Текст книги "Страна потерянных вещей. Книга 2"

V
AUSPICE (среднефранц.)
Гадание по поведению птиц

Оливье проводил Цереру до выхода из «Фонарного дома» и постоял рядом с ней, пока она застегивала пальто – на улице было прохладно. Небо было ясным, серп луны так низко завис над каким-то старым домом на востоке, что казалось, будто можно встать на его крышу и прикоснуться рукой к этому мертвому миру в небесах.

– Что это за дом? – спросила Церера. – Это часть вашего центра?

– В некотором роде, – ответил Оливье. – Много лет назад там жил один писатель. Он написал всего одну книгу, ставшую довольно известной, – она опубликована под псевдонимом. Он заработал на ней неплохие деньги, но жизнь его не была особо счастливой.

– Вот как?

– Его жена умерла при родах вместе с их ребенком, и он так больше никогда и не женился. Просто безвылазно сидел в этом доме, писал свой роман и скромно жил на вырученные средства. А ближе к концу своей жизни основал благотворительную организацию на доходы от этой книги, а также на деньги, оставленные ему отцом, которые он никогда не тратил. Его отец во время войны был взломщиком шифров в Блетчли-парке[8]8
  Блетчли-парк – особняк, расположенный в Блетчли (в городе Милтон-Кинс) в графстве Бакингемшир в центре Англии. В период Второй мировой войны в Блетчли-парке располагалось главное шифровальное подразделение Великобритании – Правительственная школа кодов и шифров. Здесь взламывались шифры и коды стран Оси и была спланирована операция «Ультра», нацеленная на дешифровку сообщений «Энигмы».


[Закрыть], а потом изобрел что-то связанное с компьютерами и программными кодами, что сделало его довольно богатым. Эти деньги были потрачены на покупку земли для «Фонарного дома» и бо́льшую часть его строительства. Проценты от фонда по-прежнему идут на наше содержание – вместе с авторскими отчислениями, поскольку книга по-прежнему продается, что позволяет нам оказывать помощь тем, кто не в состоянии платить.

– Когда он умер? – спросила Церера.

У нее сохранилось смутное воспоминание обо всей этой истории – мимолетное упоминание со стороны ее матери или отца после того, как она ушла из дома, впоследствии отброшенное как что-то несущественное.

– Вообще-то, строго говоря, о смерти тут речи не идет, – сказал Оливье. – Я хочу сказать, что сейчас-то его, конечно, уже давно нет в живых, но официально он просто исчез и, наверное, даже до сих пор значится пропавшим без вести в каком-нибудь полицейском досье. Как бы там ни было, он был уже дряхлым стариком, когда пропал, а это случилось почти двадцать лет тому назад.

Постоянно ходят разговоры о том, чтобы превратить этот дом в еще один корпус центра или отдать его под офисные помещения, но некоторые его части довольно старые и защищены всякими ограничениями касательно того, что там можно перестраивать, а что нет. Поначалу попечители пытались сдать его в аренду, но никто не хотел надолго обосновываться там, и тогда его ненадолго открыли для публики как музей, но поддерживать его в рабочем состоянии было чересчур уж хлопотно. После этого этот дом использовался в качестве архива, а теперь пустует. Половицы прогнили, в крыше дыры, но благотворительные средства можно использовать здесь с куда большей пользой, и никто больше не хочет тратить их на ремонт этой развалюхи.

Даже при лунном свете Церера могла сказать, что когда-то это была весьма впечатляющая усадьба – и, наверное, могла бы опять стать таковой, если б кто-то был готов вложить в нее деньги.

– Почему никто не захотел там жить? – спросила она, уловив в голосе Оливье нерешительность.

– Старые дома и все такое… – неопределенно ответил тот. – Сами же знаете, каковы некоторые люди.

– Нет, все-таки скажите мне: каковы некоторые люди?

Оливье проинспектировал свои ботинки и попытался подать то, что сказал дальше, в легкомысленном ключе.

