Текст книги "Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра"

Не всех мертвецов Люди выносили туда. Иных сжигали на больших чадных кострах, дым которых отгонял все живое, кроме Людей; других клали в лодки вместе с пожитками и дарами, а потом топили в озере. Некоторых Людей, у которых не было ни друзей, ни влияния, просто закапывали в землю. Но воины, Большие, их супруги и мертвые дети – они доставались Воронам для работы. (Эта работа с мертвыми, эта практика получила чудесное и страшное имя в нашем, человеческом языке – «экскарнация».)

Дарр Дубраули научил Ворон, как теперь вести себя с Людьми. Нельзя ковыряться в мусорной куче, не надо ссориться с Собаками. Нельзя воровать по мелочи. Нельзя кататься на спинах Свиней и выклевывать налитых кровью клещей – это все теперь ниже их достоинства. Совет был хорош, и часть Ворон даже следовала ему некоторое время. Еще он сказал, что нужно обращать внимание, когда одного из Людей уносят в жилище и он больше не выходит или когда кто-то из них раздувается, как сытая змея, что вот-вот родит. Тогда нужно собираться рядом, на крышах их жилищ, и показывать, что Воро́ны готовы. Некоторые птицы так и стали себя вести, хотя мало кто из Ворон научился отличать одного двуногого от других или больных от беременных.

– Ладно, – сказала Дарру Лисята, – но мы ведь не Во́роны; ты же знаешь, мы не сумеем быть такими мрачными и торжественными, как они.

– Люди считают, что Во́роны мудрей Ворон, – ответил Дарр Дубраули. – Но они, кажется, не всегда могут нас друг от друга отличить.

– Ха! Либо-либо, – откликнулась Лисята.

Она, кстати, получила свое имя за историю о матери-Лисе.

«Там лисица свихнулась, – сказала она другим Воронам, – и ела своих лисят».

«Правда ела?»

«Двоих, только-только родились. Обоих съела».

«Ой! И ничего не осталось?»

«Ну, – протянула Лисята, – не много». И трижды щелкнула клювом.

Эта история всегда вызывала у Ворон смех.

Супруга у Лисяты не было, хоть она уже точно вошла в возраст; выглядела она непохожей на местных Ворон, голова у нее была такая же черная, как и крылья, а у них головы скорее серые, оперенье у нее блестящее, иссиня-черное, с радужным переливом, лиловым и фиолетовым, даже пурпурным. Никто не мог сказать Дарру, где в вороньих владениях она родилась и кто ее родня, – бродяга, залетная, но она тут поселилась, видимо, давно, пока Дарр Дубраули странствовал в ином мире. Ему трудно было отвести от нее глаза, и он думал о ней, даже когда ее не было рядом, повторял про себя ее имя: Лисята. Приближалась весна.

– Когда окончится посев, – сказала Лисья Шапка, – когда родятся ягнята и телята, тогда пойдем. И вы тоже.

Дарр Дубраули не уставал дивиться, как она (и ее сородичи, наверное) может думать наперед о сезонах, еще не пришедших, о том, что может случиться и что тогда делать. Они так же думали о сезонах ушедших, сожалея или радуясь тому, что сделали или не сделали.

Лисья Шапка стояла, скрестив руки, у берега озера. Над подмороженной водой висел туман, и утренний ветер мягко его раздвигал. Островок в центре озера стоял голый, бледный и прозрачный, словно его тоже вот-вот развеет ветер. Туда отвезли кости Певца, когда с ним покончили даже Галки, уложили под землю в большом горшке, несколько высоких камней перевезли по воде (один случайно утопили) и поставили, словно высоких каменных Людей, вокруг захоронения. Дарр Дубраули не мог видеть этих камней там, прежде чем среди них положили кости Певца, и все же он их видел.

Лисья Шапка часто говорила о Певце и наконец решила, что должна выполнить его просьбу: она с Людьми вернется в ту землю, откуда они пришли, где лежат их старые мертвецы, и принесет этих мертвецов сюда. Поселит в перевернутых домах, которые для них выстроили Люди.

Так что Лисята не ошиблась: дома – для Людей, но не чтобы жить, а чтобы лежать мертвым.

