Текст книги "До чего же довёл меня блюграсс. Блюзы и монстры, которые разрушали мою жизнь"

РАЗРУХИ, ОДИНОЧЕСТВА И СМЕРТИ.

– Но в основном я еду в Нэшвилл, чтобы петь о мёртвых собаках, не об одном чёрном пёсике, а обо всех собаках, которых больше нет, и мне плевать, о чём ты думаешь, ты думаешь я псих, а я заработаю сколько угодно денег, и тот, кто может столько заработать, никакой не псих, и я не псих, мне просто нравятся издохшие собаки, потому что когда они мертвы, ОНИ НЕ ЛАЮТ! ХА! ХА! ХА! ХА! ХА! ОНИ – МОЛЧАТ!!!

– Вау!

Сказав это, он удалился. И знаете, что? Он был прав. Психически он был болен, это сто процентов. Но он-таки заработал кучу денег на песнях про дохлых собак.

Его звали Фред Роуз, это он написал «Старую овчарку»[8]8
  Old Shep — первая песня, спетая маленьким Элвисом под гитару. На самом деле её написал Red Foley.


[Закрыть], «Дружочка» и «Молитву по мёртвой лошади», плюс множество других песен про мёртвых животных, принятых публикой на ура.

Надо же. Кто бы мог подумать. Что тут можно сказать, кроме «браво».

Я провёл детство в очень странном районе. Он кишел необычными персонажами всех сортов. И все они как будто сговорились приставать именно ко мне. Только ко мне. Почему?

Самому до сих пор непонятно. Тем более кому-то. Однако следует отметить, что те, что попадаются мне в последнее время, намного скучнее обитателей странного района, где я рос. И мне их как-то не хватает, что ли. В отличие от нынешних, они не были занудами, несмотря на явное безумие. С ними всегда было интересно.

Среди прочих по соседству обитал один весьма назойливый субъект по кличке Дональд Кадиллак. Бывают психи нудные, но с этим не соскучишься. И у него был свой номер, который он проделывал со мной неоднократно. В конце концов и я с ним поквитался.

Получилось забавно, а как именно, я вам сейчас расскажу.

Он подходит ко мне сзади, кладёт мне на плечи свою клешню и, улыбаясь до ушей, произносит ласково и внятно:

– Вот ты где, Джонни. А я тебя ищу. У меня есть одна замечательная вещь. Чудесная штучка, и я хочу, чтобы ты на неё посмотрел. Пойдём со мной, и я тебе её покажу.

Потом он меня куда-то тащит, в точности как это делал малахольный Фред Роуз. Мы идём, идём, идём, и вот, наконец, он показывает пальцем, нежно и доверительно говоря: «Видишь, Джонни. Собачий щеночек».

Каждый раз повторяется то же самое. Не котёночек и не птенчик, не жеребёночек и не телёночек, а то же самое, что и в прошлый раз. Постоянно.

– Смотри, Джонни, – произносит он, лаская меня одной рукой, а другой указывая, куда надо смотреть.

«Вон там собачий щеночек».

И это весь его фокус. Попробуйте найти такого в наши дни. Таких больше нет ни рядом, ни на горизонте. Не понимаю, куда они могли деться, но их нет. Дональд Кадиллак проделывал это со мной минимум раз в неделю.

И я соглашался с единственной целью – выяснить, во что же мы с ним играем. В чём смысл.

Но я так и не выяснил. Быть может он, как и все, пытался отыскать пенис, отсутствующий у женщин?

Как бы то ни было, а мы взрослели. И с какого-то момента он перестал водить меня по закоулкам, демонстрируя «собачьего щеночка».

Тёплый голос, тёплая улыбка, тёплая лапа на моём плече. Конечно, я не забыл. Ни в коем случае.

Разве забыть о таком кому-то под силу? Только не мне. Вы уже знаете, что я с ним рассчитался, но ещё не знаете, как. Давайте я расскажу. Вот как это получилось.

Они начали строить методистскую церковь напротив бассейна, в том самом квартале, где жили мои бабка с дедом, на перекрёстке улицы Ван Бюрена и Четвёртой. Однако строительство решено было временно приостановить из-за участившихся штормовых ливней. Возможно, это были даже ураганы, я не помню.

Здание капитально выросло в вышину, а вот отделка подвала была не завершена. Туда можно было спуститься и увидеть массу песка и воды. И песок и вода были очень чисты.

А хотите знать, что ещё я обнаружил в том подвале? Крайнюю плоть. Сотни экземпляров крайней плоти. По-ихнему, это МОЩИ.

Стоит им соорудить новую церковь, ашрам, парфенон, синагогу, собор, монастырь – что угодно, туда сразу переносят массу мощей, складируя их под каким-нибудь Эдипом, или кто там у них.

И среди этих самых мощей, особенно в подвалах церквей и синагог, хранятся крупные экземпляры крайней плоти, потому что обрезание для них – дело святое.

В общем, собираются там по ночам эти йоги и начинается пуджа — ритуал

ПОКЛОНЕНИЯ МОЩАМ.

Вот на чём зиждется архитектура церквей и синагог. Я-то об этом знал, а Дональд Кадиллак – нет. Откуда ему, если он не изучал йогу так досконально, как это делал я.

Я делал это под руководством настоящего индуса, знавшего толк в делах такого рода. Короче говоря, я с ним рассчитался. И вот как я это сделал.

К этому времени я стал большим, как он. Бояться мне было нечего. Поскольку я тогда жил у бабки с дедом, путь к местонахождению Кадиллака был далёким. Четыре, а то и все пять миль.

Но отправляясь тем знойным и дождливым днём к дому, где жил Кадиллак, я решил послать к чёрту бассейн и товарищей по дворовым играм.

Там я его и застал. И вот что я ему сказал, как только его увидел. Сперва обняв его рукою и одарив ласковой улыбкой, я произнёс добрым голосом:

– Дональд, я хочу кое-что тебе показать. Нечто дивное и прелестное. Пойдём со мной.

– Отвяжись, Фэи, мы уже не дети, чтоб играть в такие игры. Иди, возись со своими черепахами.

– Черепах у меня больше нет. Предки придумали новую забаву. Они играют в развод.

– Ух ты как. Сочувствую – я не в курсе.

– Пошли, Дональд, – повторил я тёплым тоном, с тёплой улыбкой, согревая его плечи рукой. – У меня есть, что тебе показать.

– Эй, Фэи, отвяжись. Ты не ребёнок и я не ребёнок. Если нечем заняться, сходи, погоняй шары.

– Пойдём, Дональд, я тебе кое-что покажу.

– Слушай, Фэи, какого чёрта ты всё это помнишь? Оно же было десять тысяч лет назад!

ДА ДОНАЛЬДЯНЕЗАБЫВАЮНИОЧЁМ

– А теперь пойдём со мной. Я покажу тебе…, – вымолвил я с особенной теплотой. – Нечто чудесное.

– Кончай, Фэи, иначе я.

– Что ты «иначе», Дональд? Ничего ты не сделаешь, потому что я теперь выше и сильнее тебя. Не надо упрямиться, я покажу тебедивноетебедивноетебедивное и т. д. и т. п.

– Дьявол, Фэи, это грязный приём. Отвяжись от меня, кому сказано!

– Ни за что и никогда, Дональд, я буду стоять и повторять это до тех пор, пока ты, Дональд не ПОЙДЁШЬ СО МНОЙ СМОТРЕТЬ НЕЧТОДИВНОЕНЕЧТОДИВНОЕ…

И опять, и опять. Покуда он не согласился: «Ладно, ладно, чёрт его знает, что там у тебя. Кстати, что там у тебя, кроме шуток?»

Но я твердил своё: пойдём со мной, и ты увидишь. Он согласился, и мы пошли. Это был долгий путь. Не то слово.

И когда мы наконец проникли в подвал, я указал на груду обрезанных шкурок, обняв свободной рукой его за плечи и радушно улыбаясь, пригласил:

– Полюбуйся, Дональд, на эти ШКУРКИ.

– Чёрт возьми, Фэи, – ответил он, посмотрев на них. – В самом деле они – ШКУРКИ. Невероятно. Какого чёрта все эти ШКУРКИ делают здесь? Не понимаю, не понимаю, не понимаю.

Но я не стал рассказывать ему то, что мне рассказывал мой гуру. Вместо этого мы просто отправились в бильярдную.

Коммунизм

На дворе 1951, год довольно далёкий.

