Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Таким образом, проблема свободы, к решению которой флорентийцев обязывало их гражданское наследие (также составлявшее их вторую природу или характер), – это вопрос о формировании гражданского коллектива, способного отправлять публичную власть. Свободе противостоит такое положение дел, когда власть, которая должна быть публичной, на деле принадлежит отдельным людям. По мере того как Гвиччардини раскрывает первые следствия из определения свободы, понятой как независимость от частного, он показывает нам конкретное значение, которое имела эта теория во флорентийских условиях после 1494 года. Законы, говорит он, сами себя в исполнение не приводят; делать это должны магистраты. Если мы хотим подчиняться законам, а не людям, то первое требование состоит в том, чтобы магистраты не были обязаны своей властью отдельным людям, а их воля при осуществлении власти не зависела от желаний отдельных людей264264
  Ibid, сразу после слов: «…e perché le legge non hanno vita né si possono fare osservare da sé medesimo, ma hanno bisogno di ministri, cioè de’ magistri che le faccino eseguire, è necessario a volere vivere sotto le legge, non sotto particulari, che e’ magistrati non abbino a temere alcuno particulare, non a ricognoscere l’onore loro da uno o da pochi, acciò che non sieno constretti a governare la città secondo la volunta di altri»; «…и поскольку законы не живут сами по себе и не могут исполняться сами собой, а нуждаются в исполнителях, то есть в магистратах, которые будут следить за их исполнением, необходимо стремиться жить в подчинении законам, а не отдельным людям, и чтобы магистраты не боялись вмешательства никаких частных лиц, чтобы никакое лицо или группа лиц не могли оспорить их компетенции – все это для того, чтобы магистраты не были вынуждены управлять городом, руководствуясь чужой волей».


[Закрыть]. За этими словами скрывается очень сильная отсылка к условиям, в которых властвовали Медичи до 1494 года, когда главы этого семейства управляли городом, неофициально влияя как на выборы должностных лиц, так, соответственно, и на исполнение ими своих обязанностей. Именно к этой системе ottimati в 1512 году все еще относились очень неоднозначно: с одной стороны, она обеспечивала им должностную монополию, с другой – заставляла чувствовать, что их должности не вполне им принадлежат. Они экспериментировали с республикой в надежде, что она окажется лучшим инструментом, позволяющим обосновать нахождение аристократии у власти. Такова позиция Гвиччардини: его симпатии к политической элите всегда заметны. Однако важно отметить, что здесь, как и в других его произведениях, мы находим не менее явное возражение, косвенное или очевидное, против формально замкнутой олигархии. Он говорит, что магистраты не должны считать источником своей власти одного или некоторых, как не должны ощущать себя ограниченными в своих полномочиях волей других людей. В конечном счете свобода основана на народном правлении. Небольшая группа олигархов – так, по-видимому, рассуждает он, – которые делят между собой должности в закопченной комнате (так происходящее представлял Кавальканти), не сможет удовлетворять необходимому условию свободы, поскольку они всегда будут помнить, кому обязаны своими постами. Дабы власть была свободной, она должна быть публичной; дабы быть публичной, она должна быть безличной; дабы она была безличной, наделенная ею группа должна быть достаточно обширной. По его собственным словам, если основание свободы – власть народа, то во Флоренции основой народной власти является распределение магистратур и званий Большим советом265265
  Guicciardini F. Del modo di ordinare il governo popolare. P. 223. Сразу после слов: «E però per fondamento della libertà bisogna el vivere populare, del quale è spirito e basa el consiglio grande, che ebbi a distribuire e’ magistrati e degnità della città»; «Основанием свободы должна быть жизнь всего народа, и выражением его духа является Большой совет, который назначает магистратов и присуждает звания в городе».


[Закрыть].