– Мы все пойдем, – объяснила Лисья Шапка. – Все до одного. И вы все тоже.

– Все заняты будут, – пробормотал Дарр Дубраули, глядя в сторону. – Птенцы как раз вылупятся. Забот много.

– Но не у тебя, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы. Ты такой же, как я.

Она имела в виду – без пары, без подруги, одинокий, свободный.

– Ну, – промямлил он, – я не знаю.

Лисья Шапка повернулась к нему, словно отвлеклась от мыслей:

– Чего не знаешь?

– Ну, просто пока не знаю, – окончательно смешался Дарр и перелетел на другое место. – Вот и все.

Это случалось с бессчетными Воронами на протяжении бессчетных поколений, но, разумеется, для каждой Вороны это случалось впервые в истории мира. Когда приблизилась весна, Дарр Дубраули почувствовал, будто его естество выросло вдвое, потому что включило в себя другое существо. Как это возможно? Как вышло, что другая птица – такая быстрая, умная, большая – вдруг стала частью его? Куда бы он ни полетел, когда удлинились дни, там уже оказывалась Лисята или прилетала вскоре и тоже удивлялась, но не так сильно, как Дарр.

– Это ты, – говорила она. – Я тебя знаю.

Дарр решил, что их объединяет что-то неощутимое, невидимое, вроде паутины. Чудесно. Позднее он скажет себе: «Она просто следила за мной и знала, куда я могу полететь, и сама туда отправлялась», и это тоже чудесно, если подумать, – но тогда думать он не мог. Просто дивился, изящно раскланивался, называл свое имя, которое она наверняка отлично знала.

Она редко бывала одна, куда бы ни полетела. Вокруг нее собирались самцы, которых Дарр никогда не видел прежде, они словно выходили из черной земли или скал – и его бесило, что они смеют приближаться к ней, бесило, что она их вообще терпит! Впервые в жизни он понял своего мрачного и подозрительного Отца. Никто из них ей был не важен; она могла вдруг вскочить и неторопливо улететь, пропасть и оставить их с Дарром гневно пялиться друг на друга. Как же она летает так медленно, но при этом так быстро? Если он набирался смелости и бросался за ней, Лисята всегда оставалась впереди; иногда он терял ее из виду, а потом, кувыркаясь в воздухе, замечал далеко впереди: отдыхает, а вовсе не ждет именно его. Когда он подлетал поближе и прикидывал, как бы присесть рядом с ней, ее уже не было видно. Снова пропала.

Когда она опять проделала этот трюк, он крикнул ей вслед: «Стой!» Но она не остановилась. Дарр опустился на ветку дерева, признав поражение, и снова крикнул, но не обычным кличем: «Пожалуйста, постой».

И она остановилась. Села на ветку и осталась. Дарр собрался с силами и подлетел к ней, сел не слишком близко, очень аккуратно.

– Почему ты остановилась? – спросил он и сразу же пожалел об этих словах, но Лисята только посмотрела на него нежным глазом (в другом ему всегда виделась хитринка) и ответила:

– Потому что ты попросил, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы.

Наверное, она точно так же не могла вести себя иначе, как он не мог прекратить летать за ней, – но об этом Дарр подумал много позже, когда уже мог посмеяться над своим отчаянием от ее непреклонности. От того, как она молча улетала, стоило ему сказать не то слово. Как подначивала его на всякие безумства; на берегу озера она могла сказать:

– Интересно, ты сможешь взлететь, а потом нырнуть под воду?

– Не смогу! Я же не Селезень!

– А, ну ладно, – бросила она и улетела, оставив его одного.

Или говорила:

– У Орлицы на скалах вылупились птенцы. Слетай и принеси мне мясо, которым она их кормит.

Об этом он даже серьезно задумался (ведь пришла весна!). Но прежде, чем Дарр набрался храбрости, она уже смеялась. Шальная Ворона! Да и хотела ли она этого на самом деле? И вправду не могла решить, нравится ли он ей, или просто дразнила, играла в игру, знакомую ей и прежде? Он уже и сам не знал, сколько ему лет, но чувствовал, что она старше и знает о таких вещах больше, – может даже, у нее был прежде супруг, давным-давно; но, когда он накинулся на нее с расспросами, она только сказала: «Жизнь длинна, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы».