Хожу в седьмой, я ещё только в седьмом, но меня уже пытают. Так точно, пытки начались. И не просто начались, а идут полным ходом. Нас – детей – истязают каждый день.

А истязатели кто? Сами знаете кто. Если вы не знаете кто, значит с вами что-то не в порядке.

Надо сходить к аналитику. Я не шучу, иначе вы не поймёте из написанного мной ни слова.

У вас какое-то ужасное расстройство. Говорю это вам ради вашего блага, не желая обидеть никого, кроме вашего же врага. Если вам это не понятно, значит, он уже успел серьёзно вывихнуть вам мозги.

Значит надо быстренько пойти и дать им ремонт, в противном случае вы так и не узнаете, кто ваш враг. Но вы также не узнаете, кто ваш друг. Вы не узнаете, кто вы есть. Поэтому идите и пусть вас починят.

Попробовать никогда не поздно.

В любом случае, это 1951. Далёкий год. Я учусь в седьмом классе. Погода очень холодная.

Очень холодно.

Я гуляю с кем-то из взрослых, делающих друг другу визиты. Они обо мне совсем не думают.

Я ничто.

Даже в моих собственных глазах я ничто. Меня не признают разумным существом. Да я сам о себе так не думаю. Потому что мне мыслью, словом и поступками внушили, что я дефективный. Что-то вроде робота или игрушки. В лучшем случае – домашнее животное.

Бесплатное приложение к двум взрослым, с которыми я приехал в гости на машине. Тех взрослых, что меня туда привезли, называли моими родителями.

Одним из двух других официально признанных разумных существ была моя учительница в четвёртом классе, известная как миссис Анис. Под такой фамилией – «Анис», они проживали вдвоём под одной крышей – двое этих существ. Я не шучу.

Мои одноклассники, особенно южане, конечно же произносили «Анус».

Гал, гал.

Со мной никто не заговаривал. Никто не замечал невидимой трансформации, протекающей прямо у них на глазах. Узнай они о ней, они бы сотворили со мной один «Бог» знает что.

Ну, а я? Я был занят грёзами о других местах, предметах и красках, ароматах и вкусах, тонах и мотивах, незнакомых людях, чужих планетах и астероидах, об иных субъективных, невидимых областях.

Что-то произошло, и я уже не был чистым духом, странствующим в эмпиреях. Теперь, благодаря тестостерону, я отрастил невидимые земные корни. Я был отравлен странными, чуждыми выделениями только что созревших желёз.

Я обретал плоть.

Но никто не знал об этом процессе, и хорошо, что не знал, так намного безопаснее.

Тайно от них я был скрытым монстром. И, как всякий монстр, я выжидал. Я ещё не представлял угрозу, но как все монстры, я ещё стану опасен. И ещё как! Дайте только срок. Опасен.

Ну да.

Я знал, что я опасен…

О да.

Теперь я знал, что я землянин. А вот кто остальные вокруг меня, неизвестно. Да, честно говоря, и не важно. Теперь я понимал, что мы с ними разной породы. Даже если они утверждают противное.

Как бы не так! Гал, гал, гал.

Другие обитатели этого серого жилища, забитого мебелью фирмы «Натан и Теодор», беседовали на культурные темы, посылая друг другу поганые улыбки. Припрятав гениталии и клыки, они ждали возможности чинно сожрать друг друга и «меня» заодно, в невиданно чудовищном ритуале. Это мог быть скрытый оккультный процесс психического всасывания или что-то в этом роде.

Эти «граждане» следовали тематике непьющих белых. Разговорчики ни о чём, деликатная череда недомолвок: погодка, «как вы там», инфляция, футбол.

Сами знаете.

Алкоголь был чреват недопустимой для протестантов откровенностью. Мог вызвать всплеск взаимного доверия. Только откуда возьмётся такая атмосфера, когда каждый знает, что рано или поздно он будет съеден своим собеседником?

Вот именно, рано или поздно.

Любопытна история сближения этих мародёров и мошенников. Они «подружились» лет пять назад, посещая собрания «гуманоидов» под вывеской АРП – ассоциации родителей и педагогов, как именуют себя эти «гуманоиды». На самом деле, это организация гурманов, в первую очередь озабоченных тем, как вкуснее приготовить и приправить своё любимое блюдо. Это блюдо – дети. Непонятно с какой стати мне разрешили присутствовать на оперативном обсуждении плана войны против малышей.

