Текст книги "Что мы думаем о машинах, которые думают: Ведущие мировые ученые об искусственном интеллекте"

Робот с тайными планами

Брайан Натсон

Адъюнкт-профессор психологии и нейробиологи Стэнфордского университета

Зачем людям думать о мыслящих машинах (или вообще о чем угодно мыслящем, раз уж на то пошло)? Одной из переломных точек может стать тот момент, когда мы готовы будем рассматривать других в качестве субъектов, а не автоматов. Автоматы действуют по воле своих создателей (даже если они разделены пространством или временем). Таким образом, если автоматы ведут себя неправильно, винить в этом следует создателя. В свою очередь, субъекты действуют на основании собственных планов. Когда субъекты ведут себя неправильно, то винить следует их самих.

Хотя субъектности сложно дать определение, люди легко и естественно отличают субъектов от не-субъектов и даже способны использовать особые нейронные цепи, чтобы делать выводы о чувствах и мыслях других людей. На самом деле разработчик может использовать определенные характеристики, ассоциирующиеся с субъектностью (включая физическое сходство, самопроизвольные действия и реакцию на обратную связь), и тем самым заставить людей думать, что они взаимодействуют с субъектами.

Что нужно для того, чтобы наделить сущность субъектностью? Хотя известны по крайней мере три ответа на этот вопрос, два наиболее популярных и соблазнительных варианта на самом деле могут оказаться ненужными.

1. Физическое подобие. Существует бесконечное число способов сделать машины похожими на людей – и в плане внешности, и в плане поведения, – но в конечном счете точным является только один. Недостаточно скопировать программное обеспечение – нужно также использовать его на соответствующих аппаратных средствах со всеми их преимуществами и ограничениями.

Один из первых автоматов, утка де Вокансона, был удивительно похож на утку, вплоть до особенностей пищеварения. Но, хотя он выглядел, как утка, и крякал, как утка (он даже гадил, как утка!), уткой он все-таки не был. Тем не менее максимальное физическое подобие – это простой способ сделать так, чтобы окружающие предположили наличие у предмета субъектности (пусть даже только в первый момент).

2. Самосознание. Многие, по-видимому, беспокоятся, что если машины употребят достаточное количество информации, то обретут самосознание, а затем у них разовьется собственное чувство субъектности, но ни логика, ни наблюдения таких экстраполяций не подтверждают. Хотя роботы научились узнавать себя в зеркале и ощущать положение своих конечностей, появление этих внешних атрибутов самосознания не привело к восстаниям в лабораториях или ошибкам в ходе хирургических операций. Возможно, если удастся передать людям ощущение того, что у машины есть самосознание, то это заставит их предположить, что она обладает большим объемом субъектности (или, по крайней мере, заинтересует философов), но само по себе самосознание не является необходимым условием субъектности.

3. Эгоизм. Люди – это не просто вычислительные машины. Это машины, которые борются за существование. Они уделяют особое внимание такой информации, которая способствует продлению их жизни и воспроизводству. Иначе говоря, они обрабатывают ее, основываясь на личных интересах. Эгоизм может обеспечить унифицированный и при этом открытый алгоритм для определения порядка приоритетов и действий на основе практически любых входных данных.

Благодаря ловкому трюку эволюции людям даже не приходится осознавать свои цели, поскольку промежуточные состояния, например эмоции, могут легко замещать личный интерес. Вооружившись эгоизмом и гибкостью в отношении новых возможностей и проблем, машины могли бы развить в себе субъектность. Таким образом, эгоизм способен стать важным кирпичиком при построении субъектности, а также мощным стимулом для того, чтобы вызвать субъектные инференции у других.

Эгоизм может трансформировать машины, которые воздействуют на мир (то есть роботов), превратив их из автоматов в субъектов. Эгоизм также меняет порядок – но не содержание – пророческих законов робототехники Айзека Азимова:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред;

2. Робот должен повиноваться человеку (кроме тех случаев, когда это противоречит первому закону);

3. Робот должен заботиться о своей безопасности (в той мере, в которой это не противоречит первым двум законам).

