Текст книги "Странная война 1939 года. Как западные союзники предали Польшу"

Иное дело в Париже. Здесь немцы имели первоклассный разведывательный аппарат, который поставлял им информацию о французском правительстве и вооруженных силах Франции. Через него они получали немало данных и о британских планах и намерениях, ведь то, что англичане передавали французам, вскоре становилось известно немецкой разведке.

Это, однако, только одна сторона подготовительной битвы за исходные позиции. К счастью, англичане и французы имели среди своих атташе в Берлине способных и достаточно проницательных молодых сотрудников, которые не разделяли беззаботный подход к политике Германии, характерный для некоторых их начальников в посольствах или в министерствах. Британским военным атташе был Кеннет Стронг (впоследствии ставший руководителем английской военной разведки и возглавлявший ее вплоть до ухода в отставку в 1966 году), а французы имели в аппарате военно-воздушного атташе Поля Стелена (впоследствии ставшего начальником штаба ВВС Франции), который побывал в Берлине по специальному заданию Второго бюро. Он сопровождал Даладье в Мюнхен и имел исключительные связи как в немецких кругах, так и в собственных правительственных кругах.

Именно Стелен впоследствии понял, что на протяжении всего мюнхенского кризиса и почти в течение года после него немцы реверсировали процесс разведки. Вместо того чтобы скрывать от англичан и французов военные секреты, они использовали любую возможность, чтобы предать их гласности и убедить союзников в реальности превосходства военных возможностей Германии, и особенно ее авиации. Вместо того чтобы скрывать информацию от военных атташе союзников, немцы снабжали их доверительной информацией, с тем чтобы ее получали правительства в Лондоне и Париже из своих собственных надежных источников. Мы уже видели, как помощник Геринга Боденшатц вмешался, чтобы внушить немецкую точку зрения Стелену, и какое впечатление это произвело на французов. Однако теперь, когда шли англо-французские штабные переговоры и проводилось предварительное зондирование в Москве относительно включения Советского Союза в кольцо, сдерживающее немецкую экспансию, «откровенность» немцев приобрела удивительный новый поворот.

Он стал очевиден после предыдущих переговоров Боденшатца со Стеленом, имевших место в конце января 1939 года, в относительно спокойный период между мюнхенским соглашением и оккупацией Праги. Генерал Боденшатц сообщил Стелену, что происходит полная реорганизация люфтваффе. Ее цель – утроить воздушную мощь Германии к 1941 году, хотя у Германии есть все необходимое, чтобы «осуществить это завтра», появись такая необходимость. Боденшатц попросил Стелена дословно передать все сказанное им правительству в Париже. Германия хочет взаимопонимания с Францией. Германия питает к французам глубокие симпатии. Посещение командующим французскими военно-воздушными силами генералом Вюйлеменом люфтваффе произвело значительно более благоприятное впечатление, чем состоявшийся до этого визит итальянских офицеров.

Фюрер, продолжил Боденшатц, испытывает огромное доверие к «президенту Даладье»; он считает личность главы иностранного правительства решающим фактором в военной оценке страны. Боденшатц добавил, что Гитлер не стал бы прибегать к политике запугивания в отношении Британии, если бы там у руля стоял «некто вроде Ллойд Джорджа, а не какой-то Чемберлен». Германии необходим мир для внутреннего развития. Гитлеру необходим мир для претворения в жизнь его масштабных строительных планов, и его время последующие поколения будут сравнивать с веком Перикла и Людовика XIV.

Боденшатц добавил, что Геринг останется естественным и признанным преемником. Геринг первым осудил ноябрьский еврейский погром и пытался убрать Геббельса из правящих кругов. Боденшатц заверил Стелена, что с оптимизмом смотрит в будущее.

Стелен передал информацию, как и просил Боденшатц. Мы не знаем, каково было личное мнение Стелена, но французский посол в Берлине Кулондр, правительство в Париже и союзник в Лондоне приняли заверения Боденшатца за чистую монету.

Спустя шесть недель, сразу после оккупации немцами Праги, Боденшатц снова встретился со Стеленом, на этот раз с совершенно иной конфиденциальной информацией. Можно подумать, что теперь на Западе эту информацию воспримут с большей настороженностью, учитывая прошлый опыт. Однако никаких признаков настороженности не было. Наоборот, информация, которую он теперь передал Стелену, «радостный и в болтливом настроении», вскоре просочилась к участникам второго раунда англо-французских штабных переговоров в Лондоне и сыграла свою роль в англо-французской оценке складывающейся ситуации.

Теперь Боденшатц перенес акцент с «мира» на «оборону». Немцы, сказал он Стелену, будут придерживаться строго оборонительной стратегии на западе. «Сооружение Западного вала почти закончено», и любое наступление здесь можно отбить относительно слабыми силами. Это оставит немцев со 150 дивизиями, которые могут прорвать любую блокаду на востоке. Против западных держав немцы могли бы нанести удар военно-воздушными силами; причем «молниеносный» – Боденшатц употребил именно это слово – удар по Англии был бы решающим. С этой целью группа люфтваффе «Север» оснащалась самыми современными самолетами – «Юнкерс-88».

Ровно через месяц, 30 апреля, Боденшатц снова встретился со Стеленом и передал французской секретной службе поразительную информацию. В некотором роде это было дальнейшим развитием ранее определенной темы. Боденшатц сообщил: теперь Гитлер убежден, что союз Британии и Польши приведет их к вооруженному конфликту с Германией, Гитлер все время повторяет, что начнет войну «только тогда, когда у него на руках будут все козыри». Он решительно настроен устранить малейший риск длительной войны на два фронта. Поэтому остается только два пути: либо британцы и французы убедят поляков пойти на уступки, которых требует Германия, либо Германия должна добиться взаимопонимания с Советским Союзом. «По этому поводу уже идут переговоры, – сообщил Боденшатц. – Однажды вы услышите, что происходит на востоке». Три раздела Польши уже было; нет причин, чтобы не состоялся четвертый, добавил он в заключение.

Стелен доложил об этом французскому послу в Берлине. На Кулондра сообщение произвело глубокое впечатление, и он командировал Стелена с докладом и личными комментариями посла в Париж к министру иностранных дел. В течение шести дней Стелен ждал приема у Боннэ, но безрезультатно. Расстроенный, он вернулся в Берлин. Однако для нас важнее проследить, что произошло с докладом Стелена о его разговоре с Боденшатцем, и, главное, выяснить подлинные цели, которые преследовали немцы, передавая через Боденшатца эту информацию. Чего он, Геринг или Гитлер хотели достичь, устраивая преднамеренную утечку информации о переговорах с русскими, которые всерьез еще и не начинались? Чего надеялись добиться, идя на такой риск?

Чтобы найти ответ, необходимо на время покинуть мир воображения и притворства, в котором существовали военные, возможно, даже больше, чем гражданские, в апреле 1939 года. Реальностью были продолжавшиеся приготовления Гитлера к нападению на Польшу 1 сентября; реальностью были трудные, тягостные англо-французские штабные переговоры; реальностью было перевооружение и развертывание вооруженных сил в Европе. Нам необходимо более пристально рассмотреть эти вопросы, прежде чем снова вернуться к той любопытной информации, которую сообщил Боденшатц Стелену о переориентации Гитлера в отношении Советского Союза. «Утечка» Боденшатца, как мы увидим, была направлена на запуск цепи событий, которые парализовали бы любые англо-французские намерения принять эффективные меры в поддержку Польши. Для этого Лондону и Парижу и было дано предварительное уведомление о планируемом соглашении с Советским Союзом, которое на самом деле в то время было всего лишь намерением Гитлера. Однако это была весьма примечательная демонстрация мастерства в военной дипломатии. «Утечка» сделала свое дело. Она усилила недоверие французов и британцев – особенно Чемберлена – к Советскому Союзу. Также был дан сигнал о замыслах Гитлера русским, которые вскоре узнали в Париже о беседах Боденшатца и Стелена.

К этому времени Гитлер уже полностью оценил своих противников в Париже и Лондоне. Теперь он начал провоцировать их, завлекать, искушать и запугивать. Он воспользовался результатами той «конфиденциальной» информации, которая «просочилась» в Лондон и Париж; его заверения и предупреждения передавались через нейтральные каналы, бывшие вне подозрений. Кроме того, он сам делал публичные заявления, особенно в защиту своей внешней политики, прозвучавшие 28 апреля в рейхстаге.

Одновременно Гитлер решил, что приближается благоприятный момент для нападения на Польшу. 11 апреля он издал собственные личные инструкции о завершении работ над планом «Вайс»; в оригинал были внесены новые уточнения плана нападения на Польшу, а в начале мая – дополнительные уточнения. В это время на другой стороне пролива, где в апреле вновь собрались англо-французские штабисты, причем их переговоры растянулись на май, союзники либо сами заходили, либо попадали в каждую ловушку, устроенную для них Гитлером. Они делали то, чего от них хотел Гитлер; оценивали ситуацию так, как хотел он. Все это не было неожиданностью. Англичане не были глупцами, не были ими и французы. Это были трезвые реалисты, а не романтики. Они не могли принимать желаемое за действительное, когда речь заходила о противодействии нацизму. И все же они совершили тяжелейшую из ошибок, введенные в заблуждение очевидной достоверностью переданной им информации. Опять-таки сработал повсеместный механизм дипломатических депеш, разведывательных донесений и хорошо информированных частных источников, объединенных, чтобы нарисовать впечатляющую картину, которую, как хотели немцы, англичане и французы должны были принять как реальную, – и они это сделали.

Несомненно, что такая презентация обстановки во всей ее многогранности сделала возможными быструю победу Гитлера в 1939 году и новую победу в 1940 году. Именно в марте и апреле Гитлер осуществил нейтрализацию западных союзников и тем самым предотвратил их активное вмешательство в сентябре, когда оно могло оказаться роковым для дальнейших планов Гитлера и, возможно, для его режима.

А теперь проследим, как информация, запущенная в секретные каналы в Берлине, вышла из них в другом конце, в Лондоне, и как она повлияла на продолжавшиеся англо-французские штабные переговоры.

К концу апреля англичане значительно усовершенствовали обещанный вклад в материальном отношении, хотя отставали по срокам. На этих переговорах была предпринята попытка подвести предварительный баланс сил, развернутых союзниками и Германией. Англо-французские эксперты пришли к выводу, что у Франции есть 72 дивизии против немцев, а с еще четырьмя британскими дивизиями общая численность будет доведена до 76 дивизий; еще 12 французских дивизий разместятся по границе с Италией. По оценке англо-французских штабистов, против этих сил Германия будет в состоянии мобилизовать по меньшей мере 116 дивизий. Если предположение о подавляющем превосходстве Германии и не было излишне подчеркнуто, то оно было видно для всех.

Впечатление о немецком превосходстве подчеркивалось представлением оценочного баланса сил в воздухе. Сообщалось, что у союзников и немцев имелись следующие силы:

Штабисты не считали, что Германия нападет на Францию, «пока не разделается с Польшей»; однако после этого Гитлер будет в состоянии бросить против союзников примерно 100 дивизий. Объединенный штаб не мог предвидеть, как скоро Гитлер освободится, чтобы напасть на них. Они постарались внушить своим правительствам отрезвляющее мнение, что к тому времени немцы будут иметь двойное преимущество: инициативу и превосходящие силы.

Однако никто не предлагал воспользоваться временной занятостью сил Германии в Польше; не было всесторонней оценки степени вовлечения этих сил; как не было и серьезного анализа возможности, что «превосходство» Германии может быть временно, но решающим образом уменьшено во время войны против Польши. Это упущение обнаруживается еще сильнее в ходе обсуждения роли англо-французских военно-воздушных сил, в марте на совещании объединенного штаба, а также на последующих совещаниях в апреле и мае.

