Текст книги "Незримые фурии сердца"

– Видите ли, мистер Эвери…

– Отбросим церемонии. Называйте меня Чарльз.

– Видите ли, Чарльз, я питаю давний интерес к юриспруденции, – сказал Деннис Уилберт, учитель-педофил с Дорсет-стрит. Войдя в дом, он чересчур долго жал мне руку, не выпуская ее из потных ладоней, после чего я побежал в ванную мыть руки. – Я, знаете ли, слежу за прессой. Работа полиции. Судебные тяжбы, юристы, адвокаты и все такое прочее. Апелляции в Верховный суд и нарушения конституции. Я даже подумывал преподавать право в университете, но понял, что мое истинное призвание – дети. Только в обществе мальчика я по-настоящему счастлив. И пусть этих мальчиков будет как можно больше! К своему стыду, раньше я думал, что если кто-то оказался на скамье подсудимых, он, скорее всего, виновен…

– Или она, – вставил Джейкоб Тёрпин, докер-извращенец, коротавший вечера на Миллтаун-роуд, где, подкараулив прохожую девушку, на секунду представлял ей своего недомерка.

– Позвольте мне закончить мысль, мистер Тёрпин. – Благодаря университетскому образованию Уилберт считал себя недосягаемо выше других. – И тогда уж добавьте, если есть что…

– Я к тому, что баб тоже судят, – сказал Тёрпин, чья огненно-рыжая шевелюра буквально приковывала к себе взгляд. – Вон в министерстве транспорта одна бабенка мухлевала с накладными и получила пять лет. Вы ж о таком не расскажете, нет? Про баб то есть.

– Так вот, – Уилберт повысил голос, не давая себя сбить, – я думал, что, если человек оказался на скамье подсудимых, он не только, скорее всего, виновен, но являет собой отброс общества, который следует гнать вон, как прокаженного или австралийца. Но сегодняшний вечер в чудесном доме и прекрасный ужин в кругу респектабельного семейства доказывают ложность моей мысли, и я от нее отрекаюсь. Причем делаю это чистосердечно и непредвзято. А посему позвольте мне поднять этот бокал за вас, Чарльз, и пожелать вам сил благополучно пережить тяжелое и несправедливое испытание, выпавшее на вашу долю.

– За это я выпью, – сказал Джо Мастерсон, водитель автобуса из Темплоуга и ненасытный любитель порнографии с кавалерийским оттенком, который по прибытии на Дартмут-сквер пил безостановочно. Вот и сейчас он осушил бокал, вожделенно посмотрел на бутылку в центре стола и, не получив новых предложений, сам себя обслужил, что было грубейшим нарушением этикета, известным даже мне.

– Всех благодарю на добром слове, – благосклонно улыбнулся Чарльз. – Надеюсь, вы не допускаете мысли, что приглашение разделить наш семейный ужин было продиктовано чем-то иным, кроме желания узнать вас ближе.

– Однако приглашение исходило не от вас, верно? – спросила Шарлотта Хеннесси, единственная дама из четырех гостей-присяжных. – Нас пригласил мистер Вудбид. Мы полагали, ужин состоится в его доме, и даже не знали, что идем к вам.

– Я уже говорил, уважаемая, что Макса вызвали по срочному делу, – сказал Чарльз. – Он не успел вас уведомить и попросил меня взять на себя роль хозяина.

– Благородно и культурно с вашей стороны, – одобрил Мастерсон.

– Но тогда почему он позвал нас в ваш дом? – поинтересовалась миссис Хеннесси.

– Он затеял у себя кое-какой ремонт и на время переехал к нам, – объяснил Чарльз. – Я даже не собирался выходить к столу. Обычно я провожу вечера за чтением наставлений святого Викентия де Поля. Если честно, я боялся, что мое присутствие может быть неверно истолковано. Однако не мог допустить, чтобы вы ушли не солоно хлебавши. Так уж заведено у нас на Дартмут-сквер.

– Столько неожиданных обстоятельств и так много совпадений, – сказала миссис Хеннесси. – Просто невероятно.