– Они утверждали, будто там обитает нечто потустороннее, поэтому и не захотели там оставаться. Были расторгнуты уже три договора аренды, прежде чем все окончательно отказались от этого дома.

– Потустороннее? Вы хотите сказать, привидения?

– Или воспоминания – что, наверное, одно и то же. И к тому же не слишком-то хорошие.

– Почему вы так решили?

– Потому что, если б они были хорошими, все эти люди не снялись бы с места и не уехали, согласны? А сейчас мне лучше вернуться на отделение, пока кто-нибудь не подумал, будто меня украли феи.

– А вы бывали в этом доме?

– Раз или два.

– И?..

– Я не стал там задерживаться. – Теперь Оливье был абсолютно серьезен. – Дом и вправду не казался совсем уж пустым.

Когда он приготовился вернуться к своим обязанностям, Церера задала последний вопрос:

– А как назывался роман – тот самый, на доходы с которого платят за это место?

– Он называется «Книга потерянных вещей», – сказал Оливье. – Вообще-то я подумал, что вы наверняка его читали.

– Почему вы так решили?

– Потому что в нем есть Скрюченный Человек, прямо как в вашей истории.

– Нет, не думаю, что когда-либо слышала о таком персонаже. Или человеке.

– Ну что ж, – заключил Оливье, – теперь услышали.

* * *

Подходя к своей машине, Церера увидела, что от парковки через лес к востоку вьется колдобистая тропинка, и задумалась, не ведет ли та к дому, хотя у нее и не было планов заглянуть туда в столь поздний час. Может, она и не верила в привидения, но прочла достаточно детективов, чтобы знать, что с человеком, вздумавшим прогуляться ночью по лесу, могут приключиться всякие неприятности, а Милтон-Кинс и его окрестности отнюдь не застрахованы от преступлений. Даже у злой ведьмы имелись все шансы подвернуться под руку грабителю, забреди она сдуру куда-нибудь не туда.

На нижней ветке дуба, отмечавшего начало тропинки, Церера вдруг заметила какое-то движение – это оказался тот старый грач: один глаз на месте, другой потерян из-за чьих-то когтей.

– Нет… – произнесла она. – Такого просто не бывает! Не мог же ты последовать за нами сюда!

Птица трижды каркнула, и в ответ послышался звук, до жути похожий на смех. Держась подальше от дуба, Церера наклонилась и начала собирать камни.

– Сейчас я покажу тебе, что происходит с грачами, которые думают, будто нашли легкую добычу… – пробормотала она. – Сейчас тебе хочется, чтобы то, что забрало твой глаз, вернулось и довершило дело!

Но когда Церера вновь подняла взгляд, грач уже улетел.

VI
EAWL–LEET (ланкаширск.)
Сумрак – или, буквально, «совиный» сумрак

На следующее утро Церера спала допоздна и снов не видела – а если и видела, то содержания их не запомнила. Последующие часы она провела, распаковывая коробки с одеждой и книгами, в том числе с вещами своей дочери. У Фебы в коттедже была своя спальня, в которой уже хранились некоторые ее пожитки, но теперь Церера добавила все остальное, даже повесила плакаты Фебы и фотографии из их бывшей лондонской квартиры. Ей было невыносимо оставлять комнату как есть, потому что это означало бы признать, что ее вера в возможность выздоровления дочери способна пошатнуться. Хотя не исключено, что здесь присутствовал и некий элемент суеверия – как будто, даже намекнув на такой исход, она могла привести его в исполнение.

Коттедж был скромных размеров, но с обширным садом на задах, в настоящее время основательно заросшим и ограниченным на своем северном краю рощицей старых тисовых деревьев, которую он делил с небольшим кладбищем, не использующимся с конца девятнадцатого века. Церера предполагала, что некоторые могли бы счесть близость кладбища тревожной или угнетающей, но сама так не считала. Повзрослев, она ощущала его просто как часть пейзажа, временами будоражащую – например на Хэллоуин, – но в остальном едва заметную. Поскольку те, кто покоился на этом кладбище, в основном принадлежали к беднейшим слоям местного сообщества, каменных надгробий здесь было мало, и кто-то, незнакомый с его историей, мог запросто пройти мимо, не заметив назначения этого места. Едва заметный контур лица, образованного листвой – Зеленого Человека[9]9
  Зеленый Человек – языческий символ и популярный мотив в искусстве раннего Средневековья: скульптура, рисунок или иное изображение человекоподобного лица в окружении из листьев или как будто сделанного из них. Мотив «зеленого человека» имеет множество вариаций и присутствует во многих культурах по всему миру, часто отождествляясь с вегетативным воплощением природы.


[Закрыть], выглядывающего из-за одного из старых воротных столбов, – свидетельствовал о верованиях куда более древних, чем христианство.

У северного края кладбища протекал небольшой ручей, в котором, как утверждал ее отец, скрывались водяная лошадь и речная фея – мол, Церера вполне могла бы заметить их, если б достаточно долго сохраняла неподвижность. Но Церера никогда не видела ни лошади, ни феи, отчего в конце концов заподозрила, что отец просто изобрел их для того, чтобы чем-то занять ее, когда ему захочется почитать или посмотреть футбол. На востоке этот ручей огибал небольшой холм – по словам некоторых людей, на самом деле волшебный курган, поскольку некогда считалось, будто Потайной Народ – фейри, к которым относились и феи, и эльфы, и прочие подобные существа, – обустраивал свои жилища рядом с кладбищами, чтобы забирать души упокоившихся там. Ее отец всегда относился к этому пренебрежительно, хотя бы потому, что, по его мнению, это было все равно что ставить телегу впереди лошади: эти курганы были гораздо старше человеческих захоронений, и как раз поэтому люди неосознанно предпочитали располагать кладбища рядом с курганами, а не наоборот. Кроме того, отец столь же презрительно относился к тем, кто из осторожности обходил грибные кольца, приписывая их присутствие проискам фейри. Как он объяснил Церере, грибные нити – мицелий – прорастают под землей как раз в форме круга; это была чистая наука, и в этом не было ничего мистического. На такой вот эзотерике и основывались статьи для фольклорных журналов.

Но особенно Церера любила рощицу, отделявшую их участок от кладбища. Растущие там деревья были известны как «ходячие тисы»: достигнув земли, ветви родительского ствола наслаивались друг на друга и разрастались, пуская корни и давая жизнь новым деревьям – и образуя при этом всякие интересные арки и гроты, которые с удовольствием исследовала сначала Церера, а затем и Феба. Хоть и благополучно заброшенные, тисы продолжали процветать: вечнозеленые, с ветвями, покрытыми лишайником и корой, при ближайшем рассмотрении не только коричневой, но и красной, зеленой и фиолетовой. Очень красивой, но при этом и опасной – содержащей ядовитый токсин, которым в прошлом смазывали наконечники стрел, так что даже пустяковая царапина могла оказаться смертельной; и, как гласили местные предания, однажды его нанесли на стебли и шипы букета свежесрезанных роз, которые затем были отправлены некоей дочерью пекаря своей сопернице в сердечных делах, которая впоследствии погибла в страшных мучениях.

При наихудших обстоятельствах вернувшись в дом своего детства, Церера вновь нашла утешение в близости этих тисов, поскольку они выстояли, несмотря ни на что. Поврежденные, покрытые шрамами, изъеденные вредителями, они по-прежнему упорствовали, отказываясь поддаться смерти. Даже дробянка, которая всегда вызывала у ее матери отвращение, дарила Церере надежду. Ныне обитающие на садовой скамейке, эти сине-зеленые водоросли, занесенные ветром в виде спор с кладбища, после дождя образовывали на газоне и садовой мебели прозрачные клейкие комки. С одной стороны, Церера признавала, что это растение, бесспорно, отвратительно, но с другой – оно было цепким, жизнестойким. Дробянка могла оставаться в высохшем, вроде совершенно безжизненным состоянии в течение многих лет или даже десятилетий, только чтобы в выбранное природой время возродиться вновь. Мать, окажись она вдруг сейчас здесь, немедленно смыла бы все эти слизистые комки из шланга, но Церера предпочла оставить их без внимания.

Устав от переездных хлопот, она поехала в супермаркет, чтобы пополнить запасы в кладовой и холодильнике, а затем, повинуясь какой-то минутной прихоти, отправилась за книгами, что после наезда случалось крайне редко. Они с Фебой просто обожали порыться на книжных полках, хоть и предпочитали старые букинистические магазины новым, пусть даже на месте большинства таковых и пооткрывались благотворительные комиссионки. С другой стороны, даже когда букинистические магазины существовали практически повсеместно, Церера частенько задумывалась, не входило ли в их задачу закрываться как можно чаще – просто на случай если кто-то вдруг войдет и нарушит их хорошо изученный беспорядок, действительно купив книгу. Уловок у продавцов подержанных книг было множество: таблички «Буду через пять минут», которые оставались на месте часами или днями; кое-как нацарапанный номер телефона, по которому требовалось позвонить, чтобы попасть в магазин, но на который все равно никто не отвечал – если даже предположить, что он вообще подключен; а однажды ей попалось объявление, аккуратными печатными буквами выведенное на разлинованном листочке, всего пять слов: «Временно закрыто по причине смерти», которое вызвало куда больше вопросов, чем дало ответов – не в последнюю очередь касательно того, что ж тут было временным: закрытие или смерть.

В «Закутке» – ближайшем детском книжном магазинчике, расположенном в Олни, – она купила единственный экземпляр «Книги потерянных вещей», оставшийся на его полках. Поскольку Феба пользовалась щедростью писателя, Церера предположила, что ей следует получше знать творчество ее благодетеля и выяснить какие-то подробности его жизни в интернете. По словам Оливье, жизнь эта была окрашена печалью, хотя и не определялась ею. Писатель нашел способ превратить свою боль в роман, и этот роман частенько помогал другим справиться с их болью. Как раз для этого-то и существуют литературные произведения – или хотя бы те, что важны для нас: они помогают нам лучше понимать других людей, но при этом, в свою очередь, могут заставить нас ощутить себя понятыми и не столь одинокими в этом мире. Церере подумалось, что это как раз то, что ей сейчас нужно, поскольку еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой одинокой.

Но ей по-прежнему не давала покоя «Сказка про двух плясуний», которая, словно неосознанно, передалась из головы в уста, из уст в руку, а оттуда на бумажную страницу. Если б это не было написано ею самой, она бы усомнилась, что это вообще ее работа. Как правило, когда Церера писала от руки, то оставляла за собой длинный след из зачеркнутых слов, переосмыслений и исправлений. А когда пыталась подобрать подходящий оборот речи или обдумывала построение предложения, у нее была привычка постукивать кончиком ручки или карандаша по бумаге, оставляя на ней целый рой точек. Однако вчерашний текст был написан с ходу, без единой помарки, и не выказывал никаких признаков колебаний или размышлений.

Вернувшись в коттедж, Церера заварила себе чаю и провела пару часов за своим рабочим столом, заставив себя вновь приступить к работе. Уже приближались три крайних срока, обусловленных договором, и все они касались рекламы товаров, которые она никогда не стала бы покупать, или веб-сайтов, которые в жизни не стала бы посещать, что значительно усложняло задачу убедить других людей это сделать. С другой стороны, если б она соглашалась писать только о тех продуктах, которые ей нравятся, они с Фебой давно оказались бы на улице. В этом-то и одно из главных различий между детством и взрослой жизнью: в детстве частенько приходится делать то, чего вам совсем не хочется – в частности, в случае с Фебой, ходить в школу, делать домашние задания и есть брокколи, – потому что кто-то, кто крупнее и старше вас, велел вам это делать; а став взрослым, вам все равно приходится заниматься тем, к чему не лежит душа, но, если повезет, кто-то вам за это платит, что немного помогает смириться с подобным положением дел.

