Текст книги "Путь искупления"

– Мне нельзя опять в тюрьму, Лиз. Ты не представляешь, чего это мне стоило. Просто не можешь представить. Пожалуйста. Я прошу твоей помощи.

Элизабет изучила его серое лицо и темные глаза, не уверенная, что станет помогать. Она изменила из-за него всю свою жизнь, и все же он был просто человек, причем серьезно, если не фатально, испорченный. Что это для нее значит? Ее выбор?

– Я подумаю, – произнесла Элизабет и без лишних слов направилась к выходу.

* * *

На то, чтобы выйти из здания, ушло всего две минуты. Рэндольф, держась почти вплотную, быстро провел ее сначала по одному коридору, потом по другому. Добравшись до той же низенькой двери на той же боковой улочке, вывел ее на тротуар, и дверь, клацнув замком, захлопнулась у них за спиной. Небо на западе разгоралось красным, жаркий ветер лизал бетон. Рэндольф вытряхнул из пачки две сигареты и сунул одну Элизабет.

– Спасибо.

Она взяла ее. Он дал ей прикурить, прикурил сам, и с полминуты они лишь молча дымили.

– Итак, все-таки в чем же дело? – Элизабет стряхнула пепел. – Настоящая причина?

– Причина чего?

– Того, что ты мне помогаешь.

Рэндольф пожал плечами, с кривоватой улыбочкой на лице.

– Может, я просто недолюбливаю начальство.

– Я и так знаю, что ты недолюбливаешь начальство.

– А еще ты и так знаешь, почему я тебе помогаю. По той же причине, по какой я помог бы тебе закопать этих братьев Монро в самом темном лесу в самой глухой части округа.

– Потому что у тебя дочки.

– Потому что долбать их во все дыры за то, что они сделали с той девчонкой! Я бы тоже их пристрелил и не думаю, что за это тебя надо прижимать к ногтю. Ты сколько уже в копах? Тринадцать лет? Пятнадцать? Блин… – Он глубоко затянулся, резко выпустил дым. – Адвокаты защиты опять провели бы девчонку через весь этот ад, а какой-нибудь задроченный рутиной судья мог запросто их отпустить, придравшись к мелкой крючкотворской ошибке… Мы оба знаем, что такое случается. – Он похрустел шеей, с совершенно беззастенчивым видом. – Иногда правосудие поважней закона.

– Довольно опасно для копа так смотреть на вещи.

– Система прогнила, Лиз. Ты знаешь это не хуже меня.

Прислонившись к стене, Элизабет наблюдала за стоящим рядом мужчиной – как свет касается его лица, сигареты, узловатых пальцев.

– А им сейчас сколько? Твоим дочерям?

– Сюзан – двадцать три. Шарлотте – двадцать семь.

– Они обе в городе?

– Милостью господней…

Они еще немного покурили в молчании – худощавая женщина и здоровенный широкоплечий мужчина. Она размышляла о правосудии, законе и звуках, которые производила его шея, когда он ею хрустел.

– А у Эдриена были враги?

– У любого копа есть враги.

– В смысле, внутри системы. Другие копы. Или юристы. Может, кто-нибудь из прокуратуры?

– Тогда-то? Не исключено. Бывали времена, когда нельзя было включить телек без того, чтобы не увидеть на экране довольную рожу Эдриена рядом то с одной, то с другой смазливой репортершей. Многих копов это возмущало. Вообще-то тебе лучше спросить у Дайера.

– Насчет Эдриена?

– Угу, насчет Эдриена. – Джеймс затушил сигарету. – Фрэнсис всегда просто терпеть не мог этого малого.

* * *

Когда Рэндольф ушел обратно в отдел, Элизабет докурила сигарету, погрузившись в размышления. Тринадцать лет назад – были ли у Эдриена враги? А кто его знает. Сама Элизабет тогда была еще совсем юной. После случая возле карьера она ухитрилась окончить школу и два года отучиться в университете Северной Каролины, прежде чем бросить учебу и податься в копы. Выходит, в первый день профессиональной подготовки ей было двадцать – всего двадцать: полной юношеского энтузиазма и перепуганной чуть ли не до смерти. Тогда она еще не знала, что такое ненависть или политика, да и не могла этого знать.

Но теперь размышляла обо всем этом с полным знанием дела.

