Текст книги "Ирландский прищур"

Первым был паб «У Кэнти», а из нашей троицы именно я первой, толкнув дверь, вошла внутрь и придержала ее для двух остальных, хотя наиболее развязной, если можно так выразиться, из нас обычно оказывалась Финнула. В тот день, когда мы впервые все вместе стояли в пабе «У Кэнти», закрыв за собой дверь, даже Финнуле пришлось брать себя в руки, чтобы успокоить дыхание и не выдать обуревавших ее чувств. Дым был густой, голоса громкими, а наше появление даже прервало чью-то песню на полуслове. Дым, казалось, рассеялся, а голоса мужчин, которых мы впервые наблюдали в такой свободной и непринужденной обстановке, мгновенно стихли. Естественно, мужское общество не могло не обратить внимания на незваных гостий – вроде бы еше детей, но уже обладающих некоей женственностью. Наше появление напоминало луч солнца, внезапно осветивший мрачную красоту шторма, и мне стало не по себе оттого, что мы испортили этим мужикам все веселье. По правде говоря, мое смущение или просто неловкость за девчонку, стоявшую перед ними, было ничто в сравнении с тем стыдом, который я ощущала за них.

Сам хозяин Кэнти вышел из-за стойки бара, а полено, что потрескивало в почерневшем камине, внезапно обрушилось, словно наша дрожащая поступь расшатала силы, державшие его в пламени, затем вспыхнуло и выпустило небольшой сноп искр, потухших, не успев коснуться горячих камней. Глаза у меня уже чесались, хотя воздух был вполне чистым. Кэнти вытер руки о фартук и улыбнулся, чтобы успокоить нас, но это ему не удалось.

И что юным созданиям здесь нужно? Чем мы обязаны такой честью?

Мы сироты, сэр. Из «Святой Марты», что на холме.

Это я вижу по вашей форме. И чем могу служить?

Видите ли, сэр, мы собираем игры для старых солдат в «Святом Клименте».

Достойное дело. Заслуживает похвалы.

В частности, сэр, нам нужны комплекты игры «дартс».

Ага. А как, напрокат или в подарок?

Мы как-то не подумали об этом, сэр. Как скажете.

Ну ладно, не стоит усложнять вопрос.

Мистер Кэнти склонился к образованному нами полумесяцу и добродушно, как мне казалось, переводил взгляд с одной на другую, задержав его на Финнуле дольше, чем на нас с Мойрой, хотя разговор вела я. Мойра, по-моему, заняла в его глазах второе место, при том что я из нашей троицы была старшей. Ну а почему бы и нет? Почему бы ему, собственно, не задержать взгляд на Финнуле, ведь ее уже достаточно пышные формы могли привлечь внимание любого мужчины, как с легкой завистью отметила я. Тем временем я успела убедиться, что мои первоначальные подозрения были необоснованны, и заметить, как он опрятен, какие белые у него рубашка и фартук, какая свежая кожа, что указывало на привычку умываться. Я с удовольствием обнаружила, что от него пахло им самим, а не пивом или табаком. Запах был приятен, так же силен, как и сам мужчина, и был не чем иным, как запахом чистоты, который улавливаешь только от дыхания и тела мужчины, но не женщины, как я тогда обнаружила. Малышка Мойра и даже Финнула, несмотря на ее способность интуитивно схватывать ситуацию, уже почувствовали себя излишне свободно в присугствии мистера Кэнти, поэтому я была только рада, когда он с усмешкой выпрямился и кого-то позвал – кого, я не видела, слышен был лишь резкий звук дротика, впивающегося в мишень.

– Пэт Хенли! Заканчивай, Пэт! Мы хотим, чтобы эти молодые женщины знали, что они всегда найдут радушный прием в пабе «У Кэнти»!

А разве могло быть иначе? У меня слов не нашлось, когда нам вручили мишень и коробку с дротиками и Майкл Кэнти – таково было его полное имя – добродушно похлопал нас по плечам (и не только по плечам, как утверждала потом Финнула), самолично распахнул перед нами дверь и вывел всех троих на улицу. Нашему воодушевлению, вдохновению и ликованию не было предела, когда мы, предаваясь воспоминаниям о владельце первого в нашей жизни бара, двинулись дальше – в паб «У Фоули», таверну «Макроуз», пабы «Лейверен» и «Райли». И хотя везде нам сопутствовал такой же успех, в наших сердцах остался именно тот первый визит, но этим мы, вопреки девичьему обыкновению, так ни с кем и не поделились.

