Текст книги "Свободу медведям"

Доверие

Сначала я услышал, как скрипнули доски где-то в конце коридора на середине лестницы, и затем послышался резкий скрип верхней ступеньки и треск тяжело прогнувшихся перил.

– Кто это? – прошептала Галлен.

– Это не за мной, – ответил Зигги. – Меня никто не видел.

Тогда я выглянул в коридор. Эта оказалась старая добрая тетушка Тратт, прогнувшая перила своей тяжестью и запыхавшаяся от подъема.

– Герр Графф! – позвала она. – Герр Графф?

Я вышел в коридор, где она могла видеть меня.

– Пришел Кефф, – сказал она. – Он пришел отвести вас на работу.

– На работу? – прошептал Зигг.

– Он слишком рано, – ответил я тетушке Тратт. – Скажите ему, что еще рано.

– Он знает, что рано, – сказала она, – поэтому он ждет.

Ужасная Тратт и я пару секунд с недоверием смотрели друг на друга, затем она заковыляла по ступеням вниз.

А лысый Зигги склонился над моей закусившей губу Галлен и схватил ее за косу.

– У него есть работа? – спросил Зигги. – У него есть работа, ты, чертова кукла?

– Зигги, – вмешался я.

– Вот вам и доверие! – воскликнул он. – Ты не верил, что я вернусь обратно, да? Нашел себе работенку и эту чертову девчонку!

– Они хотели арестовать его, – с трудом проговорила Галлен сквозь прикушенную губу.

– Я все рассчитал, – возмутился Зигги. – Неужели ты подумал, что я сбежал?

– Я знал, что ты все рассчитал, – сказал я. – Но, Зиг, они выставили меня бродягой. Они тоже все рассчитали.

– Кефф ждет, – напомнила Галлен. – О, все кончено! Если ты не спустишься вниз, он поднимется за тобой.

– Зиг, где я смогу встретиться с тобой после работы?

– Ну еще бы! – воскликнул он. – И ты еще будешь говорить мне, что не завалил эту маленькую потаскушку!

– Зигги, перестань, – сказал я.

– Ты еще будешь говорить мне это! – заорал он. – Будешь уверять меня, будто поедешь со мной? Но только после твоей гребаной работы! О, разумеется!

– Но Кефф уже ищет меня, – возразил я.

И я услышал скрип досок в конце коридора – чьи-то тяжелые шаги преодолевали сразу по две ступени вверх. – Зиг, сматывайся, – попросил я. – Тебя поймают. Скажи, где я смогу с тобой встретиться.

– Встретиться? – взвился Зигги. – Встретиться с этим ничтожным предателем Граффом? А зачем?

А крупные шаги неуклонно приближались по коридору, сопровождаемые тяжелым дыханием, словно гудением трактора.

– Уходи, Зигги, – взмолился я.

– Мне нужен мой спальный мешок и моя зубная щетка, Графф. Пожалуйста, верни мне мои вещи!

– О господи, Зиг! – воскликнул я. – Беги отсюда!

Бум-бум! – постучал по двери Кефф.

– О! Впусти костолома! Впусти сокрушителя позвоночников!

Кефф тяжело забил в дверь.

– Я пришел за своими вещами, – заявил Зигги.

– Да ты сумасшедший! – воскликнула Галлен. – Ты лысый придурок, – добавила она. – Чертов извращенец.

– О, Графф! – Он пятился задом между кроватями. – О, Графф, ведь у меня был такой чудесный план!

– Послушай, Зигги, – сказал я.

– О, черт бы тебя побрал, Графф, – тихо произнес он, стоя на оконном выступе на фоне заходящего солнца.

– Зиг, я и в самом деле хочу встретиться с тобой, – сказал я.

– Кефф! – воскликнула Галлен. – Он вышибет дверь.

– Зиг, скажи, где я могу встретить тебя?

– Где я встретил тебя, Графф? Ты следил за девушками в Ратаузском парке, – сказал он. – Ты следил и за мной.

– Зигги, – умолял я.

– Ты хорошо посмеялся надо мной. – Он меня не слушал. – Ты и твоя маленькая шлюшка, ради которой ты погубил все наше путешествие.

А дверные петли стонали под ударами Кеффа. О, как он колотил!

– Да подавись ты своей работой! – выкрикнул Зигги и прыгнул с подоконника в ужасную навозную кучу в саду.

Лучи заходящего солнца ударили в жуткий, безволосый череп. Тени еще больше углубили впадины на нем, а мертвый оскал скелета погасил живой свет в его глазах.

– Графф, – позвала Галлен.

– Заткнись! – рявкнул я. – Ты скажешь мне, когда он вернется… если тебе случится идти через сад в Санкт-Леонардо, ты найдешь меня и скажешь, когда он вернется.

– О, черт тебя побери, Графф! – воскликнула она. Потом произнесла: – О, Кефф, – увидев тракториста, который появился из-за громадной двери и так широко распахнул ее, что дверная ручка ударилась о косяк. Удивленный, он продолжал держаться за дверь, не зная, что с ней делать.

– О господи! – воскликнул я.

Но никто не произнес ни слова.

Отрицание животного

Как говорилось в записной книжке:

«Хинли Гоуч ненавидел животных на свободе, так долго и так самозабвенно отрицая животное в себе самом».

Но Кефф был не тем, кто мог бы отрицать животное в себе самом. Во всяком случае, не тогда, когда он тащил мою брыкающуюся Галлен вниз по лестнице к ее тетушке; и не тогда, когда ухватился за конец железного крепежа платформы и зацепил ее за трактор одним мощным Кеффмахом.

Я удерживал равновесие на платформе, пока Кефф вел трактор; железо тонко позвякивало под моими ногами, а край прицепа раскачивался, как на американских горках. Мы карабкались вверх по садовой дороге, и на какое-то время вечер стал казаться светлее – мы захватили конец дневного света, который дольше всего удерживается горами.

Когда мы добрались до верхней точки сада, у самого Санкт-Леонардо, Кефф остановился, ожидая окончательного наступления темноты.

– Ты давно занимаешься пчелами, Кефф? – спросил я.

– Сразу видно, что ты большой умник, – ответил он.

А редкие огни Вайдхофена, бледные, мерцающие огни вдоль реки, подмигивали нам далеко внизу. Свежевыкрашенные белой краской ульи отсвечивали зеленоватым сыром, ульи усеивали сад, словно цыганские кибитки, – они жили своей тайной жизнью.

Кефф ушел в сиденье трактора, согнувшись над ручными рычагами и тормозами, переключением скоростей, измерительными приборами и прочими железками; он развалился, используя громадные колеса, словно подлокотники легкой военной колесницы.

– Уже темно, Кефф, – сказал я ему.

– Будет еще темнее, – отозвался он. – Ты тот, кто должен собирать рои. Разве ты не хочешь, чтобы стало темнее?

– Чтобы пчелы быстрее уснули?

– В том-то вся идея, умник, – сказал Кефф. – Чтобы ты смог подкрасться к улью и закрыть заслонку. Чтобы, когда ты их разбудишь, они не могли бы выбраться наружу.

Поэтому мы прождали до тех пор, пока горные вершины стали почти неразличимы на фоне неба, а луна осталась единственным цветным пятном, и лишь мерцающий Вайдхофен свидетельствовал о том, что под фонарями и лампами не спят люди.

Кефф действовал так: я балансировал на прицепе, и мы двигались между рядами деревьев по одному саду, потом по другому. Он останавливался возле улья, и я легко подкрадывался к нему. В нем имелось небольшое отверстие, размером с почтовую щель в двери. На маленьком выступе снаружи оставалось несколько спящих пчел; я с крайней осторожностью проталкивал их внутрь домика, после чего опускал заслонку, перекрывая им единственный вход и выход.

Когда я поднимал улей, то весь рой просыпался. Они начинали жужжать внутри, они вибрировали в руках, как удаленный электрический ток. Ульи оказались очень тяжелыми; мед протекал между рейками днища, когда я поднимал их на платформу.

– Если ты хоть один уронишь, умник, то он как пить дать разлетится. А если он разлетится, умник, то я уеду и оставлю тебя им на съедение.