Наконец однажды днем, когда теплый удушливый ветер разогнал туман, он сидел с ней на земле и смотрел, как она ест, – сам он, кажется, на время утратил аппетит, – и другой самец, большой, громогласный, неаккуратный, приземлился между ними и начал ухаживать за Лисятой. Нет! Дарр не задумываясь бросился на него, тот расхохотался и уклонился от ударов, словно Дарр не стоил даже ответа, а потом повернулся вновь к Лисяте – и она тоже напала на него, жестоко, яростно, погнала ошеломленного самца: «Прочь! Прочь!» Дарр тоже не сдавался, отогнал его далеко и с каждым взмахом крыльев чувствовал себя все больше и больше. Когда нахал пропал из виду, они вместе сели и рассмеялись, клюв к клюву, он радовался ей, а она – ему.

Потом между ними все пошло так, как идет всегда, но никогда не бывало прежде, по крайней мере с Дарром, так что вскоре он уже был не одинок, а удвоен, потому что в нем была Лисята, а он в ней, всюду и навсегда; это деяние или танец вовсе не требовал размышлений. Они не решали, что будут строить гнездо, но начали его строить – не в развилке старого Дуба на границе прежнего надела, где он воображал его в одинокой юности; нет, она выбрала более скромное и тайное место, как выбрала бы его Мать. Они знали, как строить, – она, возможно, потому, что уже делала это, и не раз; он никогда этого не делал, но тоже знал, и чем дальше, тем лучше они понимали, что делать, и чем лучше понимали, тем больше понимали, что́ заставило их это делать.

– Таких больше не носи, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы.

– Да? Я думал…

– Ну, посмотри!

– Ой.

– Вот. Вот эта хорошая. Таких еще принеси.

– Я только эти нашел.

– Иди найди еще.

– Лисята! – сказал он.

Не думая, он взял ее черный клюв своим, чтобы она замолчала. В следующий миг они дрались, а в следующий уже не дрались.

Вот это и было оно, и Дарр это знал. Наверняка бы наступило, но нельзя было вообразить его, прежде чем пришло. Огромное, неимоверное, но длилось совсем недолго – мимолетное касание и спазм, но Дарр был ошарашен так, будто и вправду нырнул под воду или залетел на солнце. Одна птица. Они тут же начали снова, но уже не так уверенно – наверное, смущенные силой происходящего. Дарр неуклюже попытался покрыть ее, но на этот раз она улетела от него. Или от него.

Дарр Дубраули застыл, распахнув крылья, разинув клюв, злой и пристыженный.

Но вскоре – на краю гнезда, на земле под ним, а потом даже в воздухе – они научились узнавать приближение этого, ждать его, добиваться и пробовать, чтобы получилось или не получилось. Нужно, чтобы получалось достаточно часто (как сказал когда-то Служитель его Матери), чтобы они были уверены, что все птенцы в зеленых яйцах принадлежат только ему и ей. И тогда оно из внезапного и горячего стало постоянным и теплым, так что, когда зазеленела листва, Дарр Дубраули уже мог задуматься над тем, как он стал сдвоенным и что ему теперь нужно делать и как жить. И он мог так жить! Как любая Ворона.

«Снова-здорово», – сказала тогда Мать. Он вспомнил это и засмеялся.

– Что? – спросила Лисята; ей было скучно и тревожно, она сидела на яйцах и едва поднимала голову над краем гнезда.

– Ничего, – ответил Дарр Дубраули. – Это все ничего.

Он давно не бывал в старом наделе, много сезонов не видел Мать. Жива ли она еще? Вороны обычно о таком не думают. Она, как и сам Дарр, как Лисята, наверняка помнила тот, первый раз с Отцом и могла бы рассказать о нем сыну. Может, даже рассказывала. Дарр вспомнил, как сидел с Лисьей Шапкой и Певцом на скальном уступе и Певец говорил о связи между живыми и мертвыми, мертвыми, у которых живые научились жить, так же как сами мертвые научились у других, живших и умерших до них. «Ворона не умирает», – сказал он.

