Текст книги "Страна потерянных вещей. Книга 2"

XVI
WICCHES (среднеангл.)
Ведьмы, колдуньи

На миг Церера была убеждена, что ошиблась. Должно быть, она смотрела не на то дерево или каким-то образом прошла дальше по берегу, чем думала. Но, вернувшись назад по собственным следам, не обнаружила ни монеты, ни даже углубления в форме сердечка в стволе. Все деревья были абсолютно одинаковыми.

Над ней захлопали крылья. В клюве черной птицы, сидящей на высокой ветке, поблескивал металлический кружок – это был грач, и Церера была уверена, что, окажись он поближе, чтобы как следует его разглядеть, у него окажется всего один глаз.

– Ах ты гнусный воришка! – крикнула она. – Немедленно спускайся и положи монету туда, откуда ты ее взял!

Но грач просто перелетал с дерева на дерево, каждый раз усаживаясь на нижние ветки – дразнил ее, или же так просто казалось. Церера, ослепленная гневом, гналась за ним, углубляясь в лес все дальше и дальше, пока ручей не скрылся из виду. Только когда она потеряла всякое представление о том, где находится, грач взлетел повыше и пропал в небе.

– Ненавижу тебя! – выкрикнула Церера. – Да чтоб ты подавился этим пятипенсовиком!

Она могла бы поклясться, что услышала вдалеке насмешливое карканье, которое быстро стихло.

Церера остановилась, чтобы оглядеться по сторонам. Деревья здесь были еще более высокими и старыми, а полог, который они образовывали, таким густым и темным, что мрак пронзали лишь совсем тонкие лучики солнечного света. Но Церера учуяла в воздухе древесный дым. Где-то поблизости горел огонь, что могло означать присутствие людей. Поскольку теперь она окончательно заблудилась, было уже не важно, в какую сторону идти, поэтому она последовала на запах и вскоре подошла к стоящему на поляне домику. Одно из окон было открыто, и изнутри доносились женские голоса. Она с куда большей осторожностью отнеслась бы к собравшимся там мужчинам и, наверное, даже не решилась бы приблизиться к дому, но представительницы ее собственного пола особо ее не тревожили. Подойдя ближе, Церера услышала быстрые шаги и увидела какую-то молодую темноволосую женщину в желтом плаще и желтой же остроконечной шляпе, поспешно направляющуюся к дому. На одной руке у той висела корзинка, из которой торчали буханка хлеба и круг сыра. Церера не могла припомнить, когда в последний раз ела – знала только, что прошло слишком много времени, чтобы ее желудок и слюнные железы не отреагировали на вид съестного.

Заметив Цереру, женщина остановилась.

– Привет! – сказала она. – Ты тут новенькая, как я погляжу? Ну что ж, тогда поспеши! Мы обе и так уже здорово опаздываем, а если что и выводит Урсулу из себя, так это нерасторопность.

Церера, слишком уставшая и голодная для чего-то еще, предпочла повиноваться. Девушка в желтом придержала для нее дверь.

– Заходи-заходи! Мы не кусаемся, – бросила она, а затем закрыла ее за ними.

Домик состоял из одной-единственной комнаты с кроватью в одном конце, горящим камином в другом и столом у стены напротив двери. На этом столе лежали пирог, несколько булочек с глазурью и сэндвичей с обрезанной корочкой, а рядом с большим чайником, из носика которого поднимался пар, расположились несколько разномастных чашек с блюдцами. В центре комнаты стояли пять стульев; четыре из них в данный момент занимали женщины разного возраста, самая молодая из которых, в одежде осенних коричневых и красноватых тонов, была едва ли старше Цереры – или, вернее, Цереры в том возрасте, на который она сейчас выглядела, – а самая старшая настолько пожилой, что лицо у нее состояло в основном из морщин. Руки и все остальное у нее скрывалось под какими-то черными хламидами, которые были ей настолько велики, что она напоминала медленно сдувающийся воздушный шарик. Одна из женщин, седовласая и чопорная, была одета заметно богаче остальных, и создавалось впечатление, будто она предпочла бы сейчас оказаться в каком-нибудь совсем другом месте. Рядом с ней сидела куда более жизнерадостного вида особа с ярко-рыжими волосами и столь же ярко-красными щеками, тело которой свидетельствовало о том, что его обладательница никогда не отклоняет предложений отведать еще один кусочек торта, а глаза – о том, что впоследствии она никогда не терзается чувством вины по этому поводу. На ней было надето столько ожерелий, шарфов, браслетов и колец, что она вполне могла бы сойти за торговку безделушками. Одним из своих длинных ногтей, выкрашенных в тот же оттенок красного, что и ее щеки и волосы, эта женщина многозначительно постучала по песочным часам. Это, как догадалась Церера, и была Урсула. Рядом с ней сидела коза, которая раздраженно заблеяла в сторону прибывших.

– Мы стараемся начинать строго в оговоренное время, Ровена, – недовольно произнесла Урсула, – а не на десять песчинок позже.

– Прости, Урсула. Я не смогла завести свою метлу, и пришлось идти пешком.

Осенняя девушка хихикнула, и Урсула цыкнула на нее.

– Послушай-ка, Календула, вовсе необязательно так себя вести. Это может случиться с кем угодно.

Упомянутая Календула была явно с этим не согласна.

– Что это за ведьма, которая не может завести метлу? – язвительно заметила она. – И я уже говорила тебе, что меня теперь зовут не Календула. А Белладонна.

В разговор вступила седовласая женщина слева от Урсулы.

– Не слишком ли очевидное имя? – заметила она.

– Взамен она могла бы попробовать Луковицу, – предложила самая старшая участница. – Вполне подошло бы.

Церера никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь по-настоящему кудахтал, но звук, который издала старуха, несомненно был кудахтаньем. Наверняка ушли десятилетия практики, чтобы усовершенствовать его, добившись полной аутентичности и хрестоматийности звучания.

Календула – простите, Белладонна – показала старухе язык, а та в ответ высвободила из рукава своей хламиды скрюченный указательный палец. С кончика его на миг с треском сорвались вспышки белого света, похожие на миниатюрные молнии.

– Хватит уже вам, – недовольно буркнула Урсула. – Это совсем ни к чему, и это не то впечатление, которое мы хотим произвести на новую участницу. Налей себе чашечку чая, милочка, и придвинь стул. К знакомству мы перейдем, когда ты как следует устроишься.

Церера налила себе немного чая и сделала то же самое для Ровены.

– Вы не будете возражать, если я возьму булочку? – спросила она.

– Булочки оставим на потом, – сказала Урсула.

– Ты должна заслужить свою булочку, – добавила Белладонна, одарив Цереру своим лучшим взглядом «да-кто-ты-ваще-такая». «Ну и оторва», – подумала Церера, которая за время учебы в школе насмотрелась на таких вот Белладонн – девчонок, которые не могли взять в руки циркуль, чтобы не вонзить его в ближайшее бедро. Какой-нибудь психотерапевт наверняка высказал бы мнение, что Белладонну просто неправильно понимают, на что Церера возразила бы, что в ней нет ничего такого, чего нельзя было бы моментально излечить в исправительной школе или армии. Бросив тоскливый взгляд на еду, она отыскала свободный стул и поставила его между Ровеной и седовласой женщиной.

– Ладно, теперь, когда все устроились, давайте приступим, – сказала Урсула. Она прочистила горло. – Меня зовут Урсула, и я злая ведьма. С момента моего последнего злодеяния прошло уже пять лет.

– Привет, Урсула! – произнесли четыре голоса с разной степенью энтузиазма. Церера добавила в конце и свой, не поспев за остальными и побудив Белладонну сделать из большого и указательного пальцев букву «с» и приложить их ко лбу, одними губами произнеся: «Сопля на палке». Церере захотелось влепить ей по физиономии.

Остальные тоже начали представляться. Ровена – два года с момента ее последнего злодеяния; Белладонна – восемь месяцев; Матильда с серебряными волосами – пять недель, хоть она и пыталась уверить всех, что все это было не более чем недоразумение и что на самом-то деле ее и близко там не было, и в этот момент Урсула прервала ее, чтобы вежливо объяснить: все это они уже проходили, а судебное постановление есть судебное постановление; и, наконец, старуха Эванора – с момента ее последнего злодеяния прошло уже двадцать лет, каковой срок Церера сочла весьма впечатляющим. В отличие от верной себе Белладонны.

– Одно дело не быть злой, – заметила та, – и совсем другое – когда просто не способна быть злой, поскольку годы уже не те.

Эванора ничего не ответила, но из глубин ее мантии вновь донесся тот потрескивающий звук, который показался Церере более громким и отчетливым.