Разве они не предвидели, что со временем кто-то из нас, в ту пору несмышлёный, припомнит им садизм и коварство этих планов? Можно подумать, им было невдомёк, что в будущем часть «пропавших детей» ответит восстанием?

Многие из этих тварей практически всемогущи: «преподаватели», «консультанты», «координаторы», «директора» – сколько величия в титулах, которые они себе раздают! – тем не менее туповаты, несмотря на смехотворные амбиции «светочей просвещения». Гал, гал, гал.

Но я их раскусил. Час пробил! Стервятники слетелись, лови момент – прошелестели крылья чубатого бога удачи. Kairos was here!

Курлы-мурлы, курлы-мурлы.

За столом они чопорно соблюдали парламентский протокол, не набрасываясь друг на друга сию минуту, прикидывая как сводить нас – детей – с ума мучительно и медленно, обсуждая методы, пригодные для этой авантюры, гарантирующие им абсолютную власть. Возомнив при этом, будто я слишком мал, чтобы раскусить, что они там затевают.

Когда собрание на квартире у Анисов было завершено, мы вышли и сели в «семейное» авто. Я расположился на заднем сиденье – тепло, безопасно, надёжно. С обогревателем пока всё в норме. Я снова крепко полюбил отца и мать, несмотря на странные сны, где я нахожу трупы родителей под лестницей, ведущей на задворки. Они являлись каждую ночь, но я ещё не научился разуметь смысл сновидений.

Мой «папа» вёл машину не спеша, потому что Азалия-стрит в ту пору была освещена скудно. А ночь была безлунной. В небе ни одной звезды. Ни одной.

Машина свернула за угол, и тут я увидел огромный факел, настоящий огненный столп, повисший в небе над авеню Нью-Гемпшир, уходящей в долину далеко внизу. На языке местных эта часть называлась Окраиной.

– Вероятно, пожар, – предположил я.

– Пойдём и посмотрим, – заговорщицки вымолвил Папаша.

Мы проехали ниже, и вышли на перекрёсток авеню Нью-Гемпшир, где светилась эта штука, похожая на громадный телевизор в стиле art deco, покрытый гирляндами красных неоновых лампочек. А по центру этого нагромождения шестиметровыми буквами горела вывеска «АЛЛЕН».

Я быстро оказался очарован не только ей, но и кинотеатром, где кишели подростки с девчонками в полосатых жакетах с малиново-жёлтыми флажками своей школы.

На стоянке все эти ребята жали друг другу руки, улыбались, болтали, всячески выказывая взаимную симпатию, заботу и уважение.

И это в самом деле выглядело красиво. Эти дети были совсем не похожи на учащихся моей школы в графстве Монтгомери.

Ну совсем.

В поведении этих ребят не было взаимной ненависти. Они, напротив, вели себя очень вежливо. Все улыбались, все были счастливы.

Это было графство Принца Георга, расположенное в Раю. А графство Монтгомери, где жил я, находилось в Аду.

Во всей Америке не было графства богаче. Оно гордилось высочайшим уровнем жизни. Высочайшим качеством образования. Здравоохранение также было на высоте. А статистика венерических заболеваний как нигде ниже.

Правда, дети там рождались реже, чем где-либо ещё. Зато по числу душевнобольных на душу населения оно опережало остальные штаты, и с самоубийцами дело обстояло точно так же.

Да.

– Но когда-нибудь, – сказал я себе. – В конечном итоге…

Я знал, что делают здесь все эти дети. Теперь я знал. Дело в том, что христианские попы допустили ошибку, сделав мне пубертатную прививку в шестом классе. А о периоде скрытого созревания не могло быть и речи после того, что сотворил надо мною собственный отец, когда мне не было четырёх лет.

Я понимал, что происходит, чувак.

– Это же новый кинотеатр, – восхищался отец. – Вы только посмотрите на эту детвору! Ну и ну.

Он тоже понимал, в чём дело, чувак.

– Кино? – переспросил я, играя в неведение и тупость, чтобы никто не догадался, что я реальный монстр, чья сила и размеры растут с каждым днём.

Втайне я давно решил, что очень скоро пойду туда, даже если без подружки, то обязательно найду кого-нибудь внутри.

Когда-нибудь и даже очень скоро.

Мы свернули на Восточную авеню, и снова стало темно, однако я по-прежнему находился в безопасности, свернувшись на заднем сиденье. Тем не менее ко мне подступили страх и тошнота.

Возникло устойчивое ощущение, будто меня принуждают съесть помои. Эта фантазия сидела в моей голове постоянно.

А была ли это фантазия?

Дело в том, что к седьмому классу я начал тихо сходить с ума из-за близости смазливых девчонок. В тесных и откровенных нарядах они постоянно вертелись рядом, без каких-либо шансов на разрядку.

Онанировать? Вы называете это облегчением – вы дьявольски ненормальная личность.

Будучи отрезан от возможности облегчения, я начал проявлять инфантильный интерес к разным гадостям. К оттенкам запаха пота. Как своего, так и чужого. Другие запахи также часто наводили на размышления, также содействуя моему помешательству, вперемежку с видениями. Мне хотелось лишить жизни и родителей и себя.

Вот что означали те странные сны. Мне хотелось нас ликвидировать, потому что с нами что-то не так. И все вокруг об этом тоже знают.

Причина могла скрываться в саду инцестов. Убеждён, что она где-то там. И другие тоже в курсе.

Не знает только мама.

И знаете, чем я тогда занялся? Чтением журналов «Рыба», «Дичь» и «Мех». Там рассказывают, как убивать животных. То есть диких лесных зверей.

Вытеснение, как вы понимаете.

И доктрина мироустройства. Система внутри системы. Столько систем, что их простому смертному не счесть.

Они принуждали нас к безбрачию в том возрасте, когда уровень тестостерона высок, как никогда. Таков был путь казённого Дао. И как же я ненавидел Дао графства Монтгомери!

Никакой разгрузки тестостерона. Никакой помощи от окружающих. Меня даже не предупредили о блокировке. В этом противостоянии все учреждения заодно. В особенности церкви, синагоги, храмы, пагоды и пирамиды с их заразными корытами и купелями, куда окунаются все подряд.

Школьная среда перестраивалась. Скрываемое ранее заявляло о себе во весь голос – наркомания, бандитизм, поножовщина, убийства, изнасилования и т. д. Нынешние школьники ведут себя нормально. Взрослые лидеры мировой системы образования осознали прискорбные ошибки, допущенные ими в прошлом. Когда-то им казалось, что в реальном мире возможна «адаптация». Когда-то им мерещилась какая-то «сублимация».

Гал-гал-гал.

Слово-то какое – «сублимация».

Только все эти теории были и есть попытка выдать желаемое за действительное. Они приписывали нереальное реальным людям с реально высоким уровнем тестостерона. И все теории оказались ошибочными. Это подтвердит любой специалист.

Но они этого знать не хотели, истина не нужна им даже сейчас. Эта система не рассчитана на человека. Её предназначение – разрушение личности, именно это они делали со мной.

Зато теперь дети часто убивают учителей и предков, реальный прогресс налицо.

Параллельно росту тестостерона, в школе начались кое-какие странности. В университете меня учили, что это называется подготовкой к жизни в обществе..

Гал-гал-гал.

На самом деле имело место вот что: все мои школьные товарищи со мною раззнакомились. Я больше никому не импонировал. Все вдруг стали наряжаться в необычные стильные шмотки, зачёсывать волосы назад, и мыться в ванне два раза в день. Натуральное безумие. Все разбивались на пары и компании, организуя новые группировки белых христиан-протестантов.

А я оказался в числе аутсайдеров вместе с кучкой нежелательных чудаков и отверженных, в основном евреев, и тех, кто перевёлся к нам из других мест обучения. Наше присутствие не радовало никого.

Кроме того, взрослые норовили внушить нам кое-что намного вреднее того, что я уже описывал выше.

Намного вреднее.

Они внушали нам необходимость конкуренции в борьбе за престижное положение, чтобы достигнув его, вычеркнуть всех неудачников из круга общения, соблюдая негласный порядок иерархии.

К тому же нас убеждали, что всё это безупречно с точки зрения этики. Дескать, так ведут себя добрые христиане. Практика имеется. И скоро мы сможем лакомиться мясом наших собратьев в неограниченном количестве. Как мужским, так и женским.