Когда работа была закончена, а день уже клонился к вечеру, Церера позволила себе бокал вина, чтобы со спокойной совестью приступить к чтению «Книги потерянных вещей». Давненько не открывала она какое-либо художественное произведение чисто для собственного удовольствия. В основном она читала для Фебы, даже до того наезда, и теперь ей было трудно ассоциировать это занятие с кем-либо помимо собственной дочери. То, что не приходилось читать вслух, казалось Церере странным – настолько странным, что лишь через секунду-другую она осознала, что слышит свой собственный голос, зачитывающей первые строки романа пустой комнате, словно заклинание. «Жил-был…» Да кто же так теперь начинает книгу?

И – о! – вновь возникло это внезапное острое чувство утраты, когда она поймала себя на том, что использует одну из любимых словесных конструкций своей дочери – формулировку, к которой Феба прибегала, когда что-то особенно ее раздражало или озадачивало.

Да кто вообще знает эту песню?

Да когда это было?

Да с чего это вдруг цветная капуста?

Боже, до чего же она соскучилась по звуку голоса Фебы! Эту тишину было так трудно вынести – как будто Церера постепенно готовилась к наступлению еще более продолжительной тишины, когда у нее больше не будет даже дыхания дочери, чтобы утешать ее и напоминать ей о том, что та по-прежнему находится в этом мире. Но как уравновесить это с отчаянием, которое все чаще накатывало на нее – и острей всего в предрассветных сумерках, хотя оно охватило ее и в тот момент, когда она ехала домой из «Фонарного дома» прошлым вечером: тайное желание, чтобы все это наконец закончилось, чтобы все наконец разрешилось, для нее…

Или для Фебы.

– Нет! – Церера выкрикнула это слово в пустую комнату, испугав саму себя. – Я беру свои слова обратно! Я вовсе не это имела в виду!

Обращаясь к пылинкам, пляшущим в свет лампы:

– Я не расстанусь с ней, только не таким образом! Чего бы это ни стоило, я хочу, чтобы она вернулась ко мне!

К крошкам на тарелке и пролитому чаю в блюдце:

– Она – мой ребенок!

К паукам по углам, окруженным сморщенными останками их добычи:

– Вы меня слышите?

Долетели эти слова и до женщины, укрывшейся в тени, которая всегда слышала лишь то, что хотела услышать.

VII
RYNE (староангл.)
Тайна, загадка

Окончательно стемнело, и книга была отложена в пользу вечерних новостей, что оказалось ошибкой, поскольку в них доминировали российские танки, обстреливающие деревни, и ученые, пророчащие неминуемую климатическую катастрофу. До несчастного случая последнее особенно беспокоило Фебу, которая никак не могла понять, почему это политики не бросаются спасать планету. Церере оставалось лишь пытаться объяснить, что, подобно некоторым маленьким детям, политиками движет краткосрочная или среднесрочная выгода и они редко загадывают дальше следующих выборов, что лишь подтверждало мнение Цереры о том, что политика – не особо достойное занятие для взрослого человека. Всего через десять минут новости были выключены – ей не требовалось, чтобы ее заставляли чувствовать себя еще более беспомощной.

Церера погладила обложку «Книги потерянных вещей», как могла бы погладить спящую кошку. Хотя ей не хотелось признаваться в этом самой себе, она поняла, что отдалилась от художественной литературы настолько, что больше уже не могла использовать ее как форму бегства от действительности – а у нее было больше причин, чем у большинства людей, для желания отрешиться от жизненных реалий хотя бы на короткое время. Церера даже не могла списать это свое разобщение с литературой на произошедшую трагедию, поскольку это продолжалось еще с подросткового возраста. Она просто разлюбила выдуманные истории, а то, что случилось с Фебой, лишь подтвердило их бессмысленность. И вправду, что в них такого хорошего? В счастливых историях ничто не соответствовало действительности, а грустные не могли поведать вам ничего такого, чего бы вы сами уже не знали.

