Текст книги "Здесь обитают призраки"

Глава четвертая

Ha удивление солнечно было в Лондоне, когда я уезжала. Город замыслил свести в могилу возлюбленного моего папеньку, но, исполнив жестокую свою затею, вновь ублаготворялся великодушием. Я питала к Лондону неприязнь, сама тому удивляясь, ибо всю жизнь любила столицу; однако же, когда поезд отходил с Ливерпуль-стрит, а в окно, ослепив меня, ворвалось солнце, я сочла, что город этот бессердечен и неправеден, – он был точно старый друг, неизвестно почему оборотившийся против меня, и мне не терпелось с ним распрощаться. В ту минуту я полагала, что смогу всю жизнь провести в довольстве, ни единожды больше не узрев Лондона.

Напротив меня сидел молодой человек моих лет, и, хотя с посадки мы не обменялись ни словом, я дозволяла себе то и дело бросать на него украдчивые взгляды; он был весьма привлекателен, и как я ни старалась сосредоточить внимание на полях и крестьянских домах, пролетавших мимо, глаза мои вновь возвращались к его лицу. Он напомнил мне Артура Кавена, вот в чем подлинная истина. На въезде в Колчестер я заметила, что спутник мой сильно побледнел, а глаза его наполнились слезами. На миг он зажмурился, вероятно надеясь сдержать поток соленой влаги, но, едва снова открыл глаза, несколько слезинок скользнули на щеки, и он отер их платком. Поймав мой взгляд, он ладонью провел по лицу, и мне отчаянно захотелось спросить, все ли с ним благополучно, не хочет ли он поговорить, но, какова ни была его сердечная боль, какая беда ни лишила его власти над чувствами, делиться ими он не желал; едва поезд тронулся, молодой человек встал и, смущаясь своей явственности, перешел в другой вагон.

Разумеется, оглядываясь назад, я понимаю, что в ту неделю строила прожекты неблагоразумно и сгоряча. Шок держал меня в тисках, за семь кратких дней вся жизнь моя обрушилась; мне надлежало утешаться работой, школой, маленькими своими подопечными и даже обществом дам, подобных миссис Фарнсуорт и Джесси, но я опрометчиво замыслила бросить все то, что знала с детства, покинуть улицы в окрестностях Гайд-парка, где играла малышкой, и Серпентайн, что по сей день напоминал мне о Фонарике, и извилистый лабиринт переулков, что приводил меня из дома в знакомую классную комнату. Я отчаянно желала перемен, однако можно ведь было раздвинуть шторы в темной спальне наверху, где лишились жизни оба моих родителя и маленькая сестра, распахнуть окна, проветрить, впустить добрый, честный лондонский воздух, подновить комнату, вернуть ей уют, превратить в обиталище жизни, а не смерти. Все это я оставляла в прошлом, уезжала в чужое графство – и для чего? Учить неизвестно сколько детей в семье, которая, предлагая мне место, даже не прислала никого со мною познакомиться. Глупая девчонка! Могла ведь остаться. Могла жить счастливо.

В Стоумаркете лондонское солнце сменил холодный ветер, что задувал в поезд и немало меня угнетал; к вечеру, когда поезд добрался до Норвича, ветер стих и опустился густой туман, желтушное марево, вновь напомнившее мне о доме, который я так тщилась забыть. Когда поезд приблизился к вокзалу Торп, я вынула из чемодана письмо, полученное утром накануне, и раз в десятый его перечла.

Годлин-холл,

24 октября 1867 г.

Уважаемая мисс Кейн!

Благодарю за Ваше обращение. Ваша квалификация приемлема. Вам предлагается место гувернантки согласно условиям, указанным в «Морнинг пост» (номер от 21 октября). Вас ожидают вечером 25-го, пятичасовым поездом. У вагона Вас встретит Хеклинг из Годлина. Прошу не опаздывать.

Искренне,

X Беннет.

Снова перечтя письмо, я отнюдь не в первый раз отметила, сколь своеобразно оно составлено. Писали как будто наспех, снова не упомянули, сколько детей будет под моим присмотром. И кто такой этот «X Беннет», не дописавший «эсквайр» к фамилии? Джентльмен ли он или, быть может, заведует обедневшим хозяйством? Чем он занимается? Ни малейшего намека. Поезд подкатил к перрону, и я вздохнула в некоторой тревоге, однако вознамерилась быть сильной, что бы ни сулило мне будущее. В последующие недели это решение сослужило мне добрую службу.