В этот день – не в тот, когда мы обходили пабы, и не в какой-либо из последовавших за ним однообразных дней, а в поистине долгожданный день, о котором мы так мечтали и который наконец наступил, – мой барабан гремел на весь Каррикфергус, пока мы, груженные нашими пакетами и подарками, – все, кроме меня, ведь я несла барабан, – маршем спускались с нашего холма под теплым, прозрачным, монотонным дождем.

Поскольку в то воскресенье никакого официального парада в Каррикфергусе не было, а девчонки – избранные волонтерши «Святой Марты» – несли подарки и свертки, которые должны были удивить и обрадовать тех, кому они предназначались, единственным исполнителем на нашем импровизированном мини-параде оказалась я. И я замыкала нашу колонну, колотя в барабан через раз – с тем, чтобы идущим легче было держать шаг, хотя, боюсь, мой барабанный бой не одному обитателю Каррикфергуса внушил подозрение, что шли мы на погибель или по крайней мере совершали некую печальную церемонию, вроде похорон, а не направлялись на нашу первую встречу в «Святой Климент». Колонну возглавляла Сироткина Мама, донельзя гордая своими девочками, такими умненькими и самоотверженными. Лица наши блестели от дождя и раскраснелись в ожидании, шаг был стремительным, невзирая на торжественное уханье моего барабана, который, несмотря на свой размер и тяжесть, нравился мне чрезвычайно, особенно слова, выведенные зеленой краской по его ободку, и потому, поверьте, я готова была тащить на себе эту громадину и колотить в ее бока весь день напролет.

Малыши на руках матерей или девчушки, едва стоящие на ногах, глазели на нас из окон и дверных проемов каменных домов, расположенных вдоль улицы, взбирающейся к «Дому солдат-ветеранов». Чем круче делался холм, тем меньше становилось домов и больше детей женского пола: они улыбались и приветственно махали ручками или стояли, нахмурившись и засунув большой палеи в рот, а некоторые при нашем приближении начинали плакать – типичные детишки Каррикфергуса, чье существование ничем не лучше нашего, несмотря на то, что все они были крещеными и жили вместе с мамочками и папочками в защищенности ирландской семейной жизни – так по крайней мере полагали их мамули и папули. Я уже говорила или намекала, что эти бедные создания плохо представляют себе прозу жизни, несмотря на священников с их книгами, куда их всех походя записывали.

Между тем впереди постепенно вырастал «Святой Климент», приютившийся на вершине голого холма. Мы взбирались все выше и выше, и до нас доносились звуки мужских голосов, настолько слабые и высокие, что их можно было принять за голоса мальчишек, а не взрослых мужчин. Но в том, что это настоящие мужчины, несмотря на их возраст, мы вскоре убедились сами. Двое из них стояли, прижавшись изнутри к зарешеченным окнам, а затем мы услышали, как они радостно зовут своих товарищей. Потом они внезапно побросали свои посты у открытых окон – ну, точно как в армии, и это – после стольких-то лет.

«Святой Климент»! «Святой Климент», наконец-то! И кто мог сказать, сколько солдат нас поджидает и как они воспримут нас, а мы их?

