Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Макиавелли дает понять, что существуют способы соединить военную virtù с гражданской – или, возможно, сделать первую основанием второй. Однако мы пока не знаем, какие это способы, а язык самой главы, по-видимому, не позволяет считать, что освободитель может остановиться, не возродив в Италии оба типа virtù. Если он сделает меньше, то будет заурядным «новым государем», жертвой fortuna, обреченной жить сегодняшним днем. Если он хочет достичь величия Моисея, Ромула и Тезея, то возглавляемая им армия должна превратиться в народ. Макиавелли восхищался военачальниками: Борджиа в начале его пути, Джованни делле Банде Нере в его более зрелые годы. Созданный им в трактате «О военном искусстве» идеализированный образ Фабрицио Колонны намекал, что condottiere теоретически может стать законодателем. Но тот, кто просто обладает властью в текущих обстоятельствах, не способен пробудить в людях гражданские чувства. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» мы видим как военачальника, учреждающего республику, так и республику, которая сама наделена властью над окружающими обстоятельствами.

Глава VII
Рим и Венеция
А) «Рассуждения» и «О военном искусстве» Макиавелли

I

Дж. Х. Уитфилд был совершенно прав, когда предостерегал исследователей Макиавелли от того, чтобы начинать анализ его идей с «Государя» и ограничиваться на этом пути «Государем» и «Рассуждениями»370370
  Whitfield J. H. Discourses on Machiavelli. P. 17, 43, 57–58, 111, 141–142.


[Закрыть]. В настоящей работе – в том, что касается Макиавелли – мы действительно занимается лишь двумя названными трудами. Может показаться, что мы игнорируем предостережение Уитфилда, равно как и многое из написанного о Макиавелли за последнее время. Однако тому есть свои причины. Мы предпринимаем попытку выделить «момент Макиавелли», то есть непрерывный процесс в истории идей, который представляется самым многообещающим контекстом для рассмотрения вклада Макиавелли именно в эту историю. В нашем предприятии мы будем двигаться избирательно, что исключает необходимость проводить полный анализ его идей или их развития. «Момент Макиавелли» предполагает не столько историю Макиавелли, сколько историческую презентацию Макиавелли. В уже обозначенном контексте мы фокусируемся на «Государе» и «Рассуждениях» – как останавливались на трактатах Гвиччардини и его «Диалоге», – потому что с их помощью можно проиллюстрировать те аспекты его идей, которые наиболее полно расскажут об этом контексте и роли в нем Макиавелли. Эффективность нашего метода заключается в его способности описать процесс, действительно имевший место в истории идей, и показать, что Макиавелли и Гвиччардини были его главными действующими лицами и что их следует воспринимать в этой роли. Наша цель не заключается в том, чтобы создать полную интеллектуальную биографию – если это вообще возможно – кого-то из них.

Таким образом, исследование, поначалу посвященное преимущественно политике времени, затем превратилось в анализ понятия добродетели. Мы выделили два значения этого термина, каждое из которых отчасти связано со временем и отчасти – с аристотелевской концепцией формы. Институционализируя гражданскую добродетель, республика или полис поддерживает собственную устойчивость во времени и разрабатывает грубый человеческий материал, направляя его к политической жизни, составляющей предназначение каждого человека. Практикуя не вполне моральную virtù, новатор придает форму fortuna той последовательности событий во времени, которую он своим действием нарушил. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» и трактате «О военном искусстве» Макиавелли соединяются оба эти понятия, и анализ этих произведений можно начинать с понятийной рамки, известной по интерпретации «Государя». В более ранней работе преобразователю нужна virtù, ибо он нарушил структуру обычая, которая легитимировала ранее существовавшее правление. Именно поэтому он стал уязвим для fortuna и непредсказуемости человеческого поведения. Испытание, с которым virtù неизменно сталкивается, но никогда вполне не справляется, состоит в изменении природы людей в сравнении с тем, какой ее сделал обычай, после чего сам обычай потерял силу. Однако на протяжении всего текста «Государя» в качестве примера общества, основанного на обычае, фигурирует наследственная монархия или княжество, где подданные просто привыкли повиноваться конкретному человеку или династии. Безусловно, республика входит в число политических систем, нарушая работу которых преобразователь становится уязвимым для fortuna. Но мы имели основание заподозрить, что ее прочность зиждется на чем-то еще, помимо приверженности обычаю: когда люди, как нам было сказано, привыкают к свободе, память о ней не покидает их и они не могут смириться с властью государя. Согласно нашему предположению, речь идет о свидетельстве того, что опыт гражданской жизни – participazione, как его называл Гвиччардини, – изменил человеческую природу так, как это было не под силу одному лишь обычаю. Обычай мог самое большее наложить отпечаток на вторичную, или приобретенную, природу людей. Однако коль скоро предназначение индивида заключалось в том, чтобы быть гражданином или существом политическим, то опыт vivere civile оказывал воздействие – и воздействие необратимое – именно на его врожденную природу, или prima forma.

Теперь можно соотнести идеи Макиавелли с традицией Савонаролы. На этом этапе понятие гражданской добродетели приобретает дополнительную глубину. Быть существом политическим – это призвание человека и его добродетель. Полития представляла собой форму, в которой человеческая материя развивала свою подлинную добродетель, а функция добродетели – придавать форму подручной материи fortuna. Республику или политию можно назвать вместилищем добродетели еще в одном смысле: она являла систему, в которой способность каждого гражданина ставить общее благо выше своего собственного служила предпосылкой наличия аналогичной способности во всех остальных. Таким образом добродетель всякого индивида оберегала добродетель остальных от порчи, элементом которой во временнóм измерении и выступала fortuna. Поэтому республика была структурой, построенной на гораздо более сложном и нормативном принципе, нежели обычай.

Однако то, что подобные структуры добродетели могут подвергаться коррозии и распадаться, подтверждали не только опыт и история. В силу ужасного парадокса эта тенденция была заложена в самой природе республик. Республика стремилась к полноте добродетели в отношениях между своими гражданами, но опиралась при этом на свою ограниченность во времени и пространстве. Она имела начало во времени и должна была, с одной стороны, располагать свидетельством о том, как это начало стало возможным, а с другой – признавать (ибо теоретически у нее должен быть и конец), что поддерживать ее не менее затруднительно, чем основывать. Занимая определенное место, то есть положение в пространстве, она была окружена соседями, в отношениях с которыми руководствовалась не добродетелью, существовавшей словно бы только в среде граждан. С точки зрения времени, а не только пространства, она сталкивалась с проблемами, обусловленными тем, что сама выступала в роли своего рода новатора. С точки зрения пространства, а не только времени, она принадлежала миру нелегитимных властных отношений. Структура добродетели существовала в сфере fortuna по крайней мере отчасти потому, что добродетель такого типа сама являлась новшеством. А значит, система должна была обладать частью той virtù, которая придавала форму фортуне. Очерк о «новом государе» уже показал, что во многом речь шла о вопросе манипулирования человеческим поведением, которое было нелегитимным и опиралось на силу. Двусмысленность не исчезала с основанием республики. Она сохранялась как в ее внутренних, так и во внешних отношениях: республика могла страдать от порчи изнутри не меньше, чем от поражений вовне. Но если государь, которому изменила virtù, терял свое stato, то и граждане, чья республика потерпела крушение, утрачивали добродетель, характеризующую их гражданский коллектив.

Флорентийских теоретиков интересовали республиканские ценности. Первоочередная практическая и теоретическая проблема состояла в том, чтобы показать, как возникали республики и как можно поддерживать их существование. Ставки были очень высоки – не меньше, чем утверждение добродетели как принципа деятельной жизни. Риск был не менее велик: было трудно построить республику на чем-то, кроме зыбкого и временного фундамента. На примере Гвиччардини мы наблюдали традицию аристократической мысли, которая, во многом восходя к Савонароле, признавала наличие у флорентийцев стремления к свободе и приобретенных свойств, имеющих глубокие, но непрочные корни в унаследованной традиции и «вторичной природе», и искала средства преобразовать их в полноту prima forma. С 1512 года Гвиччардини с пессимизмом и настойчивостью изучал теоретические основания аристотелевской политии и смешанного правления, а также менее отдаленную во времени область действия двух образцов: конституции 1494 года и венецианской модели. Линию мысли, стремившуюся совместить главенство аристократии и governo largo, по-видимому, продолжили члены кружка, собиравшегося в Садах Оричеллари после смерти Бернардо Ручеллаи в 1514 году371371
  Об этой группе и о проблемах датировки того периода, когда к ней примыкает Макиавелли, см.: Gilbert F. Bernardo Rucellai and the Orti Oricellari. P. 101–131, а также: Idem. The Composition and Structure of Machiavelli’s Discorsi // Journal of the History of Ideas. 1953. Vol. 14. № I. P. 136–156; Whitfield J. H. Discourses on Machiavelli. P. 181–206; Baron H. Machiavelli: the Republican Citizen and the Author of The Prince // English Historical Review. Vol. 76 (1961). P. 217–253.


[Закрыть]. В этот кружок, аристократический по своему составу, но народный по своим симпатиям, вероятно, входили люди, восхищавшиеся Венецией за то, что она построила основанную на добродетели систему благодаря принципу смешения простых форм правления. Пребывание Гвиччардини в угрюмом мире папских территорий не позволяет считать его участником кружка Оричеллари. Принадлежавший к нему Макиавелли в силу своего происхождения и убеждений не разделял присущего этой группе аристократического идеализма. Как мы увидим, его «Рассуждения» логичнее всего трактовать как последовательный уход от венецианской парадигмы и менее определенную попытку продумать последствия этого ухода. Гвиччардини в «Диалоге об управлении Флоренцией», который иногда воспринимается как ответ на ключевые идеи «Рассуждений», продолжает аристократическую провенецианскую традицию. Мы можем считать, что в этих двух произведениях разрабатываются разные подходы к проблеме республики. В последующих главах нам предстоит наблюдать странное сочетание этих идей, которое легло в основу классической республиканской традиции Атлантики и Северо-Западной Европы.

II

Гвиччардини начал с врожденной склонности флорентийцев к свободе и на протяжении всего «Диалога» интерпретировал флорентийские институты. Макиавелли, верный себе, работал на более высоком уровне теоретического обобщения. Как и «Государь», «Рассуждения» открываются типологией, классификацией республик с точки зрения их происхождения. Все города основываются либо местным населением, либо чужеземцами372372
  Machiavelli N. Opere. P. 91 (Discorsi I, 1); Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия // Макьявелли Н. Сочинения исторические и политические. Сочинения художественные. Письма / Пер. М. А. Юсима. М., 2004. С. 140.


[Закрыть]; их основатели на момент возникновения города либо автономны, либо сохраняют зависимость от какой-либо внешней силы, и города последней категории, с самого начала лишенные свободы, редко достигают чего-то значительного. Бросая откровенный вызов традиции Салютати, Макиавелли добавляет, что Флоренция, основанная Суллой или Августом, является именно таким городом373373
  «E per non avere queste cittadi la loro origine libera, rade volte occurre che le facciano progressi grandi, e possinsi intra i capi dei regni numerare. Simile a queste fu l’edificazione di Firenze, perché (o edificata da’ soldati di Silla o a caso dagli abitatori dei monti di Fiesole, i quali confidatisi in quella lunga pace che sotto Ottaviano nacque nel mondo si ridussero ad abitare nel piano sopra Arno) si edificò sotto l’imperio romano, ne pote ne’ principii suoi fare altri augumenti che quelli che per cortesia del principe gli erano concessi» (Ibid. P. 92); «Однако такие города, вследствие своей зависимости, редко разрастаются до больших размеров и становятся столицами в своих странах. Подобным образом была основана Флоренция, и не важно, была ли она построена солдатами Суллы или обитателями Фьезоланских холмов, которые спустились на равнину близ Арно, уповая на длительный мир, воцарившийся повсюду при Октавиане: она подчинялась римской власти и поначалу могла расширять свои владения только за счет щедрот императора» (Там же. С. 141).