Я сошла из вагона и огляделась. В густом сером тумане ничего не было видно, однако другие пассажиры куда-то шли, и я, решив, что отыщу выход, если последую за ними, тоже зашагала; позади загрохотали двери вагонов, и свисток сигнальщика оповестил об отправлении поезда в обратный путь. Кто-то пробежал мимо, торопясь успеть в вагон, и, вероятно, не разглядев меня в тумане, одна женщина столкнулась со мною, выбив чемодан у меня из рук и уронив свой багаж.

– Прошу прощения, – сказала она, явно не слишком сожалея, но я не очень обиделась: ясно ведь, что она боится опоздать на поезд. Я подняла ее саквояж и протянула ей; на темно-бурой коже саквояжа я заметила красную монограмму. «ХБ». Я вгляделась пристальнее, не понимая, отчего инициалы эти мне знакомы. И в этот миг я поймала ее взгляд – она как будто знала меня, в глазах ее читалось понимание и жалость мешалась с сожалением; затем она вырвала у меня из рук саквояж, тряхнула головой и кинулась к вагону, растворившись в тумане.

Я застыла, пораженная ее грубостью, и тут сообразила, отчего мне знакомы инициалы «ХБ». Нет, это нелепый вздор. Совпадение, не более того. В Англии полно людей с такими инициалами.

Развернувшись, я поняла, что несколько заблудилась. Я пошла туда, где рассчитывала отыскать выход, но поблизости никакие пассажиры не садились в поезд и не высаживались, и затруднительно было понять, в нужном ли направлении я иду. Слева, предвкушая возвращение в Лондон, все громче пыхтел поезд; справа пролегала вторая железнодорожная колея, и по ней с грохотом приближался другой состав. Или это позади меня? Понять не представлялось возможным. Я снова повернулась и ахнула – куда же теперь? Со всех сторон грохотало. Я попыталась отыскать дорогу ощупью, но рука ничего не узнавала. Вокруг всё громче гомонили, мимо с чемоданами и саквояжами неслись люди – как они видят, куда идти, если я и собственной ладони в тумане разглядеть не могу? Я так не волновалась с того дня на кладбище, паника охватила меня, великий страх и злое предчувствие; мне почудилось, что я, если сейчас же не зашагаю решительно вперед, останусь на этом перроне навеки, ослепшая, не в силах вздохнуть, и проживу здесь весь остаток дней своих. Набравшись храбрости, я сдвинула правую ногу, шагнула, и тут оглушительный свисток второго поезда заверещал истошным воплем, и, к ужасу своему, я почувствовала, как чьи-то руки резко толкают меня в спину, – я пошатнулась, едва не нырнула вперед, но тут третья рука схватила меня за локоть, отдернула, я споткнулась, затем выпрямилась; я стояла у какой-то стены, туман почти тотчас слегка рассеялся, и я разглядела человека, который так бесцеремонно меня оттащил.

– Боже правый, мисс, – сказал он, и я различила его лицо, доброе и с тонкими чертами; он носил весьма изысканные очки. – Вы что, вокруг себя не смотрите? – спросил он. – Вы же чуть под поезд не угодили. Едва не погибли.

Я растерянно воззрилась на него, потом оглянулась – туда, где я стояла прежде, и в самом деле со скрежетом подкатывал второй поезд. Еще один шаг – и я бы упала под колеса, где мне и настал бы конец. От одной мысли у меня подкосились ноги.

– Я не хотела… – начала я.

– Еще секунда – и вы очутились бы на рельсах.

– Меня толкнули, – сказала я, глядя ему в лицо. – Чьи-то руки. Я почувствовала.

– Маловероятно, – возразил он. – Я все видел. Я заметил, куда вы шли. У вас за спиной никого не было.

– Но я почувствовала, – не отступала я. Оглядев перрон, я сглотнула и снова повернулась к моему спасителю: – Я почувствовала!

– У вас просто шок, – сказал он, явно не поверив и сочтя меня истеричкой. – Дать вам что-нибудь от нервов? Я, изволите ли видеть, врач. Может, сладкого чаю? Здесь есть чайная – ничего особенного, разумеется, но…

– Нет, благодарю вас. – Я постаралась взять себя в руки. По видимости, он прав, решила я. Если он смотрел, а у меня за спиной никого не было, значит, мне померещилось. Туман, вот в чем дело. Шутки со мною шутит. – Я должна извиниться, – наконец промолвила я, тщась рассмеяться. – Не знаю, что на меня нашло. Голова закружилась. Ничего вокруг не видела.

– Хорошо, что я вас поймал, – отвечал он, улыбнувшись и явив мне очень ровные белые зубы. – Ой, – прибавил он. – Весьма самодовольно получилось, да? Как будто медаль за доблесть выпрашиваю.