– И от Эваноры отвратительно пахнет, – добавила Белладонна. – В следующий раз я не хочу сидеть рядом с ней. Она вся словно из кошек и черствого хлеба.

Потрескивание усилилось.

– Ну зачем же так грубо, – заметила Церера.

Белладонна приложила ладонь к уху.

– Простите, новенькая? – произнесла она. – «Чм-жм-гр» – вот и все, что я услышала. Вы, часом, не иностранка? Здесь нельзя говорить по-иностранному. Никто не поймет.

– А как насчет тебя, дорогая? – поспешно спросила Урсула у Цереры, пытаясь перевести разговор в цивильную плоскость. – Как тебя зовут?

– О, меня зовут Церера, хотя на самом деле никакая я не злая ведьма. Просто…

Урсула одарила Цереру снисходительнейшей из своих улыбок.

– Первый шаг у нас, – сказала она, – заключается в том, чтобы признать наличие проблемы.

– Но у меня нет никаких проблем, – ответила Церера. – Вернее, есть, только она не в том, что я…

Урсула торжествующе откинулась на спинку стула.

– Видишь? Ты уже делаешь успехи. Все поаплодируем Церере.

Послышались дружные хлопки – словно горсть камешков бросили на жестяную крышу. Белладонна сделала вид, будто аплодирует вместе с остальными, но ее ладони не касались друг друга. А даже когда касались, то не производили особого шума, поскольку на каждой было выставлено только по одному пальцу, и понятно какому. Церера поняла, что некоторые пальцевые знаки универсальны – в основном дурного значения.

– Итак, – продолжала Урсула, – какие добрые дела мы совершили на этой неделе? Потому что?..

Она явно ждала требуемого ответа. Это заняло некоторое время, но в конце концов все получилось.

– Потому что, – пробормотали ведьмы, – не творить зла – это не то же самое, что творить добро.

Церере они напомнили участниц девичника, неохотно признающихся полицейскому, что да, это именно они швырялись пустыми винными бутылками с холма в четыре часа утра.

– Давайте попробуем еще раз, – предложила Урсула. – С несколько бо́льшим энтузиазмом.

Ведьмы повторили эту мантру, на сей раз прозвучавшую как обращение к судье после того же девичника.

– Вопрос остается в силе, – продолжала Урсула. – Добрые дела? Кто-нибудь? Вообще кто-нибудь?

Удивительно, но именно Белладонна подняла руку. Даже Урсула выглядела немного шокированной.

– Белладонна? Правда?

Та придала своему лицу такое выражение, которое для человека, проезжающего мимо на очень большой скорости, могло бы показаться воплощением полнейшей невинности.

– Я оставила яблочный пирог возле дома одной несчастной пожилой дамы, у которой нет ни друзей, ни подруг.

– Что ж, – заметила Урсула, – весьма любезно с твоей стороны…

– Забавно, – вмешалась Эванора. – Как раз сегодня утром я нашла возле своего дома яблочный пирог.

Воцарилось неловкое молчание, пока все остальные в комнате ждали, когда же кто-нибудь заговорит.

– О, – произнесла Эванора. На миг она выглядела удрученной, прежде чем это выражение у нее на лице сменилось яростью. – Ах ты мелкая…

Урсула быстро вмешалась:

– Запомни, Эванора: ругаться нехорошо.

– Быть злым по отношению к кому-то тоже нехорошо, – заметила Церера.

– Я оставила пирог, – подчеркнула Белладонна. – И кого вообще интересует твое мнение?

– Мне не нужно ждать, пока меня спросят, – парировала Церера, – и уж точно не от тебя.

– Знаешь, а у тебя смешная одежонка, – сообщила ей Белладонна.

– Знаешь, а у тебя смешное лицо.

– Это у твоей мамы смешное лицо!

– А у твоей мамы лицо не смешное, а просто унылое, – сказала Церера. – Потому что она твоя мама.

Белладонна протянула к Церере обе руки, и на кончиках ее пальцев сердито засверкали голубые молнии.

– Прекрати! – прикрикнула на нее Урсула. – Мы здесь для того, чтобы помогать друг другу, а не пускать в ход заклинания! Помните, что это пространство свободно от зла.

– Она первая начала, – сказала Церера.

– Нет, – возразила Белладонна, – это ты все это начала, просто родившись.