[Закрыть]. К этой мысли он вернется в «Истории Флоренции» и сделает вывод, что Флоренции никогда не удавалось обрести стабильность, характерную как для зависимого, так и для свободного существования374374
  Machiavelli N. Opere. P. 620–622 (Istorie fiorentine II, 2); рус. перевод: Макьявелли Н. История Флоренции / Пер. Н. Я. Рыковой. Л., 1973. С. 51–53. См. также: Discorsi I, 49, где прямо утверждается, что Флоренции не удалось устранить недостатки своего рабского происхождения. Ср.: Rubinstein N. Machiavelli and Florentine Politics // Studies on Machiavelli / Ed. by M. P. Gilmore. P. 21–22.


[Закрыть]. В рассматриваемом же произведении он заявляет (после отступления о том, где надлежит основывать города – на неурожайных или на плодородных землях375375
  Machiavelli N. Opere. P. 93–94 (Discorsi I, 1); Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 141–143.


[Закрыть]), что в его намерения не входит рассуждать о городах этой категории. Его занимают только те земли, которые с момента основания были полностью независимы376376
  Первые предложения в: Discorsi II, 2 – Ibid. P. 95; Там же. С. 143.


[Закрыть], – явное указание на то, что Флоренция не будет составлять главный предмет его интереса в последующих главах.

Макиавелли вновь прибегает к схематическому подходу. Он выделяет города, основанные законодателями377377
  В этом значении иногда используется слово ordinatore, но Макиавелли предпочитает заменять его парафразами, такими как uno solo, il quale ordino и т. д. В главе 1 книги II «Рассуждений» находим latore delle leggi («законодатель»): Ibid. P. 205; Там же. С. 266.


[Закрыть], такими как Ликург, чьи дела были столь близки к совершенству, что к ним нечего было добавить378378
  Ibid. P. 95, 98, 99, 107; Там же. С. 143, 147, 154–155, 165, 171.


[Закрыть], те города, которые изначально были несовершенными и потому столь несчастливыми, что вынуждены были реформировать самих себя, те, что отклонились от своих истоков, и те, чье устройство изначально было крайне неразумным379379
  «Talché felice si può chiamare quella republica la quale sortisce uno uomo si prudente che gli dia leggi ordinate in modo che, sanza avere bisogno di ricorreggerle, possa vivere sicuramente sotto quelle; e si vede che Sparta le osservò piú che ottocento anni sanza corromperle o sanza alcuno tumulto pericoloso. E pel contrario tiene qualche grado d’infelicità quella città che non si sendo abbattuta a uno ordinatore prudente, è necessitata da se medesima riordinarsi: e di queste ancora è piú infelice quella che è piú discosto dall’ordine; e quella ne è piú discosto che co’ suoi ordini e al tutto fuori del diritto cammino che la possa condurre al perfetto e vero fine, perché quelle che sono in questo grado è quasi impossibile che per qualunque accidente si rassettino» (Ibid. P. 95); «Счастливой можно назвать республику, которую жребий наделяет столь благоразумным гражданином, что он дает ей продуманные и надежные законы, не нуждающиеся в исправлении. Известно, что в Спарте они соблюдались более восьмисот лет без искажений и без особых потрясений; напротив, тот город, которому не посчастливилось найти разумного учредителя, вынужден сам заботиться о своем устройстве. Самая несчастливая республика та, которая лишена упорядоченности, особенно если ее устройство во всех своих частях не нацелено на прямой путь, ведущий к истинной и совершенной цели. В этом случае никакие потрясения не заставят ее прийти в порядок; те же республики, которые, не имея совершенного устройства, располагают хорошими задатками, подлежащими развитию, могут постепенно совершенствоваться при благоприятном стечении обстоятельств» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 143–144).


[Закрыть]. Из этой классификации, представляющей собой ключ ко всем трем книгам «Рассуждений», при ближайшем рассмотрении напрашиваются некоторые выводы. Во-первых, речь идет не просто о различии между всезнающими и не столь мудрыми ordinatori, но и о различии между наличием конкретного основателя и обстоятельствами, когда основание вообще нельзя приписать uno solo. Солон добился меньшего, чем Ликург380380
  Machiavelli N. Opere. P. 98–99; Там же. С. 147.


[Закрыть]. Ромул, как мы увидим, оказался где-то посередине. Однако Макиавелли интересуют не только древние республики, но и новые. Например, Венеция, появившаяся уже в христианскую эру, возводит свои истоки не к конкретным основателям, а в лучшем случае к покровительствующим им святым, которые в действительности город не учреждали. Историческое развитие Венеции, возможно, начинается со скопления лишенных предводителя беженцев, чье постепенное восхождение по лестнице гражданской добродетели требует объяснения381381
  «…cominciarono infra loro, sanza altro principe particulare che gli ordinasse, a vivere sotto quelle leggi che parevono loro piú atte a mantenerli. Il che successe loro felicemente per il lungo ozio che il sito dette loro, non avendo quel mare uscita, e non avendo quelli popoli che affliggevano Italia navigli da poterli infestare, talché ogni piccolo principio li pote fare venire a quella grandezza nella quale sono» (Ibid. P. 91–92; Discorsi I, 1); «Эти племена, не имея особого предводителя, стали жить по законам, которые казались им наиболее подходящими. Тому способствовало спокойное существование, обеспечиваемое местностью, потому что доступ к ней был только по морю, а у народов, опустошавших Италию, не было кораблей, так что сам ход вещей должен был привести этот город к его сегодняшнему величию» (Там же. С. 140–141).


