Текст книги "Свободу медведям"

Добывание деталей

«Что происходит? Ох уж эти задержки! Вот что случается, когда останавливаются на столь долгое время, что дают реальному и неразумному миру возможность нагнать себя. Так что слушай, Графф, – это не займет слишком много времени.

Мой отец, Вратно, Вратно Явотник, родился в Есенине еще до того, как в этой части Югославии появились мотоциклы, он переехал в Словеньградец, где попал к немцам, которые вытворяли на мотоциклах такое, чего раньше никогда и не видывали; и вместе с ними покатил в Марибор, откуда хорошая дорога привела его прямо через границу в Австрию. Одного, потому что он был парнем хитрым.

Юный Вратно следовал по проложенной танком дороге до Вены, где моя мать голодала, стоически и красиво, и ждала, чтобы попасться такому хитрецу, как он, – хотя и не догадывалась, я уверен, что станет действующим лицом в процессе зачатия, в результате которого появится такой любитель мотоциклов, как я.

Юный Вратно как-то за супом сказал: «Становится все труднее и труднее иметь что-то, что тебе по душе, что тем или иным образом не является подражанием чему-либо, что уже устарело; и что не твое и никогда не будет твоим. И никогда никакая вещь не сделает тебя счастливым». Именно так сказал этот несчастный сукин сын, как мне говорили.

О, мой отец был еще тот мелодраматический герой, умевший навлекать на себя беду; таков и я. Таков и ты, Графф. Так что этот мир еще может избежать холодной, старой болезни – гибели от смертельной скуки.

Но эти задержки! Отклонения от пути. О, повторяющаяся смерть всякий раз, когда ты позволяешь миру нагнать себя.

Юный Вратно приставил ложку к губе и, примешивая суп к речи, изрек: «Послушай, тебе придется двигаться в разорванном интервале между временем, когда тебя найдут, и временем, когда будет решено, что с тобой делать. Так что рви вперед, и ты одержишь верх!» Так он говорил – по крайней мере, мне так передали».

Заметки Зигги. Приколотые к простыне на моей кровати, где их нашел мой зад – царапающиеся листы, заставившие меня нащупать их и зажечь свет. Однако я не видел, чтобы он оставлял какие-то записки.

На самом деле, когда мэр попробовал меня уговорить помочь им выманить его из ванной и когда я снова вошел в комнату, Зигги стоял там скользкий после мытья и одетый – во все, кроме своей охотничьей куртки, которую он заканчивал густо натирать куском мыла.

Из вестибюля послышался голос мэра:

– Если вы не уговорите его выйти оттуда, то ему придется заплатить за дверь.

Зигги извлек из рюкзака плащ, пластиковые пакеты, чтобы прикрыть ботинки, резиновую тесьму, чтобы крепко обернуть пакеты вокруг икр, и кусок мыла. Охотничья куртка приобрела свечной глянец и теперь выглядела так, как если была расплавлена прямо на хозяине.

– Не беспокойся, – прошептал он. – Ты отвлечешь их внимание, а я вернусь за тобой.

– Они внизу, в вестибюле, – сказал я. – Они тебя услышат.

– Тогда позови их сюда. Я вернусь, Графф… через день или пару ночей, в худшем случае. У тебя остается все наше снаряжение и деньги, кроме тех, что я возьму на бензин.

– Зиг… – начал я.

Но он открыл окно и качнулся, стоя на выступе. Он надел очки и шлем – часть парашютистского снаряжения для совершения полета. Затем сунул ноги в пакеты – они надулись; в них он стал похож на человека, у которого на ногах стеклянные банки.

– Зигги?

– Графф, – откликнулся он, – нам нужны детали! В конце концов, Графф, мы не слишком хорошо осмотрели это место – с твоим кувырканием с этой гиппопотамихой и тем, что мы тут натворили… как мы могли?

А я подумал: «Что ты несешь? Как скачут твои мысли – куда-то мимо меня».

И тут он прыгнул.

А я подумал: «Ну и спектакль! Ты мог бы спуститься по виноградной лозе!»

Он издал чавкающий звук, приземлившись в садовом навозе.

Затем я снова услышал голос мэра:

– Герр Графф! Он не передумал?

– О, я думаю, он вступит в переговоры, – откликнулся я и вышел в коридор. – Поднимайтесь сюда! – прокричал я, и мне было слышно, как они затопали вверх по лестнице.

Но мне также было слышно чиханье мотоцикла: он резко втянул воздух, завелся и снова потух, как если бы кто-то мощно заревел, а потом внезапно задохнулся на середине. Те, кто огибал лестничный колодец, тоже его слышали; мы смотрели друг на друга через спасительную длину коридора.

Затем я бросился обратно в комнату к окну, я слышал, как по лестнице побежали вниз, в вестибюль. Однако мэр двинул за мной; по его алчному лицу пробежала судорога.

Наконец Зигги это удалось: из выхлопных труб вырвались густые клубы дыма, пушистые и невесомые, как серые котята. Позже мы нашли их, похожих на клочья изодранного парика, повисших на кустах форзиции.

Зигги заставил мотор работать ровнее, прогнав его туда-сюда, и подкатил к воротам, все еще суженным из-за опрокинутой повозки.

Еще прежде, чем полицейские выскочили на крыльцо замка, и до того, как пьяный молочник, отмытый до розового цвета толстяк и тетушка Тратт заорали что было сил от дверей замка, Зигги проскочил через брешь, давя ногами на педали. Сгорбившаяся, покрытая воском охотничья куртка блеснула, словно спина жука. Но даже сквозь шум дождя мне было слышно, как он выжал третью скорость.

О, любитель дурной погоды и исключительно рискованных обстоятельств! Это была – ну да, пробный марафон в Вену! – разведывательная миссия Зигги в Хитзингерский зоопарк.

Реальный и неразумный мир

Я прочел записки несколько раз, и Галлен заметила свет в щели под моей дверью. Я видел тень от ее ног, осторожных и легких.

– Галлен, – позвал я. – У меня не заперто! – Потому что никто не потрудился починить выкрученную полицейским дверную ручку.

Я надеялся увидеть ее в ночной рубашке, без черных тесемок и оборок.

Но она была в фартуке; издав звякающий звук, она вошла в мою комнату с засунутыми в вышитый карман для монет руками.

– Я знаю, – сказал я. – Ты хочешь переспать со мной.

– Прекрати, – оборвала она. – Я всего на минуту.

– Но это займет не один час.

– О, Графф! – воскликнула она. – Они говорят о тебе.

– Я им нравлюсь?

– Ты помог ему сбежать, – сказала она. – Никто не знает, что делать.

– Они что-нибудь да придумают, – ответил я.

– Графф, они говорят, что у тебя мало денег.

– Поэтому ты не хочешь выходить за меня замуж, Галлен?

– Графф, они серьезно возьмутся за тебя.

– Иди и сядь, Галлен, – попросил я. – Я тоже хочу серьезно взяться за тебя.

Но она присела на кровать Зигги, которая была такой мягкой и так сильно прогнулась, что колени Галлен уставились мне прямо в лицо – восхитительные маленькие чашечки.

– Прекрати краснеть, Галлен.

– Что это ты делаешь в таком виде в кровати? – спросила она.

– Я читал.

– Могу поклясться, на тебе ничего нет, – заявила она. – Под покрывалом… я готова поклясться, что ты спишь нагишом.

– А ты сгораешь от нетерпения посмотреть, да?

– Они собираются схватить тебя, Графф, – сказала она. – Я увидела у тебя свет и поняла, что ты не спишь. Я думала, ты одет.

– Но ведь я укрыт, – сказал я. – Сядь ко мне на кровать.

– Графф, мэр и моя тетка что-то замышляют.

– И что же? – спросил я.

– Они осмотрели твои вещи, ты же знаешь. Они видели, сколько у тебя денег.

– У меня их достаточно, чтобы заплатить за эту комнату, – возразил я.

– Но после этого у тебя ничего не останется, Графф. Они могут арестовать тебя за то, что у тебя нет денег.

– Я и есть бродяга, – сказал я. – И всегда знал, что когда-нибудь это выплывет наружу.

– И ты помог ему бежать. Они могут взять тебя за это.

– Я не могу ждать, чтобы посмотреть, что они придумают, – заметил я.

– Они хотят заставить тебя работать, – сказала она.

Только этого мне не хватало – чертовой работенки. Разумеется, я могу сбежать и жить в горах, питаясь рыбой, сказать Галлен, где Зигги сможет меня найти, когда он вернется за мной, оставить ей деньги для оплаты счета за гастхоф.

Именно это пришло мне в голову. Но на меня смотрела Галлен – ох, эта восхитительная выпуклая линия ее подбородка! Покатость плеч, переходящая в тонкие руки, тонкость пальцев, таких же чувствительных, как пальцы слепого, яркость темных губ, золотисто-персиковый цвет ее румянца и бледность ее высокого лба. Она походила на созревший персик, местами освещенный солнцем.

Поэтому я спросил:

– Какую работу?

– Ну, какую-нибудь, – сказала она. – Просто для того, чтобы кто-то мог не спускать с тебя глаз и дать им знать, когда он вернется.

– Так они думают, что он вернется?

– Думаю, да, – сказала она. – А он вернется, Графф?

– А ты, случайно, не иуда, Галлен?

– О, Графф, – обиделась она. – Я только хотела предупредить тебя о том, что они что-то замышляют. – И закрылась от меня косой. – К тому же я должна знать, когда ты уедешь. Я должна знать, куда ты едешь, чтобы я могла писать тебе. И я хочу, чтобы ты писал мне, что ты вернешься.

– Сядь рядом со мной, – позвал я, но она покачала головой:

– Они считают, что он вернется, потому что тетушка сказала, будто вы любовники.

– Что за работу они придумали? – снова спросил я.

– Тебе придется носить пчел, – сказала она.

– Каких пчел?

– Которые в ульях в яблоневом саду, – пояснила Галлен. – Рои уже готовы, и их пора вносить. Это ты должен будешь делать ночью, и они полагают, что, скорее всего, ты попытаешься сбежать с ним ночью.

– А если я откажусь работать, Галлен?

– Тогда тебя арестуют, – сказала она. – Они говорят: ты бродяга, поэтому они тебя запрут. Ты помог ему бежать, и они могут взять тебя за это.

– Я могу бежать сегодняшней ночью.

– Правда? – спросила Галлен и обошла вокруг кровати Зигги, она села на нее спиной ко мне. – Если ты думаешь, что можешь это сделать, – прошептала она, – то я тебе помогу.

«Да, – подумал я, – видно, это форзиция превратила луну в желтое золото и льет это золото сквозь мое окно на твои волосы – окрашивает в рыже-золотистый цвет твою восхитительную маленькую головку».

– Нет, я не могу этого сделать, Галлен, – Сказал я.

Она звякнула своим вышитым кармашком для монет.

– Я должна идти, Графф, – сказала она.

– Ты подойдешь подоткнуть мне одеяло? – спросил я.

Она быстро обернулась и улыбнулась.

– О да, да! Только ты меня не хватай, – сказала она. Подошла к моей кровати и погасила свет. – Спрячь руки под одеяло, – велела она в темноте.

Она подоткнула одеяло с одной стороны, потом перешла на другую. Я выдернул руку, но она проделала все очень быстро. Затем опустила ладони мне на плечи, ее коса упала мне на лицо.

– О, я такая неуклюжая, – прошептала она, но не отпустила меня.

– Где твоя комната, Галлен? – спросил я.

Но к тому моменту, как я выбрался из-под одеяла, она уже вышла за дверь. Тень от ее ног медленно исчезала из щели под моей дверью, но я не уловил в коридоре ни малейшего звука.

Я встал и, приоткрыв дверь, выглянул за косяк; она притаилась за ним, ожидая меня – заливаясь румянцем и совсем не сердитая.

– Тебе никогда не угадать, где моя комната, Графф, – сказала она.

Поэтому я вернулся обратно в свою смятую, унылую постель; я немного повертелся, размышляя об устройстве мира. «Ну что ж, – подумал я, – пчелы сейчас заняты опылением; мед течет рекой. и тяжелые соты готовы для выкачивания. О, смотри в оба!»

Я проснулся вместе с солнечным запахом моей подушки. И мне подумалось: сейчас Зигги покидает Вену, он использовал это время, чтобы собрать нужные детали – наверное, прятался в зоопарке всю ночь.