В другой конституционной традиции распределение магистратур считалось одним из признаков суверенитета. В данном же случае, с точки зрения Аристотеля и гражданского гуманизма, распределение должностей осуществляется многими, и это задумано не для того, чтобы наделить их суверенной волей, а чтобы освободить тех, кто эти должности занимает, от внешнего давления: освободить волю, распределявшую власть, даже от тени частного интереса, сделав ее настолько безличной и универсальной, чтобы она вовсе перестала быть волей или переставала быть ею в момент избрания должностных лиц. И все же многие, из которых состоял Большой совет, являлись частными людьми, опиравшимися каждый на свои волю и ум. Вопрос заключается в том, как Гвиччардини предполагал превратить этих отдельных участников в членов политического тела. Подсказка кроется в распределении политических функций. В конституции 1494 года предполагалось, что членами Совета могут стать все, кто сам способен занять какой-либо пост, а Гвиччардини в порядке реформы предлагает еще расширить членство, приняв в Совет некоторое число людей, к этому негодных. Недостаток теперешней системы, по его мнению, состоит в том, что каждый из участников избирательного процесса считает самого себя способным занять ту или иную должность и ожидает получить ее. Поэтому к его выбору примешиваются личные амбиции и предпочтения, и на этой стадии политического процесса совершается больше ошибок, чем на какой-либо другой. Если выбор должностных лиц доверить тем, кто сам не способен занять эти должности, то они будут думать только о качествах кандидатов, а не о собственных амбициях, так как всем людям от природы свойственно предпочитать добро злу, если их не отвлекают частные интересы266266
  «Fu adunche bene ordinato el consiglio grande in farlo generale a tutti quegli che participavano dello stato; ed io ho qualche volta considerate se e fussi bene che nella creazione de’ magistrati intervenissino in consiglio non solo tutti quelli che oggi vi sono abili, ma ancora uno numero grande di quegli che non possono participare del governo, perché noi abbiamo veduto per esperienzia che la piú parte delli errori che fa el consiglio nello eleggere li ufici, nasche da uno appetito del distribuirli si larghi che ognuno di chi squittina, possi sperare di aggiugnervi. La quale ragione cesserebbe in quelli che non ne fussino capaci, perché non avendo speranza che alcuna larghezza ve li potessi tirare, non arebbono causa di conferirli se non in quelli che a iudicio loro li meritassino. <…> ed andrà drieto in questo alla inclinazione naturale di tutti li uomini, che è di seguitare el bene, se ’e’ respetti propri non ritirano» (Ibid. P. 224–225); «Таким образом, было постановлено, что в Большой совет войдут все те, кто участвует в управлении государством; я неоднократно размышлял, не будет ли лучше, если для выбора магистратов будут допущены в совет не только те, кто может быть избран на эти должности, но и достаточное количество людей, которые сами не могут участвовать в управлении; ведь мы убедились на собственном опыте, что большинство ошибочных решений в выборе на должности рождается из стремления учесть интересы всех собравшихся, которые надеются извлечь выгоду для себя. При участии в выборах людей, которые сами не могут быть избраны, личный интерес перестал бы влиять на исход, поскольку, не имея надежды извлечь какую-то личную выгоду, они бы руководствовались исключительно собственными представлениями о заслугах тех, кто претендует на должность. <…> И в этом они будут следовать врожденной человеческой склонности предпочитать добро злу, если их собственные интересы никак не затронуты».


[Закрыть].

На этом этапе анализа ренессансного аристотелизма удобно перейти к рассмотрению тезиса о разделении власти и отметить, что в его основании лежат аргументы – какими они представлялись и Джону Адамсу – скорее этические, чем институциональные. Избирательные и исполнительные функции следовало разделить и тем самым уменьшить риск чьей-либо личной заинтересованности в исходе выбора, который он совершает ради общественного блага. Следовало воспрепятствовать тому, чтобы магистрат руководствовался собственной выгодой. Теория политии остается прежней, то есть наукой о добродетели. Однако размышления Гвиччардини предполагают другие опорные точки, относящиеся к сфере эпистемологии и теории познания. Люди, которые считаются неспособными занимать магистратуры, могут выбрать тех, кто лучше всего для этого подходит. Посредством какого мыслительного процесса они это делают? В своем анализе функций Большого совета он переходит от избрания должностных лиц к утверждению законов. Никто не предполагает, что Совет способен обсудить и сформулировать закон от первого предложения до окончательного варианта, тем не менее возникает вопрос о том, должны ли законы, обсуждаемые и согласуемые совещательными органами меньшего размера – предположительно более квалифицированными, – передаваться для утверждения в Совет. Это важный вопрос – потому что законы распространяются на всех людей без исключения, равно как и оттого, что, как мы видим на других примерах, они способны внезапно изменить форму правления267267
  Guicciardini F. Del modo di ordinare il governo popolare. P. 244.


[Закрыть]. Гвиччардини приходит к выводу, что, хотя Большой совет не должен обсуждать предлагаемые законы – это уже сделано, – ему необходимо обладать правом высказать окончательное согласие или отклонить их. По всей видимости, здесь играют роль два аргумента. Во-первых, поскольку законы налагают обязательства на всех, то нельзя допустить ситуацию, когда можно сказать, что своим существованием законы обязаны лишь немногим, а предотвратить это можно, обеспечив порядок, в котором они принимаются по общему согласию. Во-вторых, ратификация Советом даст гарантию, что никакой закон не изменит форму правления в целом, равно как и не будет иметь никаких других разрушительных последствий. С этой целью, хотя и в отсутствие публичных дебатов, было бы неплохо публиковать предложенные законы за несколько дней, дабы члены Совета могли знать, что им предстоит решать, и обсуждать это между собой268268
  Ibid. P. 230–231.


[Закрыть].