Как и следовало ожидать, девчонки засуетились, защебетали, поднялась суматоха. Что до меня, мне пришлось выдержать борьбу со своим громоздким барабаном, и остальные уже успели войти внутрь, когда я наконец от него избавилась, протиснулась в дверь, поставила барабан у стены и двинулась на голоса девочек и стариков, которых я все еще не видела. Ну, а кроме того, я задержалась на пару минут, вовсю стараясь привести в порядок волосы и придать себе более привлекательный вид, что, вкупе с возней с барабаном, который я пристраивала к стене, пытаясь убедиться в надежности его положения, стоило мне, так сказать, места в очереди и обрекло на одиночество – разве не так? Так. Именно так. И вот после того, как я убедилась, что наконец готова, и последовала за звучащими как сирены, если позволительно так выразиться, голосами сирот-волонтерш и солдат-ветеранов, то есть совершила, так сказать, выход в большой свет или что-то вроде этого, я внезапно обнаружила, что Финнула, Мойра, Шивон, Молли и все остальные уже давно сидят с довольным видом на скрипучих складных стульях в комнате настолько холодной и необъятной, что даже огромное количество красочных бумажных гирлянд, которые развесили между решетчатыми окнами наиболее устойчивые на ногах старички, не сделало ее уютной. Девчонки не просто сидели, оживленно болтая, по всему периметру комнаты, но каждая уже познакомилась с каким-нибудь старым солдатом, устроившимся и около Финнулы, и около Мойры, и Молли, и всех остальных девчонок, а я дрожала от холода – буквально! – стоя посередине этой странно пустой комнаты в полном одиночестве. Одна-одинешенька! И ни одного солдата-ветерана не осталось на мою долю! Из старенькой «Виктролы» с хрипом неслась бойкая мелодия, девчонки с азартом развлекали своих старичков, прикидывая про себя, какова будет награда за их старания. Все, кроме меня! И что за судьба у меня такая разнесчастная – стоять одинокой и покинутой в такой огромной комнате, а рядом нет даже Сироткиной Мамы, чтобы помочь мне перенести это тягостное унижение? Я уже совсем было собралась незаметно выскользнуть из комнаты, чтобы самостоятельно вернуться в «Святую Марту» и помочь миссис Дженкс в ее хлопотах с малышней. Я чувствовала себя настолько злой, несчастной и униженной, что просто мочи не было. Мне отчаянно захотелось заколотить в барабан, как говорят ирландцы.

Так бы я, вероятно, и поступила, если бы вдруг не почувствовала, как сзади на мое плечо спокойно и уверенно легла рука. Мужская, судя по размеру и твердости, и при этом ласковая, как у женщины. Мужчина оказался не менее приятным, чем его рука, – я убедилась в этом, повернувшись и взглянув на него, и тут же забыла про одиночество, окружавшее нас, как на острове: все присутствовавшие так были поглощены болтовней друг с другом, что могла и тишина стоять. Должна признаться: он мне кое-кого напомнил, а именно – Майкла Кэнти, хотя тот был совсем другим. Уж в этом-то я не ошибалась. И все же не могла отвести от него взгляд: крупный мужчина с мягкими покатыми плечами; его карие глаза по цвету подходили к прямым шелковистым черным волосам, красивой прядью спадавшим на один глаз. Если это старик, подумала я, – а он, конечно же, был таковым, несмотря на густые волосы, гладкую кожу и румянец во все лицо, – мужчин помоложе мне и не надо. К тому же от него тоже приятно пахло ирландцем, как и от Майкла Кэнти: этот запах я хорошо запомнила и теперь ощущала снова – запах большого мужчины, ирландского мужчины, только что принявшего ванну. Тут он заговорил:

Минфорд. Майор Минфорд. Мы не можем позволить тебе стоять здесь вот так в одиночестве!

На тот момент мне было тринадцать, и, следовательно, я была достаточно взрослой, чтобы не поверить в такой внезапный и противоречивый поворот судьбы. Вот это старик! Мало кто даст ему больше шестидесяти, скорее – меньше, и мало кто поверит, что мне достался самый лучший из солдат-ветеранов. Но то был двойной подарок судьбы: то пусто, то густо, и нужно быть полной дурой, чтобы обмануться дважды за один раз. Вдобавок к моему везенью или невезенью – это уж как хотите– я тут же втрескалась в майора Минфорда, – в такую ситуацию нередко попадают как взрослые женщины, так и девушки-подростки, о чем я бы, разумеется, знала, если б Сироткина Мама как следует выполняла свою работу.

Как тебя зовут, лапонька?

Дервла О'Шэннон, сэр.

О, какое необычно красивое имя, Дервла. Ну, пойдем со мной.

Он стоял слева от меня, положив свою большую правую руку на мое правое плечо, так что мы оказались практически вплотную друг к другу. Я со своей худосочностью просто утопала в его мужской теплоте и уверенности, и когда он направился в один из дальних углов, я просто физически не могла не двинуться с ним вместе – причем так охотно, что даже не ощущала, как он медленно и деликатно направляет меня, прижимая к себе, да так естественно, что я последовала бы за ним куда угодно. Эти несколько мгновений, пролетевшие, к моему большому сожалению, незаметно, я пыталась повернуться, чтобы рассмотреть его спокойное румяное лицо. Его учтивость заставила меня забыть о том, что я всего лишь нищая невоспитанная девчонка, и, пересекая в его сопровождении эту огромную пустоту комнаты, я чувствовала себя совершенно непринужденно.

Так, Дервла, сначала мне нужно кое-что сказать тебе о капрале Стеке, весьма неординарном ветеране. Но если ты мне доверишься, Дервла, тебе воздастся.

Ну, думаю, хорошенькое начало: сперва торчу в одиночестве среди вовсю веселящихся девиц из «Святой Марты», а теперь вот и майор Минфорд – он уже нравится мне чуть меньше – хочет отфутболить меня к какому-то старому капралу, о котором сам же старается меня предостеречь. И что, майор Минфорд серьезно верит в счастливый исход моей встречи с этим старым капралом Стеком или как его там? И о чем он пытается меня предупредить? Но, конечно, никакое предупреждение, особенно изложенное так тактично, не могло подготовить к переполнившим меня переживаниям. А что же это были за неожиданные чувства? Страх. Страх молодой девушки, с которым не шли ни в какое сравнение пережитые мною в «Святой Марте» страхи перед мышами, старухами и горбунами. От нынешнего страха ноги у меня стали, поверьте, ватными.

А причиной моего испуга стала маленькая одинокая фигурка, сидящая в таком темном углу, что мы едва различали ее среди мрака и паутины, и облаченная не иначе как в военную форму. Боевую! Само по себе это не должно было бы меня напугать, хотя праздничная атмосфера делала данное одеяние удивительно нелепым и неподходящим, если не сказать больше. Значительная часть ветеранов, собравшихся, чтобы встретить девиц из «Святой Марты», надела по этому случаю свои военные регалии, так что поразил меня вовсе не костюм капрала Стека как таковой. Даже каска двадцатипятилетней давности могла удивить, но отнюдь не напугать меня до полусмерти. Но сочетания каски с надетым на голову и скрывавшим его лицо противогазом было вполне достаточно, чтобы привести неподготовленную особу, вроде меня, в состояние, близкое к обмороку. Да, противогаз. Самый настоящий. Такая хитрая штуковина из жесткой материи с болтающимися ремешками, огромными выпученными глазами и куском черного резинового шланга, свисающего оттуда, где должен находиться нос. Сначала я не осознала, что это за несуразная маска, под которой капрал Стек скрывает свое лицо, и в прямом смысле оцепенела, уставившись на неправдоподобно ужасного старого солдата, напоминающего грозного жука, – сходство, вызванное огромными невидящими глазами и механическим хоботом. Но даже когда я все-таки сообразила, что это за странное лицо, и узнала в маске устарелый противогаз, представление о котором я имела, поскольку брат миссис Дженнингс пострадал от газовой атаки в окопах Великой войны, ибо не успел вовремя вытащить противогаз из брезентовой сумки, чтобы предохранить свои легкие от повреждения, страх не оставил меня. И хоть я поняла, что на капрале Стеке красуются стальной шлем – так называлась эта штуковина – и маска, предназначенная для защиты от волн горчичного газа, заливающих покрытые грязью тела убитых, выглядел он, на взгляд молодой девушки, мягко говоря, отталкивающе. Убедившись, что передо мной все-таки человек, а не чудище из страшной сказки, я все же не смогла избавиться от ощущения, что передо мною – восковой манекен, одетый в боевое снаряжение Первой мировой войны. Мне казалось, что в карманах у него моль, а старая форма измята.

Вот так меня представили капралу Стеку. Ничего хуже, пожалуй, произойти со мной не могло. На розовом лице майора Минфорда я не заметила при этом никаких следов неудовольствия – он лишь дружелюбно и благожелательно улыбался, глядя сверху вниз на сидящего в своем углу уродливого старенького солдата. Мне о присутствии обаятельного и внушительного майора Минфорда напоминала его рука, по-прежнему лежавшая на моем плече, хотя, как я уже сказала, мое восхищение пошло на убыль. К этому моменту некоторые наши девчонки уже уговорили кое-кого из солдат потанцевать с ними, а кроме того, по комнате уже вовсю летали дротики, которые раздобыли мы с Финнулой и Мойрой.