Командование бомбардировочной авиации королевских ВВС немного раньше подготовило довольно конкретные, хотя и слишком оптимистичные, расчеты, как можно уничтожить 19 электростанций и 26 коксовых заводов Рура путем осуществления трех тысяч самолето-вылетов в течение двух недель. А теперь, когда дело дошло до решающего момента, вмешался совершенно новый фактор. Начало сказываться сочетание информации Боденшатца и Линдберга. В королевских ВВС была дана оценка состояния военно-воздушной мощи Германии, которая не могла не произвести устрашающее и парализующее воздействие на правительства Франции и Британии – в точности так, как желал Гитлер. Расчеты штаба ВВС показали, что немцы могли на протяжении 14 дней ежедневно посылать на Лондон по тысяче бомбардировщиков – устрашающая картина весной 1939 года. Именно это внушенное преувеличение возможностей люфтваффе в последующем сказалось и на мышлении, и на планировании союзников. Именно оно явилось причиной запоздалой отправки английских экспедиционных сил во Францию, причем по круговому маршруту через западные порты на Атлантическом побережье Франции, чтобы избежать возможного нападения с воздуха; оно вынудило французов не допустить использования английской авиацией французских аэродромов при налетах на намеченные объекты в Германии, и, наконец, оно привело к прогрессивному, если можно использовать это слово в таком контексте, отстранению бомбардировочного авиационного командования вообще от выполнения целенаправленных действий на решающих предварительных фазах войны.

Создав стратегическую бомбардировочную авиацию, два штаба договорились, что основной ее задачей будет содействие успеху наземных операций. Бомбардировщики должны были ждать нападения на Францию и только тогда подвергать бомбардировкам с воздуха районы сосредоточения немецких войск, узлы коммуникаций и аэродромы. Однако, по мнению штаба королевских ВВС, эти объекты являлись далеко не самыми удачными целями, и французам объяснили, что «они не должны ожидать больших результатов от действий английских бомбардировщиков».

Тень Боденшатца – Линдберга угрожающе нависла над этими переговорами. Наиболее остро вопрос встал после того, как Англия заявила о гарантиях независимости Польши. Объединенный штаб ВВС рассмотрел новое обязательство и пришел к выводу, что оно может привести Германию к нападению в первую очередь на Польшу. Однако в таком случае, по мнению английского генерального штаба, «невозможно сделать что-либо для оказания помощи Польше». Французская делегация высказалась о своих планах по осуществлению пробных атак на линию Зигфрида, однако для англичан было совершенно очевидно, что они не создадут серьезной угрозы для Германии и существенно не ослабят давление на поляков. Британская делегация подчеркнула, что вмешательство английской армии ощутимо не повлияет на немецкое наступление против поляков.

Тем самым вопрос об основном вкладе Англии в боевую мощь союзников – о помощи Польше путем стратегического наступления бомбардировочной авиации – оставался открытым. И британский, и французский штабы ВВС были категорически против политики, для эффективного проведения которой потребуется использование французских аэродромов. Комитет имперской обороны был разочарован прямым отказом использовать военно-воздушные силы Британии и Франции для оказания помощи Польше, и доклад был возвращен штабистам для дальнейшего изучения вопроса.

Однако в это же самое время инструкции двух правительств определили, что нельзя наносить никаких ударов с использованием бомбардировщиков, в результате которых может пострадать гражданское население Германии. Тем самым были созданы благоприятные условия для ответных воздушных налетов немецкой авиации на британские города и порты. По мнению британского и французского правительств, их страны были значительно более уязвимы для авиации, чем Германия. Поэтому командование бомбардировочной авиации было переориентировано на действия против немецкого военно-морского флота. Это считалось более безопасным, так как не привело бы к ответным действиям против Лондона или Парижа. Этим актом также исключалась какая бы то ни было существенная помощь полякам. Геринг, Боденшатц и Линдберг свое дело сделали хорошо. Королевские военно-воздушные силы были парализованы; бомбардировочная авиация в первые, критические дни начала войны, когда судьба Германии фактически зависела от нее, бездействовала.