Эгоистичный робот прежде будет заботиться о своей безопасности, и лишь потом оказывать помощь человеку или предотвращать нанесение ему вреда. Построить эгоистичного робота, таким образом, довольно просто. Наделим его стремлением к выживанию и воспроизводству, позволим обучаться тому, что способствует реализации этих целей, и дадим мотивацию, чтобы последовательно действовать на основе изученного.

Однако следует дважды подумать, прежде чем создавать эгоистичного робота. Личные интересы могут вступить в конфликт с интересами других лиц. Взять хотя бы разрушительное воздействие простого стремления вирусов к выживанию. Если бы эгоистичные роботы существовали, то нам пришлось бы относиться к ним куда серьезнее. Сам факт их существования поставил бы перед нами важные вопросы. Нужен ли этим роботам эгоизм? Можно ли позволять им действовать на основе личных интересов? Стоит ли это делать, не задаваясь вопросом о том, почему они ведут себя именно так?

И не слишком ли много у нас уже таких роботов?

Умеет ли подводная лодка плавать?

Уильям Паундстоун

Автор книг «Достаточно ли вы умны, чтобы работать в Google?» (Are You Smart Enough to Work at Google?)[50]50
  Паундстоун У. Достаточно ли вы умны, чтобы работать в Google? – М.: Карьера Пресс, 2014.


[Закрыть] и «Камень ломает ножницы: Практическое пособие о том, как перехитрить и перемудрить почти кого угодно» (Rock Breaks Scissors: A Practical Guide to Outguessing and Outwitting Almost Everybody)

Мой любимый афоризм Эдсгера Дейкстры: «Вопрос “умеет ли компьютер думать”, имеет не больше смысла, чем вопрос “умеет ли подводная лодка плавать”». И все же мы продолжаем играть в имитацию: спрашиваем о том, насколько тщательно искусственный интеллект способен воспроизвести наш собственный, как будто в этом на самом деле и заключается вопрос. Конечно, если представить себе машины с чувствами и свободой воли, как у человека, то можно вообразить искусственный интеллект, ведущий себя неподобающе – идея об ИИ как о монстре Франкенштейна довольно распространена. Сейчас она переживает второе рождение, и я поначалу счел ее надуманной. Однако не так давно я пришел к выводу, что это не так.

Вот вам пример надуманной проблемы. У искусственного интеллекта так много направлений для развития, что концентрироваться лишь на тех, которые сближают его с человеком, можно только от недостатка воображения. Представления ранних футурологов оказались совершенно безосновательными, поскольку компьютеры, как выяснилось со временем, лучше всего справляются с тем, что у людей выходит не очень хорошо. Машины великолепно сортируют списки. Звучит это, может быть, и скучно, но задумайтесь о том, насколько сильно эффективная сортировка изменила мир.

Чтобы ответить на некоторые вопросы из тех, что мы здесь поднимаем, отмечу следующее: не вполне ясно, будет ли когда-нибудь практический смысл в том, чтобы у машин появились эмоции и внутренний диалог; в том, чтобы они смогли сойти за человека во время продолжительного допроса; в том, чтобы у них возникло желание иметь гражданские права и свободы, а также пользоваться ими. Это машины, и они могут быть чем угодно в зависимости от того, как мы их сконструируем.

Однако кое-кому хочется искусственного интеллекта, похожего на человеческий. Сколько вы уже видели роликов с японскими роботами? Honda, Sony и Hitachi уже расходуют существенные средства на создание умилительных двигающихся кукол, не имеющих никакой конкретной ценности, помимо использования в рекламе. Они делают это лишь по той простой причине, что техноэнтузиасты выросли на фильмах про роботов и разумные компьютеры.

Почти все, что можно создать – из принципиально реализуемого и достаточно недорогого, – уже создано. Так что искусственный интеллект, сравнимый с человеческим, – это мем, судьба которого очевидна вне зависимости от практической ценности. Он может привести к появлению хороших машин, мыслящих в соответствии с азимовскими законами. Но как только такая технология появится, она будет становиться все дешевле и рано или поздно попадет в руки любителей, хакеров и общественных деятелей, защищающих «права машин». Кто-то проявит заинтересованность в создании искусственного интеллекта, обладающего собственной волей и собственными интересами. Я уже не говорю о тех машинах, которые могут создать террористы, диктаторские режимы или разведывательные службы. Я думаю, что идею об ИИ как о монстре Франкенштейна, способном восстать против создателей, следует воспринимать всерьез.

Не бойся искусственного интеллекта

Грегори Бенфорд

Почетный профессор физики и астрономии Калифорнийского университета в Ирвайне; писатель, автор, совместно с Ларри Нивеном, романа «Корабль-звезда» (Shipstar)

Искусственному интеллекту нет нужды становиться монстром Франкенштейна – тут мы можем верить скептикам. А еще мы можем положиться на наш самый загадочный дар – изобретательность.

Возьмем беспилотные автомобили. Какова вероятность того, что их алгоритм управления вдруг намеренно убьет пассажира? Она нулевая, если алгоритм разработан с умом. Страх перед авиакатастрофами и автомобильными авариями – хороший способ проверки для низкоуровневых форм искусственного интеллекта.

Почему люди опасаются того, что алгоритмы когда-нибудь станут опасными? Либо потому, что боятся программистов-злодеев, либо потому, что эти алгоритмы могут вызвать непредвиденные опасные последствия. Идея кажется разумной, но только на первый взгляд.

Наши страхи – наша лучшая защита. Ни один опасный алгоритм не избежит пристального взгляда множества скептически настроенных контролеров. Любой искусственный интеллект, способный действовать в реальном мире, где живем мы, будет инспектироваться самым строгим образом. Он пройдет эксплуатационные тесты, ограниченное использование, выборочные приемочные испытания. Эти меры не позволят бесконтрольно использовать потенциально вредоносные технологии. Однако нам надо отдавать себе отчет в том, что искусственный интеллект, как и многие другие изобретения, является частью гонки вооружений. Компьютерные вирусы стали первым примером, с тех пор как я изобрел первый вирус в 1969 году[51]51
  Идея компьютерного вируса впервые появилась в рассказе Грегори Бенфорда «Человек со шрамом» (The Scarred Man); на русском языке рассказ не издавался. – Прим. ред.


[Закрыть]. Они постоянно соревнуются с антивирусами, но они всего лишь вредители, не несущие смертельных угроз.

Алгоритмы «умного саботажа» (скажем, будущие версии червя Stuxnet) уже плавают по интернету, и они куда опаснее. Они могут по-тихому просочиться во многие рутинные операции компаний и целых государств. Большая их часть будет исходить от злоумышленников. Но у нас уже есть генетическое программирование и автономные информационные агенты, так что алгоритмы могут мутировать и эволюционировать по всем дарвиновским законам, особенно когда за ними никто не смотрит. Они будут становиться все умнее. Распределение вычислений по множеству систем или сетей еще больше осложнит процесс выяснения того, как обнаруженные части некоего кода соотносятся с целым алгоритмом более высокого порядка. Так что некоторые из них вполне способны избежать нашего пристального взгляда. Впрочем, алгоритмы защиты тоже могут эволюционировать, причем по ламаркистским законам, а направляемый отбор приводит к более быстрой эволюции. Так что у пристального взгляда есть кое-какие преимущества.

Мы, люди, существа страшные, злобные и подлые, но нас чертовски сложно уничтожить – и тому есть причина. Мы одерживали верх над множеством врагов – над хищниками, климатическими катаклизмами, конкуренцией с другими гоминидами – в течение сотен тысяч лет, став в итоге самым агрессивным видом, которого боятся все прочие. Лес затихает, когда мы проходим по нему; мы – высшие хищники.