Поэтому я не уронил ни единого улья. Когда они оказались на платформе, штук шесть или около того, я оперся на них спиной, чтобы не дать им съехать вниз. Во-первых, они могли наехать на трактор, когда он спускался с насыпи в кювет, потом они могли съехать назад, когда мы выбирались из него.

– Держись, умник, – бросил мне Кефф.

На платформе их уместилось ровно четырнадцать, это был первый ряд. Затем мне пришлось ставить их друг на друга. Когда появился второй ряд, они перестали скатываться с прежней легкостью – слишком большой вес давил на них. Но мне пришлось оставить маленькое пространство на втором ряду, чтобы я мог начать ставить третий. Мне приходилось вставать на улей, держа другой улей в руках. Потом я должен был перебираться по ульям второго ряда, чтобы заполнить всю платформу.

– Достаточно три ряда, а, Кефф? – спросил я – Смотри не провались, – отозвался Кефф. – Тогда ты наверняка застрянешь.

– Конечно, застряну, Кефф! – Я представил, как перемазанный медом по самые колени бродяга с шумом вламывается в дом ночью.

Кефф справился с этим; я связывал ульи, а он пересекал дорогу, преодолевая кювет сначала с одной стороны, потом с другой и спускаясь вниз с горы. Он собирал ульи в садах с обеих сторон, однако пересекать дорогу было настоящей проблемой. Нужно было выбраться из одного кювета и спуститься в другой, в то время как платформа накренялась настолько, что второй ряд ульев сдвигался к самому краю. Я связал их, и Кефф быстро справился; потом он заглушил мотор, выключил передние фары, дав всем стонам и хрипам трактора успокоиться и замолкнуть. Затем он стал прислушиваться к машинам на дороге; если услышал бы что-либо, то стал бы ждать.

Да, понадобилось немало времени, чтобы трактор вместе с платформой пересек дорогу, к тому же дорога была слишком извилистой, чтобы полагаться на свет передних фар. Поэтому Кеффу приходилось прислушиваться к звукам машин.

– Это машина, умник?

– Я ничего не слышу, Кефф.

– Послушай, – велел он. – Ты что, хочешь, чтобы тебя опрокинули на дорогу и переехали ульи?

Поэтому я стал прислушиваться. К звуку остывающего коллектора, к жужжанию неуемных пчел.

Меня ужалили только раз. Пчела, которую я попытался смахнуть с выступа внутрь улья и которая не попала туда, а уцепилась за манжет моей рубашки и ужалила меня в запястье. Жгло не сильно, однако все запястье распухло.

До полного третьего ряда нам не хватало четырех или пяти ульев, когда Кефф остановил трактор, чтобы проверить давление колес платформы.

– Я надеюсь, что к этому времени они уже схватили его, умник, – сказал он.

– Кого? – спросил я.

– Твоего дружка-извращенца, умник. Он пробрался, чтобы встретиться с тобой, но он не выберется оттуда.

– Ты слышал только голоса, Кефф. Только мой и Галлен, когда мы разговаривали в комнате.

– О, умник, – усмехнулся он. – В саду остались следы, и все слышали крики. Понял? Так что тебе лучше помолчать, умник.

Он проверил свои покрышки. Сколько воздуха необходимо для того, чтобы удерживать платформу с одной осью, двухколесную, везущую на себе вес не менее чем в несколько тонн меда и пчел?

Кефф наклонился над тем местом, которое я оставил свободным для третьего ряда. Я мог бы сейчас вскочить и спихнуть на него весь третий ряд ульев; я вспрыгнул на второй ряд.

– Что ты делал с этой малышкой Галлен, умник? – Он не смотрел вверх. – Я давно жду, чтобы она как следует подросла. И хоть немного поправилась. – Его согнутая, лишенная шеи голова повернулась ко мне ухмыляющимся лицом. – Что ты тут делаешь? – спросил он. И его ступни двинулись назад под ляжками, как у спринтера, принявшего стойку.

– Почему у нас нет специальных комбинезонов, Кефф? – произнес я. – Почему у нас нет масок и прочего?

– Чего-чего? – переспросил он.

– Комбинезонов, – сказал я. – Защиты, на случай аварии.

– Это идея хозяина пчел, умник, – усмехнулся Кефф, выпрямляясь. – Когда у тебя есть защита, то ты становишься неосторожным, умник. А когда ты становишься неосторожным, ты устраиваешь аварию.

