Текст книги "Охотник за разумом. Особый отдел ФБР по расследованию серийных убийств"

Но нигде так не чувствовалась таинственная личная сила мистера Гувера, как в местных отделениях и среди руководства Бюро. Все соглашались с тем фактом, что своим престижем и статусом ФБР обязано только ему. Дж. Эдгар чуть ли не единолично превратил агентство в то, каким оно стало сегодня, без устали сражаясь за увеличение бюджета и зарплаты. Его уважали и боялись, а если кто и был о нем невысокого мнения, то держал это при себе. Сохранялась железная дисциплина. При проверках отделений летели головы и объявлялись выговоры. Если проверяющие не находили в достаточном объеме поводов для улучшения, Гувер мог заподозрить халатность. Поэтому вне зависимости от того, удовлетворительно работало отделение или нет, все равно каждая инспекция объявляла некоторое число выговоров. Это как квота на штрафы за нарушение ПДД. Все было настолько серьезно, что спецагенты-руководители (или просто САРы) вместо себя искали козлов отпущения, далеких от повышения. Выговор мог серьезно повредить карьере.

Однажды произошла история, которая перестала казаться такой уж забавной после ужасающего теракта в административном здании Оклахома-сити в 1995 году[14]14
  В результате взрыва заминированного автомобиля было разрушено административное здание им. Альфреда Марра, погибли 168 человек, еще 680 получили ранения; взрыв разрушил или повредил 324 здания в радиусе 16 кварталов, уничтожил 86 автомобилей, выбил стекла домов в радиусе 4,5 км.


[Закрыть]. По завершении очередной инспекции в офисе ФБР раздался анонимный звонок с сообщением о бомбе. Звонок отследили до телефонной будки, находившейся в центре города, рядом с административным зданием, в котором и располагался офис Бюро. Прибывшие из Центра уполномоченные снесли будку целиком, чтобы сопоставить отпечатки пальцев на монетках в телефоне с данными 350 сотрудников офисного здания. К счастью для всех нас, в конце концов разум возобладал и обошлось без допросов. Но это пример того, какое напряжение создавала политика мистера Гувера.

Каждое наше действие было четко регламентировано. Хотя мне ни разу не посчастливилось встречаться с главой Бюро один на один, в кабинете у меня стояла (да и сейчас стоит) фотография с его подлинным автографом. Даже для получения такого фото молодые агенты соблюдали особый порядок. САРы советовали попросить секретаря написать подхалимное письмо о том, как ты гордишься званием спецагента ФБР и обожаешь мистера Гувера. Если письмо составлено правильно, то вскоре тебе выдавали фотку с наилучшими пожеланиями, которая для окружающих становилась символом твоей личной связи с главным.

Происхождение некоторых других процедур доподлинно неизвестно. Они могли как основываться на прямых указаниях Гувера, так и попросту рождаться в результате чрезмерно ретивой интерпретации его пожеланий. Нормой считалось брать сверхурочные, и при этом каждый должен был работать больше среднего. Уверен, вы уже подметили дилемму. Рабочий день удлинялся месяц за месяцем, словно безумная пирамида. Со временем даже самые честные и ответственные агенты начинали подделывать свой график. На работе запрещались перекуры или перерывы на кофе. И, словно отчаявшиеся коммивояжеры, со временем сотрудники переставали шататься по офису, даже чтобы поговорить по телефону. Каждый из нас находил собственный способ выживать в подобных условиях. Я, например, много времени проводил в кабинке общественной библиотеки, освежая в памяти прошлые дела.

Одним из наиболее ярких последователей евангелия от святого Эдгара был наш САР Нил Уэлч по прозвищу Виноград. Уэлч, крупный парень около 195 сантиметров роста, носил очки с толстыми стеклами и отличался твердым и мужественным нравом. Беспечность и теплота – это не про него. В Бюро он построил выдающуюся карьеру, среди прочего работая в отделениях Филадельфии и Нью-Йорка. Ходили слухи, что он займет место Гувера, когда (точнее, если) до этого дойдет. В Нью-Йорке Уэлч сформировал группу, которая в борьбе с организованной преступностью первой успешно применила положения акта РИКО[15]15
  RICO (Racketeer Influenced and Corrupt Organizations Act) – закон по борьбе с организациями, вовлеченными в рэкет и коррупцию, путем разрешения судить их лидеров, напрямую не совершающих преступлений, а лишь отдающих приказы.