– Что с ними будет? – спросил Дарр, ни к кому не обращаясь. – Как они будут жить?

– А вот мне интересно, – с усмешкой сказала Лисята, – какие у них будут имена.

Лето было уже в разгаре, когда Люди завершили приготовления и выступили из своего поселения в сторону того места, откуда пришли, – забрать своих мертвецов, оставшихся там.

Стариков и малышей оставили следить за стадами, перегонять отары на летние пастбища, поддерживать огонь и собирать урожай. Остальные вышли за ворота в частоколе, захватив в дорогу припасы и котлы, чтобы готовить еду; с собой взяли Овец и Коз, чтобы было мясо и молоко, да и для подарков – один из силачей нес на плечах Козленка. Первыми шли воины, с оружием и в толстых кожаных куртках, укрепленных «железными» «заклепками», чтобы останавливать вражеское оружие, и в таких же шапках. В телегах ехали Большие, один держал меч, такой огромный, что никто не смог бы его использовать в бою, – Лисята сказала, что наверняка и не собирались: он должен был только «означать» силу и мощь Озерных Людей. Сколько же вещей, которые должны означать другие вещи, они делают и таскают за собой; сколько с этим хлопот.

– Мы тоже, – заметила Лисята. – Для них мы тоже то, что означаем. Мы, Вороны.

– Птицы смерти, – отозвался Дарр Дубраули.

Люди выступили под громкий рокот своих «барабанов» и «рогов» (вороний словарь человеческих слов рос с каждым днем), витых, как Змеи: хвост во рту у человека, а длинное тело поднимается вверх, змеиный рот широко открыт, из него рвется звук.

– Но Змеи-то не кричат, – заметила Лисята.

Некоторые Люди дули в полые рога Баранов.

– Ну, Бараны, по крайней мере, издают звуки, – сказала Лисята.

– Но не такие, – вставил Дарр Дубраули.

Вороны его края не видели Баранов, прежде чем их привели Люди, но теперь уже были с ними знакомы.

На деревьях, с которых они смотрели на поход Людей, сидели птенцы Лисяты, все сильные, все уже на крыле: их вылупилось четверо. Они перепрыгивали с ветки на ветку, менялись местами, клевали сучки, ждали, пока им скажут, куда теперь лететь за едой, и пищали тонкими голосками так же часто, как подавали взрослые кличи. Их имена… Дарр Дубраули позабыл их имена.

Следом за барабанами и рогами показалась Лисья Шапка, она стояла в повозке, встревоженная и задумчивая. Дарр Дубраули перебрался на ветку повыше, чтобы лучше видеть. Несколько молодых Ворон, которым нечего было больше делать, увязались за толпой, хоть и держались на почтительном расстоянии.

– Это некто? – спросила Лисята, воспользовавшись местоимением для того, чей пол неизвестен.

– Да.

– И ты отправишься, куда идет некто? – уточнила Лисята.

– Не могу, – сказал Дарр Дубраули. – Птенцы же.

– Они почти выросли.

– У них глаза еще голубые, – возразил Дарр Дубраули. – Не знают, когда Жабы переселяются; Лису от Выдры не отличат.

– Ты хочешь лететь. Так лети.

– И ты со мной.

– Я не могу. Я нужна птенцам.

Дарр неловко перепорхнул на другую ветку, опустил клюв к земле, поднял к небу. Шум человеческой процессии стал стихать.

– Если останешься, – сказала Лисята, – мы не узнаем, что случилось, верно? И почему, и зачем, и все остальное.

Звучало так, будто она слышала эти слова от него, и не раз, а много раз, будто это было очень мило, хоть и поднадоело. Дарр почуял вызов, но такой, что на него не ответишь. С чувством, будто он выдернул маховое перо из крыла, Дарр оставил Лисяту с птенцами. Она крикнула ему вслед клич «Будь осторожен!», словно клюнула своим черным клювом.