Полякам ничего не сообщили; однако уклончивые отговорки и заверения со стороны руководящих кругов Британии и Франции начали вызывать их беспокойство. Тем более что польская разведка докладывала о подготовке Германии к нападению на Польшу; это было особенно заметно в Словакии, где немецкие приготовления приняли такие размеры, что их уже было трудно скрывать – и, по всей вероятности, немцы не очень старались их скрыть. Польские лидеры оказались в странном противоречивом положении. Они, казалось, все еще были убеждены, что англо-французские гарантии удержат Гитлера от нападения и что его открытые приготовления к войне ведутся скорее для запугивания поляков, чем для их фактического уничтожения. Иными словами, они считали, что Гитлер устроил грандиозный блеф, чтобы заставить поляков и их гарантов пойти на уступку в Данциге и польском коридоре.

Только одновременно польских лидеров постоянно мучили сомнения, что они могут ошибаться: они могут быть не правы и в отношении Гитлера, и в отношении их новых союзников на западе. Они мало что могли сделать, чтобы узнать подлинные намерения Гитлера, но они могли попытаться прояснить позицию французов и британцев. Военный министр Польши Каспшицкий фактически без приглашения 14 мая приехал в Париж для переговоров с военными руководителями Франции.

Прямая встреча с поляками несколько смутила французов, так как они только что завершили серию специальных переговоров с представителями британских штабов. Было принято согласованное решение не предпринимать никаких действий, если Германия направит свой удар в первую очередь против Польши, что, по мнению англичан, было наиболее вероятным намерением Гитлера, хотя французы были меньше уверены в этом. Они, очевидно, боялись, как бы Германия внезапно не обрушилась на Францию.

Итогом этих англо-французских переговоров накануне прибытия в Париж польского военного министра было решение, что «не может быть речи о поспешном нападении на линию Зигфрида». Именно этот вопрос собирался обсудить с союзниками военный министр Польши. Как выяснилось, генерал Гамелен и командующий французскими ВВС были не слишком откровенны с поляками. Генерал Вюймен заверил их – всего через несколько недель после принятия как раз противоположного решения на переговорах в Лондоне, – что с самого начала французские военно-воздушные силы будут действовать решительно, чтобы ослабить давление на поляков. Генерал Гамелен лично вел значительную часть этих двуличных переговоров, которые впоследствии обеспечили ему алиби и которые создали у польского военного министра полное впечатление, что главные силы французской армии в составе 35–38 дивизий будут использованы для открытия второго фронта против немцев не позднее 16 дней после нападения на Польшу.

Польская миссия вернулась в Варшаву все же несколько обеспокоенная отсутствием энтузиазма в Париже и особенно тем, что не удалось добиться четких политических обязательств; но она осталась довольна военными заверениями, которые, как она полагала, были получены от генерала Гамелена и командующего французскими военно-воздушными силами генерала Вюймена.

Поляки в действительности зашли значительно дальше в своих предположениях относительно того, что произойдет в начале войны, чем Гамелен был впоследствии готов признать как на суде в Риоме, так и в своих мемуарах. У них, по-видимому, был более ясный и более точный сценарий немецких приготовлений к началу военных действий. Они изложили его французам во время переговоров в Париже и, спустя несколько дней, в конце мая, британцам, когда британская делегация в составе представителей трех видов вооруженных сил прибыла в Варшаву для дальнейших переговоров по вопросу практического осуществления английских гарантий.

Поляки ожидали нападения примерно 77 немецких дивизий. Против них поляки, по их утверждению, могли мобилизовать 52 дивизии, хотя им не хватало тяжелой артиллерии и танков. Однако их главной слабостью было отсутствие необходимых резервов. Они могли обеспечить боевые действия 40 дивизий только в течение трех месяцев. Английская военная миссия пришла к выводу, что без соответствующей помощи союзников поляки выйдут из войны к концу шестого месяца или даже раньше.

Однако главный пункт в аргументации поляков заключался в том, что при концентрации такого большого числа немецких дивизий против Польши у немцев на Западном фронте останется только 25–28 дивизий. Это открывало исключительные возможности для французской армии и королевских ВВС, которые имели бы временное тройное превосходство на суше и в воздухе. Британская делегация полагала, что для обороны западных границ на линии Зигфрида будет оставлено значительно больше немецких войск, примерно 30–35 дивизий. Однако британцы не внушили полякам выводы, к которым пришли на предыдущих штабных переговорах с французами: весьма сомнительно, смогут ли союзные войска на западе сделать нечто большее, чем «сдерживать минимальное количество немецких дивизий, необходимых для обороны линии Зигфрида».