[Закрыть]. Но тогда, в Детройте, он во всем следовал уставу.

Естественно и неизбежно, Уэлч и Боб Макгонигел должны были схлестнуться. Это произошло однажды в субботу, когда все разъехались по домам. Виноград позвонил Бобу и приказал тому немедленно явиться к нему вместе с нашим старшим группы, Бобом Фитцпатриком. Когда Макгонигел приехал, Уэлч заявил, что кто-то все время названивает в Нью-Джерси с рабочего телефона. А использовать телефон по личным вопросам у нас строго запрещено. На самом деле, какими именно были эти звонки, никто не знал, но тут в ФБР предпочитают не рисковать.

Уэлч, жесткий, когда надо, обычно начинает с очень эффективных техник допроса, под которыми субъект раскалывается в один миг.

– Ну, Макгонигел, что это за звонки?

Боб принялся перечислять все телефонные звонки, какие только пришли на ум. Он опасался, что у Уэлча может быть на него что-нибудь посерьезнее, и надеялся притушить гнев САРа, признавшись в мелких нарушениях.

Тогда Уэлч поднялся во весь свой громадный рост, навис над столом и угрожающе ткнул в Боба пальцем:

– Макгонигел, вот что я тебе скажу. У тебя два существенных недостатка. Во-первых, ты бывший секретарь. А я ненавижу сраных секретарей! Во-вторых, если я еще раз увижу на тебе лавандовую рубашку, особенно во время инспекции, я дам тебе такого пинка под зад, что ты улетишь на самую Ист-Джефферсон-стрит. А если я еще раз замечу тебя хотя бы рядом со служебным телефоном, то спущу в шахту лифта. А теперь пошел вон из моего кабинета!

Совершенно разбитый, Боб вернулся домой, уверенный, что увольнения не миновать. Нам с Джеком Кунстом было его очень жаль. А на следующий день Фитцпатрик признался мне, что, едва Макгонигел ступил за порог, как они с Уэлчем буквально покатились со смеху.

Годы спустя, когда я возглавил отдел следственного сопровождения, меня как-то спросили, смог бы кто-нибудь из нас, опираясь на все наши знания о поведении и анализе места преступления, совершить идеальное убийство. На подобные вопросы я всегда отвечаю: нет. Вне зависимости от накопленных знаний наше поведение после совершенного все равно нас выдаст. Однако не могу не признать, что инцидент между Макгонигелом и Уэлчем отлично доказывает, что даже первоклассный агент ФБР не защищен от приемов опытного дознавателя.

Кстати, с того момента, как Боб вышел из кабинета САРа тем субботним вечером, он впредь надевал ослепительно-белые рубашки, строже которых не сыщешь… пока Нила Уэлча не перевели в Филадельфию.

Рычаг Гувера, с помощью которого тот добивался от Конгресса выделения дополнительных средств на нужды Бюро, обеспечивался в основном статистическими данными. Но чтобы директор мог использовать положительную статистику, исполнители должны были ее создать.

Так уж получилось, что в начале 1972-го Уэлч пообещал боссу сто пятьдесят арестов по игорному бизнесу. Очевидно, на тот момент указанная категория нуждалась в некотором росте. Короче, мы организовали сложную систему информаторов, понатыкали прослушки, всё по-военному распланировали с единственной целью: достичь апогея к моменту проведения финальной игры чемпионата НФЛ, крупнейшего в году рассадника нелегального игорного бизнеса. «Далласские ковбои», в напряженной борьбе уступившие «Балтиморским кольтам» в прошлом году, теперь играли с «Дельфинами Майами» в Новом Орлеане.

