Текст книги "Рай и ад. Великая сага. Книга 3"

Она разорвала дагеротип пополам и швырнула на гору углей. Половинки задымились, скручиваясь, потом загорелись и вскоре исчезли.

Лицо Мадлен казалось красным в отсветах пожара. От жары и от душившего ее гнева его заливал пот.

– На случай, если вы хотите знать: да, меня это очень расстроило и нет – ничего не изменится. Когда здесь все остынет, мы расчистим место и построим новую школу.

По одному из «негритянских законов», которые глупейшим образом проводят новые законодатели, цветными считаются те, в ком течет более одной восьмой негритянской крови. Значит, я под этот закон не подпадаю, но почему-то, дорогой мой, у меня такое чувство, что моих недругов это не остановит.

Я убеждена, что мистер Геттис – один из них. Возможно ли, что учитель танцев тоже причастен? Этого я не знаю, да и не хочу знать. Кто бы они ни были, эти люди объявили мне войну, а большего мне знать не нужно.

Признаюсь тебе, мой дорогой, что я очень боюсь. Я ведь не такая храбрая. Но меня с детства научили отличать хорошее от дурного и всегда упорно добиваться первого.

Школа – это хорошее. Как и мечта о новом Монт-Роял. И я не отступлюсь. Чтобы помешать мне, им придется меня убить.

Неграм разрешается покупать собственность и владеть ею.

Неграм разрешается искать справедливости в судах, быть истцами и ответчиками, выступать свидетелями в любом процессе, где участвуют только негры.

Неграм разрешается жениться, и штат будет признавать такой брак законным, как и детей, рожденных в нем.

Неграм не разрешается вступать в брак с особами другой расы.

Неграм не разрешается работать где-либо, кроме ферм или в услужении, без специальной лицензии стоимостью от десяти до ста долларов в год.

Негр будет подвергнут порке по решению судебного чиновника и возвращен обратно, если он сбежит от хозяина, к которому нанялся служить; если ему меньше восемнадцати лет, порка будет щадящей.

Негр не может вступить в ряды ополчения или держать у себя какое-либо оружие, кроме охотничьего.

Негр может быть отправлен на принудительные полевые работы, если будет признан судом виновным в преступлении или бродяжничестве.

Негр может быть выдворен из штата или отправлен на каторжные работы за все преступления, за которые не положена смертная казнь.

Негр может быть приговорен к смерти за призывы к бунту, за проникновение в чужой дом, за нападение на белую женщину, а также за кражу лошади, мула или тюка хлопка.

Выдержки из «черного закона» Южной Каролины, 1865 год

Глава 11

Дорогой Джек! – писал Чарльз. – Я отправляюсь на Запад с торговой компанией на шесть месяцев. Мой партнер говорит, что все письма для меня будут храниться на фактории Райли в Канзасе. Как только вернусь, дам знать. Надеюсь, что с моим сыном все будет в порядке, что он не забудет меня и не причинит слишком много хлопот вам с Морин. Обнимите его и скажите, что папа его любит.

Мне пришлось уехать, потому что я больше не служу в армии. В казармах Джефферсона произошли кое-какие неприятности…

Между землей и плотно затянутым серым небом на западе тянулась узкая полоска света. Судя по календарю, еще продолжалось лето, стоял сентябрь, но мокрая листва и прохлада в воздухе уже напоминали об осени.

Торговая компания Джексона выехала из леса, ведя за собой дюжину мулов, изрядно нагруженных товарами. В холщовых свертках лежали мешки со стеклянными бусинами всевозможных цветов, размеров и форм; Джексон Деревянная Нога предпочитал граненые стеклышки, похожие на бриллианты, как те, что сверкали на его собственной куртке.

Он объяснил Чарльзу, что бусины нужны шайеннкам для украшения одежды, которую они шьют. Яркие стекляшки привезли на Запад белые, раньше ничего подобного индейцы не знали. Традиционно они украшали свою одежду иглами дикобразов, которые во множестве водились на берегах Миссисипи, но редко встречались на сухих равнинах, куда отправлялись торговцы. Впрочем, связки игл они с собой тоже везли.

Также Джексон взял и довольно большие предметы. Например, железные лопаты, которые служили дольше, чем изготовленные из бизоньих костей, привязанных к палкам сыромятными ремешками. Долговечность была достоинством и другого товара, которым Джексон тоже запасся в большом количестве. Это был маленький железный прямоугольник, одна длинная сторона которого заострялась с помощью напильника. Он заменял собой подобный скребок из кости, с его помощью индейцы соскабливали шерсть со шкуры бизонов, чтобы потом шить из очищенной и обработанной кожи одежду или верх для типи.

Джексон уверял, что мог бы продать и множество других вещей, однако предпочитает возить только те, что уже доказали свою популярность за долгие годы. Весь товар предназначался для женщин, но платить за него должны были мужчины, используя самый обычный признак индейского благосостояния – лошадей.

Чарльз внимательно слушал партнера, чтобы понять секрет его успеха.

– В фортах есть и другие торговцы, которые продают то же, что и я, только шайенны их не подпускают. А я вожу товары в их деревни уже почти двадцать лет.

– А разве индейские агенты не регулируют торговлю?

Деревянная Нога выплюнул жевательный табак, выразив таким образом свое отношение к служащим Индейского бюро при министерстве внутренних ресурсов.

– Конечно, они бы с радостью от меня избавились, это ведь в основном жадные, никчемные людишки, мечтающие всю торговлю подмять под себя. Но я держу ухо востро. Если они меня не найдут, то и остановить не смогут. Шайенны меня не выдадут по той же причине, по какой я до сих пор не потерял скальп. Я их друг.

– Который может превратиться в кого-то совершенно другого, если его разозлить. – Чарльз показал на перо с зарубками.

– Ну да, такое тоже возможно.

Над полями новенькой плосковерхой шляпы Чарльза вился дымок сигары. Еще в Сент-Луисе он пришил к джинсам с внутренней стороны бедер полоски буйволиной кожи, и теперь сидеть в седле было очень удобно. Пегий уже избавился от своих хвороб, но Чарльз натягивал поводья только слегка, в основном направляя коня коленями и нажимом ладоней. Дьявол чутко откликался на все его действия; он оказался очень умным, и Чарльз не жалел о своем выборе.

В его седельном чехле лежала семизарядная винтовка Спенсера со сменным магазином. На поясе, прикрытые цыганским пончо, висели нож боуи длиной в фут и острый томагавк с древком, украшенным узорами индейского племени пауни, перьями и бисером. Чарльз был вооружен лучше, чем кавалеристы армии США, которым приходилось самим добывать себе дополнительное оружие любыми средствами.

Осенние пейзажи, холодный воздух и приближавшаяся ночь навеяли на него уныние. Джексон попытался разговорить своего спутника.

– Ну и как твоя актрисулька? Небось сохнет по тебе?

– Сомневаюсь.

– Собираешься снова с ней встретиться?

– Может быть, весной.

– Чарли, да что с тобой? У тебя странный вид. Мне уже встречались такие парни. Потерял какую-то женщину?

– Да, в Виргинии. Только я не хочу об этом говорить.

– Значит, не будем. Но все равно хорошо, что ты познакомился с той актрисой, какое-никакое, а утешение.

– Она просто знакомая. Кроме того, одна женщина не может заменить другую. Давайте больше не будем об этом.

– Конечно. Да ты и сам скоро обо всем забудешь. Там, куда мы едем, у тебя появятся совсем другие мысли. – Тон Джексона был скорее слегка зловещим, чем веселым.

Чарльз и рад был бы хоть ненадолго забыть о Гус Барклай, но не мог. И в глубине души очень хотел, чтобы чувство вины перед ней все-таки позволило ему думать о Уилле Паркер не только как о просто знакомой. Эта девушка не выходила у него из головы, покорив его невероятным сочетанием юности и житейского опыта, идеализма и веселой снисходительности. Он решил, что не будет ничего дурного в том, если он примет ее приглашение и придет на спектакль, когда вернется в Сент-Луис.

Если вернется.

Джексон держался уверенно, но все же впереди их ждал долгий путь по огромным степям. Никто не стал бы отрицать, что некоторые индейские племена с большим недовольством относились к присутствию в их краях армии, а также к участившейся миграции белых на Запад.

Фенимор Купер носился взад-вперед перед всадниками, виляя хвостом; он бросался то влево, то вправо, но всегда возвращался обратно с веселым лаем. Пес, наверное, очень счастлив, подумал Чарльз, что его пока не пристегнули к волокуше и он может бегать свободно.

Малыш заметил в кустах синюю сойку и восторженно захлопал в ладоши. Чарльз попыхивал сигарой и время от времени похлопывал Дьявола по холке. Торговая компания Джексона удалялась все дальше на запад, постепенно теряясь в темноте.

Глава 12

Над Ричмондом бушевала гроза. Потоки воды лились с крыши городской богадельни «Пристанище», заливали надгробия на кладбище в Шоко[13]13
  Местечко в окрестностях Ричмонда.


[Закрыть], которое начиналось сразу с ее южной стороны. Шум грозы в эту промозглую сентябрьскую ночь не давал заснуть пациентам приюта.

Один из пациентов лежал на боку, поджав колени к груди и крепко обхватив их руками. Его кровать находилась в конце ряда, поэтому он мог повернуться лицом к голой стене и погрузиться в свои мысли.

В темной комнате с высоким потолком мужчины ворочались и стонали, комкая постельное белье. Лампа медсестры проплыла через палату, как светлячок. Какой-то юноша с совершенно седой бородой внезапно сел на кровати:

– Кавалерия Союза! На левом фланге кавалерия Шеридана!

Медсестра бросилась к нему. Ее голос успокоил юношу, и он замолчал. Вскоре ее лампа снова поплыла в темноте.

В разгар войны эта богадельня стала госпиталем конфедератов, а ближе к концу здесь временно разместились кадеты Виргинского военного колледжа, после того как он был почти полностью сожжен во время кампании в долине Шенандоа. После капитуляции несколько флигелей богадельни вновь открылись, чтобы принять повредившихся в уме ветеранов, эти человеческие отбросы, выброшенные потоком войны на мирный берег и всеми забытые. Сейчас в «Пристанище» нашли кров без малого пятьдесят таких несчастных. А еще сотни, если не тысячи бродили по разоренным южным городам и разбитым дорогам, не получая никакой помощи.

Пациент на крайней койке метался и ворочался. Знакомая острая боль пронзила его лоб и теперь шилом поворачивалась внутри, проникая все глубже и глубже. От этой боли, как и от той, что мучила его изуродованное тело, он страдал с тех пор, как упал в…

В…

Боже, его рассудок они тоже погубили! Ему понадобилось несколько минут только для того, чтобы закончить мысль.

В реку Джеймс.

Да. Джеймс. Вместе с другими заговорщиками он хотел избавить Конфедерацию от ни на что не годного Джефферсона Дэвиса, но их обнаружил какой-то армейский офицер. Его звали…

Его звали…

Но как больной ни старался, он не мог вспомнить имя, хотя точно знал, что у него есть причины ненавидеть того человека. Ведь именно тот офицер вытолкнул его в окно дома над рекой, когда они сцепились в драке в ту ночь, когда заговор был раскрыт.

Он отчетливо помнил то потрясение, которое испытал в момент падения. Ударяясь об острые камни головой, ногами, ягодицами, он катился все дальше вниз, пока не рухнул в воду.

Его постоянно преследовал сон о том, что случилось дальше. Он погружался в темную воду, бился изо всех сил, чтобы вынырнуть на поверхность, но ничего не получалось. Во сне он всегда тонул. Реальность была другой. То ли случайно, то ли ценой каких-то неимоверных усилий он все-таки сумел выбраться на берег, проблевался водой и потерял сознание.

С той ночи он стал другим человеком. Теперь боль была его вечным спутником. Часто его голову наполняли странные огни. Сейчас, слыша шум грозы, он снова их увидел – желто-зеленые точки взрывались, превращаясь в алые, оранжевые и ослепительно-белые огненные шары. И как будто всех этих страданий еще было недостаточно, его вдобавок постоянно подводила память.

Неизвестно как, но он тогда добрался до Ричмонда и пережил большой пожар, почти уничтоживший город в ту самую ночь, когда пало правительство Конфедерации. Он помнил, как бродяжничал по ночным улицам, попрошайничал, даже воровал. Из последнего, что ему удалось добыть, были два доллара и красивая, хотя и старомодная касторовая шляпа, которая лежала сейчас на полке над кроватью. Помнил, как подолгу голодал – иногда по два и даже три дня подряд. Но как оказался в «Пристанище», он не помнил совершенно. В приюте ему сказали, что он упал в обморок на улице.

Почему одни события иногда всплывают в его памяти, а другие – нет? А потом вдруг опять появляется целая череда уже новых воспоминаний, а те, прежние, исчезают в его больном мозгу на часы или даже дни. И все это происходит с ним потому, что его искалечил…

Имя так и не приходило.

Дождь полил сильнее, капли стучали, как барабанный бой. Его рука шарила под койкой, словно лапа слепого белого паука, но что он искал, он не помнил. Что-то нащупав, он крепко прижал это к грязной больничной рубахе из грубой холстины. Потрепанный журнал, который ему дали в один из моментов просветления. «Харперс мэгэзин», номер за июль этого года.

Он даже помнил кое-что из раздела «В редакторском кресле». Там описывался большой парад армий Гранта и Шермана в Вашингтоне, который продолжался два дня в…

В…

В мае, точно.

Он сжал пальцы в кулак.

Я должен был быть там. Мне просто помешали, не дали исполнить роль, для которой я был рожден.

Словно наяву он видел, как сидит верхом на огромном холеном жеребце, как кланяется в ответ на приветствия толпы, как салютует саблей президенту Линкольну, а потом едет дальше и восторженная, потная толпа кричит ему вслед:

– Бо-на-парт! Бо-на-парт!

Он был американским Бонапартом.

То есть должен был им стать. Но ему помешали… Эти люди, которых звали…

Звали…

Бесполезно.

Но однажды он их обязательно вспомнит. Этот день придет. И когда это случится, помоги Господь им и всему их роду!

Почти всю ночь он прислушивался к стуку дождя за окнами, но около четырех утра все же уснул. Проснулся он в шесть, все так же сжимая в руке рваный журнал. И хотя боль отступила, он чувствовал себя бесконечно несчастным. О причине он не думал.

Он не помнил даже собственного имени.

Часть вторая. Счет зим

Стоит лишь сожалеть о том, что характер индейца, описанный в увлекательных книгах мистера Купера, не соответствует действительности… Лишенный красивого ореола романтики, которым мы так долго хотели его окружать, и перешедший с заманчивых страниц писателя в те места, где мы вынуждены сталкиваться с ним, – в его родной деревне, на тропе войны или во время его набегов на наши приграничные поселения и торговые дороги, – индеец сразу лишается своей претензии на звание благородного… краснокожего. И мы видим его таким, каким он был всегда, то есть дикарем во всех смыслах этого слова.

Генерал Дж. А. Кастер, «Моя жизнь на Равнинах», 1872–1874 годы

Я родился в прерии, где вольно гуляет ветер, где ничто не заслоняет солнечный свет. И я хочу умереть там, а не в четырех стенах.

Десять Медведей, вождь команчей, Медисин-Лодж, 1867 год

[14]14
  Календарь индейцев.


[Закрыть]

Глава 13

Утром они переходили реку, поднимая в воздух серебряные фонтаны брызг. Илистая долина блестела на солнце после ночного дождя. Индейцы, работавшие на полях, засеянных кабачками, бобами и тыквами, махали самодельными лопатами и приветственно кричали им. Выше по течению, плохо различимые в дымке, виднелись бревенчатые постройки с дерновой кровлей; они проезжали мимо индейских жилищ, построенных недалеко от переправы.

– Это канза, – сообщил Деревянная Нога, показывая на работавших в поле. – Их еще называют кау. – Он повел своих спутников от отмели в густые заросли бородача высотой в фут. – Они почти со всеми ладят. Думаю, когда-то давно это было типично для всех племен. Даже шайенны такими были, пока жили в Миннесоте или еще где-то. Теперь все не так. Скоро ты сам увидишь причины.

Так и случилось. Двигаясь почти на запад, причин они увидели предостаточно.

Это были и фургоны переселенцев, катящие на запад, хлопая на осеннем ветру белыми парусиновыми стенками; и почтовая карета курьерской службы Баттерфилда, которая повернула к дороге на Смоки-Хилл, грохоча колесами и поднимая облака пыли; и рабочий поселок железнодорожников, состоящий из двухэтажных служебных вагонов, составленных в каком-то тупике, который заканчивался прямо в середине поля, покрытого чертополохом, клевером и увядшим золотарником.

– Все это племенные земли, Чарли. Индейцы привыкли кочевать и выбирать то место, где им понравится, все равно как арабы в другой части света. Они всегда жили за счет щедрот этой земли. Охотились на зайцев и на бизонов. Вот канза, к примеру, сменили образ жизни. Стали оседлыми. Но не шайенны. Они живут по-старому. Так что ты не можешь украсть их землю или вытолкать их на какую-нибудь ферму и ждать, что они станут в благодарность целовать тебе ноги. Поэтому они и убивают. Разве ты не делал то же самое, когда северяне хлынули на твою землю?

– Да, сэр… – ответил Чарльз; теперь ему многое стало понятно.

В Топике Джексон купил целую гору оловянных горшков.

– Женщинам они нравятся больше, чем мешки, сшитые из сыромятной кожи или бизоньих желудков, – объяснил он. – В таких горшках можно просто кипятить воду, а не возиться с этими горячими камнями и прочей ерундой.

Из-за того что появился дополнительный груз, Фенимору тоже пришлось взять на себя часть поклажи. Колли теперь тащил индейскую волокушу, в которой лежали шесты и покрышка для типи. Пес мог идти так много часов без отдыха, и только его свесившийся наружу язык показывал, как он устал.

От отряда кавалеристов они узнали, что мирные переговоры с индейцами действительно начались в устье реки Малый Арканзас, как и говорила Уилла.

– Может быть, вам, ребята, наконец-то достанется спокойная зима, – сказал им командир отряда.

– Вот болван, – пробормотал Джексон, когда они тронулись дальше; по его красному лицу стекал пот, хотя никакой особой жары не было. – Этот капитан – еще один из тех, кто ни черта не смыслит в том, как живут индейцы. Он думает, если какой-нибудь мирный вождь вроде Черного Котла, с которым мы собираемся встретиться, поставит свою метку на соглашении, то и все остальные тут же с ним согласятся и сложат оружие. Эти недоумки не понимают, что никакой индеец не может говорить за всех индейцев. Никогда не мог. И никогда не сможет.

– Похоже, вы высокого мнения о южных шайеннах?

– Так и есть, Чарли. Они лучшие в мире наездники. Прекрасные кавалеристы, если так тебе больше нравится. К тому же я живу здесь достаточно долго, чтобы видеть в индейцах разных людей, а не просто толпу меднокожих на одно лицо. Если кто-то из Людей-Собак насилует жену какого-нибудь фермера, кавалеристы не должны расстреливать за это миролюбивого старого вождя, но ведь они не замечают разницы. Мне повезло. Мой отец научил меня видеть каждого в отдельности. Среди них есть хорошие и плохие, как в любом народе. Я даже влюбился в одну настолько, что взял в жены несколько лет назад. Но она умерла, когда рожала дочку. И малышка тоже умерла, через неделю. – Джексон вдруг закашлялся и, наклонив вперед голову, стиснул зубы и схватился за ворот рубашки.

Чарльз повернул коня и взял Джексона за руку:

– Что с вами? Скажите, где болит?

– Ничего… – Старый торговец с трудом отдышался. – Все в порядке. – Он судорожно втянул воздух, мокрые глаза блеснули. – У моего отца было слабое сердце. И мне такое же досталось. Не думай об этом, поехали дальше.

Вскоре пологие холмы совсем выровнялись, а ивы и тополя стали попадаться все реже и реже. В покрытой короткой бизоновой травой прерии не было никого, кроме чернохвостых луговых собачек, которые вытягивались над холмиками своих нор. Осенний свет заливал все вокруг, подчеркивая первозданную красоту окрестных холмов, словно исчерченных ветром белой, желтой и оранжевой пастелью. Чарльз не мог пока сказать, что он счастлив, но с каждым днем он чуть меньше думал о Гус Барклай.

– Так, Чарли, – заявил Деревянная Нога, когда они перешли вброд Смоки-Хилл. – Пора тебе начинать учебу.

– Ты никогда не знаешь, когда тебе понадобится скорость. Мы с Малышом тренировались, пока не научились собирать типи за десять минут и разбирать вдвое быстрее. С твоей помощью это время можно еще сократить. Заметил, что круглый вход всегда обращен на восток? Так можно избежать большинства сильных дождей и ураганов с запада и увидеть восход солнца. А еще индейцам это всегда напоминает о Великом Духе, который приносит им свет и пропитание. Ну, за дело, Чарли. У тебя восемь минут, если хочешь получить ужин.

Мерцающий свет костра падал на моток медной проволоки. Волосы Деревянной Ноги уже достаточно отросли, чтобы их можно было заплетать в косы, что он и сделал, закрепив концы кусочками проволоки.

Чарльз жевал пеммикан – высушенное и растертое в порошок мясо бизона, смешанное с жиром и ягодами.

– Если хотите, я могу укоротить вам волосы ножом, – сказал он.

– Ну уж нет. Тот, кто отрезает мужчине волосы, потом заберет его жизнь. Если шайенн когда-то и стрижется, его женщина тут же сжигает то, что состригли, чтобы никто не смог наложить заклятье с помощью волос.

Малыш вдруг взволнованно подпрыгнул:

– Дорога! Дорога!

Чарльз посмотрел туда, куда указывал палец мальчика, – на светлую полосу поперек звездного неба.

– Это Млечный Путь, Малыш.

– Это Висячая Дорога, Чарли, – поправил его Джексон. – Путь, по которому шайенны отправляются в мир духов. Дорога в страну мертвых.

Торговец ласково похлопал племянника по плечу, успокаивая его, открыл свой парфлеш – кожаную сумку, украшенную иглами дикобраза и росписью, откуда достал рулончик чистой мягкой кожи и расстелил ее перед костром. Потом открыл маленькие глиняные горшочки с красной и черной краской, которую немного разбавил слюной. И уж совсем удивил Чарльза, когда извлек из сумки маленькую кисточку для живописи.

Обмакнув кисточку в черную краску, он начал рисовать в верхнем левом углу куска кожи три схематичные фигуры всадников на лошадях. Последней он пририсовал фигурку поменьше, на четырех ногах.

– Это еще что такое? – спросил Чарльз.

– Начинаем наш счет зим. Это что-то вроде рисованной истории человеческой жизни. Его ведут вожди и воины. – Он усмехнулся. – Думаю, Торговая компания Джексона теперь достаточно солидная, чтобы начать свой в этом году.

Они увидели стадо бизонов; животные двигались на юг, как обычно в это время года. У ручья, ссохшегося едва ли не до шести дюймов от берега до берега, им пришлось ждать несколько часов, пока стадо не прошло. Оно растянулось на шесть или семь миль от начала до конца и почти в милю шириной. Джексон показал на старого быка, который шел впереди:

– Индейцы иногда называют бизонов дядюшками. Оно и понятно, ведь буффало дают им почти все, что они едят или используют в хозяйстве, поэтому и становятся чем-то вроде родни.

Под мрачным серым небом, где вспыхивали серебряные зигзаги молний, Чарльз, придерживая шляпу, всмотрелся в восьмерых молодых индейцев, вооруженных копьями и винтовками. Они были не очень далеко, поэтому он отчетливо слышал, как они кричат:

– Сукины дети! Сукины дети!

Один воин встал коленями на спину своей небольшой лошади и выставил к ним задницу, хлопая по ней правой ладонью.

– Да уж, – вздохнул Деревянная Нога, – они точно умеют такое, чему и нам неплохо бы научиться.

Малыш подъехал поближе к дяде. Чарльз положил винтовку на правую ногу; от волнения внезапно пересохло во рту. Молния прорезала небо с востока на запад, вдали послышались раскаты грома. За воинами топтался табун по меньшей мере из пятидесяти диких жеребцов, кобыл и жеребят. Белые остановились, когда заметили индейцев, перегонявших лошадей через пологие холмы.

– Это же просто деньги на копытах, вот что такое для них лошади, – сказал Джексон. – Богатство племени. Они не станут рисковать ими, гоняясь за нами. И вообще, они редко нападают, если только их много, больше, чем противников, а еще если они попадают в западню или их к этому вынуждают. К тому же они достаточно близко, чтобы разглядеть вот это.

Он несколько раз поднял над головой винтовку. Воины ответили новыми оскорблениями. Но когда ветер усилился и полил дождь, они умчались прочь вместе со своим табуном. Чарльзу понадобилось минут десять, чтобы успокоиться. На войне он тоже испытывал страх перед сражением, но теперь это чувство показалось ему острее и глубже. Возможно, в этом были виноваты здешние места. Пустые, безлюдные и прекрасные.

– Ныряй, Чарли! – закричал Деревянная Нога. – И стреляй!

Чарльз выдернул ноги из стремени и резко свесился влево. Повиснув между седлом и травой, пока Дьявол несся вперед бешеным галопом, он на секунду подумал, что вот-вот свернет себе шею.

Но все обошлось. Обхватив ногами круп коня, он зацепился левой рукой за шею пегого и так, прячась за ним, постарался забыть о земле, несущейся мимо.

– Стреляй! – проревел его учитель.

Чарльз подтянулся настолько, чтобы пустить пулю над холкой мчавшейся лошади. Джексон одобрительно завопил, а потом крикнул:

– Еще раз!

После пяти выстрелов рука Чарльза не выдержала, и он упал с коня, лишь в последний момент вспомнив, что нужно расслабиться. Так что удар о землю едва не вышиб из него дух.

Фенимор тут же стал носиться вокруг него кругами с бешеным лаем. Малыш громко смеялся и хлопал в ладоши. Деревянная Нога поднял Чарльза с земли и пошлепал его по спине, помогая восстановить дыхание.

– Неплохо, Чарли. Даже очень неплохо. Просто здорово. Ты словно родился в прериях. Настоящий природный дар, видит Бог.

– Думаете, научиться стрелять из-под лошади так важно для меня? – с некоторым скептицизмом спросил Чарльз.

Джексон пожал плечами:

– Чем больше ты умеешь, тем больше у тебя шансов сохранить свой скальп на случай, если какой-нибудь дикий шайенн вдруг очень захочет снять его. Они сами постоянно используют этот трюк с наклонами. Даже соревнования устраивают, только вместо настоящего оружия берут замотанные в тряпки копья. Стараются ими сбить друг друга с лошади. Кое-кто считает, что и стрелять таким способом гораздо безопаснее. Ну, как себя чувствуешь?

Вернулся Дьявол и, опустив голову, шумно вздохнул.

– Грохнулся я основательно, – улыбнулся Чарльз. – А в остальном все отлично.

– Ладно. Надо потом еще раз попробовать. Упал ты, кстати, потому, что…

В тот вечер Джексон добавил еще одну пиктограмму к их счету зим. Условная фигурка из палочек изображала Чарльза, который стрелял, повиснув сбоку на мчавшейся лошади. Чарльз даже ощутил прилив гордости, когда торговец показал ему готовый рисунок, и впервые за несколько недель в ту ночь спал без всяких снов.

Они скакали на юг, все еще ученик и учитель.

– Вот это значит «шайенн». – Джексон несколько раз вытянул правый указательный палец поперек левого. – Вообще это означает полосатую стрелу, но еще и шайенн, потому что они используют для своих стрел полосатые индюшачьи перья.

Чарльз повторил жест пару раз. Потом Деревянная Нога согнул пальцы, вытянув указательный и мизинец:

– Лошадь.