[Закрыть]. Поскольку Макиавелли не считает Венецию образцом для подражания, то эта проблема не слишком его занимает. Впрочем, все «Рассуждения» строятся вокруг ситуаций, когда из‐за несовершенства или же отсутствия законодателя гражданам пришлось исправлять свои ordini и самих себя, – такие, когда материя оказалась вынуждена сама придавать себе форму.

Кроме того, очевидно – здесь проводится разграничение между относительной свободой и относительной зависимостью от случайностей во времени. Спартанцы получили от Ликурга «сразу все свои законы», после чего им оставалось лишь хранить их. Как нам предстоит узнать, это бывает непросто сделать. Впрочем, упомянутая задача ничто в сравнении с трудностями, подстерегающими города, которые получили свои законы по воле благоприятного случая (caso), в несколько приемов (piú volte) или по мере развития множества непредвиденных событий (accidenti), как в Риме»382382
  «…alcune le hanno avute a caso ed in piú volte e secondo li accidenti, come ebbe Roma» (Ibid. P. 95); «…Другие вырабатывают свои законы постепенно, по мере развития событий, как было в Риме» (Там же. С. 143). В Discorsi I, 1 Макиавелли возвращается к этой теме и объясняет, что fortuna – это не причина и не создатель римского величия; мы могли бы точнее передать смысл сказанного с помощью утверждения, что fortuna – его контекст.


[Закрыть]. Наличие совершенного законодателя приносит стабильность, то есть свободу от времени. Любое другое положение вынуждает положиться на свою virtù в контексте fortuna. Снова, как и в «Государе», от законодателя как идеального типа мы спускаемся к разным уровням неустойчивости virtù. Если устройство изначально было неправильным, это безнадежная ситуация. Если приходится исправлять законы силами несовершенного политического организма, это несчастье по сравнению со Спартой. Тем не менее республики, с самого начала наделенные хорошими, но несовершенными институтами, могут достичь совершенства per la occorrenzia degli accidenti383383
  При благоприятном стечении обстоятельств (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Мы знаем, что fortuna благосклонно отвечает лишь virtù, и эта мысль подкрепляется замечанием Макиавелли, что самосовершенствование сопряжено с трудностями по уже знакомым нам причинам, в силу которых опасны нововведения384384
  «Quelle altre che, se le non hanno l’ordine perfetto, hanno preso il principio buono e atto a diventare migliore, possono per la occorrenzia degli accidenti diventare perfette. Ma sia bene vero questo: che mai non si ordineranno sanza periculo, perché gli assai uomini non si accordano mai ad una legge nuova che riguardi uno nuovo ordine nella città, se non è mostro loro da una necessità che bisogni farlo; e non potendo venire questa necessità sanza periculo, è facil cosa che quella republica rovini avanti che la si sia condotta a una perfezione d’ordine» (Ibid. P. 95); «…Те же республики, которые, не имея совершенного устройства, располагают хорошими задатками, подлежащими развитию, могут постепенно совершенствоваться при благоприятном стечении обстоятельств. Но справедливо и то, что они будут при этом подвергаться опасности, потому что множество людей никогда не согласится принять новый закон и установить в городе новые порядки, если не убедится в крайней необходимости этого, а необходимость возникает только при наступлении опасности, поэтому такая республика может рухнуть, не дождавшись усовершенствования» (Там же. С. 144).


[Закрыть]. Теперь можно перейти к случаю Рима, где Ромул не смог упрочить монархию, но действовал достаточно хорошо, чтобы она превратилась в процветающую республику. Однако в этой типологии есть явный пробел. Случай республики, где граждане изначально обходились без законодателя, который бы руководил ими, подразумевается, но не рассматривается. В частности, возникает вопрос, что Макиавелли думал о Венеции, где никогда не было законодателя, но сразу, как считается, установилась исключительная стабильность. Нет уверенности, что мы когда-либо узнаем точный ответ.

Когда граждане совершенствуют свои отношения в контексте времени, они упражняются в virtù в том смысле, что стремятся одержать верх над fortuna. В случае нового государя, это искусство, которое до «Государя» редко подвергалось теоретическому осмыслению. Однако существовало куда большее количество теоретической литературы о ситуации, когда граждане вместе упражняются в добродетели, учреждая, поддерживая и совершенствуя структуры этических и политических отношений. Здесь Макиавелли, не называя имени автора, пространно излагает теорию конституционных циклов Полибия385385
  Machiavelli N. Opere. P. 96–99 (Discorsi II, 2); Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 145–147.


[Закрыть]. Как мы увидим, «Рассуждения» едва ли можно свести к трактату о том, как установить совершенную уравновешенную форму правления, которая бы вырвалась из круговорота и обрела вневременность. Посему естественно задаться вопросом: чего стремился достичь Макиавелли, подробно останавливаясь на теории Полибия? Ответ мы находим в конце второй главы, где он вновь возвращается к различию между городами, имевшими совершенного законодателя и лишенными его. Ликург, воспользовавшись единственным occasione – у Макиавелли нет этого слова, но, если мы его поместим сюда, то фрагмент станет понятнее, – установил распределение власти между монархами, аристократами и народом, продержавшееся более восьмисот лет. Солону этого сделать не удалось, и потому Афины так и не достигли стабильности. Но случай Рима – на основе которого Полибий и разработал всю свою теорию – представляет собой самое необычайное явление. Ни один законодатель не пытался соединить здесь власть одного, некоторых и многих. Царство, установленное Ромулом, пало с изгнанием Тарквиния. В период республики патриции и плебеи на протяжении многих поколений вели между собой борьбу. И все же, несмотря на весь разлад, возникла система, вызывавшая восхищение Полибия и достаточно устойчивая, чтобы завоевать мир386386
  «…Roma, la quale non ostante che non avesse uno Licurgo che la ordinasse in modo nel principio che la potesse vivere lungo tempo libera, nondimeno furo tanti gli accidenti che in quella nacquero, per la disunione che era intra la Plebe ed il Senato, che quello che non aveva fatto uno ordinatore lo fece il caso. Perché se Roma non sorti la prima fortuna, sorti la seconda: perché i primi ordini suoi se furono difettivi, nondimeno non deviarono dalla diritta via che li potesse condurre alla perfezione <…> …alla quale perfezione venne per la disunione della Plebe e del Senato, come nei dua prossimi seguenti capitoli largamente si dimosterrà» (Ibid. P. 99–100); «Но перейдем к Риму; хотя там не было Ликурга, который заложил бы основы свободы на длительное время, его роль выполнил случай, представившийся в ходе дальнейших событий, вследствие распрей между плебсом и Сенатом. И если судьба Рима вначале складывалась не слишком удачно, все же на долю его выпала не самая плачевная участь, потому что недостатки первоначального устройства не помешали ему выйти на прямую дорогу, ведущую к совершенству. <…> …а к этому усовершенствованию привела рознь между плебсом и Сенатом, что будет показано подробнее в двух следующих главах» (Там же. С. 147–148).