Арестовывать букмекеров нужно с быстротой и точностью молнии, потому что те обычно используют пиробумагу (сгорает мгновенно) или картофельную бумагу (быстро растворяется в воде). Вся операция стояла под угрозой из-за переменных дождей, ливших весь день.

Тем дождливым вечером в нашу паучью сеть попало более двух сотен игроков. В какой-то момент я заковал в наручники одного субъекта, посадил на заднее сиденье и повез в арсенал, где мы их всех и упаковывали. Приятный парень, приветливый. Еще и симпатичный, похож на Пола Ньюмана. Он предложил:

– Однажды, когда все это закончится, давай выберемся поиграть в рэкетбол.

Так как задержанный был довольно общительным, я решил порасспрашивать его, как расспрашивал грабителей банков:

– Зачем ты это делаешь?

– Мне нравится, – ответил он. – Пусть сегодня арестуют всех нас, Джон, но от этого ничего не изменится.

– Такой умный парень мог бы легко зарабатывать и честным трудом.

Он покачал головой: мол, ничего я не понимаю. Дождь забарабанил сильнее. Он кивнул в сторону, обращая мое внимание на стекло автомобиля.

– Видишь эти две капли? – указал он. – Держу пари, левая докатится до низу быстрее правой. Нам не нужен Суперкубок. Хватит и пары капель. Нас не изменишь, Джон. Мы такие, какие есть.

Та короткая беседа поразила меня, что гром среди ясного неба, в одно мгновение прояснив мне разум. Со стороны я могу показаться наивным, но вдруг все мои исследования о грабителях и прочих преступниках свелись к одной простой мысли.

Мы такие, какие есть.

Глубоко в разуме и психике преступника сокрыто некое наследие, которое вынуждает его поступать именно так, а не иначе. Позднее, когда я стал изучать сознание и мотивацию серийных убийц, и далее, исследуя места преступлений в поисках поведенческих зацепок, я всегда отмечал один или несколько элементов, характерных именно для этого преступления, именно для этого преступника. Я искал то, что отражало его сущность.

В конце концов для описания этого уникального элемента и личного импульса, всегда остающихся неизменными, я придумал термин «почерк». Я использую его иначе, чем привычный modus operandi, который зачастую может меняться. «Почерк» стал центральной категорией нашей работы в отделе следственного сопровождения.

В итоге сотни арестованных, которых мы схватили в день финального матча, были отпущены из здания суда еще на этапе технического разбирательства: в попытке поскорее завершить операцию ордера на обыск подписывались не генеральным прокурором, а его помощником. Однако САР Уэлч все же выполнил обещание и доставил Гуверу некоторое количество задержанных. Во всяком случае, таковыми они оставались достаточно долго для того, чтобы произвести желаемый эффект на Капитолийский холм. Я же получил озарение, которое затем сыграло важнейшую роль в моей правоохранительной карьере. Оказывается, преступникам хватит и пары капель.

Глава 4. Меж двух миров

Мы занимались делом о межштатном угоне грузовика, набитого под завязку виски «Джим Бим» на сумму свыше 100 000 долларов. Стояла весна 1971-го, и я проработал в Детройте уже полгода. Бригадир склада дал нам наводку, где краденый алкоголь планировалось обменять на деньги.

По этому делу мы работали в связке с полицией Детройта, но обе организации разрабатывали собственный план перехвата. Непосредственно взаимодействовали только высокие начальники, но, о чем бы они ни договорились, до нас информация так и не доходила. Поэтому, когда дело шло к аресту, ни одна сторона не имела представления о планах другой.

Ночь. Окраина города. Железнодорожные пути. Я сижу за рулем машины ФБР, а рядом со мной – старший группы Боб Фитцпатрик. Он и обеспечивал информаторов, а исполнителем по делу числился Боб Макгонигел.

Вдруг рация разрывается криками:

– Хватай их! Хватай!

Визг тормозов, наши машины окружают полуприцеп. Тут открывается водительская дверь, оттуда вываливается человек и задает стрекача. Вместе с агентом из другой машины мы выпрыгиваем наружу, я достаю пистолет и пускаюсь в погоню.

