Текст книги "Серебряная ложка"

VI. МАЙКЛ ЕДЕТ В БЕТНЕЛ-ГРИН

Чувство уныния, с которым Майкл вернулся от «первоисточника», несколько рассеялось благодаря письмам, которые он получал от самых, разнообразных лиц; писали ему большей частью люди молодые – писали сочувственно и очень серьезно. Он стал подумывать, не слишком ли в конечном счете беспечны политики-практики, напоминающие конферансье в мюзик-холле, которые изо всех сил стараются заставить публику забыть, что у нее есть вкус. И зародилось подозрение: являются ли палата и даже пресса подлинными выразителями общественного мнения? Между прочим, получил он такое письмо:

«Солнечный, приют»

Бетнел-Грин

Дорогой мистер Монт,

Я была так рада, когда прочла Вашу речь в «Таймсе». Я сейчас же купила книгу сэра Джемса Фоггарта. Мне кажется, его план великолепен. Вы не знаете, как тяжело нам, пытающимся сделать что-то для детей, – как тяжело нам сознавать, что жизнь, которую приходится вести детям по окончании школы, сводит на нет всю нашу работу. Ведь мы лучше, чем кто бы то ни было, знаем, в каких условиях живут лондонские дети.

Многие матери, которым и самим живется несладко, все готовы сделать для своих малышей; но мы часто замечали, что, когда ребенку исполнится десять – двенадцать лет, эта любовь принимает иные формы. Мне кажется, тогда-то родители и начинают понимать, что ребенка можно использовать как работника. Там, где пахнет деньгами, нет места для бескорыстной любви. Пожалуй, это – естественно, но тем не менее очень печально, ибо заработок детей ничтожен и жизнь ребенка приносится в жертву ради нескольких шиллингов. Всей душой надеюсь, что Ваше выступление принесет плоды; но все делается так медленно, не правда ли? Хорошо бы Вам приехать сюда, посмотреть наш приют. Дети прелестны, и мы стараемся дать им побольше солнца.

Искренне Вам преданная Нора Кэрфью".

Сестра Бэрти Кэрфью! Но, конечно, процесса не будет, все обойдется! Благодарный за сочувствие, хватаясь за каждую возможность получше разобраться в фоггартизме, Майкл решил ехать. Быть может. Нора Кэрфью примет в свой приют детей Боддика! Он предложил Флер ехать вместе, но она побоялась занести в дом заразу, опасную для одиннадцатого баронета, и Майкл отправился один.

Приют находился в местности, называемой Бетнел-Грин; три маленьких домика были соединены в один; три дворика, обнесенные общей стеной, превращены в площадку для игр; над входной дверью золотыми буквами было начертано: «Солнечный приют». На окнах висели веселые ситцевые занавески, стены были окрашены в кремовый цвет. В передней Майкла встретила Нора Кэрфью, высокая, стройная, темноволосая; у нее было бледное лицо и карие глаза, ясные и чистые.

«Да, – подумал Майкл, пожимая ей руку, – вот здесь все в полном порядке. В этой душе нет темных закоулков!» " – Как хорошо, что вы приехали, мистер Монт! Я вам покажу весь дом. Вот комната для игр.

Майкл вошел в залу – видимо, несколько маленьких комнат были соединены в одну. Шесть ребятишек в синих полотняных платьях сидели на полу и играли в какие-то игры. Когда Нора Кэрфью подошла к ним, они уцепились за ее платье. Все они, за исключением одной девочки, показались Майклу некрасивыми.

– Вот эти живут у нас постоянно. Остальные приходят после школы. Сейчас у нас только пятьдесят человек, но все-таки очень тесно. Нужно раздобыть денег, чтобы арендовать еще два дома.

– Какой у вас персонал?

– Нас шесть человек; две занимаются стряпней, одна бухгалтерией, а остальные стирают, штопают, играют с детьми и исполняют всю работу по дому. Две из нас живут здесь.

– Где же ваши арфы и венцы?

Нора Кэрфью улыбнулась.