Совершенно ясно, что теория избирательного и законодательного процесса Гвиччардини опирается на мысль Аристотеля о принятии решения многими. Пусть сами они неспособны занимать магистратуры, но они могут разглядеть эту способность в других; пусть сами они неспособны сформулировать или даже обсудить закон, но они могут быть компетентными судьями законопроектов, предложенных другими. Посредством недопущения их к отправлению функций, которые они сами должны оценивать, обеспечивается принцип безличности, и все же остается неясным, какие интеллектуальные способности они задействуют в этом процессе. Доктрина Аристотеля – по существу, доктрина опыта – заключалась в том, что любой человек, не принадлежащий к элите, достаточно хорошо представляет себе, как на его жизнь влияет конкретное должностное лицо или конкретный действующий закон, чтобы считать совокупность множества подобных суждений более надежным прогнозом, чем можно было бы ожидать от одного человека. Как мы видели в первой главе этой книги, коллективная мудрость тех, кто по отдельности был не столь разумен, носила кумулятивный характер, и ее эффективность снижалась по мере того, как возрастала сложность конкретного решения, которое предстояло вынести, и возрастала скорость, с какой требовалось проанализировать его, принять и привести в исполнение. В основанной на обычае системе от многих требовалось лишь решить, сохраняют ли их прежние реакции силу в ситуации, которая представляется повторением прошлого. Их решение формировалось медленно и постепенно, на основе поведения и памяти, нежели размышлений, когда сохранялась или отвергалась прежняя практика. Но в народном собрании гóрода-государства решения были чрезвычайно индивидуализированы, и срочность была большей – на это явно указывает употребление Гвиччардини таких слов, как occorrere и giornalmente269269
  Случаться, ежедневно (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть],270270
  «El modo che si usa nelle legge e provisione che occorrono di farsi giornalmente in una republica è molto stretto, sendo necessario che le sieno prima proposte da’ signori, approvate da’ fermatori, deliberate di nuovo da’ signori, vinte di poi da loro e da’ collegi, avendo a passare nelli ottanta ed ultimamente venire per tanti vagli e mezzi al consiglio grande» (Guicciardini F. Del modo di ordinare il governo popolare. P. 230–231); «Процесс принятия законов и постановлений, которые в республике ежедневно выносятся на рассмотрение, очень сложен, поскольку их сначала должны были предложить приоры, затем одобрить магистрат Реформаторов, затем снова утвердить приоры, потом они должны были пройти через коллегии, совет Восьмидесяти и после всех этих утверждений и процедур быть приняты Большим советом».


[Закрыть]. Когда решался вопрос, подходит ли конкретный человек для той или иной должности и следует ли сделать конкретный закон обязательным для всех, многие должны были собирать и обрабатывать сведения с куда большей скоростью, чем требовалось для складывания обычая. Существенно, что Гвиччардини, по-видимому, рассматривал эту проблему, не приписывая многим рассудительность или способность предсказать исход каких-то действий, которые бы отличали их от немногих. Он строил свои аргументы на этических основаниях и утверждал, что, коль скоро решение многих было свободно от личной заинтересованности, – а мы видели, каким образом он стремился этого добиться, – то они лучше, чем какой-либо меньший совещательный орган, понимали, что будет благом. Не в период работы над «Рассуждением в Логроньо», но тоже в связи с конституцией 1494 года он написал две речи271271
  Guicciardini F. Del modo di eleggere gli uffici nel consiglio grande // Guicciardini F. Dialogo e discorsi del Reggimento di Firenze. P. 175–195; «О процедуре избрания на должности в Большом совете».


[Закрыть], где изложил доводы в пользу избрания магистратов в народном совете либо большинством голосов, либо жеребьевкой, и вложил в уста сторонника голосования – с которым он сам был солидарен – следующие слова:

Оценивать достоинства человека должны не конкретные люди, а народ, суждение которого лучше суждения любого из нас, ибо он является правителем и беспристрастен. <…> Он знает любого из нас лучше, чем мы сами себя знаем, и не имеет иных целей, кроме как вручать те или иные вещи тем, кто представляется достойным их.

Кроме того, я не пытаюсь отрицать, что народ иногда голосует ошибочно, ведь ему не могут всегда быть известны качества каждого гражданина; но я утверждаю, что эти ошибки несравнимо меньше тех, что допускаются при любой другой процедуре, и что день ото дня они будут исправляться, а их число – уменьшаться, так как, чем дольше мы будем придерживаться теперешних порядков, тем яснее станет, чего стоит каждый человек, ибо действия одного человека мы наблюдаем сегодня, действия же другого – завтра; и теперь, когда народ начал заниматься делами в этом совете и знает, что в его руках находится правление, он станет уделять действиям и характеру каждого человека больше внимания, чем когда-либо, поэтому с каждым днем он будет все более точно судить о достоинствах людей, и никто не сможет воспрепятствовать ему дать им то, чего они заслуживают272272
  «…se uno merita, non s’ha a stare a giudicio de’ particulari ma del popolo, el quale ha migliore giudicio che nessuno altro, perché è el principe ed è sanza passione. <…> Lui cognosce meglio ognuno di noi che non facciamo noi stessi, nè ha altro fine se non di distribuire le cose in chi gli pare che meriti»; «Ma piú oltre, io non voglio negare che anche el popolo faccia qualche volta, con le piú fave, degli errori, perché non può sempre bene cognoscere la qualità di tutti ’e’ suoi cittadini; ma dico che sono sanza comparazione minori che non saranno quegli che si faranno in qualunque altro modo, e che alla giornata sempre si limeranno e se ne farà manco, perche quanto si andrà più in là, sarà ogni dì piú cognosciuto quello che pesa ognuno, perché si vedranno oggi le azione di questo, e domani di quello, ed el popolo che ha cominciato a porsi a bottega a questo consiglio, e cognoscere che el governo è suo, porrà piú mente agli andamenti e costumi di ognuno che non faceva prima, in modo che ogni dì sarà migliore giudice di quello che meritino gli uomini e non arà impedimento a dare a chi merita» (Ibid. P. 178–179).


[Закрыть].