Пройдя по тротуару до угла, Элизабет обогнула группку прохожих, а потом свернула влево и ступила на проезжую часть. Ее автомобиль был припаркован в полуквартале на противоположной стороне. Она думала про врагов; думала, что все прошло чисто.

Это длилось еще десять шагов.

На капоте ее машины сидел Бекетт.

– Что ты тут делаешь, Чарли? – Элизабет замедлила шаг прямо на проезжей части.

Его галстук висел свободно, рукава рубашки закатаны до локтей.

– Могу спросить у тебя то же самое. – Он наблюдал, как она преодолевает последний отрезок темного асфальта. Элизабет оценивающе изучила его лицо – оно было непроницаемо.

– Просто заскочила ненадолго, – произнесла она. – Сам понимаешь. Проверить, как там дело движется.

– Ну-ну.

Элизабет остановилась возле машины.

– Вы уже опознали жертву?

– Рамона Морган. Двадцать семь лет. Местная. Мы считаем, что она пропала вчера.

– Что еще на нее?

– Симпатичная, но робкая. Никаких серьезных связей с мужиками. Официантка, с которой они вместе работали, считает, что у нее были какие-то планы на воскресный вечер. Сейчас пытаемся уточнить.

– Время смерти?

– По-любому после того, как выпустили Эдриена.

Бекетт бросил это в нее, будто камень: давай-ка посмотрим, как ты с этим управишься.

– Я хочу поговорить с медэкспертом.

– Совершенно исключено. И ты это прекрасно знаешь.

– Из-за Дайера?

– Он хочет изолировать тебя от всего, что имеет хоть какое-то отношение к Эдриену Уоллу.

– Он думает, что я создам угрозу расследованию?

– Или самой себе. Гамильтон с Маршем по-прежнему в городе.

Элизабет изучила лицо Бекетта, которое почти полностью скрывалось в тени. Но все равно сумела разглядеть под гладкой поверхностью какие-то эмоции. Гадливость? Разочарование? Так до конца и не поняла.

– Дайер настолько ненавидит его?

Бекетт понял вопрос. Она видела это.

– Не думаю, что Фрэнсис вообще кого-нибудь ненавидит.

– Ну а тринадцать лет назад? Тогда он кого-нибудь ненавидел?

На лице Бекетта прорезалась горькая усмешка.

– Это тебе Джеймс Рэндольф сказал?

– Предположим.

– Наверное, тебе стоит как следует взвесить источник…

– В каком это смысле?

– А в том, что Джеймс Рэндольф был всем, чем Эдриен не был. Узколобым. Лишенным воображения. Господи, да он разводился аж три раза подряд! Если кто и ненавидел Эдриена, так это Рэндольф.

Элизабет попыталась пристроить эту детальку к общей головоломке.

Бекетт соскользнул с капота и побарабанил пальцами по крылу, меняя тему разговора.

– А я и не знал, что ты до сих пор на этом ведре ездишь…

– Иногда.

– Какого, говоришь, она года?

Она наблюдала за его лицом, пытаясь уловить, к чему это он клонит. Что-то происходило, и машина тут была совсем ни при чем.

– Шестьдесят седьмого. Подработала летом и купила. Вообще-то практически первая настоящая вещь, которую я приобрела сама.

– Тебе тогда было восемнадцать, точно?

– Семнадцать.

– Ну да, верно. Семнадцать. Дочке священника… – Он присвистнул. – Настоящий подвиг.

– Типа того. – Элизабет не стала упоминать про остальное: что купила машину ровно через две недели после того, как Эдриен Уолл не дал ей спрыгнуть в холодные, черные воды карьера; что под конец она буквально не вылезала из нее; что на протяжении бессчетного числа лет эта тачка оставалась единственной хорошей вещью в ее жизни.

– А к чему все эти вопросы, Чарли?

– Был однажды один салага… – Переход без всяких предисловий, словно они все время только и толковали о салагах. – Должно быть, лет двадцать пять назад, еще до тебя. Вполне нормальный парень, но мямля. Все тебе «извините», да «простите», да «будьте добры»… Поспеваешь за мной? Не коп. Не уличный. В общем, этот бедолага как-то раз вошел не в ту дверь не в той части города и вдруг понял, что на груди у него сидят два торчка, а к шее ему приставлена «розочка» из разбитой бутылки. Они собирались распанахать ему горло, кончить прямо на месте.

– А потом в эту дверь вошел ты и спас ему жизнь. Тогда ты впервые в жизни застрелил человека. Я уже слышала эту историю.

– Молодец, возьми с полки пирожок. А ты помнишь, как звали того салагу, которого я спас?

– Угу. Вроде как Мэттью… – Элизабет опустила взгляд. – Блин.

– Так закончи.

Она помотала головой.

– Ну давай же, Лиз! Я дал тебе с полки пирожок. Мэттью… как его бишь там?

– Мэттью Мэтни.

– Мораль сей басни такова: человек вроде Мэтни чувствует куда бо́льшую преданность по отношению к человеку, спасшему ему жизнь, чем к какой-то пятидесятилетней версии юного долбозвона, которому он как-то по малолетке случайно шмальнул в ляжку, охотясь на птичек. Ты что, действительно думала, что я ничего не узнаю?

– А Дайер знает?

– Блин, вот уж нет! Да он спалил бы это место до основания и тебя туда засунул бы! Нет уж, промежду вами в этой истории покамест только один я.

– Тогда почему ты меня за это отчитываешь?

– Да потому что чудесным завтрашним утречком на этой улице будет по самые помидоры всяких съемочных групп даже из такой дали, как Вашингтон и Атланта! А к вечеру это станет самой горячей новостью от побережья до побережья. Сама прикинь: у нас тут женщина, закутанная в саван, бывший коп-убийца, подстреленный мальчишка и развалины церкви – прямо как из какого-нибудь, блин, готического шедевра! Да достаточно одни картинки показать, чтобы это стало национальным достоянием! Ты хочешь, чтобы тебя засосало в эту историю? И это сейчас, когда прокурор хочет прищучить тебя за двойное убийство?

– Кто посадил Эдриена в изолятор?

– А это имеет к чему-то отношение?

– У него клаустрофобия. Так это Дайер распорядился?

– Черт побери, Лиз! Может, еще о бродячих собаках позаботишься?

– Он не собака.

– Еще какая собака! Зэк. Бедненький одинокий арестант. А зэки все горазды на жалость давить.

– Слышала уже. Просто…

– Просто он изранен и одинок, ты это хочешь сказать? А ты не думаешь, что ему отлично известно, в чем твоя главная слабость?

Бекетт вдруг словно разом смирился, раздражения как не бывало.

– Дай-ка руку. – Не дожидаясь реакции, он ухватил ее за кисть, а потом зубами сорвал колпачок с авторучки. – Я хочу, чтобы ты позвонила вот по этому номеру. – Написал номер на тыльной стороне ее руки. – Только давай сначала я сам ему позвоню. Предупрежу, чтобы ждал твоего звонка.

– Кому?

– Начальнику тюрьмы. Позвони ему первым делом прямо с утра.

– Зачем?

– Потому что ты заблудилась в пустыне, Лиз. Потому что тебе нужно найти выход, и потому что ты просто не поверишь тому, что он тебе расскажет.

11

Оставив своего напарника стоять на улице, Элизабет села за руль и ехала к востоку, пока дорога не перевалила через высокий горный хребет, а солнечный диск не начал понемногу расплющиваться об изломанную линию горизонта. Эдриен либо врал, либо нет, и в голову Элизабет приходило только одно место, где можно было найти ответ на этот мучивший ее вопрос. Так что, выехав по двухполосному шоссе за пределы города, через десять минут она свернула на длинную темную частную дорожку большого, площадью в пятьсот акров[19]19
  Пятьсот акров – более 200 га или 2 кв. км.


[Закрыть] поместья, с одной стороны ограниченного рекой – в месте, где та, пенясь белыми бурунами, быстро неслась под длинным обрывом. Разросшиеся и бесформенные декоративные кусты скребли по бокам машины, когда Элизабет осторожно въезжала на территорию участка. Ветви деревьев низко нависали над головой, а потом дорога уперлась в тупик, и Элизабет выбралась из автомобиля. Дом массивной глыбой громоздился под тускнеющим небом, и она сразу ощутила его историю, едва только шагнула на крыльцо. Однажды здесь провел ночь сам Джордж Вашингтон. Равно как и Даниэль Бун[20]20
  Джордж Вашингтон (1732–1799) – один из отцов-основателей Соединенных Штатов Америки, первый всенародно избранный президент США; Даниэль Бун (1734–1820) – американский первопоселенец и охотник, приключения которого сделали его одним из первых народных героев США.