Он летел, пока не догнал Лисью Шапку, а потом завис над ней, ловко закладывая виражи в воздухе. Лисята была права: он означал что-то в той же степени, в какой был чем-то, он, Ворона; вот что он должен отдать Людям взамен того, что получили Вороны. Когда Люди вошли под деревья, Дарр присоединился к хохочущим Воронам, которые тоже отправились на поиски приключений; потом он сел прямо на борт телеги и, когда она подскакивала, цеплялся крепче, дабы показать, что ему не страшно, – хотя Воронам помоложе на это не хватало смелости. Через некоторое время Лисья Шапка устала от тряски, выбралась из телеги и пошла рядом, опираясь на длинный посох.

Прежде чем летнее солнце закатилось, путники из передовой части отряда объявили привал и развели костры. Огонь станет знаком для отстающих, скажет им: «Мы здесь». Воины во время набега никогда не разжигают костров, сказала Дарру Лисья Шапка, и тем, кто живет сейчас в старом поселении, лучше знать, что они не подбираются во мраке для войны или грабежа. На третий день путники увидели на подневном взгорье всадников, те некоторое время наблюдали за пришельцами, а потом исчезли: разведчики; увидели и поскакали к своим с новостями.

На пятый день Люди завидели свое прежнее поселение. Старики разразились горестными криками и завываниями. На холме над жилищами возвышалась приземистая башня, которую Дарр Дубраули поначалу принял за пень гигантского дерева. Частокол (выше, чем в Озерной деревне), на многих шестах черепа – мертвые враги, ставшие стражами. Дым множества очагов и костров. Дарр видел – хотя Люди еще не разглядели, – что те, кто жил снаружи частокола, поспешно гнали скот в ворота.

– Все это было нашим, – сказала Дарру Лисья Шапка, хотя остальные не понимали, к кому она обращается, но все знали, что она часто говорит с невидимыми собеседниками. – Селение выросло, так говорят старики. Сильны те, что живут здесь сейчас, те, что выгнали нас. Сильнее нас.

– Но вы же отгоняли их в битвах. Многих из них убили.

– Потому что они пришли туда, где мы поставили новые дома. На нашу землю.

Дарр Дубраули подумал, что Вороны бы это поняли. Интересно, черепа на частоколе принадлежат воинам из племени Лисьей Шапки?

Рога и барабаны. Из ворот выехали верховые. Лисья Шапка подняла руку, чтобы озерные жители не шли дальше, и, когда все они собрались на краю распаханного поля, она одна двинулась навстречу воинам из старого поселения. Вороны, прилетевшие вместе с Озерными Людьми, направились к деревьям, перекрикиваясь в предвкушении битвы.

Но битвы не случилось. Дарр Дубраули хотел бы рассказать взвинченным Людям, что́ он видит, а они нет: Лисья Шапка прошла по полям и лугам, а когда всадники увидели ее, села, скрестив ноги, как маленькая девочка, которой была так давно, и стала ждать верховых. Высокий посох показывал им нужное место. Ее окружили. Дарр Дубраули боялся подлетать к ним близко, но все равно слышал, как позвякивает на них железо. И тогда она с ними заговорила.

На закате всадники уехали, но Лисья Шапка продолжала сидеть на месте. Вороны перекликались; они улетели за едой, пока было еще светло, искали место для ночевки. Люди принесли Лисьей Шапке еды и плащ, чтобы не замерзла.

Это была первая встреча. Весь следующий день они ждали. Одинокий посох Лисьей Шапки в поле напомнил Дарру палки, которые двое первых Людей воткнули в землю над озером. Солнце уже опустилось к горизонту, когда всадники приехали вновь, а с ними один из Больших (его легко было узнать) и повозка, в которой сидел ребенок в зеленой одежде и с недавно отломанной веткой Дуба в руке. Люди этого не видели, но Дарр Дубраули видел; и он видел, как Лисья Шапка смотрела на всадников и ребенка, а потом подняла взгляд на деревья, где сидел Дарр. Увидел, как она хитро улыбается, словно затеяла какую-то игру.

Люди снова говорили, а затем Лисью Шапку посадили в повозку рядом с мальчиком в зеленом, и все они поехали к частоколу и поселению, а потом скрылись внутри.

Это была вторая встреча.

К тому времени местные Вороны уже заметили пришлых и собрались, чтобы прогнать их из своих владений, их рощ и охотничьих угодий. «Вот! Вот тебе!» Местных было намного больше, поэтому отряд Дарра отступил и направился в сторону дома. Так что единственная битва в тот день случилась между Воронами. И стая Дарра больше ничего не узнала о том, что произошло у старого поселения, пока Люди не возвратились домой.