Это дает нам такие инстинкты и такой склад ума, которые проявляются в вещах, на первый взгляд вполне безобидных, например футбол, регби и множество других игр с мячом. Мы обожаем гоняться за маленькими подпрыгивающими предметами, которые сложно поймать и удержать. Почему? Потому что когда-то мы делали нечто похожее, чтобы выжить, – мы охотились. Футбол – это как погоня за кроликом. Такая же животная энергия бурлит и в нашем обществе. Любой искусственный интеллект, вознамерившийся захватить мир (мем, характерный для множества плохих научно-фантастических фильмов), обнаружит, что ему противостоит выносливый, злобный и умный вид, сражающийся на своей территории, в реальном физическом мире, а не в вычислительной абстракции из нулей и единиц. Я бы поставил на животное начало.

На самом деле меня беспокоит только одно: конечно, мы можем сделать так, чтобы алгоритмы лучше людей справлялись с отвлеченными действиями. Множество профессий исчезли потому, что их заменило хитроумное ПО. Но, по мере того как формы искусственного интеллекта становятся умнее, не будут ли они разрушать людскую уверенность в себе? Опасность реальная, но не слишком серьезная для большинства из нас (в особенности для тех, кто читает этот текст). Многие люди потеряли работу из-за того, что ею теперь занимаются компьютеры, хотя ни один лизоблюд из отдела кадров прямо об этом не скажет. Менеджеры среднего звена, секретари, диспетчеры транспортных компаний – список бесконечен. Всех их заменили компьютерными программами. Но эти люди не унывают. Большинство из них начали заниматься чем-то еще. Мы научились довольно неплохо справляться с таким положением вещей, не впадая в луддитскую ярость. Но нам не совладать с проблемой, которая сегодня выглядит как маленькая тучка на горизонте: искусственный интеллект, работающий лучше нас, причем на гораздо более высоком уровне.

Нет нужды беспокоиться из-за этой тучки сейчас. Она, быть может, пролетит мимо. В данный момент нам не под силу создать искусственный интеллект, которые прошел бы тест Тьюринга. Лет через десять или двадцать пейзаж будет почище, и тогда мы сможем придумать ИИ, который, скажем, отгадает загадку общей теории относительности / квантовой механики. Лично мне хотелось бы увидеть машину, которая возьмется за такую задачу. Изобретательность – действительно сложная часть разумности, к тому же совершенно непонятная даже у людей – пока что не встречается у искусственных интеллектов. Наше бессознательное, по-видимому, неотъемлемая часть нашей креативности (не у нас есть идеи, а мы есть у них), так не стоит ли ИИ обзавестись бессознательным? Не исключено, что даже искусное программирование и случайности эволюции не смогут его создать.

Если это огромное препятствие когда-нибудь удастся обойти и у нас появится такой искусственный интеллект, то я его бояться не буду – у меня к нему есть несколько интересных вопросов.

Чего-чего я боюсь?

Лоуренс Краусс

Физик, космолог, Университет штата Аризона; автор книги «Вселенная из ничего» (A Universe from Nothing)

В последнее время довольно много чернил ушло на работы, в которых обсуждаются опасения по поводу искусственного интеллекта и будущего мира, где машины смогут «думать»; при этом значение последнего термина всеми трактуется по-разному: от простого автономного принятия решений до полноценного самосознания. Я не разделяю большей части этих опасений, и мысль о появлении умных машин мне кажется очень увлекательной ввиду новых возможностей, способных улучшить жизнь человека, и новых идей о природе сознания, которыми ИИ нас, несомненно, снабдят.

Для начала давайте кое-что проясним. Даже при экспоненциальном росте объемов компьютерной памяти и вычислительной мощности, который мы наблюдаем уже 40 лет, мыслящим компьютерам потребуется цифровая архитектура, сильно отличающаяся от той, что существует сегодня. К чему-то похожему на сознание им в обозримой перспективе, скорее всего, тоже не удастся приблизиться. Это утверждение подкрепляется простым физическим мысленным экспериментом.