– Таков порою облик истины. Но я рад, что все так получилось. Все эти дни со скамьи подсудимых я вглядывался в ваши честные лица, и меня снедало желание узнать вас в обычной жизни, далекой от удушливой обстановки судебного зала.

– Я всегда говорил, что истинно классный человек не признает деления на классы, – заявил Тёрпин, шумно почесываясь. – Другой на вашем месте не позвал бы нас в гости.

– Прошу прощенья, мистер Тёрпин, но я учительствую в престижной школе-интернате. – Уилберт снял очки, что, как я заметил, делал всякий раз, желая выглядеть внушительно. – И у меня степень бакалавра по математике. Мой отец фармацевт, а матушка однажды выступила по национальному радио с рассказом о лучшем сорте муки для выпечки традиционного ирландского хлеба с изюмом. Я считаю себя ровней любому человеку.

– Что ж, хорошо, – кивнул Тёрпин, получив отповедь. – И где вы обитаете, Деннис? У вас такой же особняк?

– Так уж вышло, что я проживаю с матушкой. – Уилберт подтянулся, готовый отразить любую атаку на свой образ. – Она не молодеет и нуждается в моей заботе. – Он вперился в меня взглядом и многозначительно добавил: – Разумеется, у меня своя комната, а вечерами мать частенько уходит играть в лото, и тогда я могу делать что угодно.

– Вы не женаты, мистер Уилберт? – с дальнего конца стола спросила Мод так резко, что я подскочил на стуле. – Может, где-то поблизости притаилась ваша супруга?

– К сожалению, нет. – Уилберт слегка покраснел. – В этом отношении удача обошла меня стороной.

– День, когда Мод согласилась выйти за меня, стал счастливейшим днем моей жизни. – Чарльз отложил вилку и нож, и глаза его (ей-богу, не вру!) увлажнились. – Я думал, у меня никаких шансов. Но вместе с тем знал, что рядом с ней я достигну любых высот, что наша любовь поддержит нас и в горе и в радости.

Все как один посмотрели на Мод, ожидая ее отклика. Знай я тогда, кто такая Джоан Кроуфорд, я бы сказал, что воочию увидел легендарную киноактрису: на лице Мод возникла гримаса холодности и ранимости одновременно, потом моя приемная мать сильно затянулась сигаретой и выпустила мощную дымовую завесу, скрывшую ее истинные чувства.

– А я женат второй раз, – сообщил Мастерсон. – Первая жена погибла: лошадь ее сбросила. Она, вишь ты, была наездница. Скачки с препятствиями на лошадях-четырехлетках. До сих пор я храню в гардеробе ее экипировку, люблю, знаете, погладить бархат и вдохнуть запах, напоминающий о ней. Я просил свою нынешнюю жену нарядиться в эту жокейскую форму, но она жутко злобится. Тут все свои, так что можно сказать: я жалею, что снова женился. Первая жена была чудо. А эта… рот что варежка, иначе не скажешь.

– В каком смысле? – не поняла миссис Хеннесси. – У нее теплые мягкие губы?

– Ну да, конечно! – засмеялся Мастерсон и, переглянувшись с другими мужчинами, большим пальцем ткнул в ее сторону – дескать, вот вам еще одна такая. – Хайло разинет и орет. Я уж обещал призвать священника, ежели не угомонится.

– Надо же, как ей повезло с мужем. – Миссис Хеннесси повернулась к Чарльзу: – Кажется, я где-то читала, что и у вас это не первый брак, мистер Эвери?

– Да? Я не читал.

– Расскажи нам о себе, Сирил. – Уилберт блудливо подмигнул мне, и я заерзал на стуле. – Тебе нравится в школе? Ты прилежный ученик?

– Все хорошо, – ответил я.

– Какой твой любимый предмет?

– Наверное, история, – подумав, сказал я.

– А математика?

– Нет, она мне не особо дается.

– Я говорил, что у меня степень бакалавра по математике?

– Да, – хором ответили Чарльз, Мод, миссис Хеннесси, Тёрпин, Мастерсон и я.

– Я бы охотно тебе помог, – предложил Уилберт. – Несколько частных уроков будут очень полезны. Загляни ко мне вечерком, когда матушка уйдет играть в лото, и…

– Нет, шпасибо, – с полным ртом проговорил я, надеясь, что он от меня отстанет.