Но в порядке достижения этого уровня мы должны отказаться от секса на долгие года. Чтобы в итоге победоносно позировать на фоне горы трупов бывших соучеников, строивших друг против друга напрасные козни.

Вот о чём мечтали наши добрые родители. Вот чему учила добрая школа. Вот чего добивался добрый педагог. Добрый консультант. Добрый директор и добрый поп. Добрые ребе в этом процессе не отставали от добрых йогов и добрых ниндзя.

Кусай, хватай, греби, губи, превзойди, победи, убивая своих друзей. Всех до одного. Не забывая по ходу дела избавляться от соперников старшего возраста. Убивай их как можно быстрее. Всех до одного. Действуй беспощадно, невзирая на их жалкий вид. Чем чёрт не шутит – вдруг они ещё окрепнут и полезут на тебя. Истребляй. Добивай. Всех. Шнель. Марш. Бей. Круши. Насилуй. Ненависть. Бойня. Любовь.

Ах да, любовь.

Дело в том, что они учили нас убивать друг друга, призывая к взаимной любви.

Но со мной бы этот номер не прошёл. Просто не прошёл. Я старался. Я честно пытался. Но оно не сработало. Тогда появилось чувство вины. Я возненавидел себя. Серьёзно. Я ненавидел себя за неспособность сразу делать два дела. Вы не представляете, сколь упорно я пробовал следовать этим сводящим с ума методичкам и байкам.

Мне хочется плакать, вспоминая об этом даже сейчас.

Иногда я действительно плачу.

Всё это было весьма невесело, совсем невесело.

Как бы то ни было, а на гормональной почве я вскоре бросил оба этих дела, потому что тестостерон шибанул меня по мозгам, и я как будто пробудился.

А пробудившись, я отчётливо увидел несовместимость этих двух дел. И сколь бы ни был я свиреп в других вопросах, мне совсем не хотелось убивать моих одноклассников. Кроме одной разновидности – тех, кто пособничает взрослым.

А взрослых я определил скопом. Потому что все они, кого я знал, внушали нам под видом единства всё ту же омерзительную дихотомию.

Тогда же я присовокупил к взрослым часть малышни, играющей по законам кровавой бани. Они также были определены мною в стан врага.

Должен признаться, что меня совсем не беспокоили отстающие. Те, от кого нас изолировали с начальных классов при помощи тестов на уровень интеллекта.

Йес, сэр, всё мы это замечали. Мы – умные ребята. Мы это заметили.

Но и отстающие-таки заметили это. Тупость тоже не беспредельна.

Я никогда не трогал таких ребят, пособников среди них вроде бы не было, я помогал им, где только мог. Я был с ними солидарен. С ними и с бедняками.

Мне не нравились богатые, избалованные, ненасытные дети-стукачи. Вот с кем я не желал иметь ничего общего.

Честное слово, я делал всё, что мог.

А монстр, неведомо ото всех, тем временем продолжал развиваться.

Так я отсиживал день за днём, весь покрытый перхотью и прыщами…

Осознав, что разъяснить всю эту дурость и муку может только одно.

А именно – твёрдая уверенность в том, что большие любят калечить маленьких сильнее, чем друг друга.

Детей истязать интереснее.

Детские пытки были истинной целью трудов и накоплений. Чем больше твой капитал, тем больше страданий ты можешь причинить детям. Общество реализует желания взрослых садистов, гарантируя им неприкосновенность репутации и власти, подводя законные основания для побоев, растления и бесконечных «игр», с целью лишить меня рассудка.

И не только меня, а всех, кто ещё мал.

За то, что они делают с нами – малышами, все взрослые заслужили медленную и мучительную смерть. И ничего более. Для большинства моих одноклассников взрослый садизм казался нормой по принципу «так было – так будет и впредь, потому что так и должно быть».

Полное отрицание реальности.

Жизнь семиклассника тянулась бесконечно.

Наш двадцатилетний педагог ходил в бежевом платье, не красился, не модничал, серая мышь – интеллект на сто баллов. Если бы к нам изредка присылали хороших учителей, мы бы меньше изводили себя мыслями о девчонках, внимательно слушая, что они нам говорят.

Так ведь нет.

Постепенно я кое-что узнал о социальном неравенстве от евреев и залётных гоев.