[Закрыть], и с полдюжины губернаторов. Нынешний обитатель древнего домины – впрочем, личность некогда не менее прославленная – вышел к дверям в поплиновом костюме, вид у которого был такой, будто прямо в нем спали. Он был небрит, лицо смутно вырисовывалось в вечернем полумраке под облачком тонких седых волос, которые разметались в разные стороны, когда он открыл дверь. Хозяин явно похудел с тех пор, как они последний раз виделись, будто стал ниже ростом и выглядел более хрупким, совсем древним.

– Элизабет Блэк? – Поначалу он смутился, но тут же расцвел в улыбке. – Господи, сто лет, сто зим! – Неловко стиснул ее за плечи, взял за руку. – Давай заходи, выпей стаканчик. А то и два. – Ясные глаза радостно сверкнули. – Элизабет Блэк!

– Плакса Джонс!

– Ну давай же, заходи!

Развернувшись, он поспешил в дом и, бормоча извинения, кинулся убирать разбросанные повсюду газеты и юридические справочники. Звякнуло стекло, когда пустые бутылки и хрустальные стаканы исчезли в кухне. Элизабет прошлась по комнате, с любопытством разглядывая величественную старинную мебель, замысловатые антикварные трости, писанные маслом картины и пыльные пистолеты. Когда старик вернулся, рубашка у него была застегнута до самого горла, а волосы тщательно расчесаны – достаточно влажные, чтобы не разлетаться во все стороны при малейшем движении.

– Итак… – Он распахнул дверцы шкафчика, скрывающего мини-бар с разнокалиберными бутылками. – Насколько я могу припомнить, против бурбона ты никогда не возражала.

– Водку со льдом, если не трудно.

– Водку со льдом… – Его рука зависла над шеренгой бутылок. – «Бельведер»[21]21
  «Бельведер» – польская ржаная водка, названная в честь президентского дворца в Варшаве.


[Закрыть]?

– То, что надо.

Элизабет посмотрела, как он наливает ей водку, кладет лед, а потом смешивает себе старый добрый «Олд фэшн»[22]22
  «Олд фэшн» («старомодный») – классический крепкий коктейль-аперитив на основе бурбона, скотча или ржаного виски с кусочком сахара. Смешивается в широком стакане, в качестве гарнира украшается долькой апельсина и коктейльной вишенкой.


[Закрыть]. Фэрклот Джонс был адвокатом на пенсии. Он поднялся буквально из ничего, работал выходными и ночами, чтобы окончить юридическую школу, и в результате стал – вполне вероятно – лучшим адвокатом защиты, когда-либо виданным на территории штата Северная Каролина. За пятьдесят лет практики, за десятилетия разнообразных судебных дел, включая обвинения в убийстве, насилии и предательстве, он лишь раз пустил слезу в суде – в тот день, когда облаченный в черную мантию судья привел его к присяге, а потом разочарованно нахмурился и поинтересовался, с чего это он так робко прячет покрасневшие глаза и весь дрожит. Когда Фэрклот объяснил, что им «движет величие момента», судья поинтересовался, не будет ли он так добр впредь оставлять свою сущность малолетнего плаксы с не просохшими от молока губами где-нибудь за пределами стен храма правосудия.

Прозвище так и прилипло.

– А я знаю, почему ты здесь. – Сунув ей в руку стакан, адвокат опустился в издавшее треск кожаное кресло. – Эдриена выпустили.

– Вы уже с ним виделись?

– После отставки и развода я редко выхожу из дома… Сядь, не маячь. Прошу тебя. – Он указал направо от себя, и Элизабет уселась на креслице с деревянными подлокотниками, обтянутые бордовым бархатом подушки которого местами вытерлись до белизны. – Я с большим интересом слежу за твоей ситуацией. Как все неудачно сложилось: Ченнинг Шоур, братья Монро… Как там, напомни, фамилия твоего адвоката?

– Дженнингс.

– Точно, Дженнингс! Молодой еще человек. Он тебе нравится?

– Я с ним еще не разговаривала.

– Голубушка! – Фэрклот опустил стакан на подлокотник своего кресла. – Вода всегда дырочку найдет, как тебе известно, а штат всегда получит свой фунт мяса. Позвони своему адвокату. Встреться с ним хоть сегодня ночью, если есть нужда.

– Да вообще-то всё пока путем.