– У вас, говорят, чайная лавка, миссис Хеннесси? – неожиданно рявкнула Мод, и Мастерсон цапнул себя за грудь, словно его едва не хватил инфаркт. – Это верно?

– Не совсем. Я заведую парламентским буфетом.

– Как интересно. И давно вы там?

– С 1922 года, когда депутаты собрались на первое заседание в Ленстер-хаусе.

– Поразительно, – сказал Чарльз, и, похоже, заинтересованность его была искренней. – То есть вы стали свидетелем создания государства?

– Да, вроде как.

– Вот уж был день, а?

– Да уж. – Голос миссис Хеннесси чуть потеплел. – Все страшно волновались. Никогда не забуду, какое счастье нас охватило. Мистера Косгрейва приветствовали все фракции, когда он впервые поднялся на трибуну как председатель исполнительного совета.

– Господи, это ж было тридцать лет назад, – покачал головой Тёрпин. – Сейчас-то вам сколько? Поди, маленько постарели?

– Мне шестьдесят четыре, мистер Тёрпин, – вежливо ответила буфетчица. – Спасибо, что спросили.

– Ну где-то так я и думал, – покивал докер. – Выглядите на свой возраст. Вон щеки-то обвисли и мешки под глазами, потому как жидкость не выходит из организма. И вены вон на икрах вздулись – еще бы, целыми днями на ногах в своем буфете. Вы только не обижайтесь.

– Как я могу обижаться на столь тактичного человека? – усмехнулась миссис Хеннесси.

– Какая у вас интересная работа, – сказал Чарльз. – Ежедневно вращаетесь среди важных персон. Наверное, вы в курсе многих секретов?

– Даже если так, неужели вы думаете, я их раскрою? Будь я столь неосмотрительна, мистер Эвери, я бы не удержалась в своей должности тридцать лет.

– Однако я слышал, вскоре вы собираетесь на покой? И не надо этого официоза, я просил называть меня Чарльз.

– Да, в конце года я ухожу на пенсию. – Миссис Хеннесси сощурилась: – Интересно, как вы об этом узнали?

– Будь и я неосмотрителен, я бы не отгрохал такой дом, – подмигнул ей Чарльз. – Скажем так: птичка напела. Как дела с пенсионными накоплениями? Надеюсь, вы и тут проявили осмотрительность? Впереди у вас еще много лет, которые лучше прожить в достатке.

– Уверяю вас, я была благоразумна, – холодно ответила миссис Хеннесси.

– Рад слышать. В старости деньги важны. Поди знай, когда тебя подкараулит болезнь. Все эти больницы – сущий кошмар. Если что, не стесняйтесь обратиться ко мне за советом.

– Наверное, сперва мы дождемся окончания суда. А уж тогда я подумаю о ваших финансовых консультациях.

– Ты тоже хочешь стать банкиром, Сирил? – спросил Мастерсон. – Как папа?

Я посмотрел на Чарльза, ожидая уведомления, что я всего-навсего приемыш, но тот лишь ковырнул еду в тарелке и глазами подал мне знак: отвечай.

– Наверное, нет. – Я уставился в тарелку и под столом убрал ногу, к которой придвинулся ботинок Уилберта. – Я еще не думал об этом. Мне только семь лет.

– Чудесный возраст, – сказал Уилберт. – От шести до десяти мальчишки просто прелесть.

– До чего ж он у вас славный парнишка, – обратился Тёрпин к Мод. – Вылитый вы.

– Ничего подобного, – резонно заметила Мод.

– Да нет, ваша копия, – наседал Тёрпин. – Ваши глаза. Ваш нос. Просто мамин сын.

– Вы очень наблюдательны, мистер Тёрпин. – Мод закурила новую сигарету, хотя пепельница уже была полна до краев. – Такой присяжный несомненно полезен судебной системе.

– Может, вы не знаете, – Чарльз обвел взглядом гостей, – но моя дорогая женушка – одна из крупнейших ирландских писательниц.

– Пожалуйста, не надо, милый, – отмахнулась Мод и окутала стол облаком дыма, от которого миссис Хеннесси закашлялась.