– Вот как? – Церера делано откинувшись на своем стуле, как будто ее ударили ножом в сердце. – Это так обидно, что я ща прямо-таки разрыдаюсь… Хнык-хнык, Гнилодонна сказала мне гадость!

– Вообще-то, – объявила та, совершенно не уловив смысла оскорбления, – меня зовут Белладонна. Типа, ты даже не можешь правильно произнести мое имя!

– Вроде же была Календула? – отозвалась Церера.

– Я могу превратить тебя в жабу.

– А что, ты всегда хотела сестру-близнеца?

Лицо Белладонны приобрело интересный красный оттенок, как у вулкана на грани извержения.

– Возьми свои слова обратно! – прошипела она.

– Прости, – сказала Церера. – Беру свои слова назад… Календула.

– Белладонна!

– Или Луковица, – предложила Эванора. – Или даже Луковая Календула.

Она опять хохотнула в своей обычной манере. Эванора и вправду превратила кудахтанье в настоящее искусство.

– Не лезь куда не надо, бабуля, – отрезала Белладонна. – Это касается только меня и новенькой.

– Не называй меня «бабулей»… – отозвалась Эванора. Голос у нее был очень спокоен – тем спокойствием, которое скрывает неминуемую бурю. – Если б я была твоей бабушкой, то давно отреклась бы от тебя.

– Хорошо сказано, Эванора, – вмешалась Церера. – Поделитесь с ней умом-разумом. У вас его явно хватает, а вот ей конкретно недостает.

– Ща я с тобой разберусь! – прошипела Белладонна.

– Ты не улучшаешь ситуацию, – предупредила Урсула Цереру. – Я бы очень хотела, чтобы ты…

Белладонна сунулась лицом прямо под нос Эваноре.

– Ты мне не нравишься, – процедила она, – и вообще никому не нравишься, даже своей кошке! Она мне сама так сказала. Это кошка, и даже от нее не так сильно несет кошками, как от тебя! Не знаю, зачем ты вообще ходишь на эти дурацкие собрания. Думаю, ты просто несчастна и одинока. Ты не смогла бы быть по-настоящему злой, даже если б…

В этот момент полыхнул ослепительный белый свет – не только из обоих рукавов Эваноры, но и из ее глаз, ушей, рта и ноздрей, сопровождаемый самым громким треском на сегодняшний день – и самым громким кудахтаньем. Сияние оказалось настолько свирепо ярким, что перед глазами у Цереры заплясали разноцветные пятна, даже когда облако ядовитого дыма заволокло половину комнаты. Откуда-то из него до нее донесся кашель Урсулы и ее козы.

Потребовалось некоторое время, чтобы дым рассеялся. Когда это произошло, Церера увидела, что кресло Белладонны теперь пустует – ну, или почти пустует. На обгоревшей подушке лежало нечто похожее на печеную картофелину, которую слишком долго держали в духовке. Все в ужасе уставились туда, за исключением Эваноры, которая произнесла:

– Меня зовут Эванора, и прошло, – она посмотрела на песочные часы, – две песчинки с момента моего последнего злодеяния…

* * *

Церера стояла снаружи дома рядом с Ровеной. Внутри продолжались попытки убрать со стула то, что осталось от Белладонны, поскольку это намертво к нему прилипло. Ровена протянула Церере кусок сыра, ломоть хлеба и одну булочку с глазурью, завернутую в чистый носовой платок.

– Думаю, тебе лучше идти своей дорогой, – сказала Ровена. – И советую подумать о том, чтобы найти другую группу поддержки. Урсула очень раздражена, а мы ведь не хотим спровоцировать еще один акт злодеяния, точно?

– Мне некуда идти, – произнесла Церера. – Я заблудилась.

– Тогда ты с таким же успехом можешь заблудиться где-нибудь подальше отсюда, – ответила Ровена, – и хуже тебе от этого не станет.

Что и положило конец дискуссии. Откусив кусок сыра, Церера вернулась в лес.

XVII
CRIONACH (гэльск.)
Гнилое дерево

Церера шла до тех пор, пока хижина благополучно не скрылась из виду, и она уже не чувствовала запаха дыма из трубы, к которому теперь примешивался другой запах – насколько она догадалась, обугленной Белладонны. Найдя клочок мягкого сухого мха с пнем для поддержки спины, она съела бо́льшую часть еды, оставив себе лишь немного сыра – хоть и была достаточно голодна, чтобы съесть все без остатка, включая носовой платок.