– Заложены, – сказала она.

– Как вы разрешаете вопрос религии? – спросил Майкл, озабоченный воспитанием одиннадцатого баронета.

– В сущности – никак. Здесь нет детей старше двенадцати лет, а религиозными вопросами дети начинают интересоваться лет с четырнадцати, не раньше. Мы просто стараемся приучать детей быть веселыми и добрыми. На днях сюда приезжал мой брат. Он всегда надо мной подсмеивается, но все-таки хочет поставить в нашу пользу спектакль.

– Какая пойдет пьеса?

– Кажется, «Прямодушный»; брат говорит, что он уже давно предназначил эту пьесу для какого-нибудь благотворительного спектакля.

Майкл посмотрел на нее с удивлением.

– А вы знаете, что это за пьеса?

– Нет. Кажется, одного из драматургов Реставрации?

– Уичерли .

– Ах да! – Глаза ее остались такими же ясными.

«Бедняжка! – подумал Майкл. – Не мое дело объяснять ей, что послужит источником ее доходов, по этот Бэрти, видимо, непрочь подшутить».

– Я должен привезти сюда жену, – сказал он, – ей понравится цвет стен и эти занавески. И еще скажите, не могли бы вы потесниться и принять двух маленьких девочек, если мы будем за них платить? Их отец безработный – я хочу дать ему работу за городом; матери нет.

Нора Кэрфью сдвинула брови, и лицо ее выразило напряженное желание одной доброй волей преодолеть все препятствия.

– Нужно попытаться, – сказала она. – Как-нибудь устрою. Как их зовут?

– Фамилия Боддик, имен я не знаю. Одной – четыре года, другой – пять.

– Дайте мне адрес, я сама к ним заеду. Если они не больны какой-нибудь заразной болезнью, мы их возьмем.

– Вы – ангел! – сказал Майкл.

Нора Кэрфью покраснела.

– Вздор! – сказала она, открывая дверь в соседнюю комнату. – Вот наша столовая.

Комната была небольшая. За пишущей машинкой сидела девушка, она подняла голову, когда вошел Майкл. Другая девушка сбивала яйца в чашке и в то же время читала томик стихов. Третья, видимо, занималась гимнастикой – она так и застыла с поднятыми руками.

– Это мистер Монт, – сказала Нора Кэрфью, – мистер Монт, который произнес в палате ту самую прекрасную речь. Мисс Бэте, мисс Лафонтэн, мисс Бистон.

Девушки поклонились, и та, что сбивала яйца, сказала:

– Замечательная речь.

Майкл тоже поклонился.

– Боюсь, что все это впустую.

– Ну что вы, мистер Монт, она возымеет действие.

Вы сказали то, о чем многие думают.

– Но знаете, – сказал Майкл, – они так глубоко прячут свои мысли!

– Садитесь же.

Майкл опустился на синий диван.

– Я родилась в Южной Африке, – сказала та, которая сбивала яйца, – и знаю, что значит ждать.

– Мой отец был в палате, – сказала девушка, занимавшаяся гимнастикой. – Ваша речь

произвела на него глубокое впечатление. Во всяком случае, мы вам благодарны.

Майкл переводил взгляд с одной на другую.

– Если б вы ни во что не верили, вы не стали бы здесь работать, правда? Уж вы-то наверное не считаете, что Англия дошла до точки?

– О боже! Конечно, нет! – сказала девушка, сидевшая за машинкой. Нужно пожить среди бедняков, чтобы это понять.

– В сущности, я имел в виду другое, – сказал Майкл. – Я размышлял, не нависла ли над нами серьезная опасность.

– Вы говорите о ядовитых газах?

– Пожалуй, но это не все; тут и гибельное влияние городов и банкротство цивилизации.

– Не знаю, – отозвалась хорошенькая брюнетка, сбивавшая яйца. – Я тоже так думала во время войны. Но ведь Европа – это не весь мир. В сущности, она большого значения не имеет. Здесь и солнце-то почти не светит.

Майкл кивнул.