Упираясь друг на друга кончиками пальцев, сложил руки домиком, изобразив перевернутую букву «V».

– Типи. Ну а это ты сам угадаешь. – Он прижал к вискам кулаки, выставив вверх указательные пальцы.

– Бизон?

– Отлично, отлично! Осталось выучить еще примерно тысячу плюс-минус парочку.

Уроки касались не только названий, но и правил поведения. Джексон отъехал на небольшой склон и заставил лошадь двигаться зигзагом, взад и вперед, снова и снова.

– Если индейцы слишком далеко, чтобы рассмотреть твое лицо или сосчитать твое оружие, так ты им сообщишь, что у тебя мирные намерения. – Когда они наблюдали еще за одним табуном диких лошадей, несущихся вдоль горизонта на юго-востоке, он сказал: – То, что тебе придется здесь делать, Чарли, перевернет твои представления о жизни с ног на голову. Здесь не действуют законы и порядки белого человека. Например, если ты украдешь лошадь в Топике, тебя повесят. А здесь угнать десять-двадцать голов лошадей из другой деревни – храбрый поступок. Если бы мы научились договариваться на условиях индейцев, а не на своих собственных, то на Равнинах, возможно, действительно наступил бы мир.

Однажды хмурым утром, присев на корточки возле каких-то следов, Деревянная Нога спросил:

– Чарли, что ты можешь об этом сказать?

Чарльз внимательно рассмотрел отметины на земле – множество почти одинаковых полос, частично перекрывающих друг друга. Потом взглянул на Фенимора, который пока отдыхал от своей волокуши, и наконец на пустынную, плоскую землю.

– Волокуши. Много, судя по следам от шестов. Деревня.

– То есть предполагалось, что ты должен подумать именно так. Но посмотри назад, пройди две мили туда, где эти следы начинаются. Ты не увидишь никаких признаков собак, ни единой кучки дерьма. Только конский навоз. Нет собак – нет деревни. Эти следы оставили несколько воинов, привязав к поясам длинные шесты с камнями потяжелее. Так они в мгновение ока заставили тебя подумать о деревне, достаточно большой, чтобы ты испугался. Древние страхи – отличное средство. Они заставляют тебя видеть то, что ты ожидаешь увидеть, вместо того, что есть на самом деле. Посмотри туда.

Он приподнялся на стременах и показал вдаль, другой рукой придерживая шляпу, чтобы ее не сорвало резким ветром. Далеко на юго-востоке Чарльз рассмотрел крошечные фигурки всадников. Их было четверо.

– Вот и вся твоя деревня. Но если бы ты просто увидел такие следы, ты бы постарался объехать то место, куда они ведут, верно?

Чарльз почувствовал себя глупо и не сумел этого скрыть. Деревянная Нога хлопнул его по плечу, давая понять, что все это – просто часть новой науки. А потом поднял винтовку и выстрелил в воздух. Звук выстрела донесся до далеких всадников, и те быстро скрылись из виду. Этот урок, как и все другие, Чарльз запомнил раз и навсегда.

Древние страхи – отличное средство… Они заставляют тебя видеть то, что ты ожидаешь увидеть, вместо того, что есть на самом деле…

Тем вечером, сидя у костра и пририсовывая дневные события к счету зим черными и красными штришками, Джексон мягко спросил:

– Ну что, понемножку забываешь ее? Ту женщину, которую потерял?

– Вроде того… – В последние дни Чарльз иногда думал и об Уилле тоже. – Спасибо вам.

Джексон махнул тонкой кисточкой:

– Все ради дела. Если мне нужен настоящий партнер, я должен вытащить тебя из уныния. Здесь столько всего интересного и столько причин попасть в серьезную передрягу, что просто нет времени на то, чтобы раскисать. Здесь всегда нужно быть настороже, чтобы не потерять скальп.

– Верю, – кивнул Чарльз.

Опираясь на локти, он откинулся назад, согретый огнем и дружбой, ощущая новое для себя, пусть и хрупкое пока чувство удовлетворенности. Он уже начинал испытывать такую же привязанность к этим местам, какую испытывал к Техасу.