Я видел, как он прощается со зверями, пытаясь подбодрить их.

– Благослови тебя Господь, Зигги, – сказал ему удрученный жираф.

А кенгуру спрятал слезу в кулак.

– Графф, – позвала меня Галлен за дверью. – Они внизу, в столовой.

Ну что ж, я не предчувствовал ничего хорошего; их конспирация тяжестью весела в коридоре. Это было все равно как если бы они оставили открытой дверь в темницу; я чуял омерзительную, сырую плесень их мыслей, оставленных там созревать и покрываться мучнистой росой, но я не мог отыскать дверь, чтобы закрыть ее.

В столовой они уселись за столик, соседний с моим: коварный герр бургомистр, дражайшая тетушка Тратт и еще один, пахнущий сидром, герр Виндиш, хозяин яблоневого сада и работодатель для нуждающихся. В манжетах его брюк застряли увядшие лепестки.

С ними был еще один мужчина, которому они позволили сесть за свой стол; он дернулся к двери – Кефф, водитель трактора. Человек Виндиша. Внушительного вида, крепко сбитый парень, от его кожаных штанов несло сырой козлятиной.

Как они попытаются это сделать? Будут сидеть и смотреть, как я намазываю маслом булочку? Бросится ли Кефф блокировать дверь, если я попытаюсь бежать? Он что, перебьет мне позвоночник своим мясистым коленом?

Но ведь Зигги писал:

«Рви вперед, и ты одержишь верх!»

Поэтому я оставил накрытый моей Галлен завтрак и подошел прямо к их столу.

– Простите меня, если помешал вам, – начал я, – но мне хотелось бы спросить у вас совета. Поскольку я остаюсь здесь еще на некоторое время, то я нуждаюсь в работе. О, я бы предпочел небольшую работенку вечером. Если, конечно, вы можете подсказать мне что-то в этом роде.

И я в самом деле услышал все это как наяву! Дверь темницы захлопнулась с ужасным, клацающим звуком; всю дорогу от Вены в моих ушах стоял топот лап Редких Очковых Медведей, гневно трясущих головами и щелкающих челюстями.

– О, вот как! – воскликнула тетушка Тратт. – Не правда ли, это замечательная идея?

И все сидящие за столом согласились с ней.

А перед моими заслезившимися глазами Зигги мчался все быстрее и быстрее. Мотоцикл ревел под ним, как раненый зверь.

Размышления

Я прихватил с собой нескольких медведей в сад и уселся там, где было видно, как замок приближается к водопаду. Я выбрал место, где мотоцикл оставил после себя на траве сгустки мазута. Еще немного, и кусты форзиции отцветут совсем; сад станет коричневым и зеленым от сорняков, похожим на густые джунгли. Мелкие водяные брызги увлажняли все вокруг, и сад зловеще шумел от ветра все сильней и сильней. Только жирные пятна отказывались намокать; на маленьких черных сгустках мазута брызги выступали каплями пота.

А я подумал: он как раз остановился на ленч. От бензобака идет пар; он не жалел своего коня. Если плюнуть на бак, то он зашипит, как если бы водяная капля попала на раскаленную решетку, он выехал очень рано и мчался как угорелый. Он далеко позади оставил долину Дуная; возможно, что теперь он уже следовал за Ибсом.

И разумеется, он ничего не забыл занести в свой чертов блокнот: миниатюрный план расположения клеток и все те детали, которые могли бы понадобиться.

Восемнадцать минут от кустов Максинг-парка до окраины Хитзингера; восемнадцать минут, четыре раза переключение скорости туда и обратно, два торможения, один железнодорожный переезд и мигающий желтый свет.

А за тобой – гул сбежавших из зоопарка аардварков.

В окне моей комнаты показалась тетушка Тратт, проветривавшая мои покои; она коротко улыбнулась мне сверху, когда открыла окно и взбила мою подушку.

Ага, старая перечница, он не собирается подкатывать на мотоцикле прямо сюда, чтобы ты его засекла! Мой дружок Зигги куда умнее, чем твоя куриная башка.

И тут в окне показалась и моя Галлен. Разглаживающая складки на моей постели, бесспорно такой же девственной, как снег.