– Прости, любимая, но я должен об этом сказать. Я так тобой горжусь. Сколько романов ты написала, дорогая?

Повисла долгая пауза. Я начал мысленно отсчитывать секунды, и на двадцать второй Мод наконец ответила:

– Шесть. Сейчас работаю над седьмым.

– Ничего, и то хорошо, – сказал Тёрпин. – Здорово, когда есть хобби. Моя жена, например, вяжет.

– А моя играет на аккордеоне, – пожаловался Мастерсон. – Шум на весь дом. А вот первая жена в седле сидела, как Элизабет Тейлор в «Национальном бархате». Все говорили, они прям на одно лицо.

– Когда-нибудь и вы попадете на кухонное полотенце, – пообещал Тёрпин.

– Куда? – нахмурилась Мод.

– Ну есть такие, знаете, полотенца для туристов. С портретами ирландских писателей.

– Этого не будет, – сказала Мод. – На тех полотенцах помещают только мужские портреты. Женщинам оставляют право вытирать посуду.

– А как звали ту писательницу, которая прикидывалась мужчиной? – спросил Тёрпин.

– Джордж Элиот. – Уилберт снял очки и носовым платком протер стекла.

– Да нет, то мужик, – сказал Мастерсон. – А была баба, выдававшая себя за мужика.

– Говорю же – Джордж Элиот.

– Где это видано, чтоб тетку звали Джорджем?

– Это псевдоним, – терпеливо разъяснил Уилберт, словно говорил с недалеким, но симпатичным учеником.

– А как ее настоящее имя?

Уилберт открыл рот, но не издал ни звука.

– Мэри Энн Эванс. – Миссис Хеннесси нарушила молчание, не успевшее стать неловким. – Знаете, миссис Эвери, один ваш роман я читала. Это вышло совершенно случайно и никак не связано с ситуацией вашего мужа. В прошлом году одна моя официантка подарила мне эту книгу на день рожденья.

– О господи! – Мод болезненно сморщилась. – И вы ее прочли? Зачем?

– Конечно, прочла. А что еще делать с книгой – использовать как поднос? По-моему, прекрасный роман.

– Какой именно?

– «Свойство света».

Мод скривилась и покачала головой:

– Надо было сжечь его еще в рукописи. Не знаю, чем я думала, когда его писала.

– А мне понравилось, – сказала миссис Хеннесси. – Но если автор говорит, что книга ужасная, надо, видимо, ему поверить. Наверное, я чего-то не поняла.

– Увольте официантку, которая поднесла вам такой подарок. У нее явно плохой вкус.

– О нет, она – моя правая рука. Надежная помощница. Мы вместе уже семь лет. И она станет заведовать буфетом, когда я, как верно заметил мистер Эвери, в конце года уйду на покой.

– По мне, так лучше буфет, чем библиотека, – сказала Мод. – Послушайте, мы весь вечер будем вести светские разговоры или все же перейдем к сути дела?

Все недоуменно воззрились на нее, а Чарльз так просто вылупился, умоляя не разрушить его план опрометчивым высказыванием.

– А в чем, собственно, суть дела? – спросил Уилберт.

Мод отложила сигарету, хотя еще не приготовила следующую, хорошенько отхлебнула из бокала, оглядела гостей, и на лицо ее опустилась невыразимая печаль.

– Я знаю, что не должна этого говорить… – начала она тоном, какого прежде я не слышал, – когда мы так славно ужинаем и ведем потрясающе интересную беседу, но я не могу молчать. Я скажу! Я хочу, чтобы вы, дама и господа присяжные, знали: мой муж Чарльз абсолютно ни в чем не виновен…

– Мод, дорогая… – вклинился Чарльз, но она жестом его остановила:

– Нет, Чарльз, я скажу. Если по неправедному обвинению мужа моего признают виновным и отправят в тюрьму, что будет с нами? Всякий день и каждое мгновенье нашей жизни наполнены взаимной любовью, а что до нашего сына, нашего бедняжки Сирила…

Я сглотнул, всей душой желая, чтобы меня не втягивали в эту историю.