Вновь накрывая им оставшуюся провизию, Церера вдруг уловила намек на движение у ближайшего дерева и испытала то покалывающее ощущение, которое иногда возникает, когда за тобой наблюдают. Она никак не отреагировала, но, держа это место в поле зрения, сунула сыр в карман. Да! И вот это повторилось: как будто дерево коротко вдохнуло и забыло выдохнуть снова, потому что кора оставалась вздутой, а в образовавшейся выпуклости возникла пара темных глаз. Церера опустилась на корточки, левой рукой придерживая сползающие джинсы, а правой схватив камень – единственный предмет в пределах досягаемости, который мог послужить оружием.

Дерево теперь шевелилось заметней. Церера увидела, что движется не сама кора, а некое существо, идеально замаскированное и практически слившееся с ней. Она могла разглядеть его тонкие руки и ноги, узкое туловище и голову.

Существо было около пяти футов в длину и напомнило ей бесхвостую ящерицу. Если б оно прыгнуло к ней, то вмиг настигло бы ее. Поскольку казалось, что лучше всего упредить нечто подобное, Церера поднялась, чтобы противостоять опасности, угрожающе подняв камень над головой.

– Я тебя вижу, – выпалила она. – Лучше не подходи ближе!

Это предполагало, что кем бы ни было это существо, оно понимало то, что Церера пыталась до него донести. Даже если оно и не говорило по-английски, то язык камня наверняка поняло. Все его понимают, а если и нет, то быстро ему выучиваются.

Теперь, когда его заметили, существо отделилось от древесного ствола. Происходило это медленно, не угрожающе. Оно явно старалось не напугать Цереру и, оказавшись на земле, умиротворяюще подняло руки. Когда неведомое создание оторвалось от коры, цвет его изменился: ноги стали темно-коричневыми, чтобы соответствовать земле под деревом, тогда как остальная часть тела казалась чуть ли не прозрачной, пока Церера не поняла, что существо просто отражает в себе деревья и кусты вокруг себя, чтобы лучше сливаться с ними. Выделялись только глаза.

– Не бойся, – сказало оно. – Мы не причиним тебе вреда.

Если голос у Духа Ручья был булькающим, то этот напомнил Церере звук метлы, подметающей пыльный пол. Но она не опустила камень, хотя держать его было уже тяжело. Все это прекрасно, когда кто-то заверяет, что не причинит тебе никакого вреда, но вряд ли это можно считать железным обещанием.

– Кто вы? – спросила Церера, что уже становилось вопросом дня.

– Мы – Калио, – ответило существо.

– Мы? – переспросила Церера, нервно оглядывая лес на случай, если поблизости появятся еще какие-нибудь подобные твари.

– Мы, – подтвердил или подтвердила Калио, указывая только на себя.

До несчастного случая Церера провела достаточно времени в обществе друзей и знакомых Фебы – которая очень трепетно относилась к чувствам других людей, – чтобы знать, что если кто-то хочет, чтобы к нему обращались «он», «она», «мы» или как-то еще, то это полностью их дело. Если Калио больше устраивало «мы», то Церере ничего не стоило сделать ей такое одолжение – «ей», это поскольку голос у существа был скорее женским.

– И кто же вы?

– Кто мы? Мы – это то, что мы собой представляем.

Церера ненадолго задумалась, не могла ли эта Калио, какова бы ни была ее природа, слишком уж часто общаться с Духом Данного Ручья. Оба оказались настоящими виртуозами по части бесполезных ответов.

– И что же именно? – упорствовала Церера.

Калио обдумала этот вопрос.

– Дриады, – наконец произнесла она: четко и ясно, но несколько неуверенно, как кто-то, не привыкший к разговорам. – Мы… Дриады.

– И чего вы хотите? – спросила Церера.

Калио принюхалась к ней.

– Ты не отсюда, – констатировала она. – Ты пришла из какого-то другого места. Эти леса опасны – и днем, и ночью. Скоро всякие звери начнут охотиться на тебя, стремясь полакомиться незнакомой плотью.

Церере не понравилось, как Калио просмаковала эти последние два слова, словно пробуя их на вкус.

– Я вполне в состоянии о себе позаботиться, – отозвалась Церера, тут же смутившись. Люди говорили такое только в фильмах, и частенько прямо перед тем, как убеждались в обратном.