А вернулись они со своими старыми мертвецами. Они получили то, за чем ходили.

Озерные Люди, которые оставались в селении, вышли наружу, многие двинулись навстречу по дороге, чтобы приветствовать сородичей и их груз. Как положено, явились и Вороны – так им наказал Дарр Дубраули – и с криками пролетели над отрядом. Впереди хлопали на ветру знамена, затем шли воины и силачи с горшками и другими емкостями, куда были аккуратно уложены серые и бурые кости, частью завернуты в яркие ткани. Другие кости завернули в их же почерневшую кожу. Старуха, плача на ходу, несла останки ребенка. Черепа, почерневшие от земли так, что стали темней зубов, везли в телегах, где прежде ехали Большие, те же теперь выказывали почтение предкам. Ни рогов, ни барабанов: Люди шли в молчании и тишине. Рядом шагала Лисья Шапка, а за руку ее держал мальчик в зеленой одежде.

– Зачем им кости? – поинтересовалась Кукушкино Яйцо, глянув вниз. – Я думала, они считают, что мертвые Люди уходят жить в другое место, а этот мусор оставляют тут.

– Нет-нет, – возразила Два Супруга. – Ты не поняла. Они считают, что кости и все, что на них осталось, – это живое и может чувствовать почести. Мне точно говорили.

– Вы обе правы, – сказала Лисята. – Только не спрашивайте, как это.

– Они мертвые и живые.

– Они тут и там.

– Они там, куда живые не могут пойти.

– И не хотят идти.

И три Вороны долго смеялись.

Мир изменится благодаря тому, что сделала Лисья Шапка. Она вернула мертвых; теперь под пение и плач, в ароматном дыму костров их уложат в перевернутые дома на вечный отдых. Она добилась этого, покорившись большей силе тех, что захватили их прежнее поселение, сказав, что ее народ будет меньшим из двух, если только им вернут эти останки, чтобы они лежали там, где живут ныне их родные, друзья и потомки. Взамен Озерные Люди одарят новых владельцев своего старого дома почетом и уважением, не будут воровать у них скот и жечь посевы, как бывало прежде, но будут платить им дань.

– Так что же, больше не будет битв? – спросил у нее Дарр Дубраули.

– Будут, конечно. Просто не с этими людьми. Есть и другие, пришельцы издалека, они сильней даже, чем эти. Мальчик знает.

– Но вместе вы станете сильными. Кто вас выгонит?

Она подняла руку к солнцу, встающему над озером. Это напомнило ему жест Певца: словно одним движением можно было выудить из мира нужную вещь.

– Они не нашего рода, – проговорила Лисья Шапка, – и придут из земель, где мы никогда не бывали. Их бойцов много, много больше, чем у нас, и они убьют всех наших. Никак их не остановить, надолго не сдержать. Быть может, еще много зим пройдет, прежде чем они придут, но они придут. – Она улыбнулась старому другу. – Ты хорошо попируешь, Ворона.

Потом она отвернулась, посмотрела в даль за озером, но не так, будто что-то искала. Дарр Дубраули ждал.

– Есть котел, – сказала она наконец, но не ему. – Его можно поставить на огонь, вскипятить, а внутрь бросить убитых бойцов, и они выйдут из него живыми и здоровыми, и отрубленные руки и ноги прирастут обратно.

– А что такое «котел»? – спросил Дарр Дубраули.

– Лежит он за морем, – сказала она, – и его нам не добыть.

– А что такое «море»?

– Не знаю.

Люди надолго задержались у своего прежнего поселения, выкапывая мертвых: уже близилась зима.

– Но есть, – сказала она, – одна вещь лучше котла; если ею владеешь, то никогда не умрешь. Совсем никогда.

– Какая же вещь такое может? Что за вещь?

Лисья Шапка не ответила. Она обеспокоенно вскочила. Дарр заметил, что у нее в руке ветка Дуба – наверное, та, которую принес мальчик в зеленом.