– В конце концов если здесь, в Европе, мы сотрем друг друга с лица земли, то появится только новая пустыня величиной с Сахару, погибнут люди, слишком бедствовавшие, чтобы приспособиться к жизни, а для остального человечества наша судьба послужит уроком, не правда ли? Хорошо, что континенты далеко отстоят один от другого!

– Весело! – воскликнула Нора Кэрфью.

Майкл усмехнулся.

– Я невольно заражаюсь атмосферой этого дома. Знаете, я вами восхищаюсь: вы от всего отказались, чтобы прийти сюда работать.

– Пустяки, – сказала девушка за машинкой. – От чего было отказываться – от фокстротов? Во время войны мы привыкли работать.

– Уж коли на то пошло, – вмешалась девушка, сбивавшая яйца, – мы вами восхищаемся гораздо больше: вы не отказываетесь от работы в парламенте.

Снова Майкл усмехнулся.

– Мисс Лафонтэн, вас зовут на кухню!

Девушка, сбивавшая яйца, направилась к двери.

– Вы умеете сбивать яйца? Я сию минуту вернусь.

И, вручив Майклу чашку и вилку, она скрылась.

– Какой позор! – воскликнула Нора Кэрфью. – Дайте мне!

– Нет, – сказал Майкл, – я умею сбивать яйца, А как вы смотрите на то, что в четырнадцать лет детей придется отрывать от дома?

– Конечно, многие будут резко возражать, – сказала девушка, сидевшая за машинкой, – скажут, что бесчеловечно, жестоко. Но еще бесчеловечнее держать детей здесь.

– Хуже всего, – сказала Нора Кэрфью. – это вопрос о заработках детей и еще идея о вмешательстве одного класса в дела другого. Да и имперская политика сейчас не в моде.

– Еще бы она была в моде, – проворчала гимнастка.

– О, – сказала машинистка, – но ведь это не та имперская политика, не правда ли, мистер Монт? Это скорее стремление уравнять права доминионов и метрополии.

Майкл кивнул.

– Содружество наций.

– Это не помешает маскировать подлинную цель: сохранить заработок детей, – сказала гимнастка.

И три девушки стали подробно обсуждать вопрос, насколько заработки детей увеличивают бюджет рабочего. Майкл сбивал яйца и слушал. Он знал, сколь важен этот вопрос. Согласились на том, что дети часто зарабатывают больше, чем себе на пропитание, но что «в конечном счете это недальновидно», потому что приводит к перенаселению И безработице, и «просто стыдно» портить детям жизнь ради родителей.

Разговор прервался, когда вошла девушка, сбивавшая яйца.

– Дети собираются, Нора.

Гимнастка исчезла. Нора Кэрфью сказала:

– Ну, мистер Монт, хотите взглянуть на них?

Майкл последовал за ней. Он думал: «Жаль, что Флер со мной не поехала!» Казалось, эти девушки действительно во что-то верили.

Стоя в передней, Майкл смотрел, как дом наполняется детьми. Они казались странной смесью малокровия и жизнеспособности, живости и послушания. Многие выглядели старше своих лет, но были непосредственны, как щенята, и, видимо, никогда не задумывались о будущем. Казалось, каждое их движение, каждый жест мог быть последним. Почти все принесли с собой что-нибудь поесть. Они болтали и не смеялись. Их произношение оставляло желать много лучшего. Шесть-семь ребят показались Майклу хорошенькими, и почти у всех вид был добродушный. Движения их были порывисты. Они тормошили Нору Кэрфью и гимнастку, повиновались беспрекословно, ели без всякого аппетита и приставали к кошке. Майкл был очарован.

Вместе с ними пришли четыре или пять женщин – матери, которым нужно было о чем-нибудь спросить или посоветоваться. Они тоже были в прекрасных отношениях с воспитательницами. В этом доме не было речи о классовых различиях; значение имела только человеческая личность. Майкл заметил, что дети отвечают на его улыбку, а женщины остаются серьезными, хотя Нoрe Кэрфью и девушке, занимавшейся гимнастикой, они улыбались. Интересно, поделились бы они с ним своими мыслями, если б знали о его речи?