«Вот вам моя собственная история: некогда у меня была дочь, но ее у меня украли, а вместо нее оставили куклу по ее образу и подобию».

И все же…

Книга на столе так и звала ее, желая, чтобы ее прочли. Церера подумала, что такое могло быть из-за ее связи с «Фонарным домом», старой усадьбой ее автора, гниющей на больничной территории, и тайной его исчезновения. Эти вещи придавали книге осязаемость. Делали ее более актуальной, и поэтому Цереру интересовала не столько сама книга, сколько обстоятельства, связанные с ее созданием. По крайней мере, это то, что она сказала себе, даже уловив в своих словах скрытую ложь. Как ни странно, но все, что касалось опыта чтения этого романа, теперь приводило ее в замешательство. Совсем недавно Церера поймала себя на том, что погружается в него с головой, сама того не замечая, а когда наконец вынырнула обратно, то была потрясена, обнаружив, что прошло почти два часа – настолько захватила ее история о мальчике, который теряет свою мать, обретает нежеланную мачеху и сводного брата и отваживается заглянуть в некие края, реальные или воображаемые (это так и осталось неясным), созданные на основе книг на его полках и его любимых сказок. На страницах этой книги обитал Скрюченный Человек – существо, которое, как справедливо заметил Оливье, носило то же прозвище, что и монстр из истории, придуманной ею для Фебы. Единственное объяснение, которое пришло Церере в голову, заключалось в том, что некогда в прошлом она, скорее всего, прочла рецензию на эту книгу или статью об ее авторе и сохранила эти детали в своем сознании.

Церера принялась готовить ужин, хоть и не была особо голодна. Удовольствие от еды – как и от многого другого – у нее тоже отобрали, и ела она лишь для того, чтобы хоть как-то поддерживать силы. Как бы мало толку ни было от нее для Фебы в последнее время, его не будет вообще, если она сама загремит в больницу из-за пренебрежительного отношения к самой себе.

После ужина Церера почитала еще немного, одолев больше половины. А когда уже не могла читать, позвонила своей матери, которая теперь бо́льшую часть года скромно жила на севере Испании и редко ложилась спать раньше двух часов ночи. Она уехала из Англии вскоре после смерти отца Цереры. По ее словам, мать не смогла бы пережить без него здешнюю суровую зиму, но потом выяснилось, что она не хотела встречать без него и английскую весну или осень, хотя лето на пару-тройку недель вполне могла вытерпеть. В свое время они вместе исследовали удаленные от больших городов сельские места, он и она, нанося на карты старые курганы, фотографируя каменные круги и заброшенные крепости, а также собирая народные сказки и легенды, даже красочные старинные и сугубо местные словечки, чтобы придать текстуру малопонятным научным статьям, которые публиковал отец, или главам в книгах, предназначенных для чтения лишь таким же эксцентричным и одержимым людям, как он сам, – по крайней мере, как всегда считала Церера. Все эти пожелтевшие страницы, словно увядшие листья…

Церера далеко не сразу поняла, почему увлечение отца настолько отталкивало ее, и «Книга потерянных вещей» напомнила ей причину: она находила истории, которые он предпочитал, откровенно пугающими. И сейчас увидела его призрак, сидящий в любимом кресле у пустого камина, и даже уловила запах земли и табачного дыма, исходящий от его кардигана.