– Боюсь, что я вынужден настаивать. Даже молодой адвокат всяко лучше, чем совсем никакой. Газеты довольно ясно дали понять, как видят твою ситуацию, а я не хочу делать вид, будто окончательно забыл политику властей штата. Не будь мне сейчас миллион лет, я бы сам тебя разыскал и потребовал права представлять твои интересы.

Он был явно возбужден. Элизабет постаралась не обращать на это внимания.

– Я здесь, чтобы говорить не про себя.

– Значит, про Эдриена.

– Да. – Элизабет съехала на самый краешек кресла. Она казалась такой крошечной – та правда, в которой она так нуждалась. Одно только слово, всего пара букв. – Он действительно спал с Джулией Стрэндж?

– А-а, так вот…

– Он сам мне это сказал, не далее, как час назад. Мне просто нужно подтверждение.

– Выходит, ты с ним уже повидалась?

– Да.

– И спросила, откуда под ногтями Джулии оказались частички его кожи?

– Спросила.

– Мне очень жаль…

– Только не говорите «нет».

– Я очень хотел бы тебе помочь, но эта информация охраняется привилегией адвокатской тайны в отношении клиента, а ты, моя дорогая девочка, до сих пор являешься представителем закона. Я не могу обсуждать с тобой это.

– Не можете или не станете?

– Я всю свою жизнь посвятил закону. Как я могу пойти на попятный, когда мне так мало осталось? – Джонс надолго приник к стакану, явно расстроенный.

Элизабет подалась ближе к нему, рассчитывая, что, может, он почувствует, насколько сильна ее нужда.

– Послушайте, Плакса…

– Называй меня Фэрклот, пожалуйста. – Он отмахнулся. – Это прозвище напоминает мне о лучших днях, и чем дальше они уходят, тем больней их вспоминать.

Адвокат плотно угнездился в кресле, словно его усадила туда невидимая рука.

Элизабет переплела пальцы и осторожно заговорила, словно и остальные ее слова могли причинить боль.

– Эдриен убежден, что кто-то подбросил улики, чтобы впутать его.

– Ну да, пивную банку. Мы это часто обсуждали.

– Да, причем этот вопрос так и не поднимался на суде.

– Для этого, моя дорогая, Эдриену надо было занять свидетельскую трибуну. А он не выказывал желания этого делать.

– Можете сказать, почему?

– Очень жаль, но не могу. По той же причине, что и раньше.

– Убита еще одна женщина, Фэрклот, умышленно и хладнокровно убита в той же манере и в той же самой церкви. Эдриен опять арестован. Это будет в завтрашних газетах.

– О боже…

Стакан дрогнул у него в руке, и Элизабет коснулась локтя старого адвоката.

– Мне нужно знать, врал ли он мне насчет той банки, а также наличия частичек кожи под ногтями Джулии.

– Ему уже предъявили обвинение?

– Фэрклот…

– Ему предъявили обвинение? – Голос старика дрожал от эмоций. Обхватившие стакан пальцы побелели, на щеках выступили красные пятна.

– Не в убийстве. Его забрали за нарушение границ частного владения. Будут держать, сколько смогут. Сами знаете, как это делается. Что же до убитой женщины, то мне известно лишь, что ее убили заведомо после освобождения Эдриена из тюрьмы. Помимо этого, я не знаю, какие у них еще есть свидетельства. Меня отстранили.

– Из-за твоих собственных проблем?

– И из-за сомнений Фрэнсиса Дайера относительно моих намерений.

– Фрэнсис Дайер! Пф-ф! – Старик только отмахнулся, и Элизабет припомнила, как он пытался гонять Дайера во время встречного допроса. Как Фэрклот ни старался, дискредитировать показания Дайера ему так и не удалось. Тот непоколебимо стоял на своем, полностью убежденный в одержимости Эдриена Джулией Стрэндж.

– Они повесят его за это, если получится. – Элизабет наклонилась еще ближе. – Вам по-прежнему не все равно. Вы имеете право рассказать. Поговорите со мной, пожалуйста.

Он выглянул из-под густых бровей, прищуренные глаза горели ярким огнем.

– Ты ему поможешь?

– Довериться ему или отойти в сторону. Вот какой передо мной сейчас выбор.

Старик откинулся на спинку кресла – совсем крошечный в своем измятом костюме.

