Текст книги "Белые горы"

Это оказалось огромное отверстие, окруженное с трех сторон ржавыми перилами, со ступенями, ведущими вниз, в темноту. Сверху, против входа, виднелась металлическая пластина с надписью «МЕТРО».

Бинпол сказал:

– Ступени такие широкие, что тут могут пройти в ряд десять человек. Куда они ведут?

– Какое нам дело? – ответил я. – Если мы не отдыхаем, лучше двигаться.

– Если бы я мог взглянуть… Зачем был построен такой огромный тоннель?

– Ты там ничего не увидишь.

– У нас есть свечи, – напомнил Генри.

Я гневно сказал:

– Но нет времени. Я не хочу проводить здесь ночь.

Они не обратили на это внимания. Генри сказал Бинполу:

– Мы можем немного спуститься и поглядеть.

Бинпол кивнул.

– Это глупо! – заявил я.

– Ты можешь не ходить, если не хочешь, – возразил Генри. – Оставайся здесь и отдыхай.

Он сказал это равнодушно, в то же время отыскивая в мешке свечи. Их следовало зажечь, а огниво хранилось у меня. Но они были настроены решительно, и я сдался:

– Я иду с вами. Хотя по-прежнему считаю все это бессмысленным.

Ступени привели в пещеру, которую мы осмотрели, насколько позволял слабый свет свечи. Тут не было доступа непогоде, и поэтому предметы сохранились лучше, чем наверху: виднелись странные машины с полосами ржавчины, но в целом не тронутые разрушением, и что-то вроде ящика с целыми стеклами.

Из пещеры вели тоннели: некоторые, как тот, по которому мы вошли, вели вверх, а другие – еще глубже вниз. Бинпол решил исследовать один из них и выполнил намерение, несмотря на возражения. Лестница оказалась очень длинной, а у подножия ее направо отходил другой, меньший тоннель. Даже тот слабый интерес, который у меня был, теперь совершенно исчез; я хотел одного – возвратиться к дневному свету. Но я не стал говорить об этом. Мне показалось по отсутствию энтузиазма в ответах на реплики Бинпола, что Генри не больше меня хочет идти дальше; может, даже меньше. Я получил от этого небольшое удовлетворение.

Бинпол шел впереди по тоннелю, который повернул и окончился воротами с тяжелой железной решеткой. Когда он толкнул их, ворота заскрипели и открылись. Мы прошли внутрь, рассматривая то, что можно было увидеть.

Это был другой тоннель, но гораздо больше предыдущих. Мы стояли на ровном камне, а тоннель изгибался над нашими головами и уходил за пределы досягаемости света свечи. Но нас удивил стоящий рядом предмет. Вначале я решил, что это дом – длинный низкий узкий дом из стекла и металла, и подумал, кто же решался жить здесь, глубоко под землей. Потом я увидел, что он стоит в широкой выемке, что под ним колеса и колеса эти стоят на длинных металлических полосках. Это было что-то вроде шмен-фе.

Но куда же оно вело? Неужели этот тоннель уходил на сотни миль, но под землей? Может быть, к подземным городам, чьи чудеса были даже удивительнее города над нами. Но как? Мы пошли вдоль выемки и обнаружили, что длинный экипаж соединен с другими такими же – мы насчитали их шесть, – а сразу за последним экипажем был вход в другой, меньший тоннель; металлические линии уходили в него и терялись из виду.

Последний экипаж оканчивался окнами, смотрящими вперед. Внутри здесь было сиденье, ручки, инструменты. Я сказал:

– Нет места для привязывания лошадей. И как они могли тащить под землей?

– Должно быть, тут использовали твой паровой котел, – сказал Генри.

Бинпол жадно смотрел на незнакомые приборы.

– Или что-то еще более удивительное, – отозвался он.

Возвращаясь, мы заглянули в экипажи: часть их стен была открыта и туда можно было войти. Внутри были сиденья и груды различных предметов, включая баночки с едой, которые мы находили в магазинах; и здесь они не проржавели: воздух внизу был сухой и прохладный. Назначение других вещей мы не могли понять – например, груда деревянных ручек с металлическими цилиндрами. С одной стороны виден был металлический полукруг, а внутри него маленький рычажок. Он щелкал, когда на него нажимали пальцем, но ничего не происходило.

– Значит, они перевозили товары, – сказал Бинпол, – и людей, поскольку тут есть сиденья.

– А это что? – спросил Генри.

Это был деревянный ящик, полный предметов, похожих на большие металлические яйца – размером с гусