Текст книги "Здесь обитают призраки"

Глава седьмая

С немалым облегчением я узрела, сколь ясно и солнечно мое первое утро в Годлине; удивительно, впрочем, что ночной ливень сменился столь замечательной картиною. Разумеется, я не имела никакого представления о погодах в Норфолке – быть может, таковы типические последствия ночных гроз, – но не припоминаю, когда еще мне выпадало просыпаться под столь чистыми небесами и в столь живительном тепле. Лондонский воздух неизменно насыщали мгла густого тумана и запах горящего угля, и невозможно было стряхнуть ощущение, будто некий чужеродный пакостный налет украдкой обволакивает тебя, просачивается в поры и пропитывает все тело, незримо его убивая; здесь же я через огромные окна взирала на поместье, и мнилось мне, что стоит лишь выбежать наружу и наполнить легкие чистым и благодатным сельским воздухом, как все беды минувшей недели рассеются и лишатся власти над состоянием моей души.

Оптимизм придал бодрости духу, коему иначе угрожали бы смятение и одиночество. К удивлению своему, я замечательно выспалась, и всевозможные напасти вчерашнего дня – несостоявшееся свидание со смертью на вокзале, малоудачная беседа с Хеклингом, сомнения касательно моих нанимателей, этот нелепый кошмар, что привиделся мне в постели (ибо я совершенно уверилась, что это был кошмар и не более, фантазия, порожденная изнеможением и голодом), – все это отступило прочь. Настал первый день моей новой жизни вдали от Лондона, и я была полна решимости прожить его хорошо.

Почуяв аромат стряпни, я зашагала к его источнику анфиладою комнат первого этажа, и чем далее шла, тем сильнее становился запах. Я миновала гостиную, где накануне вечером сидела с детьми, весьма прихотливо убранную столовую, где за столом разместились бы двадцать персон, небольшую и чудесно освещенную читальню, коридор, где по стенам висели акварельные изображения бабочек, и, наконец, вошла в кухню. Я не знала, где трапезничают Уэстерли по утрам, поскольку дом мне еще толком не показали, но была уверена, что, пойдя на запах, обнаружу все семейство – они завтракают и ожидают меня. Весь этот вздор касательно родителей Изабеллы и Юстаса вот-вот разъяснится.

Но, как ни странно, кухня пустовала, хотя ароматы ясно говорили мне, что совсем недавно кто-то здесь стряпал.

– Доброе утро, – крикнула я и направилась к буфетной в поисках кухарки. – Есть тут кто-нибудь?

Однако нет, никого там не было. Я огляделась: полки ломились от провизии; в корзинах лежали свежие овощи и фрукты; в холодном шкафу обнаружились куски птицы и говядины в стеклянных лотках. На окне, подле каравая хлеба с орехами, уже укороченного на несколько ломтей, стояла плошка с коричневыми яйцами. Задумавшись, как поступить дальше, я обратила взгляд на красивое арочное окно в романском стиле, за каковым узрела дородную женщину средних лет в платье служанки, пальто и шляпе, с набитой сумкой в левой руке; грузная фигура направлялась по гравийной дорожке к конюшням Хеклинга, – должно быть, это помянутая накануне миссис Ливермор. Я не уточнила, кто она такая, предположив, что она служит экономкою, но наряд ее говорил о другом.

Ключ в двери буфетной не поддавался, и дверь поначалу не желала открываться, как и окна в моей спальне, – вновь попробовав с утра, я обнаружила, что они запечатаны наглухо. Эту дверь, впрочем, я одолела и вышла наружу, как раз когда женщина свернула за угол и пропала с глаз. Я окликнула ее, надеясь, что она услышит и вернется, однако ничего подобного не произошло, и я довольно резво устремилась следом, но за углом, куда я свернула спустя считанные секунды, женщины не оказалось. Я изумленно огляделась – ей некуда было спрятаться и никак невозможно так скоро пересечь двор, – но непреложный факт оставался непреложен: мгновение назад женщина была здесь, а теперь исчезла. По левую руку, за рощицей, у дверей конюшен смиренно стояла Винни, и от взгляда ее мне стало не по себе. Делать было нечего, и я в замешательстве возвратилась к буфетной.

К моему неудовольствию, дверь ее захлопнулась и заперлась изнутри – я не постигала, как это возможно, если я распахнула ее настежь, а в тот день не было ни ветерка; пришлось мне обогнуть дом, войти через парадную дверь – по счастью, открытую – и вновь проделать весь путь по первому этажу.

Нахмурившись, я села за кухонный стол, размышляя, как дальше поступить. Ожидается, что я сама сготовлю себе завтрак? А дети уже поели? Проснулись ли они или мне полагается их будить? Я уже решила было сходить наверх и постучаться к Изабелле, но тут, к ужасу моему, чьи-то руки схватили меня за щиколотки под столом, в точности как ужасное существо из моих ночных фантазий; однако не успела я закричать или вскочить, как из-под стола, озорно улыбаясь, торопливо выбрался маленький мальчик.

– Юстас, – сказала я, качая головой и прижимая ладонь к груди. – Ты меня напугал.

– А вы меня и не видели, да?

– Не видела, – улыбнулась я. На него невозможно было сердиться. – Я думала, я здесь одна.

– В Годлин-холле один не бываешь, – отвечал он. – Мисс Харкнесс говорила, она бы отдала месячное жалованье за единственный день тишины и покоя.

– Я предпочитаю общество, – сказала я. – Если б хотела одиночества, осталась бы в Лондоне. Ну надо же! – прибавила я спустя мгновение, поднявшись и оглядев его с ног до головы. – Какой ты красавец!

Это правда, выглядел он замечательно. Он надел опрятные белые брюки, белую сорочку с галстучком и синюю саржевую курточку – мне захотелось погладить эту саржу, ощутить под пальцами дорогую ткань, как неделей раньше, едва на сцену вышел мистер Диккенс в своем жилете. Юстас к тому же помылся: я слышала густой запах карболового мыла. Волосы аккуратно расчесаны на косой пробор и слегка напомажены, чтобы не растрепались. Такой благопристойный, будто собрался в гости или на службу в церковь.

– Мама любит, чтобы я всегда красиво одевался, – доверительно поведал он, чуть склонившись ко мне, хотя в кухне мы были одни. – Она говорит, настоящий джентльмен всегда одевается дома так же, как на выход. Никогда ведь не знаешь, кто нанесет визит.

– Согласна, – сказала я. – Но когда я была маленькая, немногим старше тебя, я предпочитала повседневную одежду, если мы не ждали гостей. Мне так было удобнее. Тебе не жарко? Тем более в такой теплый день?

– Мама любит так, – заупрямился он и сел рядом со мною. – Хотите позавтракать? Вы же, наверное, проголодались.

– Весьма, – призналась я. – Но мне не удалось разыскать кухарку.

– У нас нет кухарки, – сказал Юстас. – Теперь нет. Раньше, конечно, была. Ее звали миссис Хейз. От нее пахло супом, и она вечно ерошила мне волосы. Пришлось ее отчитать. Это же вольность, правда? Но она хорошо стряпала, – прибавил он, глубокомысленно кивнув. – А теперь ее нет. Ушла. Ну, после.

– После? – переспросила я, но он лишь пожал плечами и отвернулся. – А кто готовит вам еду, если у вас нет прислуги?

– Обычно гувернантка. Или Изабелла. Моя сестра неплохо стряпает. Я ее дразню, говорю, что однажды она пойдет в услужение, но она меня за это бьет, и я, наверное, больше так не буду.

Я обвела взглядом кухню, сдерживая потрясенный смешок. Положение было несносное. Неужели мне полагается взять на себя всю работу по дому? В объявлении ни словом не поминалась стряпня; впрочем, я уже догадалась, сколь оно было лживо.

– Но это же невыносимо, – всплеснула руками я. – Я не знаю, где тут у вас что, я не знаю, что вы любите. И поутру здесь явно кто-то стряпал. Я почуяла.

– А. – Юстас, подошел к печи и открыл заслонку. – Точно. Глядите, тут завтрак на двоих. Ура! Наверное, Изабелла приготовила. Она бывает весьма заботлива, когда не дерется. Надо съесть, пока все не изгадилось.

Я невольно рассмеялась: как странно он выразился. Но в печи и вправду грелись две тарелки – я достала их посредством кухонной тряпки, дабы не обжечься, и выставила на стол. Безыскусная снедь: пара колбасок, бекон, болтунья. Любой разумный человек в силах состряпать такое, и, однако, пища, сготовленная Изабеллой, казалась практически несъедобной. Может, перестояла в печи.

– А Хеклинг? – спросила я, едва мы приступили к еде; первый свой вопрос я задала по возможности невинно, дабы Юстас наверняка ответил на второй. – Где он ест?

Юстас пожал плечами.

– Наверное, в конюшне, – сказал он. – С лошадьми.

– А другая женщина? Служанка?

– Какая служанка?

– Я видела ее сегодня – она шла по двору. Где она ест?

– У нас нет служанки.

– Нехорошо обманывать, Юстас, – возразила я как могла беспечно. – Я видела ее, и десяти минут не прошло. Я пошла за ней следом, но она куда-то пропала.

– У нас нет служанки, – не отступал он.

– Тогда что за женщину с сумкой и в платье прислуги я видела в окно буфетной? Я что, выдумала ее?

Некоторое время он молчал, и я решила его не торопить. Пускай ответит, когда захочет. А до тех пор я ни звука не пророню.

– Я о ней мало знаю, – наконец сказал он. – Она приходит, уходит, и все. Мне нельзя с ней разговаривать.

– Это кто сказал?

– Моя сестра.

Я поразмыслила.

– А почему? – спросила я. – Изабелла и миссис Ливермор не ладят? Ее ведь миссис Ливермор зовут? Изабелла вчера упомянула это имя.

Он кивнул.

– Они не дружат? – продолжала я. – Поругались?

– Не понимаю, отчего вы полагаете, будто мы негодные дети, – внезапно заявил Юстас, нахмурился и отложил нож с вилкой. Затем встал и угрюмо воззрился на меня. – Вы ведь едва с нами познакомились. По-моему, несправедливо утверждать, будто я обманываю, а моя сестра со всеми подряд ругается, если вы еще сутки назад нас даже не знали.

– Я отнюдь не думаю ничего такого, – сказала я, слегка покраснев. – Ты очень вежливый мальчик, в этом не приходится сомневаться. Я вовсе не желала тебя обижать. Я просто… ну, не знаю, но все едино прошу прощения. И я уверена, что, если Изабелла и миссис Ливермор не дружат, тому есть причина. Мне показалось, Изабелла тоже очень вежливая.

– Мама говорит, мы должны говорить изысканно и поступать красиво, – отвечал он. – Она на этом настаивает. Не позволяет нам шалить. Когда шалим, очень сердится.

– А где она, твоя мама? – спросила я. Быть может, теперь, в ясном свете дня, мне удастся что-нибудь из него выудить. – Мне не терпится с ней познакомиться.

Он отвернулся и громко засопел.

– Вы что, не будете есть? – спросил он. – Завтрак остынет, и тогда все будет напрасно.

Я поглядела в тарелку, но от зрелища яиц, растекшихся по бекону, внутри как будто что-то сжалось.

– Наверное, я пока не буду, – сказала я, отодвинув тарелку. – Со вчерашнего дня желудок еще не успокоился. Я позже поем.

– Изабелла оскорбится, – тихо произнес он, и я молча уставилась на него, не зная, что ответить.

– Что ж, – в конце концов промолвила я, – придется мне перед нею извиниться. – Я улыбнулась, наклонилась к нему; мне хотелось с ним подружиться. – Почему ты так тревожишься – она зла на язык? Она меня выбранит?

– Конечно, нет, – отвечал он, отодвигаясь. – Она не скажет ни словечка.

– Вообще ни одного?

– Изабелла говорит, нам нельзя говорить, что мы думаем.

– Это еще почему? – спросила я. Он опять засопел, уставился в стол и большим пальцем поковырял трещину в столешнице. – Юстас, – не отступала я, – почему вам нельзя говорить, что вы думаете?

– Изабелла говорит, лучше нам ни с кем это не обсуждать, – пробубнил он.

– Что не обсуждать? – Я не отводила от него взгляда; меня подмывало взять его за плечи и хорошенько встряхнуть. – Юстас, о чем ты? Что ты от меня скрываешь?

Он поглядел на меня – эти карие радужки плавали в белом море и умели растопить даже каменное сердце; он открыл было рот, но тут же захлопнул, и в глазах его я прочла, что за моей спиною стоит нечто или же некто.

Я в страхе вскочила и развернулась, вполголоса помянув Господа; девочка стояла совсем близко – непонятно, как я ее не почувствовала.

– Доброе утро, Элайза Кейн.

– Изабелла! – удивленно вскричала я. Она была одета не хуже брата – в этом кружевном платье хоть на свадьбу, хоть на прием к королеве, – и аккуратно расчесанные локоны ее свисали до плеч. – Я не слышала, как ты вошла.

– Надеюсь, Юстас не докучает вам глупыми историями. – Изабелла стояла совершенно неподвижно, безмятежно взирая на меня. – Маленькие мальчики порой чрезмерно аффектированны, вы не находите? Вечно что-нибудь сочинят. И они лгут. Это научный факт. Я читала в книжке.

– Я не лгу, – возмутился Юстас. – И я не маленький. Мне восемь.

– Это значит, ты не очень большой, – заметила я, повернувшись к нему, и он с неудовольствием насупился. Я тут же пожалела о своих словах. Добрее было с ним согласиться.

– Если вы не будете доедать, – сказала Изабелла, кивнув на мою тарелку, – не отдать ли это собакам? Они живут с Хеклингом у конюшен и оценят то, чего не оценили вы. Грех разбрасываться едой.

– Да, пожалуй, – согласилась я. – Я высоко ценю твой труд, но, боюсь, у меня нынче нет аппетита.

– С гувернантками вечно так, – отвечала она, забрав тарелку, и направилась к задней двери. – Это попросту поразительно. Не понимаю, как вы все умудряетесь остаться в живых.

– Изабелла! – взвизгнул Юстас, и я уставилась на него, не понимая, отчего ее слова так его ужаснули; затем я снова взглянула на его сестру – она тоже как будто слегка смешалась.

– Я просто хотела сказать… – начала она, в кои веки отчасти лишившись самообладания. – Несомненно, я не… – Она встряхнула головой, словно желая вовсе позабыть этот разговор, и улыбнулась мне. – Я отдам это собакам, – повторила она. – Они обрадуются и сочтут меня своим лучшим другом.

С этими словами она удалилась во двор, вновь оставив меня наедине с Юстасом. Тот пребывал скандализирован ее словами, что я сочла несколько чрезмерным. Это же просто такое выражение. Изабелла не имела в виду ничего особенного. Я включила воду в раковине и вымыла руки ледяной водой.

– Скажи мне, будь добр, где находится контора мистера Рейзена, – попросила я. – Стряпчего – твоя сестра вчера о нем говорила.

– По-моему, где-то в деревне, – сказал Юстас. – Я сам не бывал, но контора у него там.

– Далеко? До деревни?

– Ой, нет. К тому же прямой дорогой, никак не заблудишься. Вы хотите с ним повидаться?

Я кивнула:

– Мне кажется, это важно. В особенности поскольку я так и не познакомилась с вашими родителями. Пожалуй, я отправлюсь в деревню. Долго идти?

– На парадном дворе стоит костотряс. Возьмите, если хотите. Доберетесь за четверть часа.

Велосипед! Какая прекрасная мысль. Миссис Фарнсуорт прибывала на костотрясе к школьным дверям ежеутренне, слепая к косым взглядам лондонцев, полагавших, будто даме не должно седлать подобное устройство; я же была от него без ума, а потому миссис Фарнсуорт несколько раз дозволила мне прокатиться, и вскоре я приобрела навык. Сейчас прогулка на костотрясе виделась мне приключением, а свежий утренний воздух пойдет мне на пользу. Быть может, рассеет глупости в голове.

– А ты чем сегодня займешься? – спросила я. – Пока меня не будет?

– У меня дела, – отвечал Юстас, опять до крайности загадочно, а затем вскочил и убежал. Я рассмеялась. Своеобразный мальчик, однако мне он уже очень нравился.

Глава восьмая

Я вышла через парадную дверь и, как и обещал Юстас, увидела костотряс, прислоненный к колонне, – его тяжелая деревянная рама с сиденьем соединяла два крепких колеса. Я вывела костотряс на дорожку, оседлала и покатила вперед, шурша гравием. Я провела в Годлин-холле немногим более двенадцати часов и, однако же, теперь оставляла этот дом со странным облегчением.

Юстас не ошибся ни в дорожных указаниях, ни во временных расчетах. Поездка в деревню оказалась приятна, и душа моя воспарила, когда я запетляла по тропинкам меж недавно убранных и уже зазеленевших полей; свежий ветер дул в лицо, и я наслаждалась блаженной этой жизнью. Зачем, недоумевала я, люди селятся в Лондоне, в грязном, мглистом, задымленном Лондоне, с его головорезами и уличными женщинами, с его преступностью на каждом углу? Вонючая извилистая река марает наши тела, пустой дворец оплакивает отсутствующую королеву, да еще гибельный климат, и бастующие фабричные, и слякоть на панелях. Приехав в Норфолк, я словно перенеслась в иной мир. Здесь царила идиллия. И сельский пейзаж отнюдь не вселял унылых дум, что накануне посещали меня по пути к Годлин-холлу. Нет, сей край сулил счастливые открытия; когда я свернула и предо мною распахнулся живописный вид на деревню, впервые с папенькиной кончины я почувствовала, что мир прекрасен, а жизнь моя не пройдет без следа.

В деревне я оставила костотряс у церковной ограды и огляделась, намереваясь исследовать свой новый дом. Да, я приехала к мистеру Рейзену, но располагала временем и сочла, что небольшая экскурсия по окрестностям придется весьма кстати. Сама церковь оказалась изумительна, невелика, однако почти сплошь тонко орнаментирована, и я некоторое время провела внутри, разглядывая резьбу, искусно расписанные своды и огромный витраж, на каковом Моисей снимал сандалии, отворачивая лик свой от неопалимой купины на горе Хорив[17]17
  Исх., 3–4.


[Закрыть]. Замечательно красивый витраж – любопытно, из местных ли стекольщик или это окно заказали в другом краю. Помнится, когда я была еще мала, папенька однажды возил меня на фабрику «Белые братья» Пауэлла и сыновей[18]18
  «Джеймс Пауэлл и сыновья» – английская стекольная фабрика, производитель витражей, ставших популярными в середине XIX в.; была основана ок. 1680 г. под названием «Стекло Белых братьев» (Whitefriars Glass) в районе Уайт-фрайарз, где прежде располагалось кармелитское братство, Джеймсу Пауэллу принадлежала с 1834 г., а самостоятельное существование прекратила в 1981 г.


[Закрыть], чьи прихотливые узоры немало занимали мое воображение, как и фигура монаха, неизменно помещаемая ими в углу каждого изделия. Сейчас я склонилась ближе, надеясь отыскать похожий автограф, и разглядела изображение бабочки-хвостоносца, схожее с теми, что украшали стены в Годлин-холле; быть может, бабочка эта – характерный обитатель региона. Папенька, разумеется, знал бы наверняка.

В церкви стояла тишина; помимо меня здесь была лишь некая престарелая дама, что сидела у дальнего края скамьи в среднем ряду; дама повернулась ко мне, кивнула и улыбнулась, но затем, очевидно, передумала, ибо лицо ее омрачилось, и она отвела взгляд. Я не придала этому значения – дама доживала девятый десяток и, вполне вероятно, тронулась умом, – пошла дальше по нефу и в конце обнаружила маленькую часовню с простым алтарем, способную вместить, пожалуй, человек десять; там я села на скамью. С неприятным удивлением я отметила зверскую природу резьбы вокруг: свирепые создания взирали на меня обезумевшими глазами, грифоны и тролли – персонажи, уместные в средневековых легендах более, нежели в Божьем храме.

За спиною я услышала приближающиеся шаги; мороз подрал меня по коже, я вздрогнула и развернулась, но шаги постепенно затихли и вовсе умолкли. Престарелая дама исчезла, но то не могла быть ее поступь: у скамьи ее стояла пара тростей, а шаги полнились молодой резвостью.

Я поднялась, приблизилась к кафедре, где мне предстала раскрытая книга – сборник библейских стихов на каждый день года, – и прочла сегодняшние строки: «А тем сказал в слух мой: идите за ним по городу и поражайте; пусть не жалеет око ваше, и не щадите; старика, юношу и девицу, и младенца и жен бейте до смерти, но не троньте ни одного человека, на котором знак, и начните от святилища Моего»[19]19
  Иез., 9:5–6.


[Закрыть].

Слова эти встревожили меня, я отвернулась, и тут на верхней галерее заиграл, а потом внезапно умолк орган; решив, что провела здесь довольно времени, я поспешно ретировалась на кладбище, где осмотрела надгробия – в основном старики, два-три бессчастных ребенка и свежая могила девушки по фамилии Харкнесс, скончавшейся всего несколько месяцев назад. Была она, бедняжка, лишь парой лет старше меня, и мне стало неуютно от подобного намека на смертность всякого живого существа. Я помедлила – отчего имя ее мне знакомо? – но память не одарила меня подсказкою, и я зашагала прочь.

На улице я заметила маленькую чайную комнату на углу и, припомнив, как ужасно голодна, поскольку толком не притронулась к завтраку, что сготовила Изабелла, зашла внутрь и заказала чаю и лепешку с местным крыжовенным мармеладом.

– Недавно у нас, мисс? – поинтересовалась девушка за прилавком, наливая чай. Лицо у нее было огрубелое – вероятно, все детство провела в услужении, – однако приветливое, будто она рада обществу. Ямочки на щеках придавали ей некоего очарования, но глаза слегка косили – левый взирал прямо на меня, правый уставил зрачок вбок, что девицу отнюдь не красило и притягивало невежливый взор. – Или вы проездом?

– Надеюсь, я здесь надолго, – отвечала я. – Приехала вечером и хотела с утра осмотреть деревню. Чудесная у вас тут чайная. Вы одна управляете?

– Мамка моя управляет, – объяснила она. – Токмо у нее опять черепушка разболелась, и Тетеха одна тута.

– Ужасно тяжело, должно быть, – предположила я, желая подольститься к местной торговке. – В обед, вероятно, здесь не протолкнуться.

– Правду вам сказать, легче, когда ее нету, – отозвалась девица и остервенело почесала в затылке. – Умеет она из мух слонов мастерить. Нет уж, дела глаже, когда я одна. Понимаете меня, мисс? У меня свои ухватки, у нее свои, иной раз они вместе не складываются.

– Прекрасно понимаю, – улыбнулась я и протянула ей руку: – Элайза Кейн. Рада познакомиться.

– Да и я, мисс, – отвечала она. – Молли меня зовут. Молли Сатклифф.

Она ушла за прилавок, а я сидела за столиком, с удовольствием прихлебывая чай и жуя лепешку, наблюдая, как течет жизнь за окном. Неизвестными путями сюда добрался номер «Иллюстрированных лондонских вестей» – он лежал на соседнем столике, и я потянулась было за ним, но передумала; в конце концов, эта самая газета поместила объявление о выступлении мистера Диккенса, и не прочти ее папенька, он, вероятнее всего, был бы со мною по-прежнему. Посему я затаила зло на газету и сейчас предпочла понаблюдать за деревенскими. К церкви по улице шел долговязый викарий, на удивление молодой человек, – он вел за собою щеночка. Щеночку было от силы месяца два, и он еще не привык ходить на поводке: то и дело останавливался, вертел головой и грыз веревку, надеясь вырваться на свободу, но викарий упорствовал, однако за поводок не дергал, останавливался погладить звереныша и шепнуть ему на ухо утешительные слова, и тогда щенок принимался целоваться и лизаться, скрепляя тем самым узы доверия. В очередной раз замешкавшись, викарий глянул на меня, и взгляды наши встретились; он пожал плечами и улыбнулся, а я против воли рассмеялась и продолжала смотреть вслед этой паре, пока они не исчезли за воротами церковного двора.

Допив чай, я встала, уплатила и поблагодарила Молли. Та забрала со стола пустую чашку с блюдцем и сказала, что, мол, чает, я к ним еще загляну, но коли мамка будет кричать, пускай я не обращаю внимания, мамка у нее иной раз сущий деспот.

– Я наверняка буду часто вас навещать, – сказала я. – Я новая гувернантка в Годлин-холле и, вероятно, стану регулярно наведываться в деревню.

При этих словах чашка выскользнула у нее из рук, упала на пол и разлетелась по меньшей мере на десять кусков.

– Боже правый, – сказала я, глядя на бывшую чашку. – Надеюсь, она была не очень ценная.

Но Молли на осколки и не взглянула – смертельно побледнев, она вперилась мне в лицо. Все ее дружелюбие, вся теплота мигом испарились, и она взирала на меня, не говоря ни слова, а я стояла, не понимая, что такое с нею приключилось; в конце концов она с собой справилась, тряхнула головою, сбегала за веником и совком и принялась сметать черепки. На меня она больше не смотрела – надо полагать, решила я, смущается собственной неуклюжести.

