Текст книги "Бесноватые"

ГЛАВА ШЕСТАЯ
О Лавинии Крессвелл в алькове…

На следующее утро, часов около семи, над крышами ковент-гарденских домов заклубился дым, нарушивший однообразие пасмурного неба. Начался день с обычными в этом районе драками, скандалами, криками.

Здешние дома, довольно высокие и красивые, из красного кирпича с белой облицовкой вокруг окон, выглядели снаружи почти как новые. Однако из-за шума, который постоянно доносился со стороны зеленных рядов и ларей небольшого пока еще рынка, расположившегося в центре площади, вокруг колонны Иниго Джонса[34]34
  Джонс, Иниго (1573—1652) – английский архитектор.


[Закрыть], все люди с претензией на аристократизм уже давно съехали отсюда. И сейчас между пассажами, так называемыми пьяццами, идущими вдоль северной и восточной сторон площади, и банями, названными турецкими, развелось множество подозрительных мест и еще больше подозрительных людей.

Пьяццы облюбовали себе расфуфыренные проститутки, которые, если не удавалось завлечь клиента, лазали по карманам. Вокруг рынка с криками гоняли мяч подмастерья, постоянно налетающие на прохожих, сбивающие их с ног и считающие, что игра служит им оправданием. Тут же торговки рыбой, которую они держали в закрытых корзинах, громко расхваливали свой товар, употребляя выражения, считавшиеся у них весьма остроумными. А уж что касается дешевого джина, то законно торговать им или нет[35]35
  В первой половине ХVIIIв. Парламент несколько раз принимал законы, ограничивающие потребление алкоголя (особенно дешевого джина), которое приняло угрожающие размеры (1736, 1747, 1751). Некоторое действие возымел лишь закон 1751г.


[Закрыть], но каждый мог за два пенса напиться здесь в стельку.

Джеффри Уинн проснулся в своей комнате над табачной лавкой в северной пьяцце. Голова у него болела после всех попыток выручить Пег, продолжавшихся до двух ночи.

Безнадежно! Доселе абсолютно безнадежно. Закон крепко взялся за нее. И впрямь, люди, к которым он хотел обратиться, либо избегали его, либо просто отказывались принять. И хотя он понимал, что лезет на рожон и в лучшем случае добьется отсрочки, он не мог не разыграть все карты, которые были у него на руках.

– А если нет… – вдруг подумалось ему.

Хозяйка, привыкшая к ругани постояльцев и изумлявшаяся, лишь когда слышала ее от мистера Уинна, принесла его утренний шоколад. Он умылся и побрился у ведерка с холодной водой, которое для этой цели обычно приносили ему по утрам. Затем надел единственный приличный запасной костюм: камзол и штаны из дешевого бархата; при этом на нем было чистое белье и шпага, которой не приходилось стыдиться.

Но денег не было.

На почтовую карету, на непредвиденные экипажи и носилки, равно как и на некое секретное дело, ушли все деньги, полученные от сэра Мортимера Ролстона, – все до последнего фартинга. Хотя у себя на Сент-Джеймсской площади этот горлопан и обещал не скупиться в дальнейшем, Джеффри дал себе клятву ничего не брать у него.

«Когда ты наконец поумнеешь? – думал он. – Ну поумнеешь ты когда-нибудь?»

На улице было промозгло и зябко. Человек десять еще спали под сводами пассажа, выдыхая остатки винных паров. Слева от Джеффри, на западной стороне Боу-стрит, маячило здание театра «Ковент-Гарден», возвышающееся над остальными домами. Джеффри взглянул в ту сторону, но подумал при этом о судье Филдинге, готовящемся к слушанию дел сегодняшнего дня, которое происходило в тесном зале судебных заседаний, примыкающем к его квартире на восточной стороне той же улицы.

Но еще не настало время обращаться к судье Филдингу; во всяком случае, так казалось Джеффри. Сначала нужно нанести еще один удар. И Джеффри зашагал, почти побежал по улице.

Менее чем через двадцать минут, пройдя около мили, молодой человек ступил на площадь, лежащую в самом сердце района, где проживала аристократия; район этот отличался от Ковент-Гардена так же, как старая леди Мэри Уортли Монтегю – от Толстухи Нелл или Резвушки Кэт.

Величественные особняки по краям мощенной булыжником площади взирали на восьмигранник решетки, окружающей огромный круглый пруд. Здесь проживал его светлость герцог Норфолкский, а также милорд Бристол и сэр Джордж Ли. И еще адмирал Боскавен. И мистер Уильям Питт, еще не ставший графом Чатэмским, но уже проявивший себя как гениальный стратег, которому суждено было впоследствии утвердить британский флаг над половиной мира[36]36
  Имеется в виду Говард Генри, десятый герцог Норфолкский (1720—1786), Джон Огастус Гарви, третий граф Бристольский (1724—1779), Джордж Ли (1700—1758), юрист и политический деятель, Эдвард Боскавен (1711—1761), адмирал британского флота, Уильям Питт (старший), первый граф Чатэм (1708—1778), британский государственный деятель; глава правительства в 1756—1761 и 1766—1768 гг.


[Закрыть]. Пройдя по Чарлз-стрит, Джеффри вышел на Сент-Джеймсскую площадь и взбежал по ступенькам дома на северной стороне. Джеффри слегка удивило, что ставни на окнах первого этажа открыты в столь ранний для этого района час.

Джеффри взялся за молоток и постучал, но никто не открыл. Дверь оставалась закрытой, как и в первый раз, когда он приходил сюда поздно ночью. Начиная злиться, Джеффри начал стучать опять и стучал ровно две минуты. Потом – как будто кто-то в доме нарочно отсчитывал время – дверь неожиданно отворилась, и на пороге появился надменного вида мажордом.

– Что угодно? – спросил он.

При виде его Джеффри чрезвычайно удивился и даже отступил на шаг.

– Кто вы такой? – спросил он. – А где Киттс?

– Прежде, – произнес мажордом, окидывая взглядом костюм Джеффри сверху вниз, – скажите мне, кто вы. И какое у вас дело.

– Вас недавно наняли, не так ли? Во всяком случае, не более двух месяцев. А Киттс больше здесь не служит?

– Кого это может интересовать, – спросил мажордом, – кроме моего хозяина? Но кто вы? И какое у вас дело?

– Мое имя – Уинн. Я желаю говорить с сэром Мортимором Ролстоном.

– Ну что ж, это возможно. Хотя вовсе не значит, что вы будете с ним говорить. Какое у вас к нему дело?

– Я, кажется, сказал, – произнес Джеффри, несколько возвышая голос, – что желаю говорить с сэром Мортимером.

– А я спросил: какое у вас к нему дело?

Тем не менее мажордом неожиданно сделал один большой шаг назад, потом другой и отступил в глубь дома, оставив при этом дверь открытой. У Джеффри возникло смутное чувство, что приход его предвидели и что в доме его ждут.

Он переступил порог и вошел в вестибюль.

Искусство строителя и архитектора можно купить, что и было сделано при возведении этого дома. Можно сделать в вестибюле мраморный пол, можно установить в нем ионические колонны с витыми позолоченными капителями и построить лестницу из темного дерева, идущую вдоль стен, обшитых светлыми панелями.

Но какие сырые и неприятные сквозняки гуляли по этому вестибюлю! Из-за штор, закрывавших высокие окна, здесь было почти совсем темно. За какие-то месяцы вся атмосфера дома – вместе с главным его слугой – полностью переменилась.

Мажордом с жезлом, символом должности, в руке отступил в середину вестибюля. Следуя за ним, Джеффри заглядывал в комнаты, расположенные по обе стороны, и видел, что и мебель в них тоже сменили.

Незадолго до того светские модники начали сходить с ума по всему китайскому или псевдокитайскому. И здесь на фоне белых стен красовались часы в деревянных футлярах, украшенных спиралями и завитушками, стулья с львиными и драконьими головами, аляповатые комоды в виде пагод с колокольчиками по углам.

Джеффри огляделся.

– Интересно знать, – произнес он, – сколько времени она уже здесь распоряжается?

– Кто?

– Миссис Крессвелл. Давно она сюда вселилась?

Мажордом сощурился.

– Послушайте меня, – произнес он резко, протягивая вперед левую руку. – Вы не желаете сообщить мне вашего дела, стало быть, вы не увидите сэра Мортимера. Впрочем, вы бы все равно с ним не встретились. У сэра Мортимера сейчас врач-шотландец с Джермин-стрит. Сэр Мортимер заболел.

– Какая жалость! А сейчас, будьте добры, проводите меня к нему. В противном случае, поскольку я сам знаю, как пройти в его комнату, я…

– Да? – прервал его мажордом.

Он поднял свой жезл с металлическим наконечником и резко опустил его на мраморный пол. Для уверенности он проделал это дважды. Из двух боковых комнат – той, что в глубине вестибюля, и из комнаты на площадке – появились четверо лакеев в ливреях и замерли в полумраке.

– Да? – повторил мажордом. – Да, приятель? И что же вы тогда сделаете?

Джеффри молчал.

– Тогда слушайте меня, приятель. Госпожа сказала, что если случится так, что вы сюда заявитесь, вы можете поговорить с ней, с госпожой. Вот и все. И скажите спасибо. Будете вы говорить с госпожой, приятель? Или как?

– Я буду говорить с миссис Крессвелл.

– Давно бы так.

На это Джеффри ничего не ответил. Как странно, что этот дом был жилищем Пег Ролстон. И в этом доме, источающем сейчас лицемерие, с его слугами, похожими на брайдвеллских тюремщиков, она прожила всю свою жизнь. Какая глупость, что он первым делом направился сюда! Но ведь надо когда-то учиться. Все еще не говоря ни слова, подавляя в себе ярость и страх, он проследовал за одним из лакеев к закрытой двери в передней части дома.

– Входите, – донесся до него из-за двери голос миссис Крессвелл, слишком низкий для такой маленькой, хотя и крепко сбитой женщины. – Вы там целый день собираетесь стоять? Входите!

Джеффри вошел в комнату и поклонился.

– К вашим услугам, сударыня.

– Приветствую вас, мистер Уинн. – Она произнесла это даже с некоторым кокетством. – А чем я могу вам служить?

Никакой китайской мебели здесь не было. Эта большая комната с высоким потолком, но душная из-за наглухо закрытых окон, могла бы служить будуаром любой знатной даме.

Зеркало на туалетном столике и сам столик были задрапированы синим шелком, который спускался складками до самого пола. Вдоль очень белых стен стояли стулья с гнутыми ножками. В алькове, расширяющемся в направлении стены, располагалась огромная кровать с раздвинутым балдахином из желтой парчи на резном карнизе. По обычаю того времени, Лавиния Крессвелл принимала посетителя сидя в постели и обложившись подушками.

Плотный завтрак – бифштекс с устричным соусом и пинта дымящегося шоколада с множеством тостов – уже вышел из моды. Но миссис Крессвелл только что покончила именно с таким завтраком, подобрав каждую крошку с тарелок, стоящих на столе у изголовья кровати. Она насытилась; она была довольна; она было совершенно довольна.

Стоящая на столе свеча в серебряном подсвечнике освещала весьма пикантную картину. Простыня, уложенная чрезвычайно эффектно, прикрывала миссис Крессвелл чуть выше пояса. Дальше виднелся халат с меховой опушкой, как бы ненароком распахнувшийся на груди. Волосы миссис Крессвелл были скрыты кружевным чепчиком, который оставлял открытым ее восковой лоб над бледно-голубыми глазами, взиравшими на Джеффри с явным и оттого еще более удивительным кокетством.

– Однако! – воскликнула миссис Крессвелл с легким смешком. – Какой вы трудный человек, мистер Уинн. За последний год с небольшим я много раз это говорила. Однако я рада, что ваше настроение улучшилось со вчерашнего вечера. Я рада также, что вы позволили убедить себя.

– В чем, сударыня?

– В том, что с этой распутной девчонкой следует поступить должным образом. Я не жалею усилий на то, чтобы мои враги получали по заслугам. Только после этого можно заниматься всеми прочими делами.

– Замечу, сударыня, что и ваше собственное настроение, похоже, переменилось со вчерашнего вечера.

– Должны же быть хоть какие-то привилегии у слабой женщины? Кроме того, я ведь не читала вашего письма… – Она внезапно замолчала. – Вы, я вижу, на меня смотрите, – добавила она затем. – Я вам нравлюсь?