При нынешнем потреблении энергии компьютерами машине с объемом памяти и вычислительной мощностью нашего мозга потребуется более 10 тераватт – примерно в два раза больше, чем общий объем энергопотребления всего человечества. Человеческий мозг использует около 10 ватт энергии. Это значит, что расхождение между ним и искусственным интеллектом по данному показателю составляет 1012, то есть миллион миллионов. За последние 10 лет время удвоения мегафлоп/ватт составляло около 3 лет. Даже если предположить, что закон Мура продолжит действовать и впредь, чтобы достичь энергозатрат человеческого мозга, таких удвоений потребуется примерно 40, а это 120 лет. Кроме того, каждое удвоение эффективности требует довольно радикальных перемен в технологиях, и крайне маловероятно, что 40 удвоений пройдут без существенного изменения того, как именно компьютеры вычисляют.

Если на минуту забыть о сложности алгоритмов, то, на мой взгляд, не останется других препятствий для того, чтобы создать компьютер, действительно обладающий самосознанием. Прежде чем это случится, решения, которые принимают машины, будут играть все более значительную роль в нашей жизни. Многие люди испытывают беспокойство, но это тянется не первый десяток лет. Начиная, наверное, с простейших вычислительных машин – лифтов, которые решают, как и когда нам добраться до своей квартиры, мы позволяем им быть нашими автономными проводниками. Мы летаем на самолетах, управляемых автопилотом, наши автомобили умеют определять, когда пора пройти техобслуживание или подкачать колеса, и уже совсем скоро, наверное, станут полностью самостоятельными.

Для многих, если не для большинства относительно автоматических задач машины принимают решения намного лучше, чем люди, и мы должны быть рады тому, что у них есть возможность сделать рутинные дела безопаснее и эффективнее. Мы не утратили контроль, потому что мы создаем условия и исходные алгоритмы, которые определяют процесс принятия решений. Мне представляется, что интерфейс «компьютер – человек» – это вроде работы с хорошим помощником; чем умнее становятся машины, тем лучше становятся помощники. Всякое партнерство требует определенного доверия и частичного отказа от контроля, но если выгоды перевешивают потери, то мы продолжаем быть партнерами. Если нет – мы разрываем отношения. Я не вижу разницы между партнером-человеком и партнером-машиной.

Есть одна область, в которой надо быть осторожнее с таким партнерством – это системы командования и управления современными вооружениями. Поскольку у нас есть способ уничтожить большую часть человечества на этой планете, мысль о том, что разумные машины смогут когда-нибудь контролировать большую красную кнопку – или даже хотя бы что-то менее опасное – довольно неприятна. Это происходит оттого, что когда мы принимаем решения, то часто опираемся на интуицию и межличностные коммуникации, а не только на рациональный анализ (Карибский кризис – хороший тому пример), и мы полагаем, что у разумных машин таких способностей не будет.

Однако интуиция – результат опыта, как и коммуникация, а они в современном мире не ограничены телефонными или личными разговорами. Опять же разумный замысел, лежащий в основе систем, со множеством встроенных в них ограничений и мер безопасности, говорит о том, что решения, принимаемые машинами, даже в случае с насилием и военными действиями, не обязательно будут хуже решений, принимаемых людьми.

То же самое касается и поводов для беспокойства. Разрешите мне закончить эту статью тем, что, как мне кажется, является самым замечательным аспектом искусственного разума. Машины сейчас помогают нам заниматься наукой, делая за нас вычисления. За исключением простой арифметики, большинство старшекурсников-физиков теперь зависят от программы Mathematica, которая делает за них большую часть алгебраических операций. Когда я был студентом, нам приходилось все считать самим. Но копнем глубже.

Мне интересно, чем захотят заниматься машины, когда смогут выбирать не только ответы, но также и вопросы. Что они выберут? Что их заинтересует? Будут ли они изучать физику так же, как мы? Конечно, квантовые компьютеры, если они когда-нибудь станут применяться на практике, будут обладать значительно лучшим «интуитивным» пониманием квантовых явлений, чем мы. Смогут ли они быстрее разобраться в фундаментальных законах природы? Когда первая машина получит Нобелевскую премию? Подозреваю, что самые интересные вопросы – это, как обычно, те вопросы, о которых мы еще даже не задумывались.