения. Она сказала:

– Хочешь, поедем посмотрим дом художника? Помнишь, я тебе говорила?

Он – прелесть, Джерри, он тебе понравится, он прелестный старикан. Не знаю, сколько ему лет, но духом он такой молодой.

По твоим словам, он еще мужчина что надо.

Он любит меня. Называет меня своей дочкой.

Как мило. С его стороны. И с твоей.

Джерри был ненавистен в это лето их связи ее флирт со старым художником, который зимой давал уроки в городе и был тем, чем мог бы стать Джерри, – художником, свободным человеком.

– Как же я мог забыть?

– Наверное, это для нас слишком дорого. Он ведь там все сам устроил, сам столярничал. – Она понизила голос, зазвеневший было от восторга. – Там ты мог бы поселить меня, пока мы не объединимся. И тогда едва ли он много запросит. И детям не придется менять школу.

– Далеко это отсюда?

– Всего одна миля. Джерри рассмеялся.

– Не намного же мы продвинемся к Вайомингу.

В машине Джерри был сломан глушитель, мотор грохотал и отравлял воздух, и потому они поехали в сером “саабе” Салли – она за это время успела починить стартер. Салли вела машину; Теодора застенчиво сидела на коленях у Джерри. Художник построил свой высокий домик, своеобразную пагоду без драконов, на поросшем сосною склоне первого холма за Гринвудом. Камни летели из-под колес “сааба”, когда машина начала карабкаться вверх. Скошенное деревянное строение, трехэтажное – каждый следующий этаж меньше предыдущего, – было словно сложено из кубиков гигантом-ребенком. Джерри неловко держал на руках Теодору: она была младше и легче Джоффри, но у Джерри было такое чувство, будто он держит собственного малыша; потом в памяти всплыло, как много лет назад, в те невозвратные безгрешные дни, Салли и Руфь обменивались платьями, сшитыми на период беременности, пользуясь тем, что она у них не совпадала, и он, вернувшись домой, вдруг обнаруживал Руфь то в рыжем крапчатом шерстяном платье, то в широкой юбке цвета зеленого леса, в которых глаз его привык видеть Салли, а ведь он – смутно, бессловесно – уже любил ее.

Ключ хранился в доме на сто ярдов дальше. Джерри и Теодора ждали, когда вернется Салли, и девочка так далеко отстранилась от этого чужого дяди, державшего ее, что у него заныли плечи от напряжения и он опустил ее на ножки. Она вперевалку направилась к недавно разбитой лужайке – на траве появились крошечные следы, сначала оставленные случайно, потом нарочно Он хотел побранить ее, но это было бы предательством по отношению к детям, которых он призван воспитывать, и слова осуждения так и не были произнесены. Салли подошла к ним своей широкой крестьянской походкой, слегка запыхавшись от подъема, и впустила в дом. В доме было холодно – холоднее, чем на улице.

– У него электрическое отопление, – сказала она.

– Оно не включено.

– Просто поставлено на слабый накал.

Балки из красного дерева и сосновые доски, просмоленные до оранжевого блеска, не сочетались с отделкой из стекла и с каменными плитами; внутренность дома была таинственна, как внутренность палатки. Между большими, чуть скошенными окнами строгая прямолинейная мебель прятала острые углы под восточными подушками. Цветные шерстяные коврики пытались смягчить холод каменных плит. Ветви сосен за окном, их тени и отражения наполняли комнату призраками каких-то зверей, а перекладины высоких датских стульев казались насестами или лестницами.

– Прелестный дом, – сказал Джерри, а сам подумал, что жить бы он здесь не мог. Это был дом человека, изгнавшего из сознания все, кроме себя, своих потребностей, своего тела, своей гордыни.

– Кухня, – объявила Салли, невозмутимо продолжая обход дома, словно агент по продаже недвижимости, продолжающий упорствовать, несмотря на всю безнадежность дела. – Маленькая, – сказала она, – но ужасно удобная для работы. Типично мужская кухня.

– Он живет один?

– У него бывают гости.

– Он что же, из выродков?

– Иногда на него находит. Он старый человек, Джерри; философ. Видишь, сколько тут полок? Хватит места и для наших книг.