– Они знают, где она, – проговорила она. – Те, кого мы принесли домой. Когда мы собирали их там, куда выбросили их кости и плоть, – в полях, в лесах, на дорогах и перекрестках, – это их разбудило, и они были благодарны. По ночам, когда мы отдыхали в пути, они говорили об этом. Я их слышала.

– Так что это за вещь?

– Драгоценная вещь, – проговорила она. – Самая драгоценная вещь.

Дарр Дубраули вдруг ощутил странное движение в уме и сердце. Он не понимал, что она сказала. Здесь – не понимал. Но если она будет говорить дальше, он скоро окажется уже не здесь, а там, где она, – в Имре.

– Далекий путь нужно проделать, чтобы ее найти, – проговорила Лисья Шапка. – Или короткий. Короткий и трудный. Думаю, она лежит далеко на севере. Нам нужно найти верный путь и его держаться. Не пойдем ни направо, ни налево. Если только правый путь – ложный…

Вот так Люди жили в мире: для них весь мир состоял из троп и поворотов на этих тропах; прошлое там, откуда привела их тропа, а будущее – там, куда она их приведет. Повороты и развилки пути – вот где они жили и называли их в честь своих двух рук.

– Нам? – уточнил Дарр.

– Придет зима, – сказала она. – Та ночь, та самая ночь, когда светлая сторона года сменяется темной. Тогда для нас откроется путь.

– Но мне не нужна эта вещь, – заявил Дарр Дубраули. – Она не для меня. Так ведь? Не для Ворон.

– Да. Думаю, не для Ворон.

Дарр Дубраули подумал о своих собственных драгоценных вещах, которые он когда-то показал ей в камнях под колючим кустарником.

– Зачем мне туда? Зачем ты меня хочешь взять с собой?

Она закуталась в плащ, но продолжала дрожать. Люди всю жизнь оставались голыми, как малые птенцы, ни тебе шерсти, ни оперенья; от этого им бывало худо на темной стороне года. Тогда за них можно даже бояться, если толком подумать.

– Потому что мне страшно, – ответила она.

Больше всего Вороны удивлялись тому, как Люди думали, будто они одни своими деяниями могут заставить поры года сменять друг друга, зеленые росточки – явиться там, гле их посадили, а дни после зимы – сделать теплее. Они думали, что солнце – это человек вроде них и делает, что ему хочется; в самые долгие зимние ночи нужно жечь огромный костер на вершине холма, чтобы солнце проснулось и встало, а не осталось за подневным краем мира. Вороны знали, что у мира нет краев, потому что умели летать и видели, как он встает вдали, дерево за деревом, холм за холмом, а за ними – дальше, но Люди этого не знали и не поверили бы Воронам, если бы те рассказали.

Но Люди знали тот день, когда пора долгого солнца сменится порой короткого солнца; они знали, когда луна будет яркой, а когда потемнеет и сколько это продлится, – и в этом они никогда не ошибались.

– Мне нужно отправиться в путешествие, – сказал Дарр Лисяте. – Не знаю, сколько оно займет. Но уверен, что вернусь.

– Может, вернешься, может, нет, – заметила Лисята.

Зимняя ночевка по вечерам полнилась Воронами – молодыми и старыми. Гам стоял неимоверный. Где-то в этой черной толпе сидели птенцы Дарра и Лисяты; они уже выросли.

– Когда я вернусь, – сказал Дарр, – может… не знаю точно, но может так выйти, что пройдет много сезонов.

– Да? – спросила Лисята, и она была озадачена куда меньше, чем Дарр ожидал. Может, не поняла его. Он и сам себя едва понимал. – И куда же ты собрался, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы? Неужели и мне, и другим нельзя полететь с тобой? Нехорошо быть одному.

Лисята смотрела на него своим хитрым глазом. Как он мог сказать: «Потому что этого места, скорее всего, не существует – даже если я туда попаду»?

– Со мной пойдет некто из Людей, – сказал он. – По имени В-Лисьей-Шапке. Далеко на поклюв, будем искать кое-что.

– И что же?

– Она хочет, чтобы я полетел с ней. Не знаю зачем.

– Так что же?