Непрерывное собрание заняло место основанного на обычае сообщества. Каждодневное участие в политической жизни увеличило скорость приобретения необходимого опыта и знаний. Тем не менее следует все же отметить, что принимаемые народом решения главным образом касаются характера тех, кто составляет принимающую решения элиту. Народ выбирает людей, и его способность выбирать достойна похвалы. Избранные им люди формулируют законы и политические стратегии, а народ принимает окончательное решение, утверждая или отвергая их предложения. Впрочем, нам мало что известно о способности народа отличать хорошую политику от плохой. Пока приписываемые ему добродетели не простираются дальше того, чтобы знать, что какое-то предложение изменит форму правления. Ничего не говорится и об умении народа вводить новые политические стратегии, не говоря уже о реформах или преобразованиях. Он может судить о характерах отдельных людей, но не о ходе событий или структуре общества.

В «Рассуждении в Логроньо» идеи Гвиччардини, касающиеся нравственного облика и проницательности, которые требовались принимающей решения элите или, по-видимому, должны были проявляться в ее действиях, впервые возникают в связи с его размышлениями о посте гонфалоньера (gonfaloniere). Главный вопрос состоит в том, следует ли назначать человека на эту магистратуру на ограниченный срок или пожизненно. Случай пожизненного назначения, который предпочитает Гвиччардини, первоначально изложен273273
  Guicciardini F. Del modo di ordinare il governo popolare. P. 237.


[Закрыть] с точки зрения получения информации и принятия решений. Если гонфалоньер несменяем, он не станет беспокоиться о том, чтобы сохранить свой пост, или о том, что с ним будет, когда истечет его срок, – соображения, которыми часто объясняется равнодушие (freddezza) магистратов. Ничто не будет отвлекать его от того, чтобы учиться справляться с возникающими проблемами и понимать природу людей, с которыми ему приходится иметь дело. Очевидно, что этот довод легко перевести в этические категории: никакие личные интересы не отвлекают того, кто назначен пожизненно, ни от приобретения необходимых ему для исполнения своих обязанностей знаний и навыков, ни от возможности всецело сосредоточиться на благе общества. Так как он назначен на высший пост в городе пожизненно, ему ни к чему стараться угодить конкретной группе и почти не за чем выходить за рамки предоставленных ему полномочий. Однако здесь рассуждения принимают новый и весьма интересный оборот. Благодаря наличию должности, свободной от каких-либо частных соображений и личных интересов – не подлежащей даже существовавшей в Античности проверке на соответствие своим обязанностям по истечении срока, – граждане могли законно рассчитывать на высшую награду, когда эту должность становится практически невозможно использовать в каких-либо целях, кроме общего блага. Здесь Гвиччардини высказывает мысль, которую часто приводят как доказательство его расположенности в пользу аристократии: все республики, без каких-либо известных исключений, управляются и управлялись (retto) именно теми редкими людьми, которых честолюбие, жажда великого и желание достичь вершины подстегивают к свершению славных дел274274
  «E se bene questo è pasto da infiammare pochi, non è però questo infiammarli inutile, perché in ogni republica bene ordinata ed in ogni tempo si è sempre veduto che la virtù di pochi cittadini e quella che ha retto e regge le republiche, e le opere gloriose ed effetti grande sono sempre nati da pochi e per mano di pochi, perché a volere guidare cose grande ed essere capi del governo in una città libera, bisogna moltissime parte e virtù che in pochissimi si coniungono. E’ quali oltre a avere amore alla città, è bene, acciò che li operino piu ardentemente, che abbino uno sprone di ambizione, uno appetito di grandezza e di condursi in qualche summo grado; la quale quando e’ cercano e desiderano di acquistare non col prevalere alle legge né per via di sette, ma collo essere reputati cittadini buoni e prudenti e col fare bene alla patria, chi può dubitare che questa ambizione è laudabile ed utilissima? La quale chi non sente è in una certa fredezza e li manca uno certo stimolo di gloria, che da lui non esce mai cose generose ed eccelse» (Ibid. P. 238–239); «И хотя это способно зажечь лишь немногих, это отнюдь не бесполезно, поскольку в каждой республике с правильным устройством во все времена было так, что эти республики управлялись и поддерживались именно благодаря добродетелям немногих граждан, и славные дела и великие свершения всегда были делом рук немногих, ведь для того, чтобы руководить чем-то значительным и возглавлять правительство свободного города, нужно много разных качеств, которые соединяют в себе редкие люди. Чтобы пламеннее служить общему делу, надобно, чтобы эти люди, помимо любви к городу, подстегивались честолюбием, жаждой величия и желанием достичь вершины; если они при этом стремятся к достижению этой цели не посредством нарушения законов и не причиняя никому вреда, а стараясь заработать славу достойных и благоразумных граждан и действуя на благо родины, кто же усомнится в полезности и похвальности этого честолюбия? Кто его не имеет, тот пребывает в некотором равнодушии, и ему недостает некоторого влечения к славе, из‐за чего он никогда не сотворит великодушных выдающихся поступков».


[Закрыть]. Пожизненный гонфалоньерат в целом представляется лучшим средством законным образом утолить эту жажду275275
  Ibid.


[Закрыть].

В этом отрывке примечателен отнюдь не выраженный здесь элитизм. Аристотелевская традиция недвусмысленно разделяла граждан на многих, у которых не было ни стремления интересоваться чем-либо за рамками собственных дел, ни достаточных знаний для этого, и немногих, старающихся в большей степени контролировать происходящее и наделенных такой способностью. Отсюда следовало, что немногие всегда будут располагать властью, пропорционально не соответствующей их числу. Требовалось разработать такую институциональную систему – политейю (politeia), – которая бы предохранила эту диспропорцию от крайностей и служила гарантией, что доминирующее меньшинство правит, считаясь с благом других, а не только со своим собственным. Гвиччардини здесь, конечно, не оригинален: с одной стороны, он настаивает, что активное меньшинство может функционировать лишь в условиях менее активного (но все же активного) большинства, а с другой – постоянно предлагает средства воспрепятствовать тем, кто принимает решения на каждом из уровней, отвлекаться на свои личные интересы. Его мысль по форме поддерживает аристократическую, но никоим образом не олигархическую систему. Его новаторство заключается в утверждении, что как многие отличаются от немногих своей способностью судить о пригодности других для постов, которые сами они не стремятся занять, так и немногие отличаются от многих своим стремлением занять эти посты. Virtù – неоднократно используемое им понятие, – которая вызывает это стремление, не является ни мудростью, ни добротой, ни каким-то еще нравственным качеством, определяющим пригодность для той или иной должности. Это даже не любовь к городу – хотя и ее следует испытывать, – а попросту честолюбие и жажда славы. При этом он не называет virtù чем-то аморальным – наоборот, он награждает ее такими эпитетами, как generosa и onesta276276
  Благородная, честная (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть].

Честолюбие не находилось в числе христианских добродетелей – «этот грех и ангелов сгубил». Внимание Гвиччардини к проблеме отчасти объясняется, как сообщает нам его биограф, определенной моральной честностью: он ясно сознавал собственное немалое честолюбие и одержимость личной и фамильной честью. На том, какую роль играет честолюбие, честь и стремление к славе в его политической теории, следует остановиться подробнее. Разумеется, честь, наряду с верностью, занимала центральное место в феодальном мировоззрении. В литературе, отражающей рыцарскую этику, можно обнаружить множество попыток привести ее в соответствие с христианской моралью. Слова шекспировского Генриха V не могут не звучать двусмысленно: «Но если грех великий – жаждать славы, / Я самый грешный из людей на свете»277277
  Генрих V. Акт IV, сцена 3. Пер. Е. Бируковой.


[Закрыть]. Проблема приручения воинского духа не была новой для европейской мысли. Однако нам не следует забывать об осторожности, приписывая флорентийской аристократии феодальные ценности. Ottimati, представителем которых считал себя Гвиччардини, были купцами, банкирами и юристами – не говоря уже о политиках, – и неясно, насколько на них повлияла рыцарская этика. Возможно, правильнее сказать, что честь преимущественно являлась добродетелью политического индивида, particulare – если воспользоваться (в том виде, в каком он его употреблял) ключевым и самым неоднозначным термином политической мысли Гвиччардини. С одной стороны, particulare олицетворял смертельную опасность, поскольку стремился к приватному и частному благу. Его толкало к этому честолюбие, а жажда привилегированного положения, способного удовлетворить амбиции, могла заставлять пренебрегать любыми законами и общепринятой моралью. С другой стороны, слава носила публичный характер. Она заключалась в признании сограждан. Будучи скорее языческой, нежели христианской, она давала не спасение, а громкое имя в этой жизни и после смерти. Если же particulare вынужден искать славу в гражданском пространстве, где каждый по определению участвует в принятии решений, целью которых является всеобщее и общественное благо, то его слава будет состоять в признании согражданами его первенства в делах республики. Потребность в славе заставит его добиться большего, нежели его сограждане, и вынести свою личность на суд общества. Он окажется под постоянным пристальным взглядом немногих и многих, которые будут знать его лучше, чем он знает себя сам. Как только его честь станет предметом общепризнанной заботы об общем благе, его внутреннее стремление к идеалу чисто индивидуальной целостности, выражаемой этим понятием, заставит его презирать удовлетворения низшего порядка. И в таких обстоятельствах мудро направить его честолюбие в политическое русло, предложив ему высшую и несменяемую власть, коль скоро эта власть осуществляется под непрестанным надзором общества и подлежит его суду, а один и немногие будут свободны в приобретении знаний и опыта, необходимых для выполнения своих задач.

Тем не менее, сделав честолюбие отличительной характеристикой политической элиты, Гвиччардини прекрасно понимал, во что оно превращается, если его не обуздает политическая система. В одном из фрагментов «Рассуждения в Логроньо»278278
  Guicciardini F. Del modo di ordinare il governo popolare. P. 245–246.


[Закрыть] он отмечает, что институциональные условия, в которых изменения в конституцию легко предложить, но трудно претворить в жизнь, похожи на характерный для олигархии прием, нацеленный на удержание власти группами, которые ею обладают. Вероятно, было бы лучше, если такого рода изменения могли предлагаться лишь в узких комитетах, доступ в которые ограничен, но при этом быстро бы выставлялись на суд многих. Во второй из двух своих речей о методах избрания в Большой совет Гвиччардини продолжает критику олигархических наклонностей ottimati и придает ей новое направление. Здесь сторонник бросания жребия – которое в Античности считалось более демократической избирательной процедурой, чем голосование, – заявляет: довод, гласящий, что многие обязательно выберут лучшего, искажается присутствием заметной прослойки ottimati, которые называют себя uomini da bene279279
  Лучшие люди (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Они полагают, что обладают врожденным и неотъемлемым правом на магистратуры, и неизменно голосуют друг за друга, исключая тех, кто не входит в эту узкую группу. Поэтому тем, кто не относится к элите, остается либо всегда голосовать против кандидатов-ottimati, – подрывая разумное устройство всего процесса, – либо совсем отказаться от голосования в пользу жеребьевки. Те, кто называет себя uomini da bene, продолжает он, в претензиях на статус элиты основываются на своем предполагаемом превосходстве в рассудительности, мудрости и добродетели. На самом же деле они занимают это положение либо потому, что приобрели или унаследовали богатство, либо оттого, что их предки занимали высокие посты, – очень часто по причинам, не выдерживающим серьезного испытания. Богатство и происхождение, добавляет он, дело случая. Против флорентийской политической аристократии свидетельствует то, что она обязана своим статусом фортуне, а не добродетели280280
  Guicciardini F. Del modo di eleggere gli uffici nel consiglio grande. P. 189–192.


[Закрыть], почему в конечном счете она и печется о частных, а не об общественных интересах. Гвиччардини не стремился убедить своих читателей речью, которой он придал неприятный демагогический оттенок. Мы можем не сомневаться, что сам он – сторонник голосования по причинам, более или менее связанным с его элитистскими взглядами. Однако он осознавал, насколько сильные доводы можно выдвинуть против флорентийской элиты. Она была олигархической, потому что она – дитя фортуны. Именно честолюбие, добродетель, которую он выделил как наиболее подходящую для политической деятельности, побуждало ее членов или их отцов испытывать свою судьбу. Элита представляла собой – одновременно и в силу одних и тех же причин – потенциальную гражданскую аристократию и потенциальную действующую в собственных интересах intelligenza (так флорентийцы называли клику или сборище) олигархов. Необычный отрывок ближе к концу «Рассуждения в Логроньо» указывает, какое значение Гвиччардини по-прежнему придавал последовательному искоренению частных интересов и амбиций.

Перед нами не более и не менее как протест против роскоши, завершающийся призывом почти в духе Савонаролы «сжечь суетную мишуру». Роскошь развращает людей, она заставляет их еще сильнее жаждать богатства, выставляя его напоказ, и всего, что совершенно противоположно подлинной славе и добродетели. В развращенности нет ничего нового; против нее ополчались античные авторы, и полумеры не помогут против зла «столь всеобщего, столь давнего и столь глубоко укоренившегося в человеческих умах»281281
  «Né incomincia questa corruttela oggi nel mondo, ma è durate gìa molti e molti secoli, di che fanno fede li scrittori antichi che tanto detestano ed esclamano contro a’ vizi delle età loro. Rimedi ci sono forse qualcuni per potere un poco moderare questi mali, ma non gìa tanti che e’ faccino effetto notabile in una malattia si universale, si vecchia e tanto radicata nelle menti delli uomini» (Guicciardini F. Del modo di ordinare il governo popolare. P. 257–258); «Эта развращенность не сегодня в мире появилась, но существует на протяжении многих столетий, о чем свидетельствуют произведения древних авторов, которые с отвращением и порицанием пишут о пороках своего времени. Возможно, существуют средства несколько снизить количество этого зла, но они бессильны возыметь заметный эффект против болезни столь всеобщей, столь давней и столь глубоко укоренившейся в человеческих умах».


[Закрыть]. Коротко говоря, это «ветхий Адам», который, как надеялся Савонарола, должен сгореть в огне духовного обновления. Однако Гвиччардини использует гражданский и классический лексикон, а не апокалиптический словарь, как его предшественник. Чтобы отсечь зло, говорит он, нужен скальпель (coltello) Ликурга, который искоренил в Спарте роскошь за день, разделив все имущество и запретив деньги и украшения. Спартанцев мгновенно охватило необыкновенное стремление к аскезе и забота об общем благе, и имя Ликурга славно тем, что благодаря grazia – благодати? благосклонности фортуны? – ему удалось осуществить такую долговременную перемену. Великие философы оказались бессильны сделать это, и неудивительно, что здесь усматривали помощь Аполлона, потому что преобразование города – дело скорее божественное, нежели человеческое282282
  «…felicissimo certo e glorioso che avessi grazia di ordinare si bene la sua republica, e molto piú felice di averla acconcia in modo che li ordine e le legge sue durassino molte centinaia di anni ed in tal maniera che, mentre visse sotto quelle, fu molte volte di potenzia e forze capo della Grecia, ma sempremai di gloria ed opinione di virtù apresso alle nazione forestiere la prima. Fulli piú facile a ridurle in atto che non fu facile a Platone, a Cicerone ed a molti uomini dottissimi e prudentissimi metterle in scrittura; in modo che non sanza causa fu opinione ne’ tempi sua che fussi aiutato del consiglio di Apolline Delfico, e ragionevolmente, perché riformare una città disordinata e riformarla in modi tanto laudabili è piú tosto opera divina che umana» (Guicciardini F. Del modo di ordinare il governo popolare. P. 257–258); «…счастлив он, несомненно, и славен, что благодаря благосклонности судьбы смог так совершенно устроить свою республику, и еще более счастлив, что он ее преобразовал таким образом, что его распорядки и законы действовали долгие столетия и благодаря им [Спарта], пока жила при этом строе, неоднократно оказывалась самым могущественным государством в Греции, а у других народов всегда имела славу самого доблестного государства. Ему [Ликургу] составило меньше труда воплотить их [законы] в жизнь, чем Платону, Цицерону и многим другим ученейшим и благоразумнейшим мужам письменно их изложить; таким образом, не случайно его современники считали, что ему помог советом Аполлон Дельфийский, и это весьма здравое заключение, поскольку преобразовать устройство города, где царил беспорядок, и преобразовать его таким похвальным образом – дело скорее божественное, нежели человеческое».


[Закрыть].

Савонарола понимал преобразование в чисто аристотелевском смысле, как наложение формы на материю, восстановление материи – жители города являлись «материальной причиной» его существования – для осуществления ею своего изначального предназначения. И в этом смысле он предпочитал говорить о rinnovazione. Впрочем, как христианин, он считал предназначением праведную жизнь. Prima forma была ниспослана как благодать, поэтому преобразование могло произойти лишь в апокалиптическом контексте, обусловленном действием благодати в истории. Сожжение «вторичной природы», сложившейся в человеке в результате погони за благами, далекими от святости, за «суетной мишурой», было необходимой частью восстановления. Очень важно отметить, что Гвиччардини переосмысляет те же темы, используя другую и не столь очевидно христианскую риторику. Он не прибегает к категориям формы и материи, равно как и не говорит, что fortuna упорядочивается под воздействием virtù. Законодатель достигает сверхчеловеческого успеха в преобразовании города – его законы и добродетели живут в веках и именно в связи с этим актом Гвиччардини использует слово grazia. Это чудесное деяние обеспечивает законодателю репутацию человека, получившего божественную помощь, пусть и не саму помощь. Он действует, систематически искореняя тягу к роскоши, зло, издревле угнездившееся в сознании человека. Параллели важны не меньше, чем различия. С одной стороны, если Савонарола считал, что роскошь и суета отвлекают душу от стремления к благодати, то Гвиччардини полагал, что они отвлекают гражданина от стремления к общему благу. Место Иеремии заступил Ликург, который содействует обновлению, учреждая законы, а не призывая к покаянию. Однако законы направлены непосредственно на нравственные качества граждан и возрождают их естественную наклонность, или «первую природу», побуждающую искать общего блага, когда они больше не отвлекаются на личные удовольствия. Это и означает, что люди по природе добры. Учение о том, что люди обладают испорченной «вторичной природой», заставляющей их при первой возможности идти на поводу у приватных интересов, позволяет в соответствующем контексте без особых противоречий заявить, что люди по природе дурны283283
  Здесь, возможно, следует заметить, что неспособность уловить смысл этих концепций оказалась причиной частого непонимания как Гвиччардини, так и Макиавелли.


[Закрыть]. Законодатель искореняет эту вторую (ветхую) природу, сочетая нравственную харизму с институциональным обеспечением, и оставляет место для восстановления первой (изначальной) природы. Это есть божественная деятельность, даже если смотреть с точки зрения христианского понимания благодати. Впрочем, поскольку она всецело принадлежит гражданскому контексту политических решений и установлений и направлена на него, то ее правильнее всего описывать на языке греко-римской политики, для которого типично говорить о помощи, получаемой законодателем от античных богов. Здесь следует прежде всего обратить внимание не на обусловленное секуляризацией расхождение между христианской и гражданской традициями, а на то, насколько они сходятся в общей точке, которой для них оказался идеал аскезы и самоотвержения. После того, как этот идеал строился на монашеских ценностях, и до того, как начал строиться на кальвинистских, опорой ему служил гражданский гуманизм.

Итак, задачи законодателя предполагают, что он совершает нечто чудесное. Но если Савонарола ожидал чудес, о Гвиччардини этого сказать нельзя. С нашей стороны, добавляет он, незаконно надеяться или даже желать выполнять работу законодателя. Мы должны увидеть себя такими, какие мы есть на самом деле, то есть существами настолько развращенными, что остается рассчитывать лишь на незначительные исправления нашего нравственного характера. Если бы удалось научить жителей города владеть оружием – снова возникла бы традиция народного ополчения – и если магистраты избирались бы лишь на основании публичного подтверждения ими своих достоинств, богатство и роскошь ценились бы меньше и можно было бы даже ввести действенные законы для их контроля и постоянной проверки284284
  «A noi è rimasto el poterci maravigliare ed esclamare di cosa tanto notabile, ma di ridurla in atto non ci è lecito non che sperarlo a pena desiderarlo; e però ritornando alle cose che sono in faculta nostra, io dico che questa malattia è tanto difficile che gli è impossibile estirparla; bisognerebbe come fece lui, levare li usi per e’ quali le ricchezze si desiderano, e questo per la mollizie delli uomini non si può non che altro disegnare. Credo bene che dandosi la città alle arme ed essendo aperta la via di diventare glorioso con quelle, distribuendosi e’ magistrati con riguardo della buona fama e portamenti delli uomini, sendo facile el punire e’ delitti di chi errassi, che tutte queste cose insieme farieno e’ ricchi essere in meno estimazione che non sono oggi. Aggiungereci una cosa tentata spessissime volte ma male osservata, di limitare e moderare quanto fussi possibile li ornamenti e suntuosità del vestire…» (Guicciardini F. Del modo di ordinare il governo popolare. P. 258), далее следуют пространные обвинения в их адрес; «Нам остается удивляться и громко говорить о столь примечательной вещи, но воплотить ее в жизнь нам не позволено, как и надеяться на это или хотя бы желать этого; возвращаясь же к тому, что в наших силах, я утверждаю, что эта болезнь настолько сложна, что ему невозможно ее искоренить; нужно было бы поступить как он, а именно отменить порядки, из‐за которых людей влечет богатство, а об этом из‐за свойственной человеку мягкотелости нельзя даже помыслить. Я уверен, что если вооружить горожан и открыть им путь к завоеванию славы с помощью воинской доблести, если при назначении магистратов учитывать добрую славу и свершения, если сделать простым процесс наказания тех, кто совершает преступления, впав во грех, то все это вместе приведет к тому, что богатство будет ценится гораздо меньше, чем сейчас. Я хотел бы добавить еще одну меру – ее неоднократно пробовали применять, но плохо соблюдали: речь об ограничении и стремлении к максимальной умеренности украшений и роскоши в одежде…».


[Закрыть]. По сути, мы вернулись к аналогии с медиком, с которой начиналось «Рассуждение», и теперь ясно видим разницу между врачом и поваром. Именно законодатель вновь замешивает всю materia города, как делает человек, готовящий тесто для макарон, и формует ее заново. Врач, имеющий дело с более сложным устройством организма, предполагает, что он уже болен, и надеется взять недуг под контроль скорее, чем вовсе излечить его. Но это значит, что materia, с которой он работает, уже внутренне неустойчива; он сталкивается с превратностями фортуны. Теперь становятся совершенно ясны колебания Гвиччардини относительно определения ottimati как класса честолюбцев. С одной стороны, он убежден, что честолюбие – качество, которое надо направить в политическое русло и узаконить, если мы хотим, чтобы политейя (politeia) располагала элитой, которая нужна ей для активного участия в принятии определенных решений. С другой, он прекрасно понимает, что честолюбие, быть может, уже создало слишком нестабильные условия для перенесения его на политическую почву и слишком развращено, чтобы служить гражданским целям.

III

Роль честолюбия в поведении гражданской элиты оставалась одной из ключевых проблем в размышлениях сторонников аристократии после восстановления власти Медичи в 1512 году. Вероятно, решающим фактором, определившим характер восстановленного правления, стало избрание кардинала Джованни де Медичи в качестве папы Льва Х в 1513 году. Это изменило ситуацию: власть Медичи во Флоренции распространилась на более широкий политический контекст. Семейство вернулось к власти благодаря иноземному оружию, грубо подчеркнув неспособность флорентийцев управлять внешними обстоятельствами. Однако когда на смену Юлию II пришел Лев X, он взял на себя контроль над политикой в Италии, выступая в роли того, кто, возможно, сумеет построить систему, в которой владычество неитальянских сил будет ослаблено. Далее, – преумножая славу, какую сулило городу избрание папы-флорентийца, – его вступление на папский престол означало, что стабильность правления Медичи не будет зависеть ни от иностранного оружия, ни от способности правящей семьи налаживать политические отношения с крупнейшими политическими группами Флоренции. Устойчивость обеспечивается законностью и прочностью, все еще присущими папской власти. Таким образом, избрание Льва Х дало передышку Медичи и тем флорентийцам, которым предстояло решить, принимать ли их и какую цену при этом следует заплатить каждой из сторон. В то же время представлявшийся наиболее опытным член семейства оказался вне Флоренции, а жители города остались с неприятным чувством своей провинциальности. Они ощущали, что больше не находятся в центре, где решается их судьба. Таким образом, вся система Медичи зависела, во-первых, от продолжительности пожизненного срока Льва Х (он был папой восемь лет), а во-вторых, от того, чтó младшие члены его рода, управлявшие Флоренцией в его отсутствие, могли попытаться предпринять, учитывая, что политика Медичи уже не ограничивалась гражданскими отношениями среди флорентийцев. Для сторонников аристократии, неоднозначно воспринимавших отношения между своим кругом и представителями семейства Медичи еще в 1494 году, все это было чревато новыми проблемами. За каждым новым политическим кризисом: избранием Льва Х в 1513 году, смертью Джулиано де Медичи, занимавшегося делами семьи во Флоренции, в 1516 году, смертью в 1519 году Лоренцо, его преемника, втянувшего Флоренцию в попытку захватить Герцогство Урбинское, – мы видим вспышку285285
  Об этом см.: Albertini R. von. Das florentinische Staatsbeiwusstsein im Übergang von der Republik zum Parinzipat. Bern, 1955. В приложении к книге напечатаны тексты «discorsi» («рассуждений»).


[Закрыть] писательской активности сторонников аристократии. Нас интересует их стремление применить аристотелевскую и гуманистическую парадигмы к определению гражданской аристократии в ситуации, которую авторы считают беспрецедентной. Поэтому не менее интересны слова, с помощью которых они пытаются заявить, что ситуация беспрецедентна и что именно в ней беспрецедентного.