Больше всего мне открыл высокий парень по прозвищу Ди Ди, который прибыл к нам из Миннесоты. Поскольку он перевёлся не из наших мест, его считали отщепенцем, как, впрочем, и меня.

И до девчонок он был охочим не меньше, чем я. Мы быстро подружились и сговорились обзавестись подружками, даже если мы никому не интересны.

Ибо в девочке спасение мужчины. Что было верно когда-то, верно всегда.

Или его погибель.

Знаете, о чём я?

Скорей всего, нет.

Оказаться в стане отщепенцев крайне неприятно, потому что все мы были крайне неприятны друг другу. Позорной была наша приверженность морально-эстетическим стандартам, ценностям и целям ненавистной нам и отвергнувшей нас «элиты».

Потому что мы их всё-таки любили и смотрели на них снизу вверх. Но они не желали принимать нас обратно.

То есть, как видите, это был ещё один путь, ведущий в ловушку взрослых. Они хотели свести нас с ума и запереть в концлагерях. А там руки взрослых развязаны для любого «холокоста» – жуткие опыты, массовые захоронения, печи, проволока под током и вывеска «Труд освобождает» – всё как в Освенциме.

Именно так, лагерь смерти – седьмое небо для грамотного взрослого садиста, если он действительно стремится к высшей власти, то есть, к истязанию детей. Студенчество, налоги, партии, церкви, правительства, школы, бойскауты, всё это – прелюдия к строительству крематориев. Оно начнётся, как только школы обнесут колючей проволокой, сразу вырастут дымоходы-гиганты. Тогда педагогам выдадут кнуты и пушки, и всё остальное.

Прейдя в восьмой, я ближе к Хэллоуину научился следить за внешностью и одеждой так, что бы выглядеть мужественно, симпатично и с оттенком садизма. А дерматолог избавил меня от перхоти и от прыщей.

Дела понемногу налаживались. Ребята сколотили две шайки – одну в торговом центре Лэнгли, другую возле такой же точки в Зелёных Лугах. В десятилетке на улице Восточной появилась банда каких-то «лордов». В «Герцогах Лэнгли» и «Молодчиках Зелёных Лугов» на пике их всесилия состояло примерно по четыреста человек.

В школе Маунт Рейнер, в том самом городке, где у Вильяма Питера Блэтти[9]9
  Уильям Питер Блэтти (1928–2017,) – американский писатель, сценарист и кинорежиссёр. Автор романа «Изгоняющий дьявола» («Экзорцист»).


[Закрыть] происходит изгнание бесов, мальчик затащил учителя на крышу и столкнул вниз. Тот упал и убился.

В воздухе пахло революцией.

Я слушал местную станцию. Они постоянно крутили Шостаковича и Прокофьева – русских композиторов-коммунистов. В их музыке было столько ярости, что революция казалась мне неизбежной.

И она свершилась!

У длинного Ди Ди была подружка откуда-то из Джордж Каунти. Блеклая блондинка в матовых очках под цвет обуви. Предпочитала вещи цвета беж. Придурковатая и бестолковая, под стать своим туалетам.

Не представляю, чем она понравилась Ди Ди, но она ему нравилась.

Однажды, когда в школах Джордж Каунти был выходной, а у нас нет, подруга ДиДи навестила нас, прихватив, по инициативе Ди Ди, свою подругу Дороти. День был пасмурный, холодный и серый – самый канун Хэллоуина, гулять по такой погоде мог только ненормальный.

Тем не менее обе девушки протопали около трёх миль через ветер и мрак ради встречи с Ди Ди и со мной. Они надели сто одёжек – носки, ботинки, свитера, и всё равно им было холодно. Тогда они поступили так: они обмотались чем попало. Девицы среднего класса давно наскучили и опротивели нам с Ди Ди. Только и разговоров, что про деньги, про власть, положение, льготы, престиж, и снова о деньгах.

Я едва мог разглядеть Дороти в ворохе тряпья. Я обратился к ней, держа её руку в митенке:

– Поди сюда, не бойся, я тебя не обижу. Я знаю, как тебя согреть, чтоб нам вместе стало тепло. Я не вижу тебя и не слышу из-за ветра и опущенных ушей и всего, что намотано, но по-моему, ты ужасно милая малышка.