– Каждый вечер несчастный ребенок забирается в нашу постель и безутешно плачет над горькой судьбой, грозящей его любимому папочке. Уже дважды он обгадился, но мы его не браним, хотя чистка простыней стоит бешеных денег. Мое материнское сердце разрывается при виде страданий нашего крохи. Вдобавок малыш серьезно болен.

Все головы повернулись ко мне, а у меня глаза полезли на лоб. Я болен? Вот уж ни сном ни духом… Да, есть легкий насморк, но не сказать, что он меня подкосил.

– Я понимаю, кому какое дело, у всех свои заботы, – продолжила Мод, – но меня поражает, что больное раком дитя переносит свой недуг так мужественно и безропотно, ибо на семью его обрушились невзгоды.

– Боже мой! – ахнула миссис Хеннесси.

– Неужто рак? – Тёрпин посмотрел на меня восхищенно.

– Ого! – Уилберт откинулся на стуле, словно боясь заразиться.

– Последняя, к несчастью, стадия, – сказала Мод. – Дай бог, чтоб мальчик дотянул до Рождества. Но я смотрю правде в глаза и думаю, что он уйдет к Хеллоуину. Если Сирил умрет, не простившись с любимым отцом, а я лишусь двух самых дорогих на свете людей и останусь одна в огромном доме… – Она качнула головой, и по щекам ее побежали слезы, торя дорожки в макияже. Левая рука мелко затряслась – наверное, оттого что не привыкла так долго обходиться без сигареты между средним и указательным пальцами. – Я уже знаю, что сделаю, – чуть слышно промолвила Мод. – Вслух не скажу, ибо поступок этот – смертный грех, но для меня иного выхода не останется.

Пала мертвая тишина. Чарльз – любящий семьянин, Мод готовится к самоубийству, я доживаю последние дни. Все это для меня стало новостью. На секунду я испугался, что и впрямь болен, но потом вспомнил: меня уже давно не водили к врачу, а такой жуткий диагноз вряд ли поставишь, хотя бы не измерив температуру и давление.

– Никого нельзя оставлять в полном одиночестве, – сказал Тёрпин.

– В тяжелую годину человек должен быть со своей семьей, – поддержал Мастерсон.

– Хочешь, обнимемся, Сирил? – предложил Уилберт.

– Рак чего у тебя? – спросила миссис Хеннесси. – На вид ты просто пышешь здоровьем.

Я старался придумать ответ. Из разговоров взрослых о раке я знал только одно: он означает неминуемую смерть для друзей и врагов одинаково. Я ломал голову: рак чего у меня? Ногтей? Ресниц? Ступней? А такой бывает? Или присвоить себе недавнюю хворь Мод и объявить, что страдаю раком слухового канала? К счастью, я не успел выбрать пораженную опухолью часть тела, ибо звякнул дверной звонок и Бренда прошаркала в прихожую, откуда тотчас раздался рев, а следом голос домработницы, пытавшейся кого-то не пустить в гостиную. Однако дверь распахнулась, и на пороге возник всклокоченный, от злости багровый Макс Вудбид. Горящий яростью взгляд его обшарил едоков за столом и остановился на Чарльзе. Затем Макс молча подошел к нему, сдернул его со стула и угостил ударом в челюсть, которым мог бы гордиться и человек вдвое моложе. Даже во всей этой кутерьме я не удержался и глянул в прихожую – вдруг Джулиан пришел вместе с отцом? Но там стояла лишь Бренда, и она вроде как получала удовольствие, наблюдая за избиением Чарльза.

– Из всех женщин Ирландии ты выбрал для случки жену человека, который пытался спасти тебя от тюрьмы, – после ухода гостей сказала Мод, прихлебывая виски.

Они с Чарльзом сидели в гостиной, а я подслушивал, затаившись на лестнице в вестибюле. Тон Мод являл собой ядовитую смесь гнева, недоумения и раздражения. Со своего наблюдательного поста я видел приемного отца, который осторожно ощупывал набрякавший синяк на скуле. Временами Чарльз, точно ящерица, высовывал язык, обследуя выбитый передний зуб и рассеченную губу, измазавшую кровью подбородок. Спасаясь от наплывавших волн табачного дыма, он отвернулся и, заметив меня, вяло пошевелил пальцами, как узник-пианист, которого заставляют по памяти сыграть самую мрачную сонату Шопена. Похоже, мое присутствие и фарс за ужином его не особо тревожили.