Приближалось лето – опасное время для Европы, когда земля высыхает и становится достаточно твердой для быстрых перебросок войск армий вторжения. Тем не менее правительства и военные штабы продолжали обсуждать перспективу войны как нечто нереальное. У англо-французской и польской сторон постепенно росло неверие в то, что война действительно может разразиться. Короче говоря, во время военных, политических и дипломатических переговоров все еще господствовала вера в эффективность английских гарантий Польше. Эта вера настолько сильно укоренилась в дипломатических кругах Великобритании, что министр иностранных дел лорд Галифакс счел необходимым подчеркнуть решимость Англии начать войну, если независимость Польши окажется под угрозой или если Польша подвергнется нападению. Однако немцы, узнавшие содержание британских инструкций в день их передачи, благодаря неожиданному успеху итальянской секретной службы, отнеслись к предупреждению спокойно. Мы приближаемся к роковой дате, когда Гитлер дал ясно понять своим вооруженным силам, что британская угроза его больше не сдерживает. Он тщательно оценил эти угрозы, и они его больше не пугали.

Таким образом, майские переговоры шли на разных уровнях. Мы проследили ход переговоров между британцами, французами и поляками и между британцами и французами без поляков. Две серии переговоров пришли к совершенно разным выводам: у поляков создалось впечатление, что, хотя и крайне неохотно, британцы и французы придут им на помощь, если они подвергнутся нападению немцев. Они также несколько успокоились, так как поверили, что при создавшихся условиях немцы не вторгнутся в Польшу.

Британцы и французы, в отсутствие поляков, пришли к существенно иному выводу. Они согласились, что в случае нападения на Польшу ничего не смогут сделать для поляков, разве что гарантировать в долгосрочной перспективе разгром Германии. Однако их не слишком беспокоил такой вывод, так как они также верили, что будет найдено политическое урегулирование на условиях, приемлемых для британского и французского правительств. В результате заседания объединенного штаба, начавшиеся в конце марта и продолжавшиеся в апреле и мае, приобрели характер чисто академических упражнений, в которые мало кто из участников верил. Французские предложения, изложенные Гамеленом и Вюйменом при переговорах с польским военным министром, выражали те же настроения.

Но пока решающим элементом в сохранении равновесия была уверенность поляков, что британцы и французы их поддержат и что из-за Данцига войны не будет. Эта самоуспокоенность в Варшаве усилилась после визита советского заместителя комиссара иностранных дел Владимира Потемкина, состоявшегося 10 мая, незадолго до отъезда военного министра на переговоры в Париж. Переговоры Потемкина с польским премьером, полковником Беком, получились необычайно сердечными и успокоили поляков. Он заверил их, что Советский Союз понимает тяжелое положение Польши и намерен продолжать отношения между двумя странами, которые он считает хорошими, правильными и нормальными.

Бек был особенно доволен тем, что советский министр заверил его в понимании советским правительством позиции, занятой Польшей в отношении предполагаемого русского альянса с Британией, Францией и Польшей. Бек объяснил Потемкину, что политика польского правительства – не вступать в особые отношения ни с одним из двух своих могущественных соседей: ни с Россией, ни с Германией. Более того, Потемкин передал Беку инструкции своего правительства, где было сказано, что, если Польша подвергнется вооруженному нападению, Советский Союз будет проводить политику благожелательного уважения к Польше. Это обсуждение бросило любопытный свет на советские намерения, учитывая советские протесты относительно неблагоразумного отношения поляков во время британских переговоров о совместных действиях с Советским Союзом.