Можете выйти, капрал. Тут к вам пришла молодая леди.

Со слухом у старого бедного солдата Стека явно было все в порядке – уж не знаю, как со всем остальным. Едва благодушный майор наклонился к нему и заговорил ласковым тоном, вполне соответствующим жалкому состоянию капрала, как с той же скоростью, с какой дополнительный кусок праздничного пирога исчезает во рту маленькой Мойры, каска, а следом за нею и противогаз слетели с головы старого солдата, словно только и ждавшего предлога, чтобы избавиться от этой тяжести.

Что такое, майор? Молодая леди?

Будто он не мог отчетливо видеть меня, видеть, как майор прижимает меня к себе, как я потихоньку отхожу от потрясения. Еще один дротик впился в цель, как оса в свою жертву, и сквозь шум я услыхала смех Финнулы.

Вот именно, капрал! Но учтите – сегодня больше инвалидом не прикидываться!

Слушаюсь, сэр.

После чего майор Минфорд отпустил мое плечо, сказал, что оставляет нас наедине, и с видом человека, совершившего больше, чем от него требовалось, повернулся и удалился изящной походкой офицера, покидающего свою даму на офицерском балу. Пусть уходит, сказала я себе, но сожаление все же кольнуло меня, особенно когда я увидела, что он направился в сторону миссис Дженнингс.

Как мне, старому уродцу, повезло! В комнате полно ирландских девчонок, все как на подбор, ну а мне досталась самая что ни на есть исключительная!

Моего воспитания хватило на то, чтобы промолчать в ответ. Я вспоминала, что предприняли девчонки и лично я ради визита сюда, и желала, чтобы «Дом солдат-ветеранов» отличался от «Святой Марты» еще чем-нибудь, кроме пыли и запущенности. Последнее, впрочем, было неудивительно, если учесть, что дни здешних обитателей клонились к закату, и все они – герои или нет – находились далеко не в лучшей физической форме, тогда как «Святую Марту» населяли живые энергичные девушки, перед которыми открывался весь мир, нуждался он в них или нет.

Ну что, он в своем обычном язвительном расположении духа?

Простите, сэр?

Я о Минфорде. Насмехался ли он за моей спиной?

О нет, сэр. Ничего подобного. Как раз наоборот.

Его это, кажется, успокоило, на что я и рассчитывала. Тем не менее капрал глядел на меня, насупившись, не решаясь мне поверить, но вдруг выражение его лица изменилось, и.

явно позабыв о своих начальных подозрениях, он медленно окинул меня оценивающим взглядом сверху вниз, от чего мне стало и тепло, и холодно одновременно.

Садись, чего стоишь? Я не в настроении танцевать.

Мне тоже не очень хочется, сэр.

Ты эти дела с «сэром» брось, если не против.

Может, мне вас называть капрал Стек? Ни в коем случае! Отныне я для тебя просто Тедди.

Тут я подумала, что сейчас он спросит, как меня зовут, или по крайней мере намекнет, что ему будет приятно узнать мое имя, и, признаться, была разочарована, не дождавшись этого, особенно потому, что имя Тедди мне понравилось. Я была убеждена, что и он будет приятно удивлен, когда наконец услышит звучное и гордое имя Дервла с таким, знаете ли, особым оттенком, который я интуитивно ощущала, хотя была совсем юной, только-только расцветающей девушкой.

Я пригласил тебя сесть. Ты должна делать то, что я тебе говорю.

Овладев собой, я молча повиновалась, ведь не могла же я так сразу отказаться от привычки уважать старших, которую, как и многое другое, привила мне Сироткина Мама. Я знала, что потребуется какое-то время, пока я вообще смогу произнести его имя вслух, не говоря уже о том, чтобы сделать это непринужденно, хотя нужно признаться: я стала чувствовать себя с Тедди абсолютно раскованной гораздо раньше, чем сама ожидала.

Прошу внимания, пожалуйста…

Представьте себе, это была Сироткина Мама. Она остановилась посреди комнаты и прервала нас, как будто стоило мне подумать о ней, и она тут же материализовалась, от чего патефон внезапно захлебнулся, а руки с дротиками замерли в воздухе.