– Макс мог тебя спасти, – повысила голос Мод. – И что важнее, он мог спасти этот дом. Что теперь будет с нами?

– Беспокоиться не о чем, – сказал Чарльз. – Мой адвокат все уладит. Если не брать в расчет финальное зрелище, вечер, по-моему, удался.

– Значит, ты идиот.

– Не будем опускаться до оскорблений.

– Если мы потеряем дом…

– Этого не случится. Предоставь это Годфри, ладно? Ты еще не видела его в деле. Присяжные ловят каждое его слово.

– Он может к тебе резко перемениться, узнав, что ты соблазнил Элизабет Вудбид. Ведь они с Максом близкие друзья?

– Не смеши, Мод. Адвокат и поверенный друг к другу не питают ничего, кроме взаимной ненависти. А Элизабет никто не соблазнял. Если уж на то пошло, в нашей интрижке хищник она. Гналась за мной, как лев за антилопой.

– Верится с трудом.

– Я интересный, влиятельный мужчина, имеющий заслуженную репутацию превосходного любовника. Женщинам это нравится.

– Твои познания о женщинах, записанные крупными буквами, уместятся на обороте почтовой марки, и еще останется место для «Отче наш», – сказала Мод. – Неужели все твои интрижки и романы, все твои девки, подруги и жены так ничему тебя и не научили?

– А чему там учиться? – Видимо, Чарльз хотел позлить жену за то, что охаяла его мужественность. – Не такие уж вы сложные создания. Как, скажем, дельфины. Или сенбернары.

– Господи, ты невыносим.

– Однако ты вышла за меня и долгие годы была мне надежным спутником и товарищем. – В голосе Чарльза проскользнуло раздражение. Обычно он, непоколебимо уверенный в своем превосходстве, смеялся над попытками его принизить, но не сегодня. Наверное, и сам побаивался того, что его ожидало. – Именно из-за качеств, которые сейчас называешь невыносимыми, ты прожила со мной десять лет.

– Наверняка Макс уже у Годфри и все ему рассказал. – Мод предпочла не услышать последнюю реплику мужа. – И если тот женат, он, конечно, примет сторону Макса.

– Годфри не женат, – покачал головой Чарльз. – Он другого складу.

– В смысле?

– Ну из этих, понятно? Он голубой. Педик. Однако в своем деле собаку съел. Некоторые считают, из этой братии получаются только парикмахеры и флористы, но я еще не встречал такого целеустремленного и въедливого адвоката, как Годфри. Он почти никогда не проигрывает, вот потому-то я его и нанял.

Мод долго молчала и наконец спросила:

– Кто-нибудь знает?

– О чем?

– О Годфри. Что он из голубой дивизии.

– Среди законников это не секрет. Тут уж ничего не поделаешь. Однако за это предусмотрена уголовная ответственность.

– Мерзость, – сказала Мод.

– Что – мерзость?

– Да вот это самое.

– Не будь такой ханжой, – засмеялся Чарльз.

– Отличать естественное от извращения не ханжество.

– Естественное? Не ты ли рассказывала, что однажды тебя потянуло к девушке из вашего литературного кружка?

– Глупости, – сказала Мод. – Не выдумывай.

– Ничего я не выдумываю. Помню прекрасно. Ты рассказала свой сон: как будто вы устроили пикник на берегу реки, пригрело солнышко, девица предложила искупаться, и потом вы голые рядышком лежали на траве, ты потянулась к ней и…

– Заткнись, Чарльз! – рявкнула Мод.

– Сапфическая любовь! – заржал Чарльз.

– Полный вздор!

– Путешествие по водам на остров Лесбос.

– Ты все выдумал! – заорала Мод.

– Ничуть. И ты это отлично знаешь.

– Мало ли что приснится? Это все сплошная чепуха.

– Или исполненная мечта. Подсознательное воплощение наших истинных желаний.

– Только дурак такое скажет.

– Это не я сказал. Зигмунд Фрейд.