[Закрыть].

Макиавелли провел радикальный эксперимент секуляризации. Он установил, что гражданская добродетель и vivere civile могут – хотя это необязательно – развиваться исключительно в измерении случайного, без вмешательства вневременных сил. Тем не менее, цель, обозначенная Полибием и достигнутая Ликургом, может заключаться в том, чтобы избежать ловушки времени и перемен. Впрочем, существуют обстоятельства, когда граждане приближаются к этой цели собственными усилиями – трудами людей, ограниченных временем. Интересен не пример Спарты, где практически не зависящий от времени законодатель в одночасье вывел формулу вневременности, а пример Рима, где эта цель была достигнута – насколько люди вообще в состоянии ее достичь – беспорядочными и направляемыми случаем действиями конкретных людей в измерении непредсказуемости и фортуны. Когда люди освобождаются от fortuna, практикуя virtù, присущую им самим, а не наделенному сверхчеловеческой мудростью законодателю, и при этом воздвигают способную к завоеваниям республику – даже если для этого должно смениться не одно поколение, – результат оказывается более прочным и более добродетельным, чем любое достижение, какое под силу principe nuovo387387
  Новый государь (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], если только он не законодатель, что, как мы выяснили, неправдоподобно. Отказываясь от ставки на образцовую фигуру Ликурга, Макиавелли согласился заплатить очень большую цену. Из наметившегося в «Государе» соединения в одном человеке законодателя и пророка мы узнали, что Макиавелли не свободен от необходимости описывать республику или любое другое политическое образование как сообщество, укорененное в области священного. Составляя условие человеческой доблести, она должна строиться на добродетели, превосходящей возможности людей. Однако то, что канонический пророк, вдохновленный Богом Ветхого Завета, оказался в той же категории основателей, что и языческие герои-законодатели, которыми двигало лишь сверхчеловеческое умение ухватиться за occasione, привело к исторической иронии. Моисей виделся ненамного более архетипической фигурой, чем Ликург, а христианская благодать, оставаясь частью понятия законодателя, сама по себе едва ли представлялась независимой переменной. Ирония становилась более явной при взгляде на временное княжество, предположительно основанное апостолом Петром, единственной фигурой иудео-христианского пантеона (кроме, возможно, императора Константина), которой можно было приписать роль законодателя по благодати. В XI главе «Государя» мы находим уничтожающий, хотя и не совсем пренебрежительный анализ церковных владений, претендовавших на статус самостоятельных государств.

Только там государи имеют власть, но ее не отстаивают, имеют подданных, но ими не управляют; и однако же на власть их никто не покушается, а подданные их не тяготятся своим положением и не хотят, да и не могут от них отпасть. Так что лишь эти государи неизменно пребывают в благополучии и счастье388388
  «Costoro soli hanno stati, e non li defendano; sudditi, e non li governano; e li stati, per essere indifesi, non sono loro tolti; e li sudditi, per non essere governati, non se ne curano, ne pensano ne possono alienarsi da loro. Solo adunque questi principati sono sicuri e felici» (Machiavelli N. Opere. P. 37; Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 89).


[Закрыть].

Автор «Дао дэ цзин», который вполне мог написать эти строки, сказал бы, что здесь нет ничего требующего истолкования, но Макиавелли думает иначе. Ни добродетелью, ни фортуной (как он уточняет389389
  «…si acquistano o per virtù o per fortuna, e sanza l’una e l’altra si mantengano…» (Ibid. P. 36); «<…Церковные государства, о которых можно сказать, что> овладеть ими трудно, ибо для этого требуется доблесть или милость судьбы, а удержать легко, ибо для этого не требуется ни того, ни другого» (Там же. C. 89).


[Закрыть]) не объясняется тот факт, что эти государства существуют и продолжают существовать. И читатель невольно вспоминает шутку, что они должны быть божественными учреждениями, ибо никакое человеческое установление, основанное на смеси плутовства и слабоумия, не продержится и двух недель. Макиавелли вторит этой остроте, вероятно, не совсем ироническим замечанием: поскольку они установлены и охраняются Богом, было бы неблагочестиво и неблагоразумно для человеческого рассудка пытаться размышлять на подобные темы390390
  «Ma sendo quelli retti da cagione superiori alle quali mente umana non aggiugne, lascerò il parlarne; perché sendo esaltati e mantenuti da Dio, sarebbe offizio di uomo prosuntuoso e temerario discorrerne» (Ibid. P. 37); «Но так как государства эти направляемы причинами высшего порядка, до которых ум человеческий не досягает, то говорить о них я не буду; лишь самонадеянный и дерзкий человек мог бы взяться рассуждать о том, что возвеличено и хранимо Богом» (Там же. C. 89).