– А ты знаешь, что моя семья и семья Эдриена жили на этой реке двести лет назад или даже больше? Ну конечно, откуда же тебе знать… но это так. Семейство Джонс. Семейство Уолл. Когда мой отец вернулся с Первой мировой полным калекой, именно прадед Эдриена учил меня охотиться, ловить рыбу и работать на земле. Он заботился о моих родителях, а когда наступила Великая депрессия, следил, чтобы у нас всегда были сливочное масло, мясо и мука. Он умер, когда мне было всего двенадцать, но я до сих пор помню, как от него пахло: чем-то вроде тракторной смазки, травой и мокрым брезентом. У него были сильные руки, морщинистое лицо, и перед ужином по воскресеньям он всегда надевал галстук. Я вырос, подался в законники и не слишком хорошо знал Эдриена. Но помню день, когда он родился. Мы целой компашкой собрались тогда прямо вот здесь, на крыльце, курили сигары. Его отец. Несколько других людей. Хорошая земля тут на реке. Достойные люди.

– Все это и вправду очень трогательно, но мне нужно что-то помимо простой веры. Можете рассказать мне чуть больше? Про Эдриена? Про дело? Хоть что-нибудь?

От последнего слова веяло отчаянием, и старый адвокат вздохнул.

– Могу рассказать тебе, что закон – это океан из тьмы и правды и что адвокаты – не более чем утлые суденышки на его поверхности. Мы можем потянуть за тот канат или за другой, но в итоге именно клиент прокладывает курс.

– Эдриен отверг ваши советы.

– Я действительно не имею права это обсуждать.

Старик уже осушил свой стакан, и на дне теперь лишь краснела одинокая вишенка. Он избегал ее взгляда, и Элизабет подумала, что понимает его. Он знал про интрижку. Мог воспользоваться этим, чтобы посеять сомнения в умах присяжных, но Эдриен ему не позволил.

– Меня глубоко огорчает, дитя мое, что ты приехала в такую даль, только чтобы послушать пустую болтовню и не узнать практически ничего ценного. Я надеюсь, ты простишь старика за столь недостойную отговорку, но что-то я притомился…

Элизабет взяла его за руку – косточки под тонкой кожей казались легкими и колючими.

– Не будешь ли так добра соорудить мне еще стаканчик? – Он высвободил руку и передал ей стакан. – У меня сердце болит при мысли об Эдриене, да и ног под собой почти не чувствую.

Элизабет налила ему добавки и посмотрела, как он берет стакан.

– Ты в курсе, что здесь однажды ночевал Джордж Вашингтон? – Фэрклот неопределенно махнул рукой вокруг. Он действительно здорово устал, так что казался чуть ли не прозрачным. – Я часто гадаю, в какой именно ком-нате.

– Оставлю вас в покое, – произнесла Элизабет. – Спасибо, что поговорили со мной.

Она уже направлялась к высоким, широким дверям, когда он заговорил вновь.

– Знаешь, как я заработал свое прозвище?

Элизабет повернулась спиной к загибающейся наверх лестнице и почерневшему от времени полу.

– Да, слышала эту историю.

– Тот судья-кремень был прав в одном. Адвокатам не следует быть эмоционально вовлеченными. Нам нужно оставаться сильными, когда наши клиенты проявляют слабость, цельными и честными, когда они насквозь испорчены. И это не просто фанаберия. Это основной закон нашего ремесла. – Он поднял на нее взгляд из глубины своего кресла. – Это получалось у меня со всеми клиентами, пока не появился Эдриен.

Элизабет затаила дыхание.

– Мы семь месяцев готовились к процессу, сидели бок о бок все эти долгие недели в суде. Я не хочу сказать, что Эдриен идеал, – бог свидетель, он такой же человек, как и мы все, – но когда его осудили, во мне словно что-то сломалось, что-то жизненно важное, будто какой-то адвокатский орган вдруг прекратил работать. Я сохранял лицо, ты не думай. Поблагодарил судью, пожал руку прокурору… Дождался, пока зал не опустеет, а потом положил голову на стол защиты и разрыдался, словно дитя. Ты спрашивала, есть ли что-нибудь, что я могу тебе рассказать, и я думаю, это оно и есть. Последний процесс Плаксы Джонса. – Он кивнул на жидкость в стакане. – Печальный старик и его слезы. Пожалуй, этим и ограничимся.