Я улыбнулась; он мне понравился. Нелепая мысль посетила меня. А вдруг он сейчас предложит мне вовсе забыть о Годлин-холле и отправиться с ним? Куда? Я не знала. Боже мой, какой вздор; я чуть не расхохоталась. Да что это со мной творится весь день? Сначала молодой человек в поезде, теперь это. Как будто все понятия о морали совершенно меня оставили.

– А вот и моя жена, – спустя мгновение объявил он, и к нам приблизилась молодая красивая дама; когда муж разъяснил ей, что произошло, на лице ее нарисовалась искренняя тревога. Я выдавила улыбку.

– Поедемте с нами, – сказала миссис Токсли, ибо супругов звали именно так; она разглядывала меня весьма обеспокоенно. – Вы ужасно бледны. Вам, пожалуй, не помешает принять что-нибудь бодрящее.

– Вы очень добры, – сказала я, спрашивая себя между тем, возможно ли поступить столь неожиданным манером, благопристойно ли это. Может, они наймут меня гувернанткой для своих детей, если у них есть дети, и тогда мне вовсе не потребуется ехать в Годлин-холл. – Я была бы рада, однако…

– Элайза Кейн?

Голос раздался слева, и мы удивленно обернулись. Новоприбывшему, пожалуй, недавно перевалило за шестьдесят; был он краснолиц и одет по-простому. Очевидно, он не брился несколько дней, а шляпа его не подходила к куртке, отчего выглядел он слегка нелепо. От одежды его несло табаком, дыхание отдавало виски. Он почесал щеку, и я увидела темную грязь у него под ногтями, желтыми, как и его зубы; ожидая моего ответа, он ни слова более не произнес.

– Совершенно верно, – сказала я. – Мы знакомы?

– Хеклинг, – представился он, несколько раз большим пальцем ткнув себя в грудь. – Коляска вон там.

С этими словами он направился к упомянутой коляске, а я с багажом осталась подле своего спасителя и его супруги; оба воззрились на меня, слегка смущаясь всей сценой и поразительной грубостью этого человека.

– Я новая гувернантка, – пояснила я. – В Годлин-холле. Его прислали за мной.

– Ой, – отвечала на это миссис Токсли, покосившись на мужа; тот, заметила я, поймал ее взгляд и тотчас отвернулся. – Понятно, – прибавила она после долгой паузы.

Неуютное молчание опустилось на нас – я было решила, что чем-то обидела супругов Токсли, но затем сообразила, что подобное невозможно, я не сказала ничего предосудительного, лишь сообщила, кто я такая; как бы то ни было, теплота их и великодушие внезапно сменились тревогою и неловкостью. Какие странные люди, подумала я, подхватила чемодан, поблагодарила их обоих и направилась к коляске. А ведь были так любезны!

Однако, удаляясь, я отчего-то обернулась и увидела, что они смотрят мне вслед, будто желают заговорить, но не находят слов. Миссис Токсли что-то прошептала мужу на ухо, но тот покачал головою, откровенно не постигая, как ему надлежит поступить.

И снова я скажу: рассуждения задним числом – дело хорошее, но я вспоминаю эту минуту, вспоминаю, как Алекс и Мэдж Токсли стояли на перроне вокзала Торп, и мне хочется закричать на них, хочется подбежать к ним, встряхнуть, посмотреть им в глаза и сказать: вы же знали, вы уже тогда всё знали. Отчего же вы не сказали мне? Отчего не промолвили ни слова?

Отчего не предостерегли меня?

Глава пятая

Я забралась в коляску Хеклинга, пристроив чемодан позади, и рыком, словно бы зародившимся в самых глубинах его существа, человек из Годлина призвал лошадь по имени Винни пошевеливаться. Мне отчаянно хотелось снова обернуться на супругов Токсли – их странное поведение, а равно трагедия, едва со мною не случившаяся, меня весьма ошеломили, – но я была полна решимости сохранять спокойствие и не унывать. Все эти треволнения, говорила я себе, вполне объясняются тем обстоятельством, что я очутилась в незнакомой местности, вдали от единственного города, который знала; понадобится время, дабы приспособиться к этой новой обстановке. Я не допущу, чтобы разум мой надо мною куражился. Я начинала новую жизнь и намеревалась с оптимизмом глядеть в будущее.