– Тогда почему бы ему не собирать рои самому, Кефф?

Но Кефф продолжал любоваться третьим рядом.

– Третий ряд почти полон, – сказал он. – Еще раз через дорогу, и мы доберемся обратно к сараям.

– Тогда поехали, – сказал я.

– Надеешься, что он все еще где-то поблизости, умник? Достав этот груз, мы вернемся за следующим, и ты думаешь, что он так и будет сидеть и ждать, свободным?

– Послушай, Кефф, – сказал я, подумав: «Ты и сам почти уже не свободен, Кефф, – тебя самого почти уже здесь нет. Беспокойные пчелы гудят в этих ульях, Кефф, и ты почти уже увяз в липком меду, а пчелы жалят твою раздувающуюся тупую жирную башку, Кефф».

Кефф прислушивался к приближающемуся звуку.

«Нет, разумеется, нет, – подумал я. – Ты привык быть всегда в безопасности, Кефф? Но разве ты не видишь, Зигги, как я провожу линию? Чего еще, черт побери, ты ждешь от меня, Зигги?»

– Кто-то бежит, – сказал Кефф.

И даже пчелы затихли, прислушиваясь.

– Кто-то бежит, – снова сказал Кефф, и он раскрыл свой ящик с инструментами.

Я слышал учащенное дыхание в конце дороги, хруст гравия и частое, тяжелое дыхание.

– Это кто-то, кого ты знаешь, умник? – спросил Кефф, его лапа сжимала гаечный ключ.

Затем он развернул фары, направив их на дорогу, однако он не включил их. Он просто приготовился к встрече.

«Тихо, пчелы!» – подумал я. Это были короткие, маленькие шаги, быстрое, прерывистое дыхание.

И тут Кефф повернул фары прямо на мою Галлен, ее распущенные волосы развевались на бегу в ночи.

Сколько пчел тебе хватит?

Она бежала с новостью – в резиновых галошах вверх по холму от самого Вайдхофена. Галлен принесла весть о скандальном возвращении Зигги за своей зубной щеткой – как он переметнулся, словно обезьяна, с виноградной лозы на оконную решетку, чтобы пробраться внутрь во второй раз, как выкрикивал в коридоре всякую чушь, как съехал по перилам вниз, в вестибюль, выдавая каждому свое изречение: тетушке Тратт, которая раскудахталась, словно курица на насесте, внизу лестничного колодца, и моей Галлен тоже досталось несколько метафор о погубленной девичьей чести. А в мой адрес, сказала Галлен, он произнес резкую обличительную речь, предвещая мне неминуемую кастрацию.

– О, он сошел с ума! – задыхаясь, выговорила Галлен. – Честное слово, Графф. Он носился по саду на четвереньках и швырял грязью в стены замка!

Да, пчелы тоже слышали это, они разжужжались в том самом месте, где она резко навалилась на них, – пчелиные ульи подпирали по всей длине ее гибкую, худощавую спину.

– Не позволяй ей наваливаться всем весом, – предостерег Кефф. – Не позволяй ей наклонять улей, умник.

«О, ты меня достал, Кефф. Честное слово, достал!» – подумал я.

– Они его в два счета поймают, – изрек Кефф.

– О, он совсем озверел, – продолжала Галлен. – Графф, весь город вышел ловить его. Я не знаю, куда он подевался.

– Им следует посадить его в клетку, – сказал Кефф, а ниже по дороге пятно сумасшедшего пляшущего света фар резко ударило по склонившимся на крутом повороте деревьям. Город беззвучно мерцал за впадиной, и очертания шарообразных деревьев словно прилипли к ночному небу.

– О, Графф! – воскликнула Галлен. – Мне так жаль. Мне очень жаль, Графф, потому что он твой друг.

– Слушай, – велел мне Кефф, но я ничего не слышал. – Слушай, умник, – со стороны города донеслось еще почти неразличимое стрекотание, – ты слышишь машину?

Заросли деревьев поймали мерцающий голубой свет, который вспыхнул над дорогой и заметался с одной стороны на другую, меняя направление одновременно с изгибом дороги.