Нора Кэрфью проводила его до двери.

– Не правда ли, они милые?

– Боюсь, как бы мне не отречься от фоггартизма, если я слишком долго буду на них смотреть.

– Что вы! Почему?

– Видите ли, фоггартизм хочет сделать из них собственников.

– Вы думаете, что это их испортит?

Майкл усмехнулся.

– С серебряной ложкой связана опасность. Вот мой вступительный взнос.

Он вручил ей все свои деньги.

– О мистер Монт, право же...

– Ну так верните мне шесть пенсов, иначе мне придется идти домой пешком.

– Какой вы добрый! Навещайте нас и, пожалуйста, не отрекайтесь от фоггартизма.

По дороге на станцию он думал об ее глазах, а вернувшись домой, сказал Флар:

– Ты непременно должна туда съездить и посмотреть. Чистота там изумительная, и дух бодрый. Я набрался сил. Молодец эта Нора Кэрфью.

Флер посмотрела на него из-под опущенных ресниц.

– Да? – сказала она. – Хорошо, съезжу.

VII. КОНТРАСТЫ

На десяти акрах земли за рощей в Липпингхолле сквозь известь и гравий пробивалась чахлая трава; вокруг высился забор – символ собственности. Когда-то здесь пробовали держать коз, но затея не удалась, потому что в стране, не снисходившей до занятия сельским хозяйством, никто не желал пить козье молоко; с тех пор участок пустовал. Но в декабре этот уголок – бедный родственник владений сэра Лоренса Монта – подвергся энергичной эксплуатации. У самой рощи поставили дом, и целый акр земли превратили в море грязи. Сама роща поредела и приуныла от опустошительного рвения Генри Боддика и еще одного человека, в изобилии рубивших на доски лес, из которого подрядчик упорно отказывался строить сарай и курятник. Об инкубаторе пока нужно было только смутно мечтать. Вообще дело подвигалось не слишком быстро, но была надежда, что скоро после нового года куры смогут приступить к исполнению своих обязанностей. Майкл решил, что колонистам пора переселяться. Он наскреб мебели в доме отца, завез сухих продуктов, мыла и несколько керосиновых ламп, поселил Боддика в левой комнате, среднюю отвел Бергфелдам, а правую – Суэну. Он сам встретил их, когда автомобиль сэра Лоренса доставил их со станции. День был серый, холодный; с деревьев капало, из-под колес машины летели брызги. Стоя в дверях. Майкл смотрел, как они выгружаются, и думал, что никогда еще он не видал столь неприспособленных к жизни созданий. Первым вышел из машины Бергфелд, облаченный в свой единственный костюм; у него был вид безработного актера, что вполне соответствовало истине. Затем появилась миссис Бергфелд, у нее не было пальто, и она, казалось, совсем закоченела, что тоже соответствовало истине. Суэн вышел последним. Не то чтобы его изможденное лицо улыбалось, но он поглядывал по сторонам, словно говоря: «Ну и ну!»

Боддик, очевидно, наделенный даром предвидения, ушел в рощу. «Он единственное мое утешение», – подумал Майкл. Проводив приезжих в кухню, служившую в то же время столовой, Майкл достал бутылку рома, печенье и термос с горячим кофе.

– Мне ужасно досадно, что здесь такой беспорядок. Но, кажется, дом сухой, и одеял много. Неприятный запах от этих керосиновых ламп. Вы скоро ко всему привыкнете, мистер Суэн: ведь вы побывали на войне. Миссис Бергфелд, вы как будто озябли: налейте-ка рому в кофе; мы так делали перед атакой.

Все налили себе рому, что возымело свое действие. У миссис Бергфелд порозовели щеки и потемнели глаза. Суэн заметил, что домик «хоть куда», а Бергфелд приготовился произнести речь. Майкл его прервал:

– Боддик вам все объяснит и покажет. Я должен ехать: боюсь опоздать на поезд.

Дорогой он размышлял о том, что покинул свой отряд перед самой атакой. Сегодня он должен быть на званом обеде; яркий свет, драгоценности и картины, вино и болтовня; на деньги, каких стоит такой обед, его безработные могли бы просуществовать несколько месяцев; но о них и им подобных никто не думает. Если он обратит на это внимание Флер, она скажет:

– Мой милый мальчик, ведь это точно из романа Гэрдона Минхо, ты делаешься сентиментальным!

И он почувствует себя дураком. Или, быть может, посмотрит на ее изящную головку и подумает: «Легкий способ разрешать проблемы, моя дорогая, но те, кто так подходит к делу, страдают недомыслием». А потом глаза его скользнут вниз по ее белой шее, и кровь у него закипит, и рассудок восстанет против такого богохульства, ибо за ним – конец счастью. Дело в том, что наряду с фоггартизмом и курами Майклу подчас приходили в голову серьезные мысли в такие минуты, когда у Флер никаких мыслей не было; и, умудренный любовью, он знал, что ее не переделаешь и надо привыкать. Обращение таких, как она, возможно только в дешевых романах. Приятно, когда эгоистка-героиня, забыв о "всех земных благах, начинает заботиться о тех, у кого их нет; но в жизни так не бывает. Хорошо еще, что Флер так изящно маскирует свой эгоизм; и с Китом... впрочем. Кит – это она сама!

Вот почему Майкл не заговорил с Флер о своих безработных, когда ехал с ней обедать на Итон-сквер. Вместо этого он прослушал лекцию об одной высокой особе, в жилах которой текла королевская кровь, – эта особа должна была присутствовать на обеде. Он подивился осведомленности Флер."

– Она интересуется социальными вопросами. И не забудь, Майкл, нельзя садиться, пока она не пригласит тебя сесть; и не вставай, пока она не встанет.

Майкл усмехнулся.

– Должно быть, там будут всякие важные птицы. Не понимаю, зачем они нас пригласили.

Но Флер промолчала – она обдумывала свой реверанс.

Особа королевской крови держала себя любезно, обед был великолепен, ели с золотых тарелок, блюда подавались с невероятной быстротой, что Флер приняла к сведению. Из двадцати четырех обедавших она была знакома с пятью, а остальных знала смутно, больше по иллюстрированным журналам. Там она видела их всех – они разглядывали на ипподромах скаковых лошадей, появлялись на фотоснимках со своими детьми или собаками, произносили речи о колониях или целились в летящую куропатку. Она тотчас же догадалась, почему на обед пригласили ее и Майкла. Его речь! Словно новый экземпляр в зоологическом саду, он возбуждал любопытство. Она видела, как гости посматривали в его сторону; он сидел против нее между двумя толстыми леди в жемчугах. Возбужденная и очень хорошенькая. Флер флиртовала с адмиралом, сидевшим по правую ее руку, и энергично защищала Майкла от нападок товарища министра, сидевшего слева. Адмирал был сражен, товарищ министра, по молодости лет, устоял.

– Недостаток знания – опасная вещь, миссис Монт, – сказал он, когда настала его очередь.

– Где-то я об этом читала, – сказала Флер. – Уж не в библии ли?

Товарищ министра вздернул подбородок.

– Быть может, мы, работники министерства, знаем слишком много, но, несомненно, ваш супруг знает недостаточно. Фоггартизм – забавная теория, но и только!

– Посмотрим, – сказала Флер. – А вы что скажете, адмирал?

– Фоггартизм? Что это такое? Какой-нибудь новый «луч смерти»? Знаете ли, миссис Монт, я вчера видел одного человека, так он – честное слово открыл луч такой силы, что проходит через трех быков и девятидюймовую кирпичную стену и поражает осла, стоящего за стеной.

Флер искоса взглянула на своего соседа слева и, наклонившись к адмиралу, прошептала:

– Хорошо бы, если б вы поразили осла, сидящего по левую мою руку; он в этом нуждается, а я тоньше девятидюймовой стены.

Но адмирал не успел направить свой «луч смерти» – особа королевской крови встала из-за стола.

В гостиной, куда перешла Флер, она некоторое время мало говорила и многое подмечала, потом к ней подошла хозяйка дома.

– Моя дорогая, ее высочество...

Флер, собираясь с мыслями, последовала за хозяйкой.

Сердечным жестом белой руки ей указали место на диване. Флер села. Сердечный голос сказал:

– Какую интересную речь произнес ваш муж! Она показалась мне такой новой и свежей.

– Да, мэм, – ответила Флер, – но говорят, что это ни к чему не поведет.

Улыбка скользнула по губам, не тронутым краской.

– Возможно. Он давно в парламенте?

– Только год.

– А! Мне понравилось, что он выступил в защиту детей.

– Кое-кто находит, что он проповедует новый вид рабства для детей.

– В самом деле? А у вас есть дети?

– Один ребенок, – сказала Флер. – И признаюсь, я бы не согласилась с ним расстаться, когда ему исполнится четырнадцать лет.

– Да? А вы давно замужем?

– Четыре года.

В эту минуту кто-то привлек к себе внимание высокой особы, и она вежливо закончила – разговор. Флер показалось, что ее высочество осталась не вполне довольна ее семейной статистикой.

Домой они возвращались в такси, медленно пробиравшемся сквозь густой туман. Флер была оживлена и взволнована, а Майкл молчал.

– Что с тобой, Майкл?

Тотчас же его рука легла ей на колено.

– Прости, милочка! Но, право же, как подумаешь...

– О чем? Ты имел успех, привлек всеобщее внимание.

– Все это – игра. Подавай им что-нибудь новенькое!

– Принцесса очень мило о тебе отзывалась.

– Ой, бедняжка! Впрочем, к чему только не привыкнешь!

Флер засмеялась. Майкл продолжал:

– За каждую новую идею хватаются и говорят столько, что она погибает. Дальше слов дело не идет, а слова утомляют; и не успеешь оглянуться идея устарела!

– Ну, уж это неправда, Майкл! А как же свобода торговли, равноправие женщин?

Майкл стиснул ее колено.

– Все женщины говорят мне: «Ах, как интересно, мистер Монт! Это так волнует!» А мужчины заявляют: «Очень любопытно, Монт! Но на практике, конечно, неосуществимо». А у меня один ответ: «В период войны осуществлялись не менее грандиозные замыслы». Боже, ну и туман!

Действительно, они продвигались со скоростью улитки, а в окно можно было разглядеть только, как высоко, одно за другим, появлялись расплывшиеся пятна фонарей. Майкл опустил раму и высунулся.

– Где мы?

– А бог его знает, сэр.

Майкл кашлянул, снова поднял раму и покрепче обнял Флер.

– Знаешь, Уэстуотер спросил меня, читал ли я «Шпанскую мушку». Говорит, что в «Герое» появилась ругательная статья. В результате, конечно, книгу будут поспать нарасхват.

– Говорят, очень остроумная книга.

– Для детей не годится, взрослым ничего нового не открывает. Не понимаю, чем можно ее оправдать.

– Талантливо написана, дорогой мой. Если на нее нападают, то ее будут и защищать.

– Сиб Суон возмущается, говорит, что это гадость.

– Да, но Сиб уже немного устарел.

– Это-то верно, – задумчиво сказал Майкл. – О черт, как все быстро делается, только не в политике и не в тумане.

Такси остановилось. Майкл снова опустил раму.

– Я заблудился, сэр, – раздался хриплый голос шофера. – Мы должны быть неподалеку от набережной, но пусть меня повесят, если я знаю, где поворот.

Майкл застегнул пальто и, снова подняв окно, вышел из автомобиля.

Ночь была тихая; тишину нарушали только протяжные гудки автомобилей. Туман, холодный и едкий, проникал в легкие.

– Я пойду рядом с вами, сейчас мы едем у самого тротуара. Ползите дальше, пока мы не въедем в реку или в полисмена.

Такси двинулось вперед. Майкл шел рядом, нащупывая ногой край тротуара.

Послышался голос какого-то невидимого человека:

– Вот чертов туман!

– Да, – сказал Майкл. – Где мы?

– В сердце цивилизации двадцатого века.

Майкл засмеялся и пожалел об этом: у тумана был привкус грязи.

– Подумайте о полисменах! – продолжал голос. – Каково им стоять всю ночь напролет!

– Да, молодцы, – ответил Майкл. – Где вы, сэр?

– Здесь, сэр. А вы где?

Внезапно над головой Майкла показалась мутная луна – фонарь. Такси остановилось.

– Только бы мне учуять здание парламента! – сказал шофер. – Сейчас они там ужинают.

– Слушайте! – воскликнул Майкл. – Пробил Большой Бэн. Это слева.

– Нет, сзади, – сказал шофер.

– Не может быть, а то мы были бы в реке. Разве что вы свернули в другую сторону.

– Понятия не имею, где я свернул, – чихая, сказал шофер. – Не бывало еще такого тумана.

– Остается одно: ехать потихоньку вперед, пока мы на что-нибудь не наткнемся.

Такси снова тронулось, а Майкл, придерживаясь рукой за автомобиль, ногой нащупывал выступ тротуара.

– Осторожнее! – воскликнул он вдруг. – Впереди машина!

За этим последовал толчок.

– Эй, вы там! – раздался голос. – Куда едете? Не видите, что ли?

Майкл подошел к такси, ехавшему впереди них.

– Разве можно так гнать, – сказал шофер, – подумаешь – луна светит!

– Простите, все обошлось благополучно, – сказал Майкл. – Вы еще соображаете, в какую сторону нужно ехать?

– Все рестораны закрыты, вот беда! Передо мной едет какой-то автомобиль; я уже три раза его задел, а толку никакого. Должно быть, шофер умер. Может быть, вы, мистер, пройдете вперед и посмотрите?

Майкл направился было к темной массе впереди, но в эту секунду туман словно поглотил ее. Майкл пробежал несколько шагов, чтобы окликнуть шофера, споткнулся, упал и поспешно поднялся. Он пошел вдоль тротуара, но вскоре сообразил, что свернул не в ту сторону, остановился и крикнул: «Алло!» В ответ послышалось слабое: «Алло!» Откуда? Он повернул назад и снова крикнул. Никакого ответа! Как испугается Флер! Он заорал во все горло. Как эхо, долетели пять-шесть «алло». Кто-то сказал над самым его ухом:

– Заблудились вы, что ли?

– Да, а вы?

– Ну ясно. Потеряли, что-нибудь?

– Такси.

– А что-нибудь там осталось?

– Моя жена.

– Ого! Ну, сегодня-то уж вам ее не найти.

Раздался хриплый непристойный смех, и темная фигура расплылась в тумане. Майкл стоял неподвижно. «Не терять голову, – подумал он. – Вот тротуар – либо они впереди, либо сзади; а может быть, я завернул за угол». Он пошел вперед вдоль тротуара. Ничего! Вернулся назад. Ничего!

– Куда я забрался? – пробормотал он. – Или они поехали дальше?

Было холодно, но он обливался потом. Флер, конечно, испугалась, и у него невольно вырвалась цитата из обращения к избирателям: «В первую очередь путем борьбы с дымом».

– Скажите-ка, мистер, нет ли у вас папиросы? – послышался чей-то голос.

– Я вам отдам все папиросы и прибавлю еще полкроны, если вы отыщете такси, в котором сидит дама, оно гдето здесь поблизости. Какая это улица?

– Не спрашивайте! Улицы словно взбесились.

– Слушайте! – резко сказал Майкл.

– Правильно, – чей-то нежный голос окликает.

– Алло! – крикнул Майкл. – Флер!

– Здесь! Здесь!

Голос долетал справа, слева, сзади. Потом раздался протяжный гудок автомобиля.

– Ну теперь мы их найдем, – сказал сгусток темноты. – Сюда, мистер! Ступайте осторожно и помните о моих мозолях!

Кто-то потянул Майкла за рукав пальто.

– Точно дымовая завеса перед атакой, – сказал незнакомец.

– И правда. Алло! Иду!

Гудок прозвучал на расстоянии двух шагов. Послышался голос:

– О Майкл!

Он лицом коснулся лица Флер, высунувшейся из окна такси.

– Одну секунду, дорогая! Получайте, мой друг! Очень вам благодарен. Надеюсь, вы благополучно доберетесь до дому.

– Мы видели ночки и похуже этой. Спасибо, мистер! Всего хорошего вам и вашей леди.

Послышалось шарканье ног, туман вздохнул: «Прощайте!»

– Ну, сэр, теперь я знаю, где мы, – прохрипел шофер. – Первый поворот налево, потом второй направо. А я думал, что вы заблудились, сэр!

Майкл сел в такси и обнял Флер. Она глубоко вздохнула и притихла.

– Страшная штука туман, – сказал он.

– Я думала, что тебя переехали.

Майкл был глубоко растроган.

– Ужасно досадно, милочка! А ты наглоталась этого отвратительного тумана. Ну ничего, приедем – зальем его чем-нибудь. Парень, который меня проводил, – бывший солдат. Любопытно, что англичане всегда острят и не теряют головы.

– А я потеряла!

– Ну, теперь ты ее нашла! – сказал Майкл, прижимая к себе ее голову и стараясь скрыть волнение. – В конце концов туман – это наша последняя надежда. Пока у нас есть туман, Англия не погибнет. – Губы Флер прижались к его губам.

Он принадлежал ей, и не допустит она, чтобы он затерялся в тумане Лондона или фоггартизма! Так вот что?

Потом все мысли исчезли.

У открытой дверцы стоял шофер.

– Мы приехали в ваш сквер, сэр. Может быть, вы узнаете свой дом?

Оторвавшись от Флер, Майкл пробормотал:

– Ладно!

Здесь туман был не такой густой. Майкл разглядел очертания деревьев.

– Вперед и направо, третий дом.

Да, вот он – дом, лавровые деревья в кадках, полукруглое окно холла освещено. Майкл вставил ключ в замочную скважину.

– Хотите выпить стаканчик? – предложил он.

Шофер кашлянул.

– Не откажусь, сэр.

Майкл принес ему виски.

– Вам далеко ехать?

– К Пэтнейскому мосту. За ваше здоровье, сэр!

Майкл всматривался в его замерзшее лицо.

– Жаль, что вам придется опять блуждать в тумане.

Шофер вернул ему стакан.

– Благодарю вас, сэр; теперь-то уж я не собьюсь с дороги. Поеду вдоль реки, а потом по Фулхем-Род. Вот уж не думал, что могу заблудиться в Лондоне. Зря я попробовал срезать, мне бы ехать напрямик, в объезд. Напугалась ваша леди, когда вы там пропали. Ну да ничего, обойдется. Не годится людям жить в эдаком тумане. Хоть бы в парламенте придумали от него средство.

– Да, следовало бы, – отозвался Майкл, протягивая ему фунтовую бумажку. – Спокойной ночи!

– Нет худа без добра, – сказал шофер, трогая машину. – Спокойной ночи, сэр. Благодарю вас.

– Вам спасибо, – сказал Майкл.

Такси медленно отъехало от подъезда и скрылось из виду.

Майкл вошел в испанскую столовую. Под картиной Гойи Флер кипятила воду в серебряном чайнике и жарила сухарики. Какой контраст с внешним миром, где черный, зловонный туман, и холод, и страхи! В этой красивой, теплой комнате, в обществе красивой теплой женщины стоит ли думать о паутине города, о заблудившихся людях и об окриках в тумане?

Закурив папироску, он взял из рук Флер чашку и поднес ее к губам.

– Право же, Майкл, мы должны купить автомобиль!