Между тем развертывались события, имевшие прямое отношение к решению судьбы Польши. В то время как польский военный министр занимался переговорами и планированием несколько туманного и неопределенного сотрудничества с Францией, немецкий и итальянский министры иностранных дел Риббентроп и Чиано 6 мая встретились в Милане и в деталях согласовали военно-политический договор между Италией и Германией, который и был подписан 22 мая в Берлине. Однако куда более значительным оказался поворот, который приняли предварительные переговоры о заключении экономического соглашения между Германией и Советским Союзом. 20 мая недавно назначенный комиссаром иностранных дел Молотов, сменивший на этом посту Максима Литвинова, предложил немецкому послу до завершения разработки экономического соглашения создать для него политическую базу. Молотов не стал развивать эту мысль дальше, но немец увидел ее важность и понял намек. Спустя десять дней, 30 мая, государственный секретарь в министерстве иностранных дел отправил телеграмму послу в Москве: «Мы решили прозондировать почву с Советским Союзом…»

То, о чем Боденшатц говорил Стелену в апреле, начало претворяться в жизнь только сейчас, однако ни в Лондоне, ни в Париже еще не осознали, что происходит. Наоборот, мнение изменилось в совершенно ином направлении. Британский посол в Варшаве прилагал усилия, направленные на достижение нового компромисса, основанного на совместной польско-немецкой декларации. Его немецкий коллега в Варшаве сообщал о новом, обнадеживающем настроении относительно восстановления дружественного отношения к Германии. Поляки заигрывали через посредничество итальянского и японского правительств. В Париже Пьер Этьенн Фланден, бывший премьер-министр, выразил уверенность в мирных намерениях Гитлера и Муссолини.

Однако в Лондоне Чемберлен выступил 19 мая с решительным заявлением в конце внешнеполитических парламентских дебатов. Он предупредил Германию о возможных последствиях ее политики и о том, что вооруженный конфликт будет катастрофическим для всех, кого он коснется. Но затем появилась та концовка, которая вновь показала направление мыслей Чемберлена. «Я все же прошу палату помнить, – призывал он, – что в данном случае мы пытаемся создать не альянс между нами и другими странами, а мирный фронт против агрессии. Мы не достигнем успеха в этой политике, если, обеспечив сотрудничество одной страны, будем представлять другую как беспокойную и не желающую сотрудничать с нами». И он снова возвращается к идее «мирного фронта», который предотвратит начало войны, а не «альянс».

Что имел в виду Чемберлен, становится понятно из англо-французских штабных переговоров. Ясно, что с точки зрения военной терминологии «мирный фронт» не имел никакого смысла; с точки зрения Чемберлена, он мог служить средством, которое приведет поляков за стол переговоров с немцами. При таких условиях война может быть предотвращена только огромными уступками польского правительства, даже в ущерб интересам своей страны.

Таким образом, в середине мая правительства верили в одно и заставили других поверить в это, а в действительности события развивались совершенно по-другому. И снова мы тщетно ищем в донесениях дипломатов и докладах разведывательных служб какой-либо ключ к тому, что происходило на самом деле, какие действия собиралась предпринять Германия, что должно было насторожить союзников, какие планы обдумывали русские. Ни в Лондоне, ни в Париже правительства не проявляли каких-либо признаков обеспокоенности тем, что их ожидало. А в Берлине, где Гитлер снова не обращал внимания на сообщения своих дипломатов и шпионов, германский фюрер подготовил оценку обстановки, которая свидетельствовала как о глубоком понимании ее, так и о наличии у него очень подробной инсайдерской информации о настроениях британского и французского правительств и их военных советников.

Гитлер вызвал своих военных руководителей на 23 мая. В его кабинете в новой имперской канцелярии собралось большинство, но не все главные военные руководители, но не было ни одного гражданского лица, даже Риббентропа. Присутствовали Геринг, Редер, Мильх, Браухич, Кейтель, Гальдер, Боденшатц, Ёшоннек и Варлимонт; Шмундт вел протокол.

Целью данного совещания, по словам Гитлера, являлось, помимо всего прочего, рассмотрение сложившейся обстановки и определение задач для вооруженных сил, вытекающих из нее. Гитлер, по-видимому, принял решение в отношении Польши и Британии. Польша – враг; она всегда была врагом Германии. Договоры о дружбе ничего не изменили. Присутствующие должны ясно представлять, что предметом спора не является Данциг как таковой. Речь идет о необходимости для Германии жизненного пространства на Востоке. «Если судьба вынуждает нас к войне с Западом, полезно владеть богатым районом на Востоке».