– Слушай, – сказал Кефф. – Это «фольксваген». Это наверняка полиция.

Совершенно точно. Без сирен, скрытно.

В машине их оказалось двое. И они не стали задерживаться.

– Мы собираемся блокировать верх, – сообщил один из них, и черная перчатка туго натянулась на его пальцах.

– У Санкт-Леонардо, – добавил второй. – На случай, если он поедет этой дорогой.

Пчелы это слышали; угасающий голубой свет замигал, удаляясь прочь от их ульев; они завозились рядом с моей бедной Галлен, которая во второй раз за этот день оказалась обескураженной из-за меня.

А я лишь подумал: «Он наверняка не станет пытаться вырваться из города на мотоцикле. О, наверняка! По крайней мере, он не поедет по этой дороге».

– Умник, – вернул меня к жизни Кефф, – мы не можем торчать здесь всю ночь напролет. Если девчонка не упадет, я хотел бы переехать дорогу.

– Со мной все будет в порядке, – заверила его Галлен, но ее голос дрожал, словно горный ветер, который дул всю дорогу от Раксальпе, начиная с прошлого января; точно он напал на нее, теплую, любимую и уязвимую, вышедшую утром прогуляться налегке. Она была так несчастна, что я потерял способность ясно соображать.

– Давай слушать, – сказал мне Кефф, усаживаясь на свое высокое пружинящее сиденье и устраиваясь среди всех этих клацающих железок.

Мы стали слушать, а Кефф поворачивал фары трактора вокруг, так что мы стояли, направив бампер и свет фар прямо через дорогу. Затем он потрогал тяжелым ботинком каждый из колесных тормозов; подергав трактор, он снял его с тормоза. Прицеп слегка сдвинулся; пчелы начали жужжать.

– Я ничего не слышу, – сказал я.

– И я ничего, – согласился Кефф, потянувшись к рукоятке стартера.

Он почти уже дотянулся до нее.

– Кефф? – позвал я.

– Что, умник? – сказал он, и его рука застыла в воздухе.

– Послушай, – произнес я. – Слышишь?

И он замер неподвижно, старясь не скрипеть железяками и не дышать.

– О да, – откликнулся он.

Возможно, источник шума еще не покинул город, но он приближался – может, даже не по нашей дороге. Возможно, дело в этих сомкнутых сводах – возможно, шум возникал там, а затем внезапно исчезал. Возникал и исчезал.

– Ну что, умник? – сказал Кефф. – Тут есть к чему прислушаться?

Теперь он был за пределами города, он выбрал нашу дорогу. Хриплый звук, как если бы кто-то пытался прочистить горло, к тому же за множество запертых комнат от нас – прочистить мощную глотку непрестанно, нескончаемо и неумолимо приближающуюся к нам.

– О да! – произнес Кефф.

О да, я узнал бы его из миллиона других. О, добрый старый звук нашего зверя, мчащего моего Зигги!

– Ха! – воскликнул Кефф. – Это он, умник. Это он, твой извращенец!

А с тобой, Кефф, почти покончено. Пчелиный улей с третьего ряда – тебе, Кефф, прямо в то место, где твоя башка без шеи маячит почти на уровне жужжащей кладки ульев! Прямо туда, где ты затаился на своем высоком сиденье, Кефф, – Этот пчелиный улей твой. Может, и следующий, а может, и весь верхний ряд рухнет на тебя, толстый Кефф. Если я решусь, Кефф, и если я подумаю что это хоть как-то поможет.

Сколько пчел хватит тебе, Кефф? Такому здоровенному парню, как ты? Сколько пчелиных укусов ты сможешь выдержать? Каков твой предел, слабак Кефф?

На холм и с холма, в различных направлениях

Была ли это холодная рука Галлен, которая вернула меня обратно? Отчего я скорчился на краю платформы, думая: «Что теперь, Зигги? Как мне удержать тебя от встречи на вершине горы с мигающими голубым фарами «фольксвагена» и с резко выброшенными пальцами в черных перчатках?»