* * *

Вернувшись в отдел, Элизабет гордо промаршировала сквозь двери, не замедляя шаг. Эдриен говорил правду – вот какое послание скрывалось в словах старика. Теперь надо было узнать, что у них на него есть. Не по поводу смехотворного нарушения границ частной собственности – по поводу убийства. Ей нужны были ответы.

– Что ты тут делаешь, Лиз?

Она с ходу свернула в помещение для инструктажа, все тем же быстрым решительным шагом. Бекетт всей своей тушей пробирался между столами, пытаясь перехватить ее, когда она нацелилась прямиком на кабинет Дайера.

– Лиз! Погоди!

Ее рука уже нащупала дверную ручку.

– Стой! Лиз! Господи…

Но дверь уже открывалась. Дайер стоял возле стола. Как и Гамильтон с Маршем.

– Детектив Блэк! – Гамильтон заговорил первым. – А мы тут как раз про вас беседовали…

Элизабет в нерешительности застыла.

– Капитан?

– Тебе сюда нельзя, Лиз.

Элизабет перевела взгляд с Дайера на сотрудников полиции штата. За окном давным-давно стемнело – поздновато для случайного визита.

– Что там насчет меня?

– Новые свидетельства, – сказал Гамильтон. – Хотелось бы послушать, что вы думаете насчет них.

– Я этого не позволю, – вмешался Дайер. – Тем более без адвоката.

– Можем пока без протокола, если хотите.

Дайер отрицательно покачал головой, но Элизабет подняла руку.

– Все нормально, Фрэнсис. Если есть новые свидетельства, я хочу про них услышать.

– Ладно, без протокола так без протокола. Заходи и закрой дверь. Нет, не ты, Бекетт!

– Лиз? – тот только развел руками.

– Все нормально. Я в порядке.

Она пыталась убедить себя, что это так, но вид у Дайера был совершенно сломленный. Даже на Гамильтона с Маршем вдруг словно навалилась какая-то невидимая ноша. Элизабет всеми силами постаралась сохранить уверенность в себе и боевой настрой. Она приехала за Эдриеном, поскольку убежденность старого адвоката стоила для нее куда дороже любых материальных доказательства, с которыми она до сих пор имела дело. Но атмосфера в тесном переполненном людьми кабинете казалась какой-то густой и тошнотворно сладкой на вкус. Это страх, осознала Элизабет. Она зашла за порог на каких-то три шага и уже едва не умирала от страха.

– Меня в чем-то обвиняют?

– Пока нет. – Гамильтон прикрыл дверь.

Она кивнула, но «пока нет» означало, что все еще впереди – и не просто впереди, а практически на подходе.

– О каких свидетельствах идет речь?

– О данных криминалистического исследования подвала. – Пальцы Гамильтона коснулись лежащей на столе папки. – Есть что-нибудь, что вам хотелось бы рассказать нам относительно произошедшего там? – Его голос доносился будто бы откуда-то издалека. – Детектив Блэк?

Теперь уже все трое смотрели на нее – Дайер с неожиданной тревогой, а агенты штата с такой неприкрытой жалостью, что та казалась чуть ли не гротескной.

– Мы получили результаты анализа ДНК, – произнес Гамильтон. – С проволоки, которой связывали Ченнинг Шоур. Лаборатория определила наличие на ней крови двух разных людей. Первая, естественно, принадлежит девушке, как мы и ожидали. – Он сделал паузу. – Второй образец принадлежит неустановленному лицу.

– Какому-то второму лицу?

– Да.

– Кому-то из братьев Монро? – предположила Элизабет.

– Оба брата исключаются.

– Тогда это кровь с какого-то другого преступления. Загрязнение путем переноса. Старая улика.

– Мы так не считаем.

– Тогда должно быть какое-то другое объяснение…

– Можно взглянуть на ваши запястья, детектив Блэк?

Все посмотрели на ее рукава, на легкую курточку с наглухо застегнутыми манжетами. Гамильтон подался вперед, выражение его лица было таким же мягким, как и голос.

– Только не думайте, что мы такие уж звери…

Элизабет держала руки совершенно неподвижно, хотя все тело у нее буквально горело огнем.

– Не понимаю, к чему это вы.

– Если есть какая-то причина, по которой вы сорвались…

– Меня не должно быть здесь, – произнесла она.

– Если имеются смягчающие обстоятельства…

– Меня тут вообще не должно быть!