А сейчас, прошу вас всех перестать танцевать, отложить в сторону игры и выйти во двор, там вы увидите представление – может быть, даже лучше назвать это действом, – которое превзойдет все удовольствия этого знаменательного дня!

И она хлопнула в ладоши, словно побуждая нас, Тедди же наклонился вперед, поднял, прикрываясь, руку и проворчал мне в ухо:

Дети малые. Детский сад, да и только.

И как раз в день нашего знакомства. Я тебе говорил, Минфорду нельзя доверять.

Сказать по правде, я разделяла недовольство Тедди и хотела, чтобы Сироткина Мама оставила нас в покое – неважно, что они там с майором задумали.

Дервла, пойдем.

И вы, капрал Стек, тоже…

Они стояли рядом, слащаво улыбаясь и хлопая в ладоши, как пастух с пастушкой, подзывающие овец и гогочущих гусей, они обращались именно к нам с Тедди: вдруг выяснилось, что он и я – единственные, кто еще не покинул комнату, настолько мы были поглощены друг другом, но теперь деваться уже было некуда, и нам ничего не оставалось, как только подчиниться.

Черт бы их обоих побрал. Где моя трость?

Позвольте мне подать вам ее, Тедди.

И, разумеется, я подала ему трость – внушительную, из тяжелого гладкого черного дерева, закругленную по форме руки с одного конца и с огромным резиновым наконечником на другом, чтобы не скользить на гладкой поверхности, буде такая попадется на пути ее владельца-инвалида. Эта уродливая штука, типа тех, которые скорее увидишь в больницах, и нимало не напоминавшая изящные сучковатые тросточки, с которыми прогуливаются джентльмены, лежала рядом с креслом Тедди, на самом видном месте.

Вам трудно ходить, Тедди?

Показуха. В знак моего раздраженного состояния.

На это мне, конечно, нечего было сказать, но на душе стало необъяснимо легче.

Все толпились посреди солдатского игрового поля, легкий ветерок развевал волосы и радовал сердца. Поле почти не отличалось от нашего, не считая того, что оно предназначалось для строевой подготовки и тому подобного, а также для игры в футбол, но никогда с этой целью не использовалось, на что указывала высокая буйная трава со сладковатым запахом. Медленно, рука об руку, словно я поддерживала Тедди с одной стороны, а уродливая трость – с другой, мы приблизились к толпе простоволосых девчонок и стариков, которые или под впечатлением его горделивой поступи, или же зная, какой он симулянт, вдруг разомкнули крут, чтобы пропустить нас и показать сюрприз, обещанный Сироткиной Мамой и до сих пор заслонявшийся от нас фигурами девушек и ветеранов. Приятный ветерок разнес гром аплодисментов.

Лошадки! – завопила я, должна признаться – в полном восторге.

Пони. Всего лишь пони. И чему только тебя эта женщина учит, Дервла?

Я поразилась, услышав, как Тедди произнес мое имя совершенно непринужденно, будто мы уже были близкими друзьями. Я так наслаждалась звуками собственного имени в устах Тедди, его удивительно глубоким для небольшого роста голосом, что сумела промямлить лишь несколько слов в защиту педагогических талантов Сироткиной Мамы, но вынуждена была признать, что вообще-то не знакома с лошадьми или пони, хотя мне суждено было вскоре выяснить, что лошадь миру подарила Ирландия – так же как и женщин, выпивку и распевание виршей. Тем не менее в тот момент я была полным профаном во всем, что касалось лошадей, реальных или же легендарных.

Стоявшие перед нами животные (числом три) походили на огромные мягкие игрушки, которые вывозили в луже, а затем, не почистив, оставили сохнуть – настолько они были грязны. По-видимому, они к тому же были и очень старыми, ибо стояли, низко опустив головы, словно не в состоянии пошевелиться, несмотря на то, что девчонки обнимали их за шею и похлопывали ладошками от носа до хвоста. Глаза этих бедных созданий, полуприкрытые опушенными веками, казались, насколько это можно было рассмотреть, больными и печальными.

Мы будем кататься на пони! Они дадут нам покататься на пони! Какая наглость!