[Закрыть]. Но затем он говорит, что они опираются на ordini antiquati nella religione, – «освященные религией устои», – «столь мощные, что они поддерживают государей у власти независимо от того, как те живут и поступают»391391
  Там же; «…sono sustentati dalli ordini antiquati nella religione, quali sono suti tanto potenti e di qualità che tengono e’ loro principi in stato, in qualunque modo si procedino e vivino» (Ibid. P. 36–37).


[Закрыть]. Если пути Провидения нам неведомы, то нельзя объяснять ими человеческие поступки. Церковное государство можно считать разновидностью сообщества, основанного на обычае, более устойчивого, чем наследственная монархия: здесь еще меньшую роль играет то, каким является правитель и что он делает. Когда, особенно в «Рассуждениях», мы подводим итог обзору, в котором представители классической Античности изображены не менее ярко, чем фигуры иудео-христианского канона, нам напоминают, что есть и другие религии, которые могли быть основаны только действием человека. Возникает новая категория новаторов:

Среди людей, достойных похвалы, достойнейшими являются родоначальники и устроители религий, затем основатели республик и монархий, а после них знамениты те, кто во главе войска расширил владения своей родины или собственные. К ним добавляются образованные люди…392392
  Там же. С. 166 («Intra tutti gli uomini laudati, sono i laudatissimi quelli che sono stati capi e ordinatori delle religioni. Appresso dipoi quelli che hanno fondato o republiche o regni. Dopo a costoro sono celebri quelli che, preposti agli eserciti, hanno ampliato o il regno loro o quello della patria. A questi si aggiungono gli uomini litterati…»: Ibid. P. 118, Discorsi I, 10).


[Закрыть].

Акценты расставлены здесь сложно. В той мере, в какой деяния пророка поддаются человеческому истолкованию, он является основателем системы, обладающей неким качеством, придающим ей еще большую прочность по сравнению с системой, построенной на унаследованной верности подданных. По этой причине он занимает более высокое положение, нежели законодатель. Однако мы знаем, что законодатель, по крайней мере если ему предстоит основать республику, стремится создать систему, основанную на добродетели, которая опять же представляет собой нечто большее, чем та, что строится на обычае. Макиавелли намерен сказать, что фундамент религии – предпосылка гражданской добродетели и что Рим не выстоял бы без Нумы Помпилия, своего второго правителя, посвятившего свою жизнь развитию религии и насаждению ее среди римлян393393
  См.: Discorsi I, 11 целиком.


[Закрыть]. Если религия служит предпосылкой гражданской добродетели, поскольку способна изменять человеческую природу, то она не есть сама по себе добродетель, ибо последняя может существовать только в гражданском обрамлении. Эта мысль ляжет в основу подчинения религии политике у Макиавелли и его критики христианства, так как оно дает человеку иные, негражданские ценности394394
  См. ниже, прим. 2 на с. 309.


[Закрыть]. Пророк может стоять выше законодателя на том основании, что результат его деятельности в любом случае обладает наибольшей прочностью. При этом пророк должен стремиться стать законодателем и укреплять религию, которая послужила бы фундаментом гражданского коллектива. Отсюда следует также, что религия – лишь одна из составляющих гражданской добродетели. Нам следует обратить внимание, что следом за пророком и законодателем достойным похвалы называется воин. Ромул был законодателем и воином, которому «для учреждения… военных и гражданских порядков… не нужно было ссылаться на Бога»; Нума стал законодателем, так как придумал религию римлян. Первая книга «Рассуждений» содержит явно противоречивые фрагменты, посвященные вопросу, кто из них больше достоин похвалы и внимания395395
  «E vedesi, chi considera bene le istorie romane, quanto serviva la religione a comandare gli eserciti, ad animire la Plebe, a mantenere gli uomini buoni, a fare vergognare i rei. Talché se si avesse a disputare a quale principe Roma fusse piú obligata, o a Romolo o a Numa, credo piú tosto Numa otterrebbe il primo grado: perché dove è religione facilmente si possono introdurre l’armi, e dove sono l’armi e non religione, con difficultà si può introdurre quella» (Machiavelli N. Opere. P. 123; Discorsi I, 11); «И если бы встал вопрос, какому государю Рим обязан больше, Ромулу или Нуме, я полагаю, что на первом месте следовало бы поставить Нуму, потому что там, где есть благочестие, легко укореняется воинская доблесть; но там, где присутствует только военное искусство и нет благочестия, навряд ли удастся распространить последнее» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 170).
  «…pensò che a volere mantenere Roma bisognava volgersi alla guerra, e somigliare Romolo, e non Numa. Da questo piglino esemplo tutti i principi che tengono stato: che che somiglierà Numa lo terrà o non terrà secondo che i tempi o la fortuna gli girerà sotto; ma chi somiglierà Romolo, e sia come esso armato di prudenza e d’armi, lo terrà in ogni modo, se da una ostinata ed eccessiva forza non gli è tolto» (Ibid. P. 144; Discorsi I, 19); «Тогда он понял, что Рим можно сохранить только посредством войны, подражая Ромулу, а не Нуме. Этот пример поучителен для всех государей, наделенных властью: подобные Нуме будут пребывать у нее, пока времена и судьбы будут к ним благосклонны; но подобные Ромулу и, как он, вооруженные рассудительностью и воинским духом всегда удержат власть, если только не вмешается непреодолимая враждебная сила» (Там же. С. 190). Следует отметить, что характеристика правителя как armato di prudenza e d’armi («вооруженный воинским духом и благоразумием») перекликается с тем, что мы читаем во II главе «Государя» о principe naturale («наследном государе»), которому не угрожает ничто, кроме una estraordinaria ed eccessiva forza («особо могущественной и грозной силы»). См. выше, глава VI, прим. 1 на с. 236.