Темно, мы в штатском – никаких костюмов и прочего, – но я никогда не забуду белки глаз копа в униформе, который направил дробовик прямо мне в лицо и скомандовал:

– Стоять! Это полиция! Сложите оружие!

Нас разделяло менее двух с половиной метров, и я понял, что он уже готов спустить курок. Я замер, пытаясь совладать с мыслью, что любое движение чревато возможностью мигом превратиться в фарш.

Я уже собирался положить пистолет на землю и поднять руки, как услышал бешеный крик Боба Фитцпатрика:

– Это ФБР! Он агент!

Коп опустил ствол, и я инстинктивно снова сорвался с места в погоню за водителем, стараясь наверстать упущенное время. Кровь стучала в ушах. Вместе с другим агентом мы одновременно догнали преступника, сбили его с ног и заковали в наручники. Пожалуй, немного грубее, чем следовало, но я был на взводе. Но те мучительно долгие пару секунд, когда я стоял под дулом ружья и меня едва не разнесло в клочья, были самыми жуткими в моей жизни. С тех пор я много раз влезал в шкуру и голову жертв насилия, убийств, заставляя себя живо представить их мысли и переживания в момент нападения. А взглянуть на дело глазами жертвы мне помогал собственный страх.

Мы, молодняк, изо всех сил старались арестовать как можно больше преступников. Однако многие прожженные ветераны, похоже, считали бессмысленным горбатиться, принимая во внимание тот факт, что их оклад не зависит от того, как часто они рискуют жизнью. Это только у торговых агентов «волка ноги кормят». А поскольку по долгу службы мы бо́льшую часть времени проводили вне офиса, определенная категория агентов взяла в привычку в рабочее время рассматривать витрины, сидеть на лавочке в парке и почитывать «Уолл-стрит джорнал».

Будучи синепламенным, я взял на себя обязанность написать служебную записку с предложением ввести систему бонусных выплат, чтобы поощрить наиболее продуктивных работников. Записку я передал нашему ПСАРу, или помощнику спецагента-руководителя, Тому Нейли.

Том вызвал меня к себе в кабинет, прикрыл дверь, взял со стола мою писанину и одарил меня благосклонной улыбкой:

– Джон, чего ты так разошелся? Получишь ты свою прибавку. – И с этими словами порвал записку пополам. – И за выслугу лет получишь, – пообещал он, снова разрывая бумагу пополам. – И за старание тоже. – Еще раз, и вот он уже вовсю хохочет. – Не раскачивай лодку, Дуглас, – произнес он напоследок, выбрасывая обрывки в мусорную корзину.

Пятнадцать лет спустя, когда Гувера уже давно не стало не только физически, но и частично духовно, в ФБР и в самом деле ввели бонусную систему оплаты труда. Конечно же, сделали это без моей помощи.

Одним майским вечером – на самом деле по причинам, о которых вы вскоре узнаете, я прекрасно помню, что это была пятница после 17 мая, – мы зависали с Бобом Макгонигелом и Джеком Кунстом в нашем любимом баре «Гараж Джима», что расположился прямо напротив офиса. Играл живой рок-н-ролл, мы уже изрядно махнули пива, и тут неожиданно в бар вошла эффектная девушка с подругой. Одетая по всем канонам моды того времени, она напомнила мне юную Софи Лорен – в коротком синем платье и кожаных сапогах сильно выше колена.

Я крикнул:

– Эй, в синем! Садись к нам!

К моему удивлению, приглашение было принято. Ее звали Пэм Модика, и мы тут же принялись шутить и подкалывать ее. Оказалось, что они с подругой выбрались отметить двадцать первый день рождения Пэм, то есть законно полученное право употреблять спиртное. Похоже, мое чувство юмора ее зацепило. Позже я узнал, что произвел на нее приятное впечатление, но показался немного «ботанистым» из-за типичной прически госслужащего. Мы оставили «Гараж Джима» и провели остаток ночи, курсируя от одного бара к другому.

В следующие несколько недель мы познакомились еще ближе. Пэм жила в черте Детройта и окончила старшую школу Першинга, славящуюся подавляющим числом чернокожих и звездой баскетбола Элвином Хейзом. Когда мы познакомились, она училась в университете Восточного Мичигана в Ипсиланти.