Разумеется, я не могла разделять негодования Тедди: несмотря на жалкое состояние, эти невероятно дряхлые пони очаровали меня, как пятилетнего ребенка. Теплый ветерок развевал их убогие хвосты и длинные гривы – правда, там, где они не слиплись от грязи. Но Тедди был прав. Пони предназначались для развлечения старых солдат, и я вполне понимала презрение Тедди и неуместность всей этой затеи, принадлежавшей Сироткиной Маме, как сообщил присутствующим майор Минфорд с благодарным румянцем на длинной и толстой ирландской физиономии. В речи, произнесенной перед собравшимися до начала катания, он также поблагодарил мистера Лэки, владельца «Извозчичьего двора Лэки», за предоставление таких замечательных пони, которых этот великодушный человек доставил сюда в специальном фургоне, преодолевая неслыханные сложности. Мистер Лэки был определенно старше всех присутствующих солдат, ростом еще ниже Тедди, кривоногий, но отличался проворством, совершенно не соответствующим его возрасту, улыбался всем подряд и сверкал глазами, лихо сдвинув помятую фетровую шляпу на затылок. На нем были перепачканные бриджи для верховой езды, а в руках – ротанговая палка, с помощью которой он добивался от своих животных покорности. От него пахло лошадьми и конюшней еще сильнее, чем от его пони, – это я ощутила, когда в силу обстоятельств на короткое мгновение оказалась, не успев отпрянуть, на расстоянии нюха от мистера Лэки.

Они двигались по кругу, перед каждым пони шли мистер Лэки, майор и Сироткина Мама, в седле возвышался ветеран, с обеих сторон поддерживаемый девочками-сиротами, а остальные старики в это время ждали своей очереди. Было очень забавно, за исключением того, что девчонки, которым ничего не оставалось делать, как смотреть и ждать, пока их не позовут помочь в проведении операции, успели осознать, что им и самим хотелось бы покататься. Движущееся кольцо старичья и полудохлых пони представляло собою волшебный круг, если судить по нелепой радости престарелых наездников, которые никаких особых развлечений и не видали с тех пор, как, вылезши из окопов, перебрались доживать свои дни в «Доме солдат-ветеранов». У них, по крайней мере, не было и толики той гордыни, которой, как мне показалось, страдал Тедди, отказавшийся сделать круг на пони и явно считавший ниже своего достоинства принимать какое-либо участие в происходящем. Правда, в конце, когда каждый ветеран накатался всласть, пусть и поддерживаемый со всех сторон, как ребенок, майор Минфорд внезапно повернулся к Тедди, стоявшему чуть поодаль от меня, дождался, пока все замолчат, обратив на нас взгляды, по-ирландски тепло улыбнулся, давая этой улыбкой понять, что он настоящий майор и ему надо подчиняться, и настоятельно попросил Тедди все-таки сделать круг, – хотя бы из чувства признательности мистеру Лэки, – и таким образом завершить этот необыкновенный день.

Хорошо, сэр. Но я проеду без поводыря.

Как пожелаете, капрал Стек. Но мне сегодня не хотелось бы несчастных случаев.

Можете положиться на меня, сэр.

Тогда Тедди отдал мне трость, позаимствовал у мистера Лэки ротанговую палку и потребовал помочь усесться на выбранного пони. Затем, любезно попросив Сироткину Маму отпустить пони и отойти в сторону, – а он выбрал пони, которого держала именно она, – уверенно взял поводья, взмахнул палкой и тронулся в путь, да так резво, что, казалось, вот-вот исчезнет за кромкой поля. Что касается пони, бедное создание при первом же ударе вспомнило свою молодость и, взбрыкнув ногами, встрепенулось, вне всяких сомнений поняв, что всадник на его спине знает, что делает. Зрелище было великолепным: человек, который только что едва передвигался с помощью тросточки, непринужденно сидел в седле, так умело дав животному шенкеля, что палка ему даже и не понадобилась. Сперва почти исчезнув из вида, они вернулись к нам легким галопом – именно так это называется, позднее объяснил мне Тедди, – затем красиво повернули вправо, потом влево и лихо остановились прямо перед нами; Тедди спрыгнул и отдал палку мистеру Лэки. Пони остался на том самом месте, где его покинул Тедди, – он был так ошеломлен, что не желал сдвинуться ни на шаг. А Тедди под аплодисменты и свист окружающих невозмутимо подошел ко мне; я же просто упивалась его триумфом.