Подъем вверх по горе, где мы с Кеффом свернули с гравиевых американских горок, становился все круче; тремя кривыми дугами в форме буквы «S» выше платформы с пчелами шла самая крутая из них. Она выглядела не менее острой, чем Z. «Ладно, – подумал я, – ему придется снизить скорость, чтобы пройти по ней, – даже Зигги, даже его зверю придется снизить скорость на такой крутизне. Может, даже до первой; ему придется ехать очень медленно, так что он должен будет увидеть меня на дороге».

И я побежал, я не разбирал криков Кеффа – нет, я не желал слышать, о чем он там кричал мне.

Вам всегда кажется, что ночью вы бежите быстрее, даже если бежите вверх по склону, – вам не видно, как медленно ускользает под вами дорога и уходят назад деревья. Очертания предметов в ночи едва различимы и расплывчаты; я слышал, как усилился рев зверя.

Воспоминания ли заставляют меня представить все это в деталях и обнаружить неоспоримые факты? Или я и вправду мог слышать их тогда? Пчел. Миллион, биллион, триллион их жужжаний, настойчивых и беспокойных.

Но это я помню точно: это произошло тремя S выше по горе-акробатке, где началась Z. Настолько ли все удачно получилось, что я увидел, как свет фары ударил в заросли деревьев вокруг меня, именно в тот момент, когда я завернул на Z? Или это произошло где-то на последних метрах S, при подходе к Z? Или на самом деле мне пришлось затаиться в засаде и ждать, прежде чем «тамп-тамп» клапана и шлепанье шины завернули на Z?

Как бы там ни было, я был настороже; я видел очертание мотоциклиста, приближающегося на небольшой скорости с кривой дуги S подо мной, слышал, что он сбросил обороты, и заметил судорожное подергивание фары, облившей меня лунным светом и приковавшей к этому месту дороги.

Затем я услышал, как скорость падает до первой. На изгибе Z – направлялся ли он ко мне, стоящему у обочины? Или это просто фара слепила меня?

– Проклятый Графф! – закричал он, и зверь исторг из себя плевок.

– О, Зигги! – воскликнул я; я мог бы поцеловать его блестящий шлем – только это был не шлем. Это был голый купол, круглый как луна, такой же голый, как в вечер его побега. Холодный, как пистолет.

– Проклятый Графф! – повторил Зигги и попытался рывком сбросить обороты. Он занес ногу, чтобы ударить по стартеру.

– Зиг, они блокировали дорогу у Санкт-Леонардо!

– У тебя блокированы мозги, – сказал он. – Дай мне проехать.

– Зигги, ты не можешь ехать дальше. Тебе нужно спрятаться.

Он опустил ногу, я выбил его из равновесия, поэтому ему понадобились обе ноги, чтобы удержать мотоцикл.

– Проклятый Графф! От тебя одни неприятности! Слюнтяй, испортивший эту девчонку!

И он с усилием выровнял мотоцикл, саданув ногой по стартеру. Но я помешал ему.

– Зигги, они устроили тебе засаду! Тебе нельзя ехать.

– Так у тебя есть план, Графф? – выкрикнул он. – Я бы хотел выслушать твой план, чертов Графф!

Нет, никакого плана у меня не было. Конечно, не было.

Но я сказал:

– Ты должен заглушить мотоцикл. Отвести его в сады и затаиться там до утра.

– И это план? – взвился он. – Разве ты хоть раз придумал что-то дельное, Графф? Даже до того, как смазливая девчонка отняла у тебя последние мозги, ты не придумал ни одного мало-мальски стоящего плана.

И он попытался высвободить руль из моего захвата, но я прижал его ноги к мотоциклу, чтобы он не мог нажать на стартер.

– Ни одного разумного плана, проклятый Графф! Ни одного великого замысла – ничего стоящего, пока ты держишься за бабью юбку!

И он развернул мотоцикл, резко рванув руль и приподнявшись на каблуках. Но я по-прежнему прижимал его ногу, не давая ей надавить на стартер.

– Безмозглый, серенький Графф! – заорал он. – У тебя в голове одна труха!

И он качнул переднее колесо, нацелив его вниз по склону. Потом толкнул и покатил своего зверя; я ухватился за карман с клапаном на его охотничьей куртке и побежал рядом.

– Истерия из-за девственной плевы! – выкрикивал он. – Эх ты, Графф!