– Не «малышка», – прозвучало в ответ сквозь ворох тряпья.

– Нет – так нет. Я пошутил. Я просто хотел сказать, что ты мне нравишься.

Заметив дерево, я прислонился к стволу спиной: здесь нам тоже будет тепло. Я снял свою кожаную куртку и накинул ей на плечи. Опершись на дружественное древо, я обнял её, запустив руки под куртку.

Мы согрелись довольно скоро. Она отвела тряпьё ото рта и прижалась лицом к моей шее.

– Наконец-то согрелась, – сказала она. – А то замерзала весь день.

– Ненавижу такую погоду, – признался я. – Здорово, что ты прошла столько на таком ветру. Ценю твой поступок.

Она была слишком застенчива, и вместо ответа только прижалась ко мне сильней.

Этого было достаточно. И хотя я её почти не видел, я мог заметить, что фигура у неё красивая, а лицо симпатичное.

Мы назначили свидание.

В конце концов, она со своей бежевой подругой удалилась в холод и мрак, в надежде не замёрзнуть до смерти по дороге домой.

Мне было жаль видеть, как они уходят. Я уже успел её полюбить. И когда я наконец увидел её снова, я был приятно изумлён её изяществом и красотой. Она носила очки в тёмной оправе и была весьма развита для семиклассницы.

И она явно была католичка.

У ней был приятный тихий голос и чудесные чёрные волосы. Мне нравилось, как от неё пахло. Плюс ко всему в ней была некая элегантность, которую я едва ли сумею как следует вам объяснить. Частично в её осанке и во взгляде на вещи, частично в её сдержанности и в её теле.

И это не было позёрством. Элегантность была врождённая. Она не смогла бы её скрыть, даже если бы пожелала.

Она проживала в бунгало на авеню Принца Георга.

Однажды, навещая её там, я познакомился с её отцом. Он сидел на крыльце и читал Библию. Голос у него был необычный, старообразный и глубинный. Он говорил как Уолтер Пиджен в фильме «Запретная планета». Он спросил, как меня зовут, затем повторил моё имя несколько раз, как будто это имело большое значение. Как будто он слышал его впервые. Он явно пытался меня загипнотизировать, повторяя моё имя. Он ласкал его, как ласкают кошек. Он хотел подчинить меня своей власти при помощи чар.

С этим папой определённо было что-то не так. Он был неравнодушен к Дороти, но все наши папы неравнодушны к нам на первых порах.

Мой точно.

О папе я в ту пору особо не думал, будучи увлечён дочерью, и Дороти отвечала мне взаимностью. Она была просто восхитительна – тёплая, милая, чувственная. Но глядя в прошлое из нынешних дней, я могу вас заверить, что её папа был несомненным педофилом, овладевшим ею задолго до меня.

Что весьма печально. Но тогда мне было всё равно.

В общем, подходим мы с Ди Ди, как условились, к её дому, забираем наших девочек и гуляем по авеню Итана Аллена. Затем, свернув за угол, поднимаемся к одноименному торговому центру. Это наше первое свидание, и мы чувствуем себя как в раю, осязая дивную близость свободы.

Её наверняка совсем немного, но достаточно, чтобы нас порадовать.

Купив билеты, мы проходим в кинозал. Там, в темноте, мы творим что хотим. И это тоже чудесно. Так мы стали коммунистами. Все вчетвером. А когда кино закончилось, мы продолжили наши опыты в парке Весны.

Это был рай. Триумф. Коммунистическая ячейка на четверых. Нас не могли разлучить все взрослые мира.

И одолев взрослых, мы устроили Большой Террор. Пресса называла наши действия «актами бессмысленного произвола». Произвола в них хватало, но бессмысленными они не были.

Мы собирали динамитные шашки на шпалах железной дороги и делали взрывпакеты. А по ночам обстреливали ими транспорт на авеню Нью-Гемпшир с крыши кинотеатра. Из рогаток. Никто нас так и не поймал. Вот как мы действовали: поскольку у взрывпакета имеется фитиль, сгорающий с равномерной скоростью, мы ничем не рисковали. Делалось это так: я натягивал рогатку с зарядом, Дороти поджигала запал, и мы ждали, когда до взрыва останется несколько секунд. А потом снаряд летел в намеченную цель и разрывался.