– Здесь всегда такой густой туман? – Я склонилась вперед, пытаясь завязать беседу с Хеклингом, но тот явно не желал завязать беседу со мною. Туман, слегка рассеявшийся на перроне, пока я говорила с супругами Токсли, сгустился вновь, и я недоумевала, как умудряется кучер править по этим дорогам, что приведут нас к месту назначения, в нескольких милях к западу от Норфолкских озер. – Мистер Хеклинг? – сказала я, отчаявшись дождаться ответа, и на сей раз он еле приметно закаменел спиною. – Я спросила, всегда ли здесь такой густой туман.

Он слегка обернулся и весьма неприятным манером заходил челюстью, словно что-то жевал, а затем пожал плечами и вновь оборотился к дороге.

– Пожалуй что всегда густой, – высказался он. – Сколько помню. Летом-то еще ничего. А теперича густой. – Он поразмыслил и кивнул: – Справляемся.

– Вы, я полагаю, родились и выросли в Норфолке? – спросила я.

– А то.

– Должно быть, вам тут нравится.

– Должно быть? – невнятно пробасил он с некоторой даже скукой и неудовольствием. – А то. Оно небось и должно. Коль вы так говорите.

Я вздохнула и отодвинулась, не желая длить разговор с человеком столь сварливого нрава. Папенька, не питая симпатии к американцам, французам и итальянцам, весьма к тому же недолюбливал жителей Норфолка, и я понимала, что Хеклинг – о ком, в отличие от Баркиса, отнюдь нельзя было сказать, что он «не прочь»[15]15
  Баркис – персонаж «Жизни Дэвида Копперфильда, рассказанной им самим», возчик, который через Дэвида передает служанке семейства Копперфильдов Кларе Пегготи свое крайне лаконичное предложение выйти за него замуж, облеченное в слова «Баркис не прочь»; пер. А. Кривцовой и Е. Ланна.


[Закрыть], – немало бы его раздосадовал. Служа в норвичском музее, папенька почитал норфолкцев людьми подозрительными и нелюбезными; впрочем, вероятно, им попросту не нравилось, что молодой лондонец прибыл к ним в город выполнять работу, коя вполне под силу и местному пареньку. По совпадению оба мы получили место в этом графстве, и я раздумывала, выпадет ли мне возможность посетить музей, учрежденный папенькой и мистером Кёрби и располагавшийся в какой-то полусотне миль от Годлин-холла.

Удобно устроившись, я созерцала проплывающий пейзаж – то немногое, что удавалось разглядеть. К моему удовольствию, коляска оказалась удобна. На сиденье лежал толстый плед; я накрыла колени, сложила руки поверху и ехала вполне довольная. Путешествие мое по этим ухабистым дорогам было бы существенно труднее, не будь в коляске столь изысканного сиденья, каковое давало все основания предположить, что хозяин мой – человек состоятельный. Я размышляла об этом X Беннете и о грядущей жизни. Я молила судьбу о том, чтобы очутиться в счастливом доме, чтобы владельцы его любили друг друга, а дети, сколько их ни есть, оказались добры и приветливы. В конце концов, у меня больше не имелось дома, и если здесь моя жизнь сложится, а хозяева мои привяжутся ко мне, как я надеялась привязаться к ним, вполне вероятно, Годлин-холл приютит меня на долгие-долгие годы.

Мысленно я себе рисовала большой дом со множеством комнат, отчасти даже дворец, со спиральной подъездной дорожкой и лужайками до самого горизонта. Вероятно, картины эти порождены были тем обстоятельством, что хозяин носил фамилию Беннет, а это приводило на ум юную даму, о коей повествовалось в «Гордости и предубеждении». Ее история обрела завершение в удивительном особняке Пемберли, жилище мистера Дарси. Может, удача выпала и этим Беннетам? Хотя, разумеется, Элизабет и ее сестры обитали в вымышленном мире, а дом, куда направлялась я, располагался в мире подлинном. И все же, погладив рукою плотную обивку, я мельком подумала, что семейство, вероятно, по меньшей мере обеспеченное, а значит, Годлин будет необычаен.

– Мистер Беннет, – сказала я, снова подавшись вперед и отерев морось с лица. – Он, вероятно, предприниматель?

– Кто? – переспросил Хеклинг, цепко держа вожжи, пристально вглядываясь в сумеречную дорогу.

– Мистер Беннет, – повторила я. – Мой новый хозяин. Чем он занимается? Предприниматель? Или?.. – Я задумалась, кем бы еще он мог оказаться. (Едва ли я понимала, что такое «предприниматель»; я знала только, что великое множество мужчин характеризуют себя подобным образом, не имея способности или желания объясниться сколько-нибудь доходчивее.) – Или ваш член парламента? Насколько мне известно, немало богатых домов отправляют главу семейства в парламент.