– Возможно, сударыня.

– Вот как! – воскликнула Лавиния Крессвелл. Еще более кокетливо она протянула ему руку для поцелуя. Размышляя о том, что ей может быть известно и что он сможет вытянуть из нее, прежде чем выдаст свое трудно преодолимое желание ее придушить, Джеффри уже готов был сделать шаг в направлении алькова и войти в пространство между постелью и стеной. Неожиданно миссис Крессвелл взглянула поверх плеча Джеффри, глаза ее при этом расширились, и она издала негромкий крик.

– Китти! – произнесла она затем. – Китти!

Высокая темноволосая молодая служанка стояла растерянно подле туалетного столика, не сводя глаз с алькова. Джеффи узнал в ней горничную, которая некогда прислуживала Пег.

– Я думала, вы уже ушли, Китти! Вы что, не слышали, что я вам приказала? Вы что, вообще меня не слушаете?

– О, простите меня, сударыня…

– Убирайтесь! Немедленно убирайтесь! Иначе вы пожалеете.

Зашелестели юбки, мелькнул в дверях чепец, затем тихо захлопнулась дверь. Казалось, однако, что появление служанки не только не ослабило, но, наоборот, усилило чувства миссис Крессвелл.

– Ну, мистер Уинн! Что вы вздрогнули, будто провинились? Можно подумать, что это была не Китти, а ваша развратница Пег.

– Разве я вздрогнул?

– Вы, конечно, думаете, что я что-то против вас замышляю.

– Если честно, то такая мысль пришла мне в голову.

– Ничего подобного, клянусь вам! Я переменила мои намерения после того, как узнала кое-что о намерениях ваших…

«Что узнала? Как?»

– … а также этого мужлана. Я так мало видела в жизни. Вы бедны. Я тоже была бедна. У нас с вами так много общего.

– Что касается вчерашнего вечера, сударыня…

– Мистер Уинн! Мистер Уинн! Забудьте вчерашний вечер.

– С удовольствием, сударыня. Но знаете ли вы, что произошло потом? Виделись вы, например, с вашим братом?

– Нет. Хотя мне известно, что Хэмнит вроде бы свалился где-то с лестницы и сильно поранил правую руку. Но это уже после того, как он последовал за вашей милой крошкой. К вам в Ковент-Гарден она не пошла! Она отправилась к старой ведунье – гадалке с Лондонского моста. Суеверные особы вроде нее охотно верят во всякую такую белиберду. Вам все это, впрочем, известно, так как вы первый последовали за ней. Во всяком случае, все случилось не так, как я думала.

– Так редко случается, сударыня. Я слушаю вас.

– Мне продолжать?

– Конечно, вы сами понимаете. Я слушаю вас, сударыня.

– Ну ладно. Из-за раны или чего другого Хэмнит убедил трактирщика написать за него записку и отправил ее с рассыльным в «Золотой Крест». Таким образом бедняга Мортимер и узнал, где она находится, и смог лично отправиться на Боу-стрит и подать жалобу судье Филдингу. Следующее письмо известило нас, что ее забрала стража и что сегодня в десять утра она предстанет перед судьей для вынесения приговора. Вот так! Вы удовлетворены?

– Почти. Ее дядя действительно болен?

– К сожалению, да. К величайшему сожалению! Бедняга совершенно повредился умом. Таким мне его не приходилось видеть. Доктор Хантер приказал ему безвылазно сидеть в своей комнате. Так вы говорили?..

– Мы говорили, сударыня, что можем объединить наши усилия.

– Объединить наши усилия? – повторила миссис Крессвелл, взглянув на него из-под ресниц. – М-да, мистер Уинн! Что бы это значило?

– Я хочу сказать…

– Да, – перебила его она. – Я хочу сказать то же самое.

– Мы страшно рискуем, сударыня.

– Подумаешь, риск!

– И все же, сударыня, мы страшно рискуем. И вы это знаете не хуже меня. Я призываю нас обоих к благоразумию и хочу задать вам вопрос.

– Вы полагаете меня персоной столь незначительной, чтобы вы могли о чем-то сейчас меня спрашивать?

– Мне кажется, вы сами сейчас поймете, что в этом есть необходимость.

– Ну что ж, спрашивайте.

Наступило молчание.

Лавиния Крессвелл так резко отвернулась от Джеффри, что от ее дыхания заколебалось пламя свечи. Она отвернулась полностью и лежала, опершись на левую руку; белый шелк и темный мех ее халата ясно вырисовывались на фоне желтой парчи балдахина, свисающего за кроватью.

В комнате не было слышно тиканья часов, но Джеффри, как никогда, ощущал течение времени. За окном проехала карета, запряженная четверкой лошадей, и это был единственный звук, нарушивший прямо-таки буколическую тишину площади. Миссис Крессвелл снова перевернулась и взглянула на Джеффри. Под распахнувшимся халатом видно было, что она совсем неплохо сложена. В другое время Джеффри, возможно, испытал бы те же самые чувства, которые доктор Эйбил испытывал в театре «Ковент-Гарден». Но сейчас это зрелище лишь усилило его неприязнь.

Столь же резко и неожиданно, как она повернулась, он заговорил.

– Мы ведь оба без предрассудков. И можем говорить откровенно. Вы не возражаете?

– Конечно.

– Благоразумно ли так вести себя по отношению к сэру Мортимеру?

– Я так долго вела себя благоразумно, что уже устала.

– Тем не менее сейчас не время терять голову. Вы говорите, что были бедны. И ваше благополучие, и мое (коль скоро вы оказываете мне такую честь и готовы поделиться им со мной) полностью зависит от вашего влияния на сэра Мортимера. Вы говорите также, что он не испытал радости, когда вы убедили его отправить в тюрьму собственную племянницу. Не ставите ли вы все под удар? Нужно ли столь яростно преследовать девушку?

– Благодарю за заботу, но я добилась достаточно высокого положения в этом мире и должна его сохранить. А дуры вроде Пег хотели бы лишить нас всего. Так пусть страдают!

– Ваша добродетель протестует против их распущенности? Я правильно понял?

– Именно: так устроен наш мир. Ведь и ваш вопрос связан с тем, что мы недавно узнали о ней. Вы бы сами женились на ней сейчас?

Повеяло угрозой; Джеффри понял, что идет по острию ножа.

– С Пег не связана никакая тайна, я полагаю?

– Какая там тайна! Она никоим образом не скрывает своего бесстыдства.

– Сударыня, вы, по-моему, придаете слишком большое значение вопросам нравственности. Я имел в виду происхождение и родословную.

– Ах вот как! Ну и что же?

– Она племянница сэра Мортимера Ролстона, баронета, владельца Хедингли-Холла в Эссексе. Он распоряжается ее деньгами до того времени, как ей исполнится двадцать один год, то есть еще три месяца. Отец ее, Джералд Ролстон, младший брат сэра Мортимера, был женат на женщине из безупречной семьи. Так что никакой тайны.

– Насколько мне известно, никакой, – сказала женщина, и в голосе ее прозвучало любопытство. – Но почему вы об этом заговорили?

– Потому что вы ведете себя чрезвычайно странно. Вы ненавидите Пег, это ясно. Но она является наследницей, а вы – всего-навсего ловкая женщина без всяких предрассудков. Вы, несомненно, хотите позаботиться о своем брате, таком же нищем, как вы; и он – вероятный претендент на руку наследницы состояния. Он мог бы жениться на ней, избежав громкого скандала, даже скандала вообще, но только в том случае, если бы вы не стали кричать повсюду, что девушку надо отправить в Брайдвелл. Вы же пошли еще дальше: вы пожелали, чтобы этот самый ваш брат сорвал с нее одежду и выпорол. Согласитесь, несколько странно.

– Странно? Я изложила мои доводы. Разве может Хэмнит жениться на такой девице?

– В таком случае ваше собственное отношение к браку еще более странно. Мортимер Ролстон богат и имеет прекрасную репутацию. Вы уже запугали его и сделали послушным. Вы могли бы обеспечить свое будущее, могли бы получить все, что пожелаете, стоит вам выйти за него замуж. Почему вы этого не делаете?

Джеффри замолчал и, не двигаясь, смотрел на пламя свечи.

– Мистер Уинн, выслушайте меня.

– Нет уж! Вы слишком долго поступали как вам хотелось. Вчера вечером это нежелание нельзя было объяснить никакой видимой причиной. Сегодня я обнаруживаю, что вы, такая чувствительная к мнению света, открыто вселились в этот дом. И вы – не леди Ролстон, которая сохраняет свой брак в тайне. Вы не лишили бы себя удовольствия продемонстрировать свое положение. А может быть, вы вовсе не вдова и у вас есть муж, существование которого вы скрываете? И вы не выходите замуж за сэра Мортимера, потому что не осмеливаетесь? Может быть даже…

Он осекся, оборвав мысль, неожиданно пришедшую ему в голову, и взглянул на Лавинию Крессвелл.

Женщины, которая находилась перед ним всего минуту назад, больше не существовало. Она сидела совершенно прямо, застыв, с отсутствующим выражением лица – совсем как накануне вечером. Единственным чувством, которое сейчас исходило из алькова, была холодная смертельная ненависть.

Какой-то легкий экипаж, возможно двуколка, прогрохотал по камням мостовой. Ровное пламя свечи бросало свет на сервиз, покрытый слоем пыли, сквозь которую видна была густо положенная роспись. Затем миссис Крессвелл подняла руку и потрогала пальцем бровь.

– И впрямь, – заметила она. – Вы действительно полагаете, молодой человек, что способны делать все, что найдете нужным, и увлечь меня куда вам заблагорассудится?

– Я не хотел бы уточнять, сударыня, кто кого и куда увлекает.

– Вы так гордитесь собой, мистер Уинн?

– По крайней мере, я собой доволен. А вы, сударыня, вы довольны собой?

– И тем не менее, – произнесла женщина, слегка вздрогнув, – ваши бессмысленные нападки ни к чему не приведут. Я окружена людьми, которые сочтут за счастье отомстить за меня. И вам придется плохо, очень плохо, поверьте, стоит мне только закричать и позвать на помощь.

– Это как вам будет угодно. И все же, даже будучи вашим врагом, неужели я не могу убедить вас проявить великодушие по отношению к Пег? Наказав ее, вы не прибавите себе уважения света. А одного вашего слова даже сейчас довольно, чтобы освободить ее.

– Верно. Так пусть же сгинет там, где она сейчас!

– Сударыня…

– А не думаете ли вы также, молодой человек, что я позволила бы вам зайти так далеко, не имей я в запасе козырной карты? Вы абсолютно уверены, что мы с сэром Мортимером – не муж и жена?

– Совсем не уверен. Но есть средство в этом убедиться. Что ж, зовите на помощь, и мы его испробуем.

– Еще не пришло время, молодой человек, – улыбнулась она скептически, – чтобы демонстрировать все мои козыри. Очень скоро я выложу их перед вами. Но по крайней мере на одну подлую инсинуацию в мой адрес я должна ответить теперь же. В моем присутствии в этом доме нет и не было ничего предосудительного. Мой брат находился здесь все это время.

– Да, ваш брат, – произнес Джеффри. – Брат. В этом-то, возможно, и кроется разгадка!

Мгновение она сидела, глядя на него, и казалось, что взгляд идет не из ее глаз, а из двух глубоких колодцев в глубине их; лоб женщины блестел еще больше. Затем движением, быстрым, как у кошки, она перебросила свое тело к краю кровати. Джеффри заметил шнурок звонка лишь в тот момент, когда рука миссис Крессвелл отбросила парчовый балдахин. Занавес сбил свечу вместе с подсвечником; свет погас. Все же у Джеффри было время заметить, как миссис Крессвелл в ярости дергает шнурок.

Поначалу не спеша Джеффри стал ощупью пробираться в темноте к двери. Из алькова не доносилось ни звука. Казалось, целая вечность прошла прежде, чем он нащупал дверную ручку. Он открыл дверь и закрыл ее за собой. И тут он заторопился и побежал, придерживая левой рукой ножны шпаги, по залу со сводчатым потолком и мраморным полом, где мягким светом горело несколько свечей в канделябрах на стене. Ему оставалось пройти с десяток шагов до лестницы, когда дверь слева от него открылась.