«Есть и другая Англия, Церера: скрытый край, тайное царство, а все эти повествования – это его отголоски, его история…»

Но ей не хотелось прислушиваться к этим отголоскам. Они говорили о жестокости, развращенности и пороке. Пусть они бесследно исчезнут. Пусть они будут потеряны навсегда. Словно назло ему, Церера вместо этого решила читать то, что демонстративно называла «своими» сказками – термин, который всегда заставлял ее отца морщиться, – и чем красивей принцесса и чем счастливей конец, тем лучше. Феи-крестные, феи-помощницы, доброжелательные существа с прозрачными крылышками и волшебными палочками – она просто обожала их всех.

– Но это не феи, Церера, – втолковывал он ей.

– Это добрые феи.

– Такого понятия не существует.

– Потому что ты веришь только в плохих.

– Плохих фей тоже не существует.

– Но если они не хорошие и не плохие, то тогда какие же?

– Они иные, Церера, вот какие: просто иные.

И голос его был тверд и полон убежденности, как у человека, который верил в объективную реальность подобных существ – поскольку он действительно верил. Для ее отца прошлое и настоящее шли рука об руку, в основном параллельно друг другу, но иногда все-таки соприкасались: в древних местах, где земля хранит воспоминания точно так же, как кладбища хранят тела. Эти воспоминания впитались в землю и камень, металл и дерево, наполняя неодушевленные предметы своей сущностью. Вокруг таких мест собирались мифы и легенды, в которых рождались истории, книги и предания, так что граница между реальным и нереальным становилось все более неясной по мере того, как каждый рассказчик извлекал из них уже имеющиеся слои смысла и добавлял свои собственные новые слои. Действительность становилась призрачной, размытой, изменяя и сам окружающий мир.

Поскольку, как говорил ей отец, стоит только впервые рассказать или записать какую-то историю, как сразу же меняется и сама реальность. Эта история становится частью окружающего мира, и любой, кто ее слышал или читал и в ком она укоренилась, уже никогда не будет прежним. Истории – это доброкачественная инфекция, трансформирующая своих носителей, или же в основном доброкачественная, поскольку некоторые книги способны изменить людей и к худшему. Влейте в книгу достаточно яда или достаточно исказите истину на ее страницах, и вы сможете вызвать ненависть в некоторых слабых и податливых умах. Но чем больше человек читает и чем шире его кругозор, тем сильней становится его разум. Вот почему, в конце концов, отец был доволен тем, что его дочь вообще читает хоть какие-то книги, пусть даже и не всегда те, которые он одобрял. Важно было то, что она сознавала ценность литературы. Когда какой-нибудь болван-политик или грозящий пальцем доброхот жаловался на книги в школьных списках для чтения, потому что их авторы осмеливались относиться к подросткам с уважением или признавать, что вопросы расы, сексуальных предпочтений и пола могут иметь для них какое-то значение на пути к взрослой жизни, он всегда отпускал одну и ту же ремарку: «Нужно беспокоиться не о людях, которые читают книги, а о тех, кто этого не делает».

Тем временем в ухе у Цереры все еще отдавались гудки телефона. Ее мать вечно убегала в какую-нибудь другую часть своего дома или бродила по саду, днем или ночью, оставляя свой телефон там, где в последний раз его бросила. Часто она отключала звук, чтобы ее не беспокоили во время чтения или просмотра телевизора, и забывала включить его снова, оставляя Цереру гадать, не умерла ли мать со времени их последнего разговора и не дожидается ли ее бездыханное тело, пока его обнаружит встревоженный сосед или какой-нибудь незадачливый почтальон. Церера уже достигла того возраста, когда человек проводит немало времени, беспокоясь как о детях, так и о родителях. Зрелость, как она давно поняла, сильно переоценивалась.