Между нами все как-то быстро закрутилось, хотя не без социальных потерь для Пэм. Шел 1971-й, война во Вьетнаме еще не закончилась, и недоверие университетских сообществ к ФБР достигло пика. Многие ее друзья не желали поддерживать с нами никаких контактов, убежденные в том, что я шпион, посланный властями для сбора информации об их деятельности. Смехотворной была даже сама мысль о том, что эти детишки считали себя достаточно важными для слежки со стороны ФБР. Не считая, правда, того, что именно этим в те годы Бюро и занималось.

Помню, как мы с Пэм однажды пошли на занятие по социологии. Я сел на галерке, слушая лектора – юную и радикально настроенную аспирантку. Такая «клевая» и «своя в доску». Я неотрывно смотрел на нее, а вскоре и она начала с беспокойством поглядывать на меня. Было очевидно, что ее тревожит мое присутствие. Любой сотрудник ФБР – это враг, даже если он парень одной из студенток. Вспоминая тот инцидент, я понял, насколько негативное впечатление порой можно произвести, просто будучи самим собой. Мы с коллегами по отделу потом не раз использовали это в своих интересах. Например, на судебном заседании по убийству на Аляске мой темнокожий коллега Джад Рэй сел рядом с девушкой ответчика-расиста и мило с ней беседовал, чем вывел того из себя прямо во время дачи показаний.

Когда Пэм только начинала учиться в Восточном Мичиганском, у нас объявился серийный убийца, хотя тогда такого термина мы еще не знали. Первое нападение он совершил в июле 1967-го, похитив из университетского городка девушку по имени Мэри Флэшар. Спустя месяц было найдено ее разлагающееся тело. Девушку насмерть закололи ножом, а потом отрубили руки и ноги. Через год мы нашли тело другой студентки, Джоан Шелл, обучавшейся неподалеку, в университете Мичигана в Энн-Арбор. На нем присутствовали следы изнасилования и почти пятьдесят колотых ран. Затем в Ипсиланти обнаружили еще один труп.

Убийства, названные «мичиганскими», стали учащаться. Студентки обоих университетов дрожали в страхе. Каждое найденное тело носило очередные свидетельства ужасающего насилия. К моменту задержания в 1969 году Джона Нормана Коллинза, студента университета Мичигана, – кстати, почти случайно это удалось его дяде, капралу полиции штата Дэвиду Лейку, – страшной смертью погибли шесть студенток и одна тринадцатилетняя девочка.

Коллинза осудили и приговорили к пожизненному заключению примерно за три месяца до того, как я устроился в Бюро. Но я все время задавался вопросом: а если бы тогда в Бюро знали то, что знаем мы сейчас, можно ли было изловить чудовище, пока оно не принесло столько несчастья? Даже после поимки Коллинза его дух все еще витал в обоих студгородках, как несколько лет спустя незримое присутствие Теда Банди наводило ужас на студентов других колледжей. Память об отвратительных убийствах глубоко укоренилась не только в сознании Пэм, но и в моем. Когда я только начинал изучать и выслеживать серийных убийц, мысль о прекрасных и невинных жертвах Джона Нормана Коллинза сопровождала меня повсюду.

Я был всего на пять лет старше Пэм, но, поскольку она еще училась в колледже, а я погрузился в нелегкий мир работы правоохранительных органов, нас разделяла чуть ли не пропасть. На людях, в компании моих друзей Пэм становилась необщительной и даже скрытной. Быть может, это не слишком порядочно по отношению к ней, но в свое время мы пополнили наш аналитический инструментарий и ее примером.

Однажды мы с Пэм и Бобом Макгонигелом отправились на обед в ресторан при отеле, выходивший окнами на центр города. Мы с коллегой тогда пришли в черных костюмах и туфлях, а Пэм оделась со вкусом, но простенько, по-студенчески. Закончив обедать, мы вызвали лифт и поехали вниз, но он, как назло, останавливался чуть ли не на каждом этаже. Народу набилось битком.