На пороге стоял сэр Мортимер Ролстон – огромный, пошатывающийся, явно нездоровый, готовый в любую минуту упасть.

Он поднял руку, как будто призывая кого-то. Рот его был открыт, нижняя челюсть отвисла: казалось, он пытается что-то сказать. Но то ли от болезни, то ли от усилия, которое он над собой сделал, ему не удалось выдавить ни звука. Он стоял, держась за дверной косяк; на нем был цветастый домашний халат и обычный его сине-красный колпак, натянутый до самых ушей на голову без парика.

В ужасе от его вида и в то же время надеясь на его помощь в спасении Пег, Джеффри остановился и направился к сэру Мортимеру. Но сэр Мортимер так ничего и не сказал. Как и Джеффри, он не мог не слышать крадущиеся шаги в вестибюле. Тяжело дыша, он отступил в комнату; дверь закрылась перед самым носом Джеффри, который услышал только металлический звук задвигаемого засова.

И тогда Джеффри побежал.

Он бежал, стараясь не топать, по гладкой белой с черным лестнице из такого массивного дерева, что оно казалось мрамором. Дедовские часы на площадке показывали три минуты десятого. В вестибюле было совсем темно; шторы были по-прежнему спущены, и ни одна свеча не горела в резном позолоченном канделябре. Только сверху с балюстрады пробивался слабый свет. Джеффри уже достиг подножия лестницы, когда кто-то сзади коснулся его локтя.

– Сэр, я могу помочь вам, – донесся до него едва различимый голос. – Мисс Пег… Сэр, я могу помочь.

Высокая темноволосая горничная Китти выскользнула из-за спины Джеффри и стала перед ним. Справа у стены, у самого подножия лестницы, находился высокий массивный комод в виде пагоды с позолоченными скатами и уродливыми колокольчиками в верхних углах.

Китти прислонилась к комоду и глядела на Джеффри, заламывая руки, как это делала Пег.

– Галерея восковых фигур миссис Сомон, – прошептала она. – Галерея миссис Сомон. Флит-стрит. В четыре часа. Сэр…

Так заразительна паника: девушка произнесла несколько неясных слов, которые Джеффри не понял и которые никто не мог бы разобрать.

– Что? – переспросил он. – Что это значит?

– Сэр…

– Что это значит, Китти? Что вы хотите сказать?

– Да, девочка, – раздался еще один голос. – Что же ты хочешь сказать?

Китти подскочила, вся сжалась и исчезла. А на ее месте совершенно бесшумно возник надменный мажордом со своим жезлом с железным наконечником.

– Опять вы, приятель, – произнес он не без удовольствия. – Госпожа позвонила, а что делать дальше, я сам знаю. Так вот, приятель…

Он поднял жезл, намереваясь стукнуть им по полу и призвать своих помощников.

Но жезл так и не коснулся пола. Он был перехвачен левой рукой Джеффри, тогда как пальцы правой руки сдавили горло мажордома и, словно аркан, потянули его вверх, заставив подняться на цыпочки. Раздался треск: это затылок мажордома ударился о край крыши пагоды, находящейся прямо над ним. Видно было, как вылезли из орбит и заблестели при свете горящих в канделябре свечей его глаза. Весьма некстати раздался тихий звон игрушечных колокольчиков, под который медленно сползло на пол тело мажордома.

Тут перепугался Джеффри; он вовсе не собирался ударить мажордома так сильно. И главное, напрасно. Китти исчезла; ее нигде не было видно. Зато он увидел двух лакеев, которые появились в дальнем конце вестибюля; видимо, на всякий случай они держались поблизости.

Джеффри кинулся к выходу и выскочил наружу, стараясь не хлопнуть дверью, а также не загреметь вниз по ступенькам. Никакого «держи-лови!» не раздалось за его спиной, – да он и не ждал этого. Осторожно, время от времени оглядываясь, Джеффри двинулся по улице.

Никогда еще ни одна бессмысленная затея не кончалась так глупо.

Даже если удастся избежать обвинения в налете на частный дом или чего похуже, даже если ему и удалось что-то выведать относительно двух таинственных негодяев, и тогда нужно признать, что для спасения Пег он не сделал ничего. И теперь помочь ему мог только судья Филдинг.