Текст книги "Свободу медведям"

Там, где есть моржи

И это осталось в записной книжке:

«Требуются определенные инвестиции».

Потом наступило время ленча, когда мы въехали в Ульмерфельд, где купили пару бутылок пива. Мы почти уже миновали деревню, когда Зигги увидел под окном второго этажа гастхофа ящик с растениями.

– Редиска! – радостно воскликнул он. – Я вижу, как торчат ее зеленые хвостики!

Мы подъехали под окно, и я придержал мотоцикл, пока Зигги взбирался на бензобак; приподнявшись на цыпочки, он ухитрился запустить руки за край ящика.

– Я их чувствую, – сказал он. – Их только что полили – моих хрустящих малюток!

Он набил редиской карманы куртки, и мы ветром пронеслись через Ульмерфельд, продолжая следовать за Ибсом. Где-то через милю мы срезали по лугу к реке.

– В конце концов, Графф, – сказал Зигги, – этот день по-прежнему должен нам кое-что из наших пятнадцати шиллингов.

И, как бы восстанавливая справедливость, мы откупорили наше пиво открывалкой фрау Фрейны и посолили из ее солонки нашу редиску. Соль из солонки фрау Фрейны сыпалась на удивление легко. Редиска оказалась хрустящей и сочной, и Зигги посадил в землю зеленые хвостики.

– Как ты думаешь, они вырастут? – спросил он меня.

– Все возможно, Зигги.

– Да, все, – согласился он, и мы бросили объедки в реку, наблюдая, как они раскачиваются и кружатся на гребне течения, словно шапочки с помпонами на головах тонущих мальчиков.

– Здесь где-то должна быть запруда, – сказал я. – Вверх по течению.

– О, большой водопад в горах, – отозвался Зигги. – Ты только подумай, какая рыбалка ждет нас выше запруды!

– Могу поклясться, что там водится хариус, Зиг.

– И моржи, Графф.

Мы снова улеглись на лугу и протрубили песнь в горлышки пивных бутылок. И снова появилось воронье, ниже по течению, там, где на воде раскачивались остатки нашей редиски.

– Есть что-нибудь такое, чего вороны не едят, Зиг?

– Моржей, – ответил он. – Возможно, они не едят моржей.

– Это просто удивительно, – сказал я.

Почва была еще по-весеннему влажней, но густая трава, казалось, удерживала тепло; закрыв глаза, я разомлел на солнце, слушая воронье карканье над рекой и стрекотание кузнечиков в поле. Зигги постучал горлышком бутылки по зубам.

– Графф, – позвал он.

– Хм…

– Графф?

– Я тут, – отозвался я.

– То, что мы видели в зоопарке, было ужасно, – сказал Зигги. – Я думаю, нам было бы лучше отпустить их.

– Девчонок?

– Да не девчонок! – рассердился он. – Я имею в виду животных! Не пора ли отпустить их на волю, а?

И я, закрыв глаза, представил себе это. Жирафы обрывали почки с верхушек деревьев; муравьеды жадно пожирали водяных жучков из кружевной пены на берегу.

– Девчонок, – фыркнул Зигги. – Господи, Графф, каким круглым дураком ты можешь иногда быть!

Одним словом, солнце и пиво склонили нас ко сну; Редкие Очковые Медведи целовались, что-то нашептывая друг другу, а сернобык гнал в шею всех круглых дураков прочь с поля. На синевато-пурпурном Ибсе в лодке сидел и греб плавниками морж, подставив солнцу свои клыки и отбеливая в его лучах усы; он не заметил гиппопотама, который прятался в глубокой заводи у берега, отвратительного гиппопотама, покрытого пеной, распахнувшего огромную глотку в ожидании моржа с его лодкой и всем остальным.

Я проснулся, чтобы предупредить моржа; жирафы жевали траву на лугу, пока не добрались до солнца и не стянули его вниз. Заходящее светило поблескивало сквозь траву, отражалось в мотоцикле и отбрасывало длинные тени от колес и мотора на водную гладь реки; река бежала под мотоциклом, словно широкая синяя дорога.

– Зигги, – окликнул я его. – Нам пора ехать.

– Не спеши, Графф, – отозвался он. – Я наблюдаю за ними. Они выходят из своих клеток, такие же свободные, как и мы.

Так что я дал ему немного понаблюдать, а сам любовался на то, как солнце красило луг в красный цвет, а из солнца вытекала река. Я глянул вверх по течению, но горных вершин еще не было видно.

Езда в никуда

После низины и ночных жучков дорога превратилась в смолу, потом снова в грязь, но теперь река то и дело пряталась от нас в густом сосновом туннеле. Громкое тарахтение мотоцикла рассыпалось эхом по лесу – как если бы какие-то другие мотоциклисты проносились мимо нас и, невидимые, исчезали в лесу.

Затем мы выбрались из пихтового леса, осторожно вдыхая в себя резкий ночной аромат. Теперь мы снова могли ориентироваться в пространстве, и внезапно оно наполнилось неясными очертаниями предметов – черным каменным сараем с огромными, покачивающимися на ветру дверьми, треугольными фрагментами окна, которые отразили резкий свет нашей фары; какое-то животное, похожее на сгорбленного медведя – или куст? – метнулось в сторону с дороги, обернувшись на нас очумевшими глазами; фермерский дом вздрагивал во сне, и лаявший пес бросился бежать рядом с нами – глянув через плечо, я видел, как уменьшаются и меркнут в танцующих красных огоньках габаритных огней его глаза. А со стороны долины, что была под нами, маленькие верхушки деревьев торчали, словно разбитый вдоль дороги палаточный лагерь.

– Мне кажется, мы потеряли реку, – сказал Зигги. Он переключил скорость: сменив третью на вторую, дал полный газ. Мы оставляли после себя брызги мягкой черной грязи, и я тесно прижался грудью к его спине; я почувствовал, как он наклонился еще до того, как мотоцикл опрокинуло вниз, и я последовал за ним – точно так же, как если бы был рюкзаком на его спине.

Затем дорога выпала из-под нас, и свет фары устремился прямо в ночь, и на какое-то мгновение показалось, будто мотоцикл несет нас на одном уровне с небом; когда переднее колесо снова коснулось земли, мы на бешеной скорости рванули с холма вниз, на деревянный мост. Зигги нажал на переключение скоростей, но ему все равно пришлось давить на тормоз, руль задрался вверх – наш зверь перескочил через дощатый мост, как если бы был крабом.

– Это река, – сказал Зигги, и мы вернулись обратно, чтобы убедиться в этом.

Он включил фару, направив лучи на реку, но никакой реки там не оказалось. Он выключил мотор, и мы услышали шум реки, мы слышали, как стонут от ветра дощатые планки моста, и мы чувствовали, как брызги воды оседают на его перилах. Но в лучах фары нам было видно лишь узкое ущелье, падающее в темноту; и чахлые ели, цепляясь за стены ущелья, тянули за помощью свои ветки, не осмеливаясь даже оглянуться вниз.

Река выбрала кратчайший путь: она разрезала гору надвое. Какое-то время мы всматривались в пустоту. Завтра утром не будет никакой рыбы, если только перед завтраком мы не бросим вызов ужасающей неопределенности.

Итак, мы отыскали местечко, достаточно плоское, чтобы на нем можно было разложить подстилку, и достаточно удаленное от глубокого ущелья. Было так холодно, что мы судорожно натянули на себя одежду внутри спальных мешков.

– Графф, – сказал Зигги. – Если ты встанешь помочиться, смотри не пойди в эту сторону.

И должно быть, наши мочевые пузыри запомнили, что он сказал, – или слишком долго слушали журчание реки. Потому что нам обоим пришлось встать. О, как холодно и страшно было ступать нагишом по полю!

– Интересно, как сернобык не дает себе замерзнуть? – спросил Зигги.

– Я о нем тоже вспомнил, – отозвался я. – А тебе не приходило в голову, что он чем-то болен?

– О, Графф! – воскликнул Зигги. – Это явный признак брызжущего через край здоровья.

– Должно быть, он чувствует себя уязвимым.

И мы, приплясывая от холода и уязвимости, проделали обратный путь к спальным мешкам. Мешки сохранили тепло наших тел, мы забрались внутрь, ощущая, как вокруг снуют полевые мыши. Ночь выдалась настолько свежей, что мыши тихонько подкрались к нам и прижались к нашим спальным мешкам, чтобы согреться и уснуть.

– Графф, – окликнул меня Зигги, – я тоже об этом думал.

– Очень хорошо, Зиг.

– Нет, правда думал, Графф.

– И что?

– Как ты думаешь, в зоопарке есть ночной сторож – внутри ограды, который не спит всю ночь? И обходит с дозором зоопарк?

– И ведет беседу с сернобыком? – съязвил я. – Пытаясь выведать его мужской секрет?

– Да нет, просто находится внутри… – сказал Зигги. – Ты думаешь, ночью там кто-то есть?

– Само собой, – ответил я.

– Я тоже так думаю, – сказал он.

Я представил себе сторожа, который ворчал на медведей, будил сернобыка, приставая к нему с нескромными вопросами; рано утром сторож скакал по зоопарку, словно обезьяна, – перелетал от клетки к клетке, переговариваясь с животными на их родном языке.

– Графф? – снова окликнул меня Зигги. – Ты помнишь, чтобы хоть одна дверь в помещении для Мелких Млекопитающих была заперта? Было ли там хоть что-то, что напоминало чулан?

– Чулан в инфракрасных лучах?

– Сторож должен иметь возможность где-то отдохнуть, Графф. Он должен иметь место, где он мог бы посидеть, выпить кофе и повесить свои ключи.

– Почему тебя это так волнует, Зигги? – удивился я. – Ты что, замышляешь ограбить зоопарк?

– О, это было бы просто прекрасно, Графф! Вот это было бы зрелище, да? Взять и выпустить их всех на волю!

– Да, еще то зрелище! – согласился я.

И Смешанное Стадо Медведей прошествовало, раскачиваясь, через главные ворота, увлекая за собой будку билетера, в которой тип с зелеными наглазниками карточного игрока умолял о пощаде.

Но я сказал:

– Не считая того, что это зрелище помешает нам вернуться обратно в Вену. А этого я хотел бы меньше всего.

Открыв глаза, я увидел над собой прекрасные бледные звезды; чахлые, отчаявшиеся ели пытались выкарабкаться из ущелья. И Зигги, выпрямившись, сидел рядом.

– А чего бы ты хотел больше всего, Графф? – взглянул он на меня.

– Ты когда-нибудь видел море? – спросил я.

– Только в кино.

– Ты видел «Отсюда к вечности»? – спросил я. – Это американский фильм с Деборой Керр и Бертом Ланкастером. Берт катал Дебору на серфинге.

– Так тебя интересует море, Графф?

– А разве мы до него не доберемся когда-нибудь? – спросил я. – Разобьем лагерь на берегу… где-нибудь в Италии.

– Я тоже видел этот фильм, – сказал Зигги. – Мне показалось, что у них были полные трусы песку.

– И все же я хочу взглянуть на море, – заявил я. – И еще порыбачить где-нибудь в горах.

– И покатать Дебору Керр на серфинге, Графф?

– А почему нет?

– И оттрахать целое стадо деревенских красоток, Графф?

– Ну, не целое…

– Но одну хорошенькую малышку, Графф? Одну, но такую, что заставит тебя забыть обо всем на свете, а?

– Вот это по мне, – признался я.

– Это точно по тебе, Графф, – сказал он. – Ты просто размечтавшийся романтик и недоумок.

– Ну а чего хочешь ты? – спросил я.

– Ты можешь пудрить себе мозги чем угодно, если хочешь, – заявил Зигги и снова улегся на спину, обхватив руками спальный мешок; в бледном свете ночных звезд его обнаженные руки казались не менее бледными. – Этот зоопарк никуда не денется, – вздохнул он.

Я посмотрел на ели в ущелье. Но они еще не выкарабкались из него. Зигги не двигался; его волосы разметались по служившей ему подушкой охотничьей куртке, касаясь светящейся травы. Я был уверен, что он заснул, но не успел я сам погрузиться в сон, как он пробормотал колыбельную:

 
Фрау Фрейна Гиппел потеряла сковороду.
И ей ни за что ее не сыскать.
У этой фрау зубы растут на заду.
Но герру Гиппелу на это плевать.
 

Езда в определенном направлении

Утром выпал иней, и трава отражала тысячи различных по форме солнечных призм; луг у края ущелья испещряли лучи, словно это был пол в бальном зале, улавливающий свет замысловатой люстры. Я лежал на боку, разглядывая сквозь заиндевелую траву стену ущелья. Подстилка холодила щеку, а стебли травы казались выше деревьев, между стеблями растаявший иней образовывал лужицы. Я разглядел сверчка, который шел по травинкам как на ходулях, перешагивая через капли воды – настоящие озера для сверчка. Его заиндевелые суставы, казалось, оттаивали, пока он шагал.

Если быть с ним одного роста, то он мог бы показаться ужасным – настоящим гигантским антропоидом, шагающим через джунгли, переступающим через океаны. Я рявкнул на него, и он остановился.

Затем я услышал колокольный звон неподалеку от нас.

– Коровий колокольчик, – сказал Зигги. – Нас сейчас затопчут! Или сметут в ущелье!

– Это церковный колокольчик, – возразил я.

– О, черт побери, – фыркнул он, выглядывая из своего спального мешка.

Но мой сверчок пропал.

– Что ты ищешь, Графф?

– Сверчка.

– Сверчок совершенно безобиден.

– Но этот был настоящим великаном, – возразил я. Однако под подстилкой его не оказалось, поэтому я выбрался из своего мешка и ступил на покрытую инеем траву.

Холодная роса заставила меня приплясывать, а поскольку глубокое ущелье находилось совсем рядом, то мне пришлось больше смотреть под ноги, чем искать сверчка. Зигги спокойно наблюдал за мной, но не долго, он тоже выбрался из мешка и принялся притопывать вокруг подстилки, но совсем не так, как я.

– Тебе еще рано вставать, – сказал я ему.

– А я бы никому не рекомендовал смотреть на тебя в голом виде, – заметил он.

– А ты бы не топал, как слон, – огрызнулся я. – А то еще наступишь на моего сверчка. – И я почему-то почувствовал себя неловко, стоя перед ним.

– Давай выпьем кофе и поищем более рыбное место на этой реке, – сказал Зигги таким голосом, как если бы был командиром скаутов.

И я позабыл о своем, возможно раздавленном, сверчке, наблюдая, как он грузит наши пожитки на мотоцикл, как если бы он был настоящим сержантом.

Итак, мы двинули в следующий городок.

Хисбах оказался меньше чем в миле по дороге вверх; это был городок, покрывший весь склон холма, – старые, округлые дома из серого камня сгрудились вместе, будто коробки для яиц; немного поодаль выделялась самая обыкновенная, словно присевшая на корточки церковь с луковичным куполом. Она притаилась у дороги, как старый беззубый лев, который больше был не способен нападать.

Когда мы добрались до городка, месса уже закончилась; семейства, одеревеневшие и измятые от долгого сидения, с топотом спускались вниз с церковных ступеней, скрипя своими воскресными башмаками. Маленькие мальчики стремглав кинулись к гастхофу напротив Святой Луковичной Головы «Старинный гастхоф фрау Эртль».

Зигги похлопал по вывеске, когда мы приблизились к двери.