* * *

В ту ночь никто не спал в нашей спальне, полной светом звезд, сумерками этого необыкновенного вечера на исходе лета и безудержным шепотом девчонок, рассказывающих, как они провели время со своими партнерами. Сквозь вполне внятное бормотанье их мелодичных голосков я расслышала громкий шепот моей самой близкой подруги Финнулы Маллой, рассказывавшей Мойре Мойлан, как она сидела на коленях у своего, как она выразилась, веселого старичка-пехотинца, и ответ Мойры, сообщившей, что это еще ничего, она может рассказать и поболе, если захочет, – что она, я полагаю, и сделала едва слышным, но весьма оживленным голоском. Рассказы продолжались, перемежаясь писклявыми вопросиками, заглушаемыми внезапными взрывами смеха. Не единожды появлялась Сироткина Мама и призывала нас успокоиться, хотя, думаю, ее саму переполняли глубокие воспоминания о майоре.

Что касается меня, в ту ночь я не произнесла ни слова и почти не обращала внимания на шепотки. Я не сомкнула глаз, но довольство наполняло меня так, что я не могла себя вести, как ребенок или малолетняя девчонка. Удовлетворенность моя была слишком серьезна, чтобы ею делиться.

Дорогая Сироткина Мамочка!

Как Вы можете убедиться, я жива и радушно принята в семье капрала Стека – вернее, в уцелевшей части этой семьи. А знаете ли Вы, всеми нами любимая Магушка «Святой Марты»: я не могу даже выразить, что меня больше воодушевляет – Ваше доверие ко мне и разрешение поехать к Стекам или те необыкновенные возможности для самообразования, которые дает мне пребывание в этой семье. Настроение у меня от этого таково, что кажется, будто я постоянно слышу, как звонят колокола сельской церкви, хотя мне прекрасно известно, что внутри никого нет.

Я скучаю по Вам.

Никогда в жизни не думала, что смогу жить и дышать, не видя и не слыша Вас. Но именно это сейчас и происходит. Кроме того, Мамочка, я не имела ни малейшего представления о том, что существует жизнь иная, нежели в «Святой Марте». Оказывается, существует.

Я скучаю по Вам.

Разве я могла не понять, что действительно злоупотребила Вашей мудростью в тот день, когда представила на Ваше рассмотрение приглашение капрала Стека, и после пары вопросов, заданных с такою задумчивостью на Вашем прекрасном лице, какого я еще никогда не видела, и после продолжительных совещаний с майором Минфордом Вы объявили, что да, я могу поехать в Высокие Кресты Келлса [1]1
  Высокие Кресты – оригинальные памятники раннехристианского искусства в Ирландии. Характерны только для Британских островов. Представляют собой массивные каменные кресты, искусно покрытые сложной резьбой. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть], хотя я сама даже толком не понимала, хочу ли я этого? Я ведь сознавала серьезность проблемы, поскольку нельзя наверняка рассчитывать на порядочность молодой девушки, в том числе и мою собственную.

Но Вы не волнуйтесь, Мамочка. Я скучаю по Вам. И достойна того доверия, которое Вы мне оказали.

Я пробыла здесь, в Высоких Крестах, трое суток, а может, и двое, и рада со всей возможной искренностью Вас заверить, что не столкнулась ни с одним человеком, ни с одним случаем, толкнувшими бы меня к соблазну. Я по-прежнему та же невинная девочка, которую Вы некогда извлекли из корзины.

Поэтому – верьте мне.

Я буду писать Вам каждый день, по крайней мере, постараюсь, и в следующем письме опишу Вам те события и людей, которых не упомянула сегодня лишь потому, что моей главной целью было выразить Вам свою – не побоюсь этого слова – нижайшую благодарность и, по мере возможности, успокоить Вас.

Пожалуйста, сохраняйте мои письма, чтобы я могла их прочитать все сразу по возвращении.

Признаюсь, искренним в этом письме было только чувство, все остальное – сплошь обман. Тедди смеялся, когда читал его, похлопывая себя по ноге тростью, и я чувствовала себя слегка уязвленной.