Наконец ее мать взяла трубку. Она уже возвращалась в Англию, чтобы побыть с Церерой в первые дни после несчастья с Фебой, и в итоге пробыла здесь несколько недель, пока не стало ясно, что состояние ее внучки вряд ли в ближайшее время кардинально изменится. К тому времени мать и дочь уже стали раздражать друг друга, поскольку квартира Цереры была слишком мала сразу для двух взрослых – особенно для взрослых, которые, вероятно, слишком уж во многом схожи между собой, чтобы чувствовать в обществе друг друга достаточно комфортно, но все же слишком уж разные во многих других отношениях. Церера любила свою мать, однако та была слишком уж яркой личностью, а яркие личности неважно справляются с ограниченным пространством. В конце концов, по обоюдному согласию, мать Цереры вернулась в Испанию, но по меньшей мере через день они общались по телефону, и Церера знала, что та будет готова в любой момент сесть на самолет обратно в Англию, если что-нибудь вдруг случится с…

Нет, с Фебой ничего не случится, хуже уже не будет. Церера еще раз мысленно пожелала этого. Новая обстановка «Фонарного дома», с его деревьями, цветами и пением птиц, может быть только благотворной. Если дух Фебы еще оставался в ее теле, он мог бы услышать птиц и откликнуться; а если пребывал где-то еще, их пение все еще могло призвать его обратно. Требовалось просто сохранять бодрость духа и не поддаваться меланхолии или отчаянию, как Церера поступала до сих пор.

– Как она? – спросила ее мать, поскольку именно так неизбежно начинались все их разговоры.

– Все так же, – ответила Церера. – Но новое место просто замечательное – или же настолько замечательное, насколько это вообще возможно.

– Скучаешь по Лондону?

– У меня еще не было возможности соскучиться, но не думаю, что буду скучать. Лондон начинал казаться слишком уж большим и шумным.

И пустым без Фебы. Дочь заполняла собой все его пустые места.

– Мне неловко это говорить, – продолжала Церера, – но, наверное, ты с самого начала была права насчет возвращения сюда. Я всегда чувствовала себя здесь как дома. Я и забыла, насколько люблю это место.

Иногда они обсуждали возможность продажи коттеджа, но тот был полон вещей и воспоминаний о десятилетиях супружеской жизни, и матери не хотелось расставаться ни с чем из этого. Кроме того, для продажи не существовало никаких неотложных финансовых причин – по крайней мере, до тех пор пока состояние Фебы не стало угрожать изменить эту ситуацию. Мать сообщила Церере, что ей достаточно лишь попросить, и коттедж будет сразу же выставлен на продажу, но жить в нем оказалось лучшим решением благодаря «Фонарному дому».

– Ну что ж, просто постарайся, чтобы тебе там не было одиноко. Постарайся завести новых друзей, Церера.

Церера никогда не возражала против жизни в одиночку, когда была моложе, потому что есть разница между одиночеством и тем, что ты просто одна. Тогда ей здорово помогали книги, потому что человек с хорошей книгой по определению не может быть одинок. А потом появилась Феба, и у Цереры уже не было времени побыть одной, и она никогда не чувствовала себя одинокой, пока рядом была ее дочь. Но поскольку сейчас Феба находилась в подвешенном состоянии, сама Церера тоже угодила в схожую ситуацию. Она была и одна, и одинока. С этим нужно было что-то делать. Хотя, возможно, что-то в этом плане уже делалось.

– Я снова начала читать, – сообщила она. – Я имею в виду книги.

– Книги – это не то же самое, что друзья.

– Разве? Папа с тобой не согласился бы.

– Твой отец не соглашался со мной по многим вопросам, что и было одной из причин, по которым мы так хорошо ладили.

– Потому что это были не особо важные вопросы?

– Нет, потому что втайне мы оба знали, что я права, а он ошибается. Он предпочитал не признаваться в этом, а я была только рада позволить ему гордиться собой.

Церера не могла не признать, что в этих словах была доля истины. Ее отец был человеком, который обитал сразу во многих мирах, из которых реальный был далеко не самым любимым, несмотря на присутствие в нем жены и дочери. Если б ее мать не притягивала его к земле, будто якорь, он вполне мог бы уплыть прочь – далекая фигура, растворяющаяся в облаках, – с головой уйдя в историю мегалитических кругов и подземных гробниц или в очередную статью о различиях между дриадами и гамадриадами.