– Графф, – прошептал мне Зигги. – Поосторожней с этой фрау Эртль!

Так что мы вошли внутрь, сдерживая хихиканье.

– А, – протянула толстая фрау Эртль. – Добро пожаловать.

– О, спасибо, – отозвался Зигги.

– Есть кофе? – спросил я фрау Эртль. – Только горячий?

– И место, где можно вымыть руки? – добавил Зигги.

– Ну конечно же, – ответила фрау Эртль, указывая на заднюю дверь. – Правда, лампочка, кажется, перегорела.

Если только она здесь когда-то была. Потому что уборной служила будка с грязным земляным полом на задворках гастхофа, рядом с длинным, узким загоном для коз. Козы наблюдали за тем, как мы качали из колонки воду. Зигги качал воду прямо себе на спину; когда он энергично встряхнул головой, козы заблеяли и сбились в кучу у калитки загона.

– Мои бедные козочки, – сказал Зигги и перебрался через загородку, чтобы погладить их по подбородкам. О, они сразу его полюбили, это легко было заметить. – Графф, – сказал он, – вернись обратно и погляди, не идет ли кто.

В гастхоф набилось полным-полно народу – семьи с их сосисками и кофе, одинокие мужчины за длинными столами со своими кружками пива.

– А! – воскликнула фрау Эртль. – Ваш кофе на столике у окна.

Так что, когда Зигги вернулся, мы направились к своему столику – по соседству с семейством, во главе которого восседал сварливый дед. Самый младший член семьи, мальчишка, поглядывал на нас из-за булки с длинной сосиской, утонув в ней своим подбородком.

– Большой мальчик, – прошептал Зигги, состроив ему рожицу.

Мальчишка перестал жевать и не мигая уставился на нас, тогда Зигги пригрозил ему вилкой – проткнул воздух словно шпагой, – и мальчишка притянул к себе дедово ухо. Когда старик строго глянул на нас, мы с Зигги сидели и чинно пили кофе; мы кивнули ему, и дед дал внуку под столом пинка.

– Сиди и ешь, – велел он ему.

Так что мальчишка посмотрел в окно и оказался первым, кто увидел коз.

– Козы вышли! – закричал он, и дед снова пнул его под столом. – Когда я ем, я глух и нем, мой мальчик! – выговорил он ему.

Но теперь уже все члены семейства смотрели в окно, дед тоже увидел коз.

– Я запирала ворота, – охнула фрау Эртль. – Я запирала их перед самой мессой.

Несколько ребят постарше вскочили из-за столов и, толкаясь, бросились из гастхофа; козье стадо бочком направлялось к церкви. И тут пинавшийся дед наклонился к нам.

– Фрау Эртль вдова, – сообщил он нам. – Ей нужен кто-то, кто запирал бы козий загон. – Тут он поперхнулся своей сосиской и тихонько рыгнул.

Козы кивали друг другу и, стараясь удержать равновесие, стуком карабкались вверх по церковным ступеням. Парни согнали их в кучу у двери, но ни один из них не осмеливался подняться за козами, опасаясь испачкать свой выходной костюм.

Мы вышли наружу и наблюдали, прислушиваясь к звону колоколов из соседней деревни, – чудесное воскресное утро с настойчивым, торопливым эхом заглушало окончание каждой ноты.

– Это колокола Санкт-Леонардо, – сказала какая-то женщина. – У нас ведь тоже есть колокола, и я хотела бы знать, почему они не звонят в воскресенье.

Ее возмущение подхватили другие голоса:

– Так ведь наш звонарь еще завтракает.

– Лучше скажите – пьет.

– Старый пьянчуга!

– И дети все видят.

– У нас есть своя церковь и свои колокола, так почему мы должны слушать чужой звон, а?

– Религиозные фанатики, – шепнул мне Зигги, но его больше занимали козы. Толпа пыталась напугать их и согнать со ступеней.

– Надо пойти и привести звонаря, – заявила женщина, но звонарь уже был предупрежден о заговоре; он стоял на пороге гастхофа с пивом в руках, морща свой синий нос на утреннем солнце.

– Послушайте, дамы, – начал он. – Мои добрейшие дамы, я не мог даже мечтать о том, чтобы достичь, – он сглотнул комок в горле, отчего на глазах его выступили слезы, – достичь такого высокого мастерства, каким владеет мой соперник из Санкт-Леонардо. – Он громко икнул. – Да, как у него! – И вернулся снова за свой столик.

– Кто-то другой, – сказала все та же женщина, – должен научиться бить в колокола.

– О! – воскликнул пинавшийся дедушка. – Это не так уж и трудно.

– Но только не для тебя, – напустилась на него женщина. – Не то бы ты этим занялся! Ты просто умираешь от желания чем-то заняться. – И толстомордая молодуха толкнула деда своим крепким нахальным задом; став перед ним, она подергала его за подбородок, потом наклонилась назад, едва не падая со ступеней, ее юбка задралась почти до середины бедра. – Но только не для тебя, – повторила она и отпрыгнула от деда со ступеней на дорогу.

– Вы только посмотрите на этих коз! – воскликнул Зигги. – Почему они не заперты? Эти недоумки должны запереть их. Запереть! – прокричал он.

И тогда дед пристально посмотрел на нас; спустившись вниз на пару ступеней, он уселся с нами рядом.

– Что вы только что сказали? – спросил он.

– Это козье заклинание, – смутился Зигги. – Иногда оно помогает.

Но дед смотрел на него не мигая; он щелкнул зубами.

– Да вы просто негодник, – сказал он, хватая Зигги за руку. – Я вас видел, – прошептал он, но Зигги выдернул свою руку.

– Где находится Санкт-Леонардо с его знаменитыми колоколами? – спросил я.

– За горой, – ответил дед. – Не такой уж и высокой, должен вам сказать. А послушать этих болтунов, так прямо Альпы. Небольшая церквушка, да и народ там не лучше нашего. Так что перезвонить их чертовы колокола ничего не стоит.

– Так перезвоните, – сказал ему Зигги. – Зазвоните так, чтобы у них полопались барабанные перепонки! Пусть весь их городок мечется по улице, заткнув ладонями уши!

– Я не могу взобраться по этим чертовым ступеням, – пожаловался дед. – Меня еще на половине пути сдует вниз.

– Тогда я потащу вас на себе, – сказал ему Зигги.

– Да кто вы такой, в конце концов? – спросил дед. И потом прошептал мне: – Я видел его. Он стащил со стола солонку – солонку фрау Эртль. Он сунул ее в свой дурацкий карман.

– О, почему они не запрут коз, Графф? – воскликнул Зигги.

Теперь один из недоумков ухитрился схватить козу за ногу; она блеяла и пиналась, но постепенно сползала вниз со ступеней.

– Воображаете, будто разбираетесь в козах, – фыркнул дед. – Ведь это вы их выпустили, а? Да вы просто ненормальный.

Наконец им удалось стащить вниз одну козу.

– Нам пора ехать, Графф, – заявил Зигги.

– О, я все расскажу, – прошипел дед и покраснел. – Вдова Эртль держит меня за старого глупца, который ничего не понимает.

– Если он все расскажет, она подумает, что он еще глупее, не правда ли, Графф?

– О, – протянул дед, – я дам вам время уйти, прежде чем скажу ей.

– Слышишь, Графф? Какой редкий шанс предоставляется угонщикам скота!

Когда мы двинулись с места, им удалось стянуть со ступеней вторую козу.

Первая коза уже вскочила на ноги, но толстая молодуха крепко зажала ей голову, намотав себе на руку козью бороду.

Коза открыла рот и заблеяла, но сквозь рев мотоцикла мы не слышали ее зова.

А в записной книжке появилось следующее:

«Козы не должны быть запертыми. Они не дикие животные. Мужайтесь, вы, дикие животные!»