Элизабет быстрым шагом устремилась к двери – кровь оглушительно шумела в ушах, кожу по-прежнему пекло. Она не думала о том, почему устала думать, равно как чувствовать, вспоминать, разговаривать… Были только время и место, и больше совершенно ничего, блин, совершенно ничего не имело значения! Как раз это все тут отказывались понимать.

На том подвале поставлен крест.

Все кончено.

На миг она ощутила у себя за спиной Бекетта, его голос на лестнице, потом на улице. Прибавила шагу, скользнула в автомобиль и резко газанула, увидев его лицо, мелькнувшее перед ней белым пятном. Его руки взлетели вверх и тут же опали по бокам. Она все жала на газ, позволяя автомобилю вести разговор. Жгла резину на поворотах. Вдавливала педаль в пол на прямиках. Кожа все так же горела, но теперь это были больше стыд и злость, и в основном на саму себя.

ДНК на проволоке!

Ее рука ударила по рулю.

Элизабет хотела двигаться, и двигаться вечно. А если нет, так напиться. Хотела остаться одна в темноте, сидеть в кресле и ощущать приятную тяжесть стакана в руке. То, что застряло в памяти, по-прежнему никуда не денется, но краски потускнеют; от братьев Монро останутся лишь бледные тени; карусель прекратит свой бег.

Бекетт, однако, смотрел на это явно по-другому. Его автомобиль влетел на ее подъездную дорожку всего лишь через двадцать секунд после ее собственного.

– Тебе-то что здесь надо, Чарли?

– Я слышал, что они говорили. – Бекетт остановился на нижней ступеньке крыльца. – Хоть и через дверь, но слышал.

– Ну и чё?

– А то, что я не знаю, что делать. – Вид у него был такой же сломленный, как и у Дайера, когда он безуспешно пытался отвести взгляд от ее рук, прятавшихся в рукавах куртки. – Лиз, господи…

– О чем бы они там ни говорили, ко мне это не имеет абсолютно никакого отношения. Я – коп. У меня все нормально.

– Если там что-то произошло…

– Я просто пристрелила их, как и сказала. И ничуть об этом не жалею. Помимо этого, рассказывать больше нечего. Хорошие парни победили. Девушка жива.

– А если это как раз она и начала говорить? Если Гамильтон с Маршем сумели пролезть мимо адвокатов ее папаши?

– Она сказала бы ровно то же самое.

– Может, в этом-то и проблема… То, как между вами обоими все складывается. – Он наклонил свою крупную башку набок, и тени двинулись по изломанному рельефу его лица. – Ты только помогаешь поверить в худшее.

– Потому что мы присматриваем друг за другом?

– Потому что когда ты говоришь, то используешь в точности те же самые слова. Посмотрела бы ты на ваши объяснительные! Положи их бок о бок и скажи, что ты видишь. Одни и те же слова. Одно и то же построение фраз.

– Совпадение.

– Покажи мне свои запястья.

– Нет.

Он потянулся, чтобы взять ее за руку, но Элизабет отвесила ему такую оплеуху, что звук ее больше походил на выстрел. Оба застыли в наступившей тишине. Напарники. Друзья. В этот миг – враги.

– Я это заслужил, – проговорил наконец Бекетт.

– Еще как, блин, заслужил!

– Прости. Я просто…

– Проваливай, Чарли.

– Нет.

– Уже поздно.

Она завозилась с ключами, а Бекетт наблюдал за ней из тумана собственной досады. Когда дверь между ними закрылась, он повысил голос.

– Ты должна была позвонить мне, Лиз! Ты не должна была переться туда в одиночку!

– Езжай домой, Бекетт.

– Я твой напарник, черт тебя подери! Есть устав!

– Я сказала, езжай домой!

Она прислонилась всем весом к двери, ощущая, как сжимается сердце, чувствуя прикосновение твердого дерева. Бекетт все еще стоял с другой стороны, наблюдал. К тому моменту, как он уехал, Элизабет вся тряслась и не знала, почему.

Потому что люди заподозрили?

Потому что ее кожа до сих пор горела?

– Прошлое в прошлом. – Прикрыв глаза, она произнесла это еще раз: – Прошлое в прошлом, а настоящее в настоящем.

– Так вот как вы это делаете?

Голос донесся из темного угла за диваном, и рука Лиз машинально метнулась к рубчатой рукояти за поясом, прежде чем она опознала его.