– Что ж, до свидания, – сказала я и ушла, недоумевая, отчего так стремительно переменилось ее настроение; впрочем, как следует поразмыслить я не успела: едва я ступила на улицу, мимо проехала тележка молочника, – выйди я спустя миг-другой, наверняка попала бы под лошадь. Я вскрикнула, поспешно овладела собой и наказала себе впредь смотреть, куда иду. Деревня совсем невелика, но никогда не знаешь, где тебя подстерегает опасность.

Я зашагала по улице, не заходя в лавки, но рассматривая витрины. Этой привычкой я обзавелась с год назад в Лондоне, где гуляла по Риджент-стрит, разглядывая в витринах роскошные товары высочайшего качества, – мне в жизни не хватило бы на них средств, но они наполняли меня томлением. На улице Годлина я миновала недурную овощную лавку с целым прилавком овощей и фруктов, подобных коим я никогда прежде не видала. Несомненно, местный урожай. Как приятно жить вблизи сельских угодий, размышляла я, где ты всегда обеспечен здоровой пищей. Это, в свою очередь, привело мне на ум Изабеллу и ее стылый завтрак. Я надеялась, что обед окажется удачнее; пожалуй, разумнее приготовить его самой. Окно портнихи явило взору еще один дуэт матери и дочери – одна помогала какой-то даме выбрать платье, другая сидела за швейной машинкой, и рот ее щетинился булавками; надеюсь, подумала я, никто ее не испугает, иначе она рискует проглотить булавку, а то и не одну. Витрина пекарни манила восхитительными лакомствами, и я подумала, не прихватить ли что-нибудь домой, – домой! сколь странно это слово приложимо к Годлин-холлу; будто он и в самом деле может стать мне домом, – дабы подкупить детские сердца. Но тут наконец, в стороне от дороги, прямо за деревенским насосом, откуда пили маленькие дети, я обнаружила дверь с табличкой красного дерева, на коей было выгравировано: «Альфред Рейзен, поверенный для прозорливых клиентов», разгладила пальто, поплотнее натянула шляпку на голову и вошла.

Молодой человек, расположившийся за столом, поднял голову от гроссбуха, услышав звяканье колокольчика. Был он на вид довольно странен – рано лысел, обладал толстыми румяными щеками и усами, которым недоставало надлежащего ухода. Под левым глазом у него притаилось незамеченное чернильное пятно. Он снял очки, снова нацепил их на нос и отложил перо. Руки его, отметила я, были покрыты черными отметинами, а манжеты рубашки составят предмет тяжкого труда его супруге в день стирки.

– Я могу быть вам полезен, мисс? – осведомился он.

– Надеюсь, – отвечала я. – Вы мистер Рейзен?

– Крэтчетт, – сказал он. – Клерк мистера Рейзена.

Я с трудом подавила смех.

– Крэтчетт? – переспросила я.

– Именно так, мисс, – негодующе отвечал он. – Вас насмешило мое имя?

Я качнула головой:

– Простите. Я вспомнила другого клерка по фамилии Крэтчетт. В истории о призраках, «Рождественской песни в прозе»[20]20
  Боб Крэтчетт (или Крэтчит) – подчиненный Эбинейзера Скруджа; Дух Нынешних Святок показывает Скруджу его семейный рождественский ужин.


[Закрыть]. Вы читали ее?

Он воззрился на меня так, будто я внезапно заговорила на некоем древнем русском диалекте, и насупился.

– Мне читать некогда, – сказал он. – Я в конторе занят с утра до ночи. У кого есть время читать, тот пускай и читает. А мне не до того.

– Но вы хотя бы о ней слышали?

– Не слыхал.

– Вы не слыхали о «Рождественской песни в прозе»? – изумленно переспросила я, ибо повесть эта пользовалась громадным успехом. – Чарльза Диккенса?

– Нет, мисс. Я с этим господином не знаком.

Я расхохоталась, совершенно уверенная, что это какой-то розыгрыш, и лицо его гневно побагровело. Он не слыхал о Чарльзе Диккенсе? Возможно ли? А о королеве Виктории он слыхал? А о Римском Папе?