[Закрыть]. С одной стороны, перед Нумой стояла более сложная задача, чем перед его предшественником, потому что научить людей военному искусству и мужеству легче, чем изменить их природу с помощью религии. С другой стороны, преемники Нумы мудро решили идти по стопам Ромула, ибо из‐за враждебности их соседей миролюбивая политика становилась слишком зависимой от «времени и фортуны». Мы возвращаемся к антитезам, обозначенным в «Государе»: безоружный и вооруженный пророк, осмотрительный человек и храбрец. Мы снова оказываемся в мире fortuna и virtù. Ясно, что обычай, религия и воинский дух составляют часть некоего еще не сформулированного понятия гражданской добродетели, а добродетель в этом смысле неотделима от virtù, которая стремится возобладать над fortuna. Существует множество типов законодателя, помимо идеального образа, описанного в «Государе». Все эти идеи – ключевые для теоретической структуры «Рассуждений».

Теперь дело выглядит так, будто Макиавелли искал социальные средства, с помощью которых природа людей могла быть преобразована до такой степени, чтобы они стали способны к гражданской жизни. Комбинация Ромула и Нумы подсказывала способы, полагаясь на которые законодатель мог бы освободить себя от необходимости действовать лишь как «вооруженный пророк» из «Государя», который должен принуждать людей, как только те перестанут ему верить. Однако в то же время последнее обстоятельство освобождало его от необходимости обладать сверхчеловеческими способностями демиурга, которого мы встречаем в той же главе и которому требуется лишь occasione, дабы произнести слово, преобразующее бесформенную материю. Фигура законодателя-пророка встречается в «Рассуждениях» куда реже, чем в «Государе». Virtù законодателя играет меньшую роль по сравнению с общественными и воспитательными процессами, которые он приводит в движение. Вот почему он может позволить себе жить во времени и не быть личностью масштаба Ликурга или Моисея. Но, принизив роль законодателя, Макиавелли во многом избавил себя от необходимости опираться на тезис Савонаролы, что установление республики – prima forma – невозможно без действия благодати. Если людям, дабы стать гражданами, нужно не содействие сверхъестественных сил, а гражданская жизнь в мире времени и фортуны, то град земной и град небесный снова переставали быть тождественны друг другу, и это различие опять же можно считать этическим или историческим. Мы возвращаемся к точке зрения, согласно которой «нельзя править государством с помощью „Отче наш“», а гражданские цели – в том числе гражданская добродетель – отделены от целей искупления. Это самая революционная мысль в «Рассуждениях» – более революционная, чем любая из тех, что мы находим в «Государе».

III

Итак, Макиавелли подготовил почву для выдвижения двух поразительных и смелых гипотез, составивших стержень «Рассуждений». И обе они показались Гвиччардини неприемлемыми396396
  См. ниже, глава VIII, и в целом «Considerazioni intorno ai Discorsi del Machiavelli» («Замечания на „Рассуждения“ Макиавелли») Гвиччардини.


[Закрыть]. Первая заключается в том, что разобщенность и борьба между знатью и народом послужили причиной обретения Римом свободы, стабильности и власти397397
  Discorsi I, 2–6.


[Закрыть], – утверждение скандальное и немыслимое для сознания, которое отождествляло единение со стабильностью и добродетелью, а конфликт – с нововведением и упадком, но понятное, если мы вспомним о двойственности virtù. Когда римляне собственными усилиями создавали структуру легитимности, они занимались нововведениями в обстановке еще недостаточно стабильной, чтобы в ней можно было поступать легитимно, согласно обычаю. Поэтому нам следует искать действий, которые не были легитимны сами по себе, но тем не менее привели к аналогичному результату. Если согласие возникает из разобщенности, то причиной тому служит скорее иррациональное, чем рациональное действие. Объяснить это можно лишь непостижимым влиянием фортуны, и Макиавелли действительно говорит в одном месте, что случай (caso), а в другом – что fortuna свершили то, чего не удалось сделать законодателю (ordinatore)398398
  См. выше, прим. 1 на с. 275 и приведенную в нем цитату.


[Закрыть]. Но fortuna – понятие, не исключающее virtù. Добродетель возникает в ответ на фортуну, и, значит, нам следует искать особую virtù, проявленную римлянами на этом этапе их истории. Держа в уме «Государя», мы понимаем, что virtù в таких обстоятельствах примет форму скорее активную, чем пассивную, будет скорее смелой, чем рассудительной, укажет на качества как льва, так и лисы. Однако здесь она должна проявиться в поведении отдельных людей и групп граждан в отношении друг друга, а не в единовластном господстве правителя над своим окружением. Поэтому ее социальное и этическое содержание неизбежно должно быть значительнее. Virtù надлежит стать основой добродетели.

Затем следует изложение истории ранней римской конституции399399
  Machiavelli N. Opere. P. 99–100; Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 147–148.


[Закрыть]. Хотя дела Ромула и его преемников не были вполне идеальными, установленные ими законы не препятствовали vivere libero400400
  «Perché Romolo e tutti gli altri Re fecero molte e buone leggi, conformi ancora al vivere libero; ma perché il fine loro fu fondare un regno e non una republica, quando quella città rimase libera vi mancavano molte cose che era necessario ordinare in favore della libertà, le quali non erano state da quelli re ordinate» (Ibid); «Дело в том, что Ромул и прочие цари издали много хороших законов, применимых и к свободному устройству, но так как их целью было создание царства, а не республики, то после освобождения Рима в нем недоставало многих вещей, необходимых для защиты вольности, потому что названные цари об этом не заботились» (Там же).


