Текст книги "Бесноватые"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Молодая женщина и старуха

– Пег! – позвал он. Затем еще раз, громче: – Пег!

Голос его, достаточно зычный, чтобы привлечь внимание часового, если бы таковой имелся, взмыл вверх и затерялся, поглощенный раскатистым эхом Лондонского моста. Ответа не было.

Джеффри озирался в отчаянии.

В Сити часы уже пробили десять. В такой поздний час на улице можно было встретить только головорезов да пьяных, скорее даже последних, поскольку закон против употребления дешевого джина вряд ли мог бы пройти. Где-то в удалении от берега нечеловеческим голосом кричала очередная жертва грабителей, а может быть, и белой горячки. Голос, похоже, принадлежал женщине; женские крики раздавались здесь нередко.

Джеффри помедлил немного. Минут десять тому назад двое носильщиков бегом – так, что, казалось, сердце выскочит из груди, – пронеслись по Чаринг-Кросс и высадили Джеффри из портшеза на Грейт-Истчип в конце Фиш-стрит-хилл. Южнее, рядом с Монументом, находилась вывеска таверны, которую он уже видел в тот вечер. Это была не просто таверна (об этом Джеффри знал, поскольку занимался делом, которое – что бы он там ни говорил – он ненавидел), а постоялый двор «Виноградник», расположенный при почтовой станции, и здесь, так же как в «Бычьей глотке» на Сент-Мартин-ле-Гранд, останавливались люди, приезжающие с севера страны.

В коридоре с полом, посыпанным песком, рядом с баром, Джеффри нос к носу столкнулся с трактирщиком.

В отличие от хозяина «Золотого Креста», худого и елейного, этот был толст и подозрителен.

– Дама? – спросил он в ответ на вопрос Джеффри. – Молодая дама? Ну-ка, опишите ее.

– Если вы ее видели, то сразу вспомните. Очень темные глаза, живые и блестящие. Мягкие светло-русые волосы, уложенные наверх, пара локонов спадает на затылок. Очень хорошенькая, хотя на лице слишком много краски. На ней платье бледно-лилового цвета с красными узорами, а на поясе, я думаю, кошелек с деньгами.

– Дама? Молодая и хорошенькая? И с деньгами? На улице в этот час?

– Да. Это и страшно.

– Ну, а что навело вас на мысль, будто она зашла ко мне?

– Ничего. Просто это единственный на всей улице дом, где горит свет. Она могла зайти спросить, как пройти к лавке на Лондонском мосту. Могла попросить проводника с факелом.

– Я ее не видел. А она что, сумасшедшая?

– Временами. Но неважно! Раз ее здесь не было…

– Я не говорил, что ее не было здесь. Я сказал только, что не видел ее.

Джеффри, который уже начал дрожать под своим плащом и собирался уходить, резко повернулся.

– Если такая девица, к примеру, и забрела бы ко мне – перепуганная, понятно, но все же решилась бы, – если бы она заговорила с барменом, вызвала бы недовольство и возмущение моей жены, – мне что, обязательно быть при этом? Я что, должен отвечать за всех беглянок, которых потом придет разыскивать отец или брат? У меня, молодой господин, приличное заведение!

Круглое лицо трактирщика начало расплываться перед глазами Джеффри.

– Эта девушка, – продолжал трактирщик, – пробыла здесь не более двух минут. Затем упорхнула, не взяв ни провожатого, ни факела. С барменом вам поговорить не удастся: он напился и спит в своей постели. Но вам не худо будет порасспросить о ней доктора.

– Какого доктора? – поинтересовался Джеффри.

– Доктора медицины, – пояснил трактирщик. – Он не шарлатан, как большинство докторов. Зовут его доктор Эйбил. А живет он, между прочим, на Лондонском мосту, то есть пока еще живет. Каждый вечер он приходит сюда и выпивает две-три бутылочки, как все честные люди. Девушка с ним тоже разговаривала. Он и сейчас еще в баре. Заведение наше – почтенное. Там вместе с доктором еще и священник.

И Джеффри поспешно устремился в бар.

Комната с закопченными балками и влагой на стенах была пуста, если не считать двух человек, сидящих за столом у камина друг против друга. Старший, плотный человек средних лет, курил длинную трубку и слушал, что говорит его собутыльник.

Шпаги у него не было, но у стола стояла длинная трость с медным набалдашником, которая являлась принадлежностью профессии врача. Весь вид его, усталый и разбитый, все убожество нищеты, цепляющейся за его табачного цвета камзол и белые чулки, не могли скрыть подлинной доброты, написанной на лице доктора Эйбила, доброты, столь же неожиданной здесь, в этой комнате, освещенной тусклым светом камина, как если бы она оказалась вдруг на гравюре мистера Хогарта[18]18
  Хогарт, Уильям (1697–1764) – английский живописец и график, автор серий гравюр, в сатирическом свете изображающих английские нравы.


[Закрыть] с Лестер-филдз.

Собеседник доктора Эйбила, худой человек с мертвенно-бледным лицом, был одет в черную сутану священнослужителя, с белыми манжетами и воротничком. Забавный нос и большие живые глаза делали его лицо веселым и даже хитрым. Но сейчас священник был абсолютно серьезен. Он перегнулся через стол и что-то говорил своему собеседнику мрачным приглушенным голосом. Джеффри, возможно, и подумал бы, прежде чем вмешаться в их разговор, если бы внезапно беседа эта не прервалась взрывом эмоций.

– Черт бы побрал мою душу! – произнес священнослужитель, вскакивая на ноги весь в слезах. – Но это просто ужасно! Вопрос чрезвычайно деликатный, доктор, и касается он весьма деликатных вещей. Если, к примеру, радости, которые дарит нам женская плоть, окажутся на деле не столь сладостными, как казалось вначале, и если в результате несчастный служитель Бога совсем не по своей вине подхватит французскую болезнь, неужели не найдется какого-нибудь быстродействующего и надежного средства излечить его от этого недуга?

– Достопочтенный сэр, с этим вопросом вам следует обратиться к хирургу, а не к терапевту. Кроме того, как я уже сказал…

– Доктор, доктор! Ведь я только что прибыл в этот город! Неужели это и есть отзывчивость, которой славится Лондон?

– Достопочтенный сэр, – отвечал доктор, невольно смягчаясь, – я же сказал, что не занимаюсь такими недугами. И так слишком много людей умирают сегодня от болезней, которые мы не в силах предотвратить.

– И умирают, вне всякого сомнения, с вашей помощью!

– Видимо, и с моей, – устало произнес доктор Эйбил. – Я, конечно, не Хантер с Джермин-стрит. Но, насколько я понимаю, сейчас нет средства от французской болезни, во всяком случае, средства быстродействующего. Если мы хотим вообще избежать ее, сэр, нам следует оставаться дома и постараться вести себя должным образом.

– Да, да, все это совершенно правильно, – вздохнул священник. – Я женат на совершенно сумасшедшей женщине, или почти сумасшедшей, что, впрочем, одно и то же. Я могу сколько угодно до слез жалеть мою бедную Элизу (он и впрямь уже рыдал), но какой крик она поднимает, если увидит, как мужчина всего лишь ущипнул за дверью молоденькую служанку. А ведь это и происходило за дверью! Оцените мою деликатность, доктор.

– Вы уверены, что получили французскую болезнь от этой служанки?

– Нет, конечно, не уверен. Да и не служанка это была, а вдова, которую я навещал в Чипсайде. И произошло это всего час назад. Но каждый раз, стоит мне споткнуться, и я начинаю думать, что болен; начинаю испытывать страх, а это ведь почти то же самое, что действительно заболеть.

– Достопочтенный сэр, – сказал доктор, выпрямляясь в своем кресле, – ваша приверженность плотским утехам просто поразительна!

– Ваша ученость, – отозвался служитель церкви, – можете совать свой нос в крысиные норы, как и надлежит людям, не имеющим понятия о деликатности и высоких чувствах. Я – преподобный Лоренс Стерн[19]19
  Стерн, Лоренс (1713–1768) – английский писатель, автор романов «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии». Он действительно посетил Лондон в 1757 г.


[Закрыть], викарий[20]20
  Викарий – приходский священник в английской церкви.


[Закрыть] Саттона и Стиллингтона в графстве Йоркшир, а также пребендарий[21]21
  Пребендарий – священник, получающий «пребенду», т.е. вознаграждение в виде жалованья, а также передаваемых в его владения земель, домов и пр.


[Закрыть] Йоркского собора. Если бы не мое высокое призвание – прости, Господи, – я бы уже разбил вам голову дубиной.

«Ну почему, – думал Джеффри Уинн, впадая в отчаяние, которое он неоднократно испытывал в своей жизни, – почему все в этом окаянном мире постоянно затевают ссоры и лезут в драки?»

– Джентльмены, – произнес он вслух, выступая вперед, – прошу простить, если я нарушаю вашу беседу. Я также занят поисками женщины, хотя и в ином смысле, нежели сей достойный священнослужитель. Не согласитесь ли вы выслушать меня?

Джеффри торопливо изложил им то, что считал возможным. Доктор Эйбил слушал его стоя, с видом холодно-учтивым, тогда как преподобный Лоренс Стерн весь извелся от любопытства.

– Хорошенькая, говорите вы? – вопрошал этот последний. – А меня здесь не было! Чума меня возьми! Ну как я мог такое упустить?!

– Помолчите, сэр! – сказал доктор Эйбил.

Он был явно взволнован и отложил свою длинную трубку.

– Здесь был я.

– И молодая дама спрашивала вас о чем-нибудь, доктор?

– Да. Она спросила, знаком ли я со старухой – имени она не знала, – которая живет над упомянутой вами лавкой. Я сказал, что действительно знаю эту женщину и что зовут ее Грейс Делайт. И я настоятельно советовал молодой даме не ходить туда, хотя и не сказал почему. Сама старуха совершенно безобидна – во всяком случае, мне так кажется. Но о тех местах ходят дурацкие слухи, будто там водятся привидения; говорят, бывали случаи, что люди умирали там от ужаса.

– Крестная сила! – воскликнул священник, и его залитое слезами лицо побледнело. – Неужели действительно водятся?

– Помолчите, сэр. Я же сказал: дурацкие слухи.

– Да, но…

– Все это – игра воображения. Люди сами пугают себя до смерти. Весь мой опыт подтверждает это. Я посоветовал этой даме отправиться домой. Но она сказала, что у нее нет дома или что, по крайней мере, нет никого, кто любил бы ее.

Опустив голову, Джеффри отошел в глубь комнаты, но потом снова вернулся к столу.

– Я попросил ее подождать, пока я возьму свой ящик с инструментами, – продолжал доктор Эйбил, указывая кивком в глубь бара. – Я поставил ящик туда, чтобы какой-нибудь пьяный не пнул его или не наступил ненароком. И тогда я провожу ее. Но когда я вернулся, ее уже не было.

– Слушайте, но это же так загадочно и романтично! – воскликнул преподобный Лоренс Стерн. – Однако с чего бы это молодая дама благородного происхождения – я полагаю, она – благородного происхождения – задумала вдруг посетить эти трущобы на Лондонском мосту?

– Этого я не знаю. И не мое дело выпытывать такие вещи.

Сказав это, доктор Эйбил провел рукой по лбу – от старого выцветшего парика к несколько затуманенным глазам на широкоскулом лице.

– Нет, не будем лгать, – сказал он. – Я и сам несколько перебрал, и здесь было так уютно – я не стал ее догонять, хотя следовало бы. Я очень надеюсь, что с ней не случилось ничего дурного. И все же, думаю, не ошибусь, если скажу, что девушка была чрезвычайно расстроена и нуждалась в утешении. Сейчас, с вашего позволения, я пойду. Но вы, сэр, не ждите меня. Я советовал бы вам поторопиться.

И Джеффри не стал ждать.

Теперь он знал, почему по эту сторону моста его не остановил часовой. Полдюжины солдат Первого пехотного полка, сняв свои гренадерские шапки, расположились у огня в сторожке. Он видел их через окно, видел их тени на белой стене; по всей вероятности, солдаты провели там весь вечер.

Отойдя ярдов на двадцать, стоя под темной аркой, он выкликал Пег по имени, когда вдруг услышал (а может быть, ему это почудилось) женский крик, доносящийся откуда-то от воды у него за спиной. Он повернулся и побежал к ближайшему широкому проему между рядами домов.

Чуть впереди, занимая почти всю проезжую часть моста, виднелась громадина Нонсач-хаус, здания тюдоровской эпохи.

Перед Джеффри вздымалось четыре или пять этажей штукатурки и дерева, украшенного некогда богатой резьбой и позолотой, с множеством окон и четырьмя башнями с флюгерами по углам. Луна, стоящая высоко в небе, отражалась в тех окнах, где еще оставались стекла. Остальные окна были слепые – забитые досками или заваленные каким-то хламом, что свидетельствовало о последней степени запустения.

– Пег!

Джеффри показалось, что в широком и хорошо освещенном пространстве между домами, которое и с той и с другой стороны моста доходило до самых его перил, в правой стороне он различает какое-то движение, на реке, вверх по течению, в направлении Вестминстера. Он кинулся к балюстраде, шедшей вдоль пешеходной части, которая была сделана за тридцать лет до того с внешней стороны моста параллельно домам, чтобы пешеходы могли проходить по мосту, не боясь попасть под экипаж. Но Джеффри никого не увидел: тени ввели его в заблуждение. Он прислонился к балюстраде и, повернув голову, оглядел ряд домов, тянущихся ломаной линией в направлении Саутуорка.

Рев воды в этом месте объяснялся просто. На массивные быки и волнорезы моста ушло столько камня, что для прохода воды между ними осталось совсем небольшое пространство. Длина самого широкого, среднего, пролета, имеющего на случай нападения или осады разводную часть, которая последний раз использовалась еще в средние века, составляла не менее сорока футов.

В славные для Лондонского моста дни, когда богатые люди не стыдились заниматься торговлей, на верхних этажах домов были устроены садики. Из задних фасадов многих домов выступали маленькие, похожие на ящики, комнатки на кронштейнах, нависающие над водой, – туалеты; и сейчас не часто увидишь такое «место уединения»; в прежние же времена это было просто неслыханной роскошью.

«Грейс Делайт, – думал Джеффри Уинн. – Грейс Делайт. Вся опухшая полоумная старуха с пожелтевшей от нюхательного табака губой. Кто поверит, что она носит такое имя? А если Пег узнает, кто она в действительности?»

«Ну, а если и узнает – что с того? – начал нашептывать ему другой голос. – Какая разница? Что это меняет?»

Но первый голос тут же возразил:

«Как это, что меняет? Если сегодня ночью ты решился на преступление во имя того, чтобы заполучить себе Пег Ролстон, то – пусть не помеха тебе в том ни Бог, ни дьявол, – но время ты выбрал неудачное».

«Кстати, ты на него действительно решился? Чего же ты медлишь? Чего стоишь тут перед домом и потеешь от страха? Человек решительный уже давно придушил бы старую ведьму, а не раздумывал, увидит это Пег или нет. Он бы…»

Где-то глубоко внизу отблески света играли на клокочущих водоворотах. Сильный ветер завывал на Лондонском мосту, будто скрипка. И снова Джеффри повернулся и побежал, но на этот раз он был уверен, что бежит на крик женщины.

Он пробежал под аркой Нонсач-хаус и выскочил на проезжую часть, ограниченную с обеих сторон балками, подпирающими здания. При этом он неожиданно налетел на какую-то фигуру, стоящую тут в почти полной тьме.

«Вам хорошо смеяться», – сказал бы мистер Лоренс Стерн по поводу суеверных страхов. Но у Джеффри в ушах зазвучали его собственные шаги. Руки его сами потянулись, чтобы схватить, задушить. Но наткнулись они на мягкие женские плечи, и в ту же минуту Джеффри понял, что женщина эта – Пег.

Потом он мог только ругаться хриплым шепотом, стараясь, чтобы голос его не дрожал. Он обнял Пег и прижал ее к груди. Она была вся напряжена и почти лишилась дара речи, но при первых же его словах обмякла, потом вдруг отпрянула.

– Итак, – произнес Джеффри после паузы. – С вами все в порядке. Что же произошло? Что вы такое затеяли?

– Джеффри…

– Давайте выкладывайте! Почему вы оказались здесь?

– Я думала, что вы отправитесь следом.

– Да? Только поэтому?

– Я считала, что вы отыщете меня. И вы меня нашли. И я знаю почему.

– Почему же?

– Потому что вы меня любите.

– Потому что я боялся, что вас убьют или ограбят. В последний раз, Пег! Пора кончать с этими романтическими бреднями. Я сыт ими по горло!

– О, ради Бога, перестаньте! Сами вы – романтик, и гораздо больший, чем я. Только вы думаете, что это проявление слабости, и боитесь себе ее позволить. Вы не хотите меня поцеловать?

– Если честно, сударыня, я предпочел бы перекинуть вас через колено и высечь.

– Как этот ужасный Хэмнит Тониш, человек с холодными руками и глазами фехтовальщика? Тот, что готов сделать это по просьбе своей еще более ужасной сестры? Я видела его в окне трактира. По-моему, дай им волю, эта дивная парочка с удовольствием меня бы убила. Где же, скажите на милость, было мне укрыться, если не в доме старой верной служанки?

– В доме старой… Как?! Что вы такое говорите?

– Я говорю об этой женщине, Грейс Делайт, хотя, конечно, это не настоящее ее имя. Вы сказали, что она долго служила у вас когда-то.

Слабый свет луны просачивался между вертикальными балками и горбатыми коньками домов. Джеффри едва мог различить лицо Пег и дом справа от нее. Страхи ее почти прошли, хотя глаза все еще поблескивали беспокойством. Джеффри уже не прижимал ее к себе, но все еще держал ее руки, которые она прятала под плащом. Капюшон плаща был откинут, а шляпку она потеряла, и видно было, что волосы ее слегка растрепались.

– Пег, Пег.

– Но вы сказали…

– Нет, милая моя ветреница. Я сказал, Пег, что «в известном смысле» она оказала некоторые услуги моему деду. Я ничего не уточнял. Вы бы, наверное, удивились…

– Нимало.

Джеффри не столько увидел, сколько представил себе, как взлетают кверху брови Пег.

– Вы бы могли уточнить, что она была содержанкой вашего деда, не так ли? И что когда-то она была очень хороша.

– Но откуда, черт возьми, вы знаете?!

– Как откуда? От вас, – пояснила Пег. – По тому, как вы это говорили. А кому, кроме куртизанки – если не хуже, – взбредет в голову взять себе такое имя?

– Пег, вы входили в этот дом? Вы ее видели? Нет, нет, вы вряд ли бы о чем-нибудь догадались по ее теперешнему виду.

– Сомнений нет, это было ужасно. Но ведь и происходило все в ужасные времена вашего деда. Потом, это все неважно. Если когда-то, много лет назад, она и была содержанкой, это не мешает ей сейчас оставаться надежным и преданным человеком.

– Никакая она не надежная и не преданная. Опять пошли ваши романтические бредни. Хотя они прекрасно согласуются с тем, что ныне эта отвратительная безумная старуха составляет гороскопы и насылает порчу.

– О Боже!

Когда Великий лондонский пожар 1666 года, двигаясь с севера на юг, выжег на Лондонском мосту коридор, он был остановлен совсем рядом с первым проемом между зданиями и все же не перекинулся ни на Нонсач-хаус, стоящий здесь еще со времен короля Гарри, ни на еще более старые строения, около которых находились сейчас Джеффри и Пег.

Помещение, в котором располагалось «Волшебное перо», имело только одно широкое окно, наглухо закрытое ставнями. Слева от окна были две двери; Джеффри знал, что одна из них ведет прямо в лавку, другая – к лестнице, идущей наверх. В доме, узкий фасад которого пестрел пятнами выцветшей штукатурки на фоне почерневших бревен, было еще два этажа с аленькими окошечками, забитыми или завешанными изнутри. Вывеска с надписью «Волшебное перо», болтающаяся на скрипучем вертлюге над головами Джеффри и Пег, издала громкий стон и качнулась под порывом ветра.

– Пег, еще раз спрашиваю: вы входили в этот дом?

– Нет! Я собиралась. Бармен в «Винограднике» объяснил мне, как сюда пройти; я им тогда рассказала, что хочу здесь укрыться. Я, правда, взялась за ручку двери, но войти не решилась. Не знаю почему. Тогда меня не страшили ни духи, ни привидения. Это я теперь их боюсь.

– Это вы кричали?

– Кричала?

– Несколько минут назад. Мне показалось, что я слышал крик. Вы кричали?

– Нет. Я стояла здесь, сама не знаю, сколько времени, и не могла двинуться с места. Я чуть не умерла со страху, когда услышала, что вы бежите в мою сторону. Но никто не кричал; я уж точно не кричала.

– Верю. Я сам столько навоображал – я так беспокоился о вас и мучился угрызениями совести, – не исключено, что и это мне просто пригрезилось. А вы не трусиха. Не зря вы племянница сэра Мортимера Ролстона, а по характеру могли бы быть ему и дочерью. Ну, раз вы туда не входили, то и нам теперь незачем.

– Джеффри, я потрогала дверь, ту, слева: она была незаперта…

– Уличная дверь, здесь – да где угодно – ночью, и незаперта?

– Сама удивляюсь, но так оно и было! Я потрогала дверь, а она тут же отворилась – дюйма на два, на три. Я думала, там внутри так тесно, и грязно, и отвратительно. Там действительно тесно, и ступеньки такие крутые, будто у пожарной лестницы, но совсем не так грязно, как я опасалась. Но я все равно не решилась войти и задвинула щеколду. Но наверху там горела свеча.

– Свеча?

– Помилуй Боже, что же тут такого особенного?

– Вы никогда не знали бедности, Пег. Ни у кого в этих местах не может быть свечи, даже если…

Он осекся.

– У этой женщины, Грейс Делайт, мог гореть только фитиль в масляной плошке, – если она вообще зажигает свет по вечерам.

– Боже, Боже, но почему вы никогда мне не верите? Посмотрите сами!

Пег потянула за ручку, и дверь, висящая на ременных петлях, распахнулась, ударившись о стену.

И в тот момент, когда дверь ударилась о стену, кто-то вскрикнул.

Крик раздался наверху. Это мог быть крик смертельного ужаса или агонии, а может быть, и. того и другого. Потом он сменился каким-то повизгивающим клекотом, который исходил из человеческой гортани, хотя ничего человеческого не было в этих звуках. Крик этот проникал в самую плоть и бил по нервам. Затем раздались тяжелые сдавленные вздохи и глухой звук, как при падении на пол. Может быть, что-то еще происходило там, наверху, но двое людей перед домом уже ничего не слышали.

Из окна наверху действительно пробивался слабый свет, и Джеффри довольно ясно видел Пег. Ноги ее подгибались, а глаза как будто потухли. Секунд десять никто из них не мог вымолвить ни слова.

Потом Джеффри произнес:

– Слушайте, Пег, я иду туда.

– Вы с ума сошли!

– Возвращайтесь в «Виноградник». Там вы будете в безопасности. Бегите!

– Вы оставляете меня? Я должна вас оставить? Нет, я не могу! Пожалуйста!

– Тогда идите за мной. Но держитесь на расстоянии. Чтобы я мог извлечь шпагу, если понадобится.

– Вы готовы бежать от горстки французов, а теперь идете прямо навстречу опасности. Неужели вы не боитесь?

– Боюсь. Но не привидений и злых духов. Если же какой-то человек пришел к старухе и напал на нее…

– Кто стал бы нападать на нее?

– Я, к примеру. От этого-то мне совестно. Кроме того, моя профессия – ловить воров. Я должен войти в дом.

Взяв Пег за руку, он вместе с ней переступил порог и закрыл за собой дверь. На полу лежал деревянный брус. Джеффри поднял его и вставил концы в деревянные петли по бокам двери, закрыв, таким образом, доступ с улицы в это тесное влажное помещение. В потолке был люк, к которому вела примитивная каменная лестница, похожая на простой столб с небольшими углублениями; достаточно было слегка покачнуться, чтобы сломать на ней шею. Наверху находились две маленькие комнатки, примыкающие друг к другу и идущие в глубь дома, к задней стене, которая выходила на реку и Вестминстер.

– Оставайтесь здесь, – сказал Джеффри. – Если наверху кто-то есть, он не может напасть на вас, минуя меня.

Джеффри скинул плащ, швырнув его прямо на пол. Пег видела, как он начал подниматься по узеньким ступенькам, придерживая левой рукой ножны шпаги. Голова его, освещенная светом свечи, падающим сверху, была хорошо видна. Девушка заметила, как он покачнулся, чуть не потерял равновесие, но успел схватиться за край люка, влез внутрь и исчез.

– Джеффри!

Ответа не было. Даже шагов его не было слышно. Ей стало трудно дышать: сажа и копоть, скопившиеся здесь за два века, как будто давили ей на грудь.

– Джеффри!

– Тихо!

Она отступила к запертой двери и прижалась к ней. Джеффри поскользнулся и чуть не упал с лестницы. Он был едва различим в темноте: сначала показались башмаки с пряжками, затем ноги в серых шерстяных чулках, затем штаны до колен и сиреневый камзол с петлями, . обшитыми серебряной нитью. Тем не менее Пег угадала, что лицо его было того же цвета, что парик.

– Тихо! – повторил он. – Здесь никого, кроме нас. Старуха мертва.

– На нее напали? Она была ранена? Ее?..

– Да, ранена в известном смысле. Хотя, как мне кажется и как можно судить по выражению ее лица, это не телесные раны. Она умерла от ужаса.