Примерно на полпути вниз Боб повернулся к Пэм и произнес:

– Мы отлично провели время сегодня. Думаю, надо созвониться, когда мы снова окажемся тут проездом.

Пэм внимательно изучала пол, стараясь не реагировать, и тут встрял я:

– В следующий раз я принесу взбитые сливки, а ты захвати клубнику.

Остальные пассажиры стали переглядываться, обмениваясь неловкими улыбками, пока Пэм вдруг не взорвалась хохотом. Потом нашу троицу смерили такими взглядами, будто мы какие-то извращенцы.

На осенний семестр Пэм планировала отправиться на учебу по обмену в Англию, в университет Ковентри. Ближе к концу августа, когда она уже улетела, я почти не сомневался, что Пэм – именно та девушка, на которой я хочу жениться. Тогда мне и не пришло в голову спросить ее, испытывает ли она те же чувства. Я просто считал, что так и есть.

В разлуке мы постоянно друг другу писали. Много времени я проводил у нее дома, на Аламеда-стрит, 622, рядом с государственной ярмаркой Мичигана. Отец Пэм умер, когда та была еще совсем маленькой, но я пользовался гостеприимством ее матери Розали, ужиная у них несколько раз в неделю и попутно составляя психологический портрет семейства Пэм, ее матери, братьев и сестер, чтобы побольше узнать о своей возлюбленной.

В то время я познакомился с еще одной девушкой, которую Пэм прозвала (хотя они ни разу не встречались) «той фифой с гольфа». И снова знакомство началось в баре. (Сейчас мне кажется, что тогда я посвящал чересчур много времени барам.) Девушке было немного за двадцать, довольно привлекательная, только окончила колледж. По сути, виделись мы только один раз, когда она настояла на обеде у нее дома.

А жила она, как выяснилось, в Дирборне, по соседству с центральной штаб-квартирой компании «Форд». Ее отец занимал там должность одного из руководителей высшего звена. Жили они в огромном каменном доме с бассейном, подлинниками известных картин и причудливой мебелью. Ее отец, далеко за сорок, представлял собой типичный образчик корпоративного успеха, мать была грациозна и элегантна. Мы сели за обеденный стол в компании младшего брата и сестры моей новой подружки, и я принялся изучать семейство, пытаясь оценить чистую стоимость их активов. В это же самое время они пытались оценить меня.

Поначалу все шло слишком гладко. Похоже, их впечатлила моя должность агента ФБР – приятная перемена в сравнении с тем отношением, которое я привык терпеть в кругах Пэм. Но конечно, родители оказались ровно такого знатного происхождения, на какое выглядели. Мне стало совсем неуютно, потому что меня явно собирались женить.

Отец порасспрашивал меня о семье, прошлом, военной службе. Я рассказал о том, как руководил программой физподготовки в ВВС. Затем папаша сообщил, что на паях с партнером владеет гольф-клубом недалеко от Детройта, и начал распространяться о трассах и лужайках. Планка его активов тут же дернулась вверх.

– Джон, ты играешь в гольф? – спросил он.

– Нет, сэр, – без промедления ответил я. – Но мне очень хотелось бы научиться.

Вот и все. Мы разошлись, я заночевал у них на диване внизу. Посреди ночи ко мне каким-то образом спустилась моя подруга, которая оказалась лунатиком. Может, все дело в их странном доме, а может, в моем инстинктивном страхе подставиться (в конце концов, я работал в Бюро), но меня быстро спугнул агрессивный напор и девушки, и всей ее семейки. Я ушел утром, получив на закуску порцию гостеприимства в виде неловкого завтрака. Мечта о сладкой жизни растаяла, да и пусть.

Пэм вернулась из Англии за пару дней до Рождества 1971-го. Я решил взять быка за рога и заранее купил обручальное кольцо с бриллиантом. В те дни благодаря связям Бюро купить можно было чуть ли не все что угодно. Компания, где я добыл кольцо, в знак благодарности за поимку налетчиков на один из ее магазинов давала агентам очень неплохую скидку.