Старую курицу интересует, в какой кровати спал Графф?

Не знаю, тетушка, но, кажется, в этой спали совсем недавно.

– Герр Графф, – позвала меня фрау Тратт. – В какой кровати вы спите?

– В той, что ближе к ванной, фрау Тратт, – откликнулся я, и моя Галлен промелькнула мимо окна, даже не взглянув на меня.

Ну да, ты права, моя милая Галлен. Фрау Тратт проводит разведку в моей комнате; пошлет кого-нибудь починить мою дверную ручку, тайно, пока я занят делом – чтобы запереть меня внутри? А эти ленивые облака, крадущие желтый цвет с последних опадающих лепестков форзиции, нависают низко, словно клубы дыма.

Но где Зигги? За пределами Ульмерфельда? Или, возможно, Хисбаха, или даже уже по дороге на Санкт-Леонардо? Если только он поехал этим путем. А может, он выбрал дорогу в объезд?

В скольких часах езды от меня Зигги? И что будет надето на моей Галлен, когда она придет ко мне сегодня ночью?

Водяные брызги увлажняли воздух, а сад продолжал разрастаться буйной, непокорной зеленью. Ну что ж, как сказала бы Старая Уродина Судьба – Величайшая Невежда: смотри в оба, смотри в оба.

Это как раз то, что Зигги мог бы записать в свой блокнот:

 
О Жизнь – надутые пузыри, готовые лопнуть!
Судьба готовит вам острую булавку.
 

Однако стихи получились бы ужасными. Едва ли не самыми худшими из всех его.

Приближение острой булавки

Маслянистое, низкое солнце выкрасило все в цвет форзиции – пожелтило проникающие сквозь мое окно квадраты минувшей ночи, пятнами расцветило мою кровать и неподвижные пальцы ног.

– Он уже скоро будет, да? – спросила Галлен.

– В любой момент, – ответил я.

– Графф, – сказала она, – если он приедет со стороны Санкт-Леонардо, они его увидят. А если через сад, то там его стерегут Виндиш и Кефф.

– Ну, я не думаю, что он подкатит на мотоцикле у всех на виду.

– Готова поспорить, что он приедет в город, – сказала она. – О, он не станет подъезжать прямо к двору, но он не захочет идти пешком от Санкт-Леонардо… если он такой дурак, что выберет дорогу из Санкт-Леонардо, а не какую-нибудь другую. – Тогда ты отгадаешь какую, – сказал я. – Ты догадаешься, по какой дороге он приедет сюда.

– Графф, ты даже не собираешься попрощаться со мной, да?

– Иди и сядь со мной, Галлен, – сказал я.

Но она лишь покачала головой и не тронулась от оконного выступа. С кровати я мог разглядывать ее колени; они округлялись в том месте, где оконный выступ придавил их.

– Прекрати смотреть мне под юбку, – велела она и выпрямила ноги; развернувшись спиной ко мне, выглянула из окна. – Кто-то только что выбежал из сада, – сообщила она. Затем встала на колени и свесилась из окна. – Кто-то карабкается по стене. Кто-то ползет по виноградной лозе, но мне не видно кто.

Так что я тоже подошел к подоконнику и устроился рядом с ней: мы вместе встали на колени и высунулись наружу. Коса соскользнула ей на спину, она закрывала лицо Галлен от меня. Я обнял ее за талию, и она слегка напряглась. Мы оба стояли на четвереньках, и я гладил ее всю.

– О, черт тебя побери, Графф! – воскликнула она и ударила локтем прямо мне в горло. Едва не задохнувшись, я сел на подоконнике и принялся вытирать выступившие на глазах слезы. Галлен уселась напротив меня, скрестив ноги. – О, Графф! – сказала она. – Прощай! Ты уедешь далеко-далеко.

И тут она начала плакать, мне пришлось отвести от нее взгляд. Я выглянул из окна, но там никого не было. Я все еще с трудом дышал – это походило на плавание под водой, мои глаза наполнились влагой.

– О, Графф! – воскликнула она. – Не плачь и ты тоже. – И она бросилась ко мне и обхватила меня руками. Ее мокрое лицо прижалось к моей щеке. – Я могу с тобой где-нибудь встретиться, Графф! Ведь правда? У меня теперь есть жалованье и я никогда ничего не покупаю.