– Ребенок, вооруженный одним только камнем?

Калио рассмеялась. Это был какой-то нехороший смех. И вновь это напомнило Церере о девчонках, которые издевались над ней в школе, – прозвучало это презрительно и в чем-то даже угрожающе. Белладонна наверняка примерно так и смеялась, пока не превратилась в подгоревшую картофелину. В этот момент Церера окончательно убедилась, что Калио нельзя доверять.

– Я не ребенок, – сказала Церера, и уверенность, с которой она это произнесла, заставила Калио вновь подвергнуть ее оценке. Эти черные глаза на миг исчезли, когда она моргнула. А когда появились снова, дриада (или дриады, как же это существо правильно обозвать?) успела придвинуться ближе – так близко, что Церера ощутила запах ее дыхания, похожий на аромат влажной свежевскопанной земли.

– А разве сейчас это не так? – спросила Калио. – Если не ребенок, то кто же тогда?

Но Церера не ответила. Она и так сказала уже слишком много, а тем временем Калио принялась кружить вокруг нее, так что Церере тоже пришлось крутиться на месте, чтобы держать ее в поле зрения.

– Мы думаем, что тебе следует пойти с нами, – сказала Калио. – Мы можем защитить тебя.

– Пойти куда? – спросила Церера, хотя у нее не было намерения куда-либо идти с этой или этими Калио. Она хотела, чтобы дриада продолжала говорить, поскольку, когда та замолчит, явно начнутся неприятности.

– В наш дом. Это недалеко. Там темно и прохладно. И ничто и никто тебя там не найдет.

«О, надо же! – подумала Церера. – Если я пойду с тобой, то, чую, меня уже больше никто никогда не найдет».

– Я останусь тут, спасибо. Что-нибудь да подвернется. Обычно так и бывает.

Еще один взмах невидимых век, еще одно исчезновение этих темных глаз, и Калио вдруг оказалась у самого левого уха Цереры.

– Мы не можем позволить тебе остаться здесь, – сказала она. – Это было бы неправильно.

Церера отступила на шаг.

– Неправильно для кого? – спросила она.

Но Калио уже устала что-то доказывать – схватила Цереру за левую руку, вцепившись в нее пониже локтя, и хватка у нее оказалась жесткой и болезненной, как будто пальцы существа были затянуты в колючую шипастую перчатку. Острая шпора на запястье у Калио пронзила предплечье Цереры, вызвав онемение, и отсутствие чувствительности быстро распространилось к плечу. Церера узнала это чувство – десять лет назад ей удалили два зуба мудрости под общим наркозом, и она до сих пор могла вызвать в памяти, как игла анестезиолога вошла ей в руку, вид вдавливаемого в шприц поршня и то ощущение, с которым наркотик проник через кровоток в мозг, после чего мир погрузился во тьму. Калио, подобно пауку, напавшему на муху, делала Цереру беспомощной, чтобы без помех утащить ее в свое логово – куда-то все ниже и ниже, в это прохладное, темное место, которое и придавало ее дыханию этот земляной аромат.

Только вот Калио допустила одну серьезную ошибку – она вывела из строя не ту руку.

Собрав последние силы, Церера размахнулась и сильно шмякнула ее камнем по голове сбоку. Калио отшатнулась, выпустив руку Цереры, и она ударила ее еще раз – на сей раз скользящим ударом, поскольку зрение у нее уже затуманивалось и она из последних сил пыталась устоять на ногах. Но прежде чем забвение поглотило ее, Церера увидела Калио в ее истинном обличье. Сила удара, должно быть, повредила камуфляжный механизм дриады – ту часть ее хитроумного мозга, которая позволяла таким существам сливаться с окружающей средой. Церера увидела обнаженную фигуру с зеленовато-коричневой кожей; изогнутые ногти на удлиненных пальцах рук и ног, чтобы удобней было хвататься и карабкаться; длинное худое личико с маленькими заостренными ушами и двумя узкими прорезями вместо носа, печальные черные глаза наверху и полный рот мелких тупых зубов. Из вмятины в виске у Калио стал вытекать какой-то густой, как мед, сок, и Церера подумала, что наверняка проломила ей череп.

«Отлично, – смутно подумала она, когда перед глазами окончательно сгустилась тьма. – По крайней мере, я ранила тебя. Надеюсь, настолько сильно ранила, что ты…»