О, он не сдавался, он продолжал упорствовать, и мотоцикл катился теперь вниз; он пытался найти сцепление, пытался высвободиться из захвата, чтобы рвануть вперед на своем звере.

– Ты всегда все портишь, Графф! – неожиданно спокойно сказал он.

Но я не мог больше удерживаться. Я вскочил на место позади него, и мотоцикл качнулся в сторону. Я навалился ему на спину, но он не откинул подножки для заднего седока. Он явно намеревался уехать один.

Я почувствовал, как он нашел сцепление.

Но я ему помешал: перегнувшись через его плечи, врезал ладонью по кнопке глушения мотора. Мотоцикл так и не смог завестись. Он выдал глухой выхлоп газа, но обороты тут же упали. Я навалился на него, и он съехал на бензобак, широко расставив ноги, его колени втиснулись под руль; но ступни не попали на его собственные подножки, и он не смог дотянуться ими до педали.

Обороты не удерживались ни на одной передаче. Слегка наклонившись вперед, наш разъяренный зверь двигался сам по себе. Мы летели в свободном скольжении, свет фар бежал впереди нас; мы катились по инерции с выключенным мотором – тихие брызги гравия разлетались в разные стороны, тихое шуршание покрышек несло нас вниз. Мы не производили ни звука.

Неужели даже пчелы не слышали нашего приближения?

Этот S-виток, потом следующий, едва различимый из-за мчащейся быстрее стрелы ночи по сторонам.

– Подвинься на заднее сиденье! – крикнул Зигги. – Я должен поймать сцепление.

Но спуск оказался слишком крутым; я всем весом навалился на него, на бензобак. И в тот момент, когда я попытался отодвинуться, на нас неумолимо надвинулась третья кривая S.

– Ну же, Графф! – заорал он. – Ты не способен даже на это, проклятый слюнтяй!

И он щелкнул ручным сцеплением; я нашел пальцами ног маленький рычажок, но он не шевельнулся.

Шарящий свет фары выхватывал перед нами выбоины и ухабы разбитой дороги, резко возникшие заросли деревьев и бездонный котлован – холодное, умиротворенное ночное небо, а через бесчисленное число виражей – ангельский городок внизу. Все это надвигалось на нас словно из криво установленных кусков зеркала.

– Это твоя работа, Графф, – почти беспечно произнес он.

Мои пальцы на ногах скрутило от боли, но рычаг переключения скоростей издал неожиданный скрип; мотор выстрелил как пушка и заржал лошадью, и я почувствовал, как меня бросило на спину Зигги, я попытался сползти вниз. Передний амортизатор издал шипение; мотоцикл оживал.

Зигги съехал слишком далеко вперед, чтобы он смог отодвинуться назад; тяжело громыхая и вихляя, мы огибали верхнюю часть бесконечной S, но наше скольжение немного замедлилось.

– Это вторая, – сказал Зигги. – Найди мне первую, чтобы затормозить.

Впереди нас изогнулось основание S; мотоцикл вставал на дыбы и подскакивал на краю обочины, но мы ухитрялись не съехать с дороги. Мы держались, и Зигги сказал:

– Первую скорость, Графф. Теперь первую!

И мои пальцы задвигались снова, давя на рычаг: мне кажется, я почувствовал, как он пришел в движение. А Зигги крикнул:

– Не выжимай сцепление, Графф! Держи его все время, Графф!

И я подумал: «Ну вот, теперь почти все – мы сейчас выйдем целыми из этой чертовой карусели!» И мы выскочили с этой проклятой S. И я снова подумал: «Ну вот. Почти все в порядке».

Но что делал впереди Кефф? Что делал его трактор и прицеп с пчелами у края дороги?

Удивились ли они? Кефф, державший большое рулевое колесо словно ось земного шара и старавшийся не дышать, и моя Галлен, нахохлившаяся на самом краю платформы, удерживающая третий ряд ульев.

Кефф, великий слушатель, который наверняка не слышал начала нашего бесшумного спуска. Но что ты собирался сделать, Кефф, притаившись у обочины и карауля все живое на дороге?

– О, – выдохнул Зигги так тихо, что это скорее походило на шепот или жалобу, улетевшую вместе с порывом ветра.