Мое адамово яблоко заняло все горло, так что я не мог произнести ни слова; мне показалось, будто она ударила меня дубинкой.

– Гк… – выдавил я.

Тогда она отстранилась, прикусив кончик косы сидела и дрожала мелкой дрожью напротив меня.

– Галлен, – с трудом удалось произнести мне, – там никого нет.

Но она не слышала этого. Она все еще дрожала, когда чьи-то локти и острый подбородок, извиваясь змеей, появились из-под оконного выступа сопровождаемые частым дыханием и животными стонами, затем появилась Великая Маска Греческой Комедии, совершенно лишенная волос – здорово походившая на лысую голову моего прежнего дружка Зигги.

– Господи, подай же мне руку! – потребовал он. – Мои ноги запутались в этом чертовом плюще.

Так что мне пришлось стряхнуть Галлен с коленей и втащить омерзительного и ужасного Зигги в комнату.

– Вот я и вернулся, – сказал он.

И шлепнулся на пол, прямо на мою Галлен.

Замаскированная судьба

Бедная, ушибленная Галлен не смогла взглянуть на него во второй раз; и одного взгляда оказалось более чем достаточно – я уверен, уверен.

– Зигги? – удивился я.

– Прямо перед тобой, Графф. Готов поспорить, ты меня не узнал, да?

– Без твоей охотничьей куртки – не сразу, – признался я, имея в виду: «Без твоих волос! Как я мог узнать тебя, без единого волоска на голове».

– Ну как меня побрили, Графф? – спросил он. – Это просто трюк!

– Но зачем совсем налысо, Зиг?

– И даже брови сбриты, Графф. Ты заметил?

– Ты выглядишь ужасно, – сказал я.

– Ходячий череп, Графф! Сплошная лысина от подбородка до самого верхнего черепного выступа. Ты когда-нибудь подозревал, что на черепе столько вмятин, Графф?

– Это на твоем черепе, Зиг, – возразил я. – Мой выглядит не так. – Хотя, может, и мой тоже – небольшие выемки и наросты по всей поверхности, как у битого персика?

– Я прошел через город по мосту. Никто меня не узнал, Графф, – сказал он. – Я прошел мимо мэра, который посмотрел на меня как на военную реликвию.

На парикмахерскую реликвию; его макушка была ледяной на ощупь – я даже подпрыгнул. Реликвия была облеплена москитами и липкими паразитами, столкнувшимися с этим несущимся куполом; за ухом застряло смятое крыло, которое могло бы быть вороньим. Ну да, он мчался сюда без шлема, предоставляя ветру остужать оболваненную парикмахером голову.

– Ты прекрасно замаскировался, Зигги, – сказал я.

– Еще бы, Графф, – ответил он. – Я спрятал мотоцикл в укромном местечке в городе. Собирай свои вещи.

– Послушай, Зигги…

– Собирайся, мы подождем темноты, – сказал он. – Все продумано, Графф. Все будет тип-топ.

А моя ушибленная Галлен скорчилась в комочек на полу, словно утробный плод, безжалостно сбитый этими словами и прикрытый одеждой горничной.

– Галлен? – позвал я.

– Похоже, ты ее того… – сказал Зигги.

– Прекрати, – потребовал я.

– Собирайся, – велел он. – Я нашел место.

– Какое место?

– Где можно укрыться от сторожа.

– Зигги!

– Я просидел там всю ночь, Графф. Я все спланировал.

– Я так и знал, – сказал я.

– Я не думал, что ты питаешь ко мне такое доверие, Графф.

– Доверие! – воскликнула Галлен.

– Она что, собирается закричать?

– Доверие, – повторила Галлен. – Он пришел сюда через сад? – О, она не могла взглянуть на него. – Тогда они видели его мотоцикл, – простонала она. – О, всем было велено выглядывать его!

– Какое ей дело? – изумился Зигги.

– Ты пришел из Санкт-Леонардо, Зиг? – спросил я.

– Графф, – сказал он, – посмотри на меня и скажи: ты что, видишь перед собой дилетанта?