– Еще он сказал, что ирландцы – нация, к которой бесполезно применять психоанализ. Так что не пытайся вскрыть мои потаенные желания. Не получится. Лучше скажи, что ты собираешься делать?

– Абсолютно ничего, дорогая. Ты же не станешь винить меня в том, что я всего лишь искал плотских утех на стороне, правда? Сама ты не проявляла к ним большого интереса с нашей первой встречи в «Грешеме».

– Если и так, это, наверное, потому, что я слишком хорошо тебя знаю. Ты всегда был склонен ко всяким ненормальным выкрутасам в постели. Чего стоит одна твоя идея касательно покрышек и садового шланга. До сих пор как вспомню, так вздрогну.

– Но ты даже не попробовала, а вдруг понравилось бы? И потом, Макс слегка лицемерит, изображая дикую ярость. Как будто сам не изменяет жене! Да он еще хуже меня. Вся разница лишь в том, что его сжирает ревность, а мне это чувство незнакомо. Выходит, сам он имеет право засадить кому угодно, но не дай бог, чтобы Элизабет чуть-чуть развлеклась.

– Речь не о том, она – моя подруга.

– Не смеши, дорогая. У тебя вообще нет подруг.

– Ладно, знакомая.

– Ну что ты, ей-богу, переживаешь из-за ерунды? Завтра Макс проснется и поймет, что вел себя как осел. И с утра пораньше примчится с извинениями.

– Если на это рассчитываешь, ты дурак еще больший, чем я думала.

Мне надоело слушать их перепалку, и я поднялся в свою комнату. В ванной я встал перед зеркалом и, посветив фонариком в рот, удостоверился, что у меня нет никакого рака. Рот как рот.

Оставалось загадкой, как присяжные откликнутся на сцену, разыгравшуюся на их глазах. Едва началась потасовка, Тёрпин и Мастерсон вскочили и, точно дети, взбудораженные стычкой одноклассников, стали подбадривать драчунов, подавая советы, как ловчее одолеть соперника. Уилберт снял очки и предпринял вялую попытку разнять дерущихся, но, получив по носу, расплакался и сел в уголке, утирая кровь и причитая, как, мол, в таком виде он предстанет перед матушкой. Миссис Хеннесси встала из-за стола и с молчаливым достоинством покинула комнату. Я бросился следом, полагая, что она хочет вызвать полицию, но буфетчица сняла с вешалки пальто и шляпку и шагнула к двери. Оглянувшись, она заметила меня.

– Жаль, что ты видишь подобные сцены, Сирил, – огорченно сказала миссис Хеннесси. Из гостиной доносились шум падающих стульев и крики Мод, умолявшей не повредить узорчатую папиросницу, доставленную из самого Санкт-Петербурга. – Безобразие, когда взрослые люди так себя ведут перед ребенком.

– Чарльза посадят? – спросил я.

Миссис Хеннесси посмотрела на дверь гостиной, удостоверяясь, что рукопашная не переберется в вестибюль.

– Это еще не решено. – Она присела на корточки передо мной и взъерошила мне волосы, как часто делают взрослые. – В жюри нас двенадцать человек. Мы должны выслушать все показания, прежде чем вынесем вердикт. Диву даюсь, зачем мистер Вудбид устроил этот хитроумный трюк с ужином. Мало мне этих остолопов в суде, так еще трапезничать с ними. Я-то пришла лишь потому, что Вудбид намекнул… Ладно, неважно. Вряд ли он исполнит свою угрозу. Надо было послать его подальше – делай что хочешь… Ну, малыш, иди спать. – Миссис Хеннесси задумчиво улыбнулась: – Странно, кого-то ты мне напоминаешь, вот только не пойму кого. – Еще секунду-другую она меня разглядывала, потом тряхнула головой: – Нет, показалось. Ладно, ухожу. Завтра в девять надо быть в суде. Спокойной ночи, Сирил.

Миссис Хеннесси пожала мне руку, вложила шестипенсовик в мою ладонь и вышла во тьму Дартмут-сквер, где, на ее счастье, проезжало такси. Она села в машину и скрылась в ночи, а я огляделся и подумал: если вдруг я исчезну, кто-нибудь это заметит?