– Хорошо, это не имеет значения, – сказала я, слегка смутившись, поскольку взгляд его говорил, что малейшее пренебрежение к своей персоне он переживает до крайности серьезно. – Можно мне побеседовать с мистером Рейзеном? Он присутствует?

– Вам назначено?

– Боюсь, что нет. А надо было назначить?

Крэтчетт глянул на часы и нахмурился:

– Как этот час истечет, у него будет встреча с важным клиентом. Я спрошу – может, он вас и примет, но вы уж поторопитесь. Имя, пожалуйста?

– Элайза Кейн, – сказала я, а он кивнул и удалился в другую комнату; я же осталась озираться в приемной.

Сесть здесь было некуда, смотреть не на что. Я взяла со стола у Крэтчетта утреннюю «Таймс» и просмотрела заголовки. Еще одно убийство в Кларке-нуэлле. На сей раз девушка. И еще одно в Уимблдоне. Мужчина средних лет, известен полиции. К тому же на Паддингтонском вокзале потерялся маленький ребенок, а принц Уэльский планирует посетить Ньюкасл.

– Мисс Кейн? – промолвил Крэтчетт, появившись вновь, и я уронила газету, словно меня застали за неподобающим. Он проследил взглядом и, по видимости, вознегодовал, что я роюсь в его вещах. – Пойдемте со мной, будьте любезны? Мистер Рейзен уделит вам пять минут, если обещаете поторопиться.

Я кивнула.

– Пяти минут вполне довольно, – сказала я, сама ни на миг не поверив своим словам. Вопросы мои, подозревала я, отнимут раз в десять более времени, но для начала придется довольствоваться пятью минутами. Я последовала за Крэтчеттом в соседний кабинет, существенно роскошнее приемной, и клерк закрыл за мною дверь. У окна располагался обширный дубовый стол с аккуратными стопками бумаг, и, едва я вошла, хозяин кабинета поднялся из-за стола, подошел и протянул мне руку. Было ему чуть менее сорока лет – опрятный, с усталым, однако приветливым лицом. Ценительница немолодых джентльменов сказала бы также, что он весьма красив.

– Альфред Рейзен, – представился он с вежливым поклоном. – Кажется, вы хотели со мною увидеться. Увы, нынче я не располагаю временем. Не знаю, сообщил ли вам Крэтчетт…

– Да, я прекрасно понимаю, – отвечала я и, приняв его приглашение, села в кресло против стола; сам он вернулся на свое место. – Я пришла наудачу. Надеялась, что вы уделите мне время.

– Разумеется, мисс?..

– Кейн, – сказала я. – Элайза Кейн.

– И вы только что прибыли в Годлин? Мне кажется, прежде я вас не видел.

– Совершенно верно, – сказала я. – Я прибыла вчера вечером. Лондонским поездом до Норвича, затем мистер Хеклинг довез меня в коляске.

– Хеклинг, – слегка удивился он. – Вы же не хотите сказать…

– Да, конюх из Годлин-холла, – сказала я. – Я новая гувернантка.

Он закрыл лицо руками, надавил на веки, некоторое время неподвижно посидел в этой позе бесконечного утомления, затем выпрямился и смерил меня взглядом, в котором любопытство не уступало изумлению. Затем встал и глянул на часы.

– Так не годится, – промолвил он. – Я забыл, что у меня назначено с… с мистером Хастингсом из Брэмбллодж. Сейчас я не могу с вами побеседовать.

– Прошу вас, – сказала я. – Это не отнимет много времени.

– Простите меня, мисс Кейн, однако…

– Прошу вас. – В упрямстве своем я повысила голос. Повисло долгое молчание. Он по-прежнему разглядывал меня, и я отвернулась, заметив на каминной полке весьма примечательные часы в деревянном корабельном корпусе. Изысканнейше выделанные, предмет некоей красоты – мне захотелось подойти, снять часы с их причала и рассмотреть резьбу.

– Новая гувернантка, – наконец вздохнул он, вновь усевшись за стол. – Подумать только. Уже прибыли.

– Так вы знали, что я приеду? – спросила я, снова к нему повернувшись.

– Мисс Беннет упоминала нечто в этом духе, – отвечал он до крайности, сочла я, уклончиво. – Даже существенно более того. Она побывала здесь всего лишь три дня назад, сидела в том же кресле, что и вы сейчас. Сообщила мне, что уезжает. Я надеялся ее отговорить.