Но даже по цене для особых клиентов самое большее, что я мог позволить себе, это бриллиант в 1,25 карата. Но я решил, что, если Пэм сперва увидит его на дне бокала с шампанским, она не только похвалит мое остроумие, но и сочтет, что в камне все три карата. Мы поехали в итальянский ресторан на Эйт-Майл-роуд, недалеко от ее дома. Я намеревался бросить кольцо в бокал Пэм, как только она удалится в дамскую комнату.

Она так туда и не пошла. Следующим вечером я снова пригласил ее в тот же самый ресторан, но ситуация повторилась. К тому моменту я уже не раз вел слежку за подозреваемыми, часами просиживая в машине. Надо сказать, что необходимость все время терпеть была существенным недостатком моей работы, так что я еще сильнее зауважал свою избранницу. А может, сама судьба давала мне знак, что время жениться еще не пришло.

На следующий вечер, то есть в канун Рождества, мы собрались у Пэм дома со всей семьей. Вот оно: сейчас или никогда. Мы пили ее любимое «Асти спуманте». Наконец она на минуту вышла на кухню. Вернувшись, она села мне на колени, мы выпили, и, если бы я ее вовремя не остановил, Пэм так и проглотила бы кольцо. Вот тебе и три карата. Она его не заметила, пока я сам на него не указал. Интересно, это тоже был знак судьбы?

Впрочем, куда важнее, что подготовленной «атмосферой для допроса» мне удалось добиться желаемого результата. Ситуацию я создал исключительно удачную: в окружении братьев и матери, которые меня обожали, у Пэм не оставалось иного выбора. Она сказала «да». Свадьбу назначили на следующий июнь.

На второй год большинство холостых агентов определили в Нью-Йорк или Чикаго из тех соображений, что работать там для них будет менее проблематично, чем для женатых. Лично я конкретных пожеланий тогда не озвучивал, и меня назначили в Милуоки, показавшийся мне неплохим городком, хотя я ни разу там не был и даже не представлял, где он находится. Я переезжал туда в январе, а после свадьбы собирался захватить с собой Пэм.

Я остановился в квартире в Жюно-Виллидж-Апартментс на Жюно-авеню, недалеко от нашего регионального подразделения в Милуоки, что располагается в административном здании на Норт-Джексон-стрит. Это был мой тактический просчет, потому как чуть что, и сразу: «Дуглас, езжай. Это всего в трех кварталах от тебя».

Еще до моего прибытия в Милуоки женская часть коллектива уже знала, кто я такой, а именно: один из всего двоих холостых агентов. В первые несколько недель секретарши сражались за мои распоряжения, хотя таковых имелось совсем немного. Все так и кружили около меня. Но затем, когда прошел слух, что я помолвлен, я быстро превратился во вчерашнюю булку.

Атмосфера в отделении Милуоки во многом копировала детройтскую. Моим первым САРом стал человек по имени Эд Хейз, которого прозвали Шустрый Эдди. Вечно красный как рак (он скончался из-за повышенного давления вскоре после ухода на пенсию), он постоянно расхаживал по отделению, щелкая пальцами и прикрикивая:

– Вон из офиса! Вон из офиса!

Я спросил:

– А куда прикажете идти? Я только вселился. У меня нет машины, и дел тоже пока нет.

Он резко парировал:

– Мне все равно куда. Вон из офиса.

Ну я и пошел. В те дни не было ничего необычного в том, чтобы засесть в библиотеке или пройтись по Висконсин-авеню рядом с офисом, где можно обязательно встретить пару-другую агентов, точно так же от безделья разглядывающих витрины. Именно тогда я и купил у известно в Бюро автодилера свой второй автомобиль, «форд-торино».

Следующего САРа, Херба Хокси, перевели из отделения Литл-Рок, штат Арканзас. Самой большой проблемой для САРов была вербовка сотрудников, поэтому, едва Хокси появился, эта беда тут же обрушилась и на него. Каждое региональное отделение имеет свою ежемесячную квоту как на агентов, так и на обслуживающий персонал.