Хеклинг удостоил меня поворотом головы и раздраженным взглядом. Сказать по чести, взирал он на меня, будто на собаку, что путается под ногами, добивается внимания, тявкает и цапает его лапой, в то время как ему, Хеклингу, охота лишь поразмыслить в тишине и покое. Иной на моем месте отвернулся бы, но я не отвела глаз; этот человек меня не запугает.

В конце концов, я буду гувернанткой, а он всего-навсего прислуга.

– Это кто еще? – помолчав, презрительно осведомился он.

– Кто еще кто? – отвечала я, затем досадливо встряхнула головою – как быстро я переняла у него эту норфолкскую манеру. – О ком вы спрашиваете «это кто еще»?

– Вы сказали про мистера Беннета. Не знаю я никакого мистера Беннета.

Я рассмеялась. Это что, шутка? Он и прочие слуги сговорились подпортить жизнь новой гувернантке? Жестоко и злонамеренно, если дело обстоит так, и я не желала иметь к этому касательства. Уча маленьких девочек, я узнала, что стоит мельком явить слабость – и ты пропала навеки. Я сделана из другого теста и была полна решимости это доказать.

– Полноте, мистер Хеклинг, – промолвила я, слегка усмехнувшись и подпустив в голос беспечности. – Разумеется, вы его знаете. Он же вас за мною прислал.

– Меня за вами прислали, – не стал спорить Хеклинг. – Но никакой не мистер Беннет.

Внезапный порыв ветра понудил меня забиться поглубже в угол, дождь осыпал крупными каплями, и я пожалела, что Хеклинг не прибыл в крытом экипаже вместо открытой коляски. (Неразумная девчонка! Я все еще грезила о Пемберли. Мысленно мне являлся целый каретный сарай Годлин-холла – каждый день новый экипаж.)

– Значит, вас прислала экономка? – спросила я.

– Мистер Рейзен меня прислал, – отвечал он. – Ну, мистер Рейзен и мисс Беннет. Они оба, должно статься.

– И кто же такой этот мистер Рейзен?

Хеклинг почесал подбородок; надвигалась ночь, и в лунном свете его темная щетина поседела.

– Стряпчий он.

– Стряпчий?

– А то.

Я поразмыслила.

– Чей стряпчий?

– Годлинский стряпчий.

Некоторое время я молчала, складывая и обдумывая эти сведения.

– Мистер Рейзен – семейный поверенный, – промолвила я в основном сама для себя. – Он велел вам встретить меня на станции. А кто такая тогда мисс Беннет? Сестра хозяина, вероятно?

– Какого хозяина? – переспросил Хеклинг, и я решила, что с меня довольно.

– Хозяина Годлин-холла, – со вздохом пояснила я.

Хеклинг рассмеялся, затем словно бы прикусил язык.

– Нету в Годлине хозяина, – наконец сказал он. – Давненько уж. Хозяйка-то об этом небось похлопотала.

– Нет хозяина? – Это что еще за вздорный розыгрыш? – Не может такого быть. Наверняка есть. Кто такая мисс Беннет, если не родственница хозяина? В конце концов, она меня наняла. Я полагала, она глава семьи, а теперь вы утверждаете, что ничего подобного.

– Мисс Беннет у нас гувернаной была, – отвечал он. – Вот как вы. Не боле того и не мене.

– Но это же нелепица. Зачем гувернантке давать объявление о поиске другой гувернантки? Это решительно вне ее компетенции.

– Так она ж убыла, – объяснил Хеклинг. – Токмо никак не убудешь, пока нету замены. Я ее на станцию отвез, она вышла, сказала ждать, мол, вы скоро придете, а вы и пришли. Заместо нее. Винни и десяти минуток не передохнула.

Я сидела, раскрыв рот, не зная, как все это понимать. Какой-то абсурд. По словам этого человека, этого кучера, в Годлин-холле нет хозяина, моя предшественница поместила объявление, а узнав, что я прибываю, сочла уместным безотлагательно отбыть. Что все это значит? Вероятно, решила я, возчик этот безумен, или пьян, или пьян и безумен; я более не стану вести с ним бесед, а попросту устроюсь поудобнее, поразмыслю и подожду до прибытия, а тогда все несомненно разъяснится.

И тут я вспомнила. «ХБ». Женщина, что столкнулась со мною подле лондонского поезда. По видимости, это была она. X Беннет. Она взглянула на меня и как будто узнала. Вероятно, выглядывала молодую женщину, по описанию похожую на меня, удостоверилась, что я приехала, и затем бежала. Но отчего так? Сколь поразительное поведение. Весьма непостижимо.