– Что-то драгоценное, что нужно Людям, – проговорил он тихо, чтобы его не услышали в гаме. – Оно должно спасти Людей от смерти. Так они говорят.

Вороны никогда не сидят неподвижно, если только не спят или не мерзнут зимой, но Лисята вдруг замерла.

– Если тебя долго не будет, – сказала она наконец, – может, я буду здесь, когда ты вернешься, а может, нет.

– Знаю.

– По разным причинам.

– Знаю, – сказал он; это был очевидный факт, но вдруг он показался ему невыносимым. – А вдруг тебе тоже можно полететь. Отправишься с нами?

Она по-прежнему смотрела на него, хотя ему показалось почему-то, что она его больше не видит.

– Я путешествовала, – сказала Лисята.

И другого ответа он, скорее всего, не добьется.

– На всю жизнь, – сказал он в отчаянии. – Ты и я.

– Жизнь коротка, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы, – сказала она и отвернулась, расправила свои огромные красивые крылья, неторопливо взмахнула ими, тем самым неповторимым движением, и полетела туда, где галдели другие Вороны.

– Эта вещь принадлежит нам, – сказала ему Лисья Шапка, шагая по тропе, невидимой для Дарра, отмечая шаги своим длинным посохом, словно это он вел, а она шла следом. – Не им.

– Потому что им она не нужна, – сказал Дарр Дубраули. – Они уже мертвые.

– Они более чем мертвы, – добавила она.

Лисья Шапка смотрела прямо вперед. Он сидел у нее на плече; его помет уже украшал ее плащ. Они шли строго на поклюв, на север, который он всегда чувствовал и мог ее направлять туда – к морю, о котором оба они не ведали.

– Они были отважны и сильны, – добавила она, – и жили куда дольше нашего, но они столько пробыли вне жизни, что выросли из смерти и получили новую жизнь. Может быть, они никогда и не умирали.

– Они не мертвые?

– Они живы. Но не так, как мы. Увидишь.

Некоторое время Дарр сидел молча, цепляясь за ее плечо, и думал, что она и вправду решила идти туда, куда сказала: будто это не трудно, а просто.

– Тогда, давно, они украли твою шкурку, – сказал он.

– Не эти. Через тех рука прошла бы насквозь; явись они ночью, растаяли бы после петушьего крика. Эти живы.

– Чем они живут?

– Страхом и почитанием.

Опустилась тьма, и начался новый день, потому что дни народа Лисьей Шапки, в отличие от наших и вороньих, начинались с заката. Они вышли в путь первым днем зимы, когда год повернул на темную сторону. Теперь луна выросла и будет расти до ночи, когда станет круглой, а потом начнется темная половина месяца. В одеяле, переброшенном через правую руку, она несла мясо и хлеб; на посохе зарубками были обозначены дни до полнолуния, так что их можно было сосчитать. Лисья Шапка не знала, как далеко на север нужно зайти, чтобы найти нужное место, поэтому решила продолжить путь и ясной ночью. Дарру это пришлось не по душе.

– Я так не могу, – сказал он. – Не могу летать по ночам.

– Так сиди, – сказала она. – И свет есть.

– Неправильный свет.

Лисья Шапка рассмеялась, но скоро остановилась ради него, хоть ничего и не сказала. Он уснул, прижав голову к груди, крепко обхватив лапами ветку. Когда его глаза открылись, он увидел ее в бледном, чужом свете – свернулась на широком камне, на виду, совсем бесстрашная. Из-за него? Нет, вряд ли.

В последний день растущей луны они пришли на север. Она так сказала, хоть Дарр не понял, как она это узнала. Для него север был не местом, а направлением. Они стояли на опушке голого леса, над равниной. Полуденное солнце не давало тени. Вдалеке, так что даже Дарр едва видел, поблескивал странный белый свет – море.

Длинный высокий холм рассекал равнину, – казалось, он не вырос из земли, а был на нее положен. Он был – так сказала Лисья Шапка – точно спящий на боку великан, положивший голову на локоть. Дарр Дубраули ничего такого не заметил. Они видели жилища у его подножия, бурые крыши и беленые стены. И Овцы паслись там, где Лисья Шапка увидела поросшие травой колени; в полуденной тишине звонко залаяла Собака.