Хокси вызвал меня к себе в кабинет и назначил старшим по вербовке. Обычно в этих целях назначался только один человек, поскольку ему приходилось много колесить по штату.

– Почему я? – спросил я.

– Потому что нам пришлось заменить предыдущего, и еще повезло, что вообще не уволили.

Оказалось, мой предшественник ходил по старшим школам и проводил собеседования с девушками о найме на бумажную работу. Тогда Гувер был еще жив, и в спец-агенты женщин по-прежнему не брали. Агент задавал школьницам как бы заранее подготовленные вопросы, один из которых был: «Вы девственница?» Если девушка отвечала «нет», он приглашал ее на свидание. Когда родители начали жаловаться, САРу только и оставалось, что снять его с пробега.

Я стал вербовать людей по всему штату. Вскоре я вырабатывал квоту почти в четырехкратном объеме, став самым производительным рекрутером в стране. Проблема в том, что я был слишком хорош и меня ни за что не сняли бы с этой должности. Когда же я сказал Хербу, что не хочу больше этим заниматься и пришел в ФБР не для работы с персоналом, он пригрозил перевести меня на гражданские права. А там я буду копаться в полицейских участках и заниматься офицерами, обвиненными в жестоком обращении с подозреваемыми или в дискриминации социальных меньшинств. Такая работа тоже не пользовалась особой популярностью в Бюро. Вот так награда за ударный труд.

Я пошел на компромисс. Нехотя я согласился обеспечивать высокое число рекрутов, если Хокси назначит меня своим первым замом, выдаст служебный автомобиль и напишет рекомендательное письмо в Управление содействия правоприменению, чтобы мне оплатили высшее образование. Я знал: если не собираешься всю жизнь провести «в поле», требуется степень магистра.

В кругу коллег меня стали подозревать в политической ненадежности, ведь только ярые либералы стремились к образованию в таком объеме. В университете Висконсина в Милуоки, где я вечерами и по выходным сражался за степень магистра педагогической психологии, обо мне сложилось ровно противоположное мнение. Большинство профессоров с опаской относились к агенту ФБР на их занятиях, а мне, в свою очередь, было не слишком интересно заниматься всякой романтической дребеденью, которая всегда идет рука об руку с психологией (вроде заданий: «Джон, расскажи о себе своему соседу по парте. Какой Джон Дуглас на самом деле?»).

Однажды на занятии мы сели в круг, а в те дни круги получались очень большими. Постепенно я поймал себя на мысли, что никто не хочет со мной разговаривать. Я старался влиться в беседу, но на меня попросту не реагировали. Наконец я в сердцах спросил: «Ребята, в чем дело?» Оказывается, железная ручка расчески, торчавшая из кармана, показалась им антенной: мол, я записываю все, что происходит в классе, и передаю в «штаб». Меня никогда не переставало удивлять параноидальное чувство собственной важности в этих людях.

В начале мая 1972 года Дж. Эдгар Гувер тихо скончался во сне в своем доме в Вашингтоне. Рано утром сообщения по телетайпу из штаб-квартиры облетели каждое региональное отделение. В Милуоки САР вызвал нас всех к себе, чтобы поведать печальное известие. Хотя Гуверу уже было далеко за семьдесят и он занимал свой пост целую вечность, нам казалось, что он будет всегда. Теперь король умер, и все мы задавались вопросом, кто станет новым королем и займет его место. Временно исполняющим обязанности назначили Л. Патрика Грея, лояльного Никсону генерального прокурора. Поначалу он снискал популярность рядом нововведений – например, наконец разрешил нанимать женщин на должность спецагента. Но как только интересы его ведомства начали пересекаться с потребностями Бюро, он «поплыл».

Через пару недель после кончины Гувера я занимался вербовкой в Грин-Бэй, как вдруг раздался звонок Пэм. Она предупредила, что священник хочет увидеть нас за несколько дней до свадьбы. Я подозревал, что он хочет обратить меня в католичество и тем самым заработать пару очков для своей церковной команды. Но Пэм была ревностной католичкой, воспитанной в уважении к святым отцам. А еще я знал, что она покоя мне не даст и лучше сразу согласиться.