[Закрыть]. Когда цари обратились к тирании, – читатель, знакомый с циклической теорией Полибия, отметит, что это обычный пример упадка, следующего за несовершенным правлением, – еще многое требовалось для установления свободы. Поэтому власть царей не кончилась с изгнанием Тарквиния, а сохранилась в форме консульства, и ее представители делили теперь места в Сенате со знатью. Когда аристократы, в свою очередь, приобрели склонность к пороку и высокомерию, не было необходимости разрушать всю систему правления, дабы контролировать их власть. Она уже была до некоторой степени ограничена консулами. Народные трибуны появились, чтобы придать вес голосу масс, и Рим превратился в смешанное и «совершенное» общество, где каждый из трех элементов мог удержать другие от крайностей401401
  Machiavelli N. Opere. P. 99–100; Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 147–148. В итальянском тексте дважды встречается слово perfezione и один раз – perfetta.


[Закрыть].

Из этого не вполне кристально ясного рассказа очевидно, что решающий шаг был сделан рано и связан с учреждением консульства и изгнанием царей. Макиавелли не уточняет причин этой меры, хотя он мог связывать ее со страхом перед возвращением Тарквиниев. По его словам, пока существовал страх, аристократия вела себя сдержанно по отношению к народу402402
  Ibid. P. 100–101 (Discorsi I, 3); Там же. С. 149.


[Закрыть]. Акцент ставится на утверждении, что римские законы подходили для свободного устройства еще до того, как Рим стал свободным городом. Таким образом Ромул и его преемники внесли свой вклад в законодательство. Макиавелли спорит с теми – например, с Гвиччардини, – кто полагает, что Рим – республика, которой внутренне присуща предрасположенность к беспорядку и которую от гибели спасли лишь милость судьбы и необычайная военная доблесть. Их ошибка, говорит он, в склонности забывать, что там, где хорошо организовано военное дело, должны быть и хорошие законы, а там, где есть buoni ordini403403
  Добрые порядки (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] и buona milizia404404
  Хорошее войско (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], почти наверняка будет и buona fortuna405405
  «…contro la opinione di molti che dicono Roma essere stata una republica tumultuaria, e piena di tanta confusione che se la buona fortuna e la virtù militare non avesse sopperito a’ loro difetti, sarebbe stata inferiore a ogni altra republica. Io non posso negare che la fortuna e la milizia non fussero cagione dell’imperio romano; ma è mi pare bene che costoro non si avegghino che dove è buona milizia conviene che sia buono ordine, e rade volte anco occorre che non vi sia buona fortuna» (Ibid. P. 101; Discorsi I, 4); «Я не премину… оспорить распространенное мнение, что если бы благосклонность судьбы и воинская доблесть не возместили внутренне присущих Римской республике недостатков, то бесконечные потрясения и смуты поставили бы ее ниже прочих государств. Не стану отрицать, что своими владениями Рим обязан фортуне и хорошему войску, но те, кто сводит дело к этим двум причинам, не замечают, что хорошее войско немыслимо без добрых порядков, а уж за этим следует обычно и удача» (Там же. С. 149–150).


[Закрыть]. Кроме того, хорошие законы способствуют buona educazione406406
  Правильное воспитание (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], на что в случае Рима указывает относительно бескровный характер борьбы между сословиями – по крайней мере до эпохи Гракхов – и сравнительная легкость, с какой те или другие шли на уступки407407
  «Né si può chiamare in alcun modo con ragione una republica inordinata, dove sieno tanti esempli di virtù, perché li buoni esempli nascano dalla buona educazione, la buona educazione dalle buone leggi, e le buone leggi da quelli tumulti che molti inconsideratemente dannano; perché che esaminerà bene il fine d’essi, non troverrà ch’egli abbiano partorito alcuno esilio o violenza in disfavore del commune bene, ma leggi e ordini in beneficio della publica libertà» (Ibid. P. 102); «Нет также никаких оснований хулить устройство республики, явившей столько образцов доблести; ведь добрые примеры проистекают из хорошего воспитания, правильное воспитание – из хороших законов, а последние – из тех самых беспорядков, что подвергаются столь необдуманному осуждению. Ведь если рассмотреть, к чему они приводили, то мы не можем сказать, чтобы кто-либо подвергался изгнанию или насилию, ущемляющим общее благо; напротив, принимались законы и установления на пользу гражданской свободе» (Там же. С. 150).


[Закрыть]. Плебеи подкрепляли свои требования, устраивая демонстрации, закрывая лавки, отказываясь от воинской службы и покидая город. Однако ни один из этих способов не является столь разрушительным, каким может показаться на первый взгляд. Республика, желающая использовать свой народ, – эта фраза в зародыше содержит следующий этап анализа – должна позволить ему выражать свои устремления408408
  «…dico come ogni città debbe avere i suoi modi con i quali il popolo possa sfogare l’ambizione sua, e massime quelle città che nelle cose importanti si vogliono valere del popolo…» (Ibid); «…Я скажу, что народу должно быть позволено каким-то образом утолить свои амбиции во всяком городе, тем более в таком, где от него многое зависит…» (Там же).


[Закрыть], которые у свободных народов редко представляют опасность для свободы. Такой народ боится лишь угнетения и способен понять, когда его страхи напрасны409409
  «E i desiderii de’ popoli liberi rade volte sono perniziosi alla libertà, perché e’ nascono o da essere oppressi, o da suspizione di avere ad essere oppressi. E quando queste opinioni fossero false e vi è il rimedio delle concioni, che surga qualche uomo da bene che orando dimostri loro come ei s’ingannano: e li popoli, come dice Tullio, benché siano ignoranti sono capaci della verità, e facilmente cedano quando da uomo degno di fede è detto loro il vero» (Ibid. P. 102–103); «Но требования свободных народов редко покушаются на вольность; их вызывают к жизни угнетение или угроза установления гнета. И если опасения беспочвенны, то какой-нибудь уважаемый человек всегда может их развеять, своей речью открыв народу его заблуждение; как говорит Туллий, хотя народы невежественны, они не глухи к истине и легко уступают, когда истину внушает им лицо, достойное доверия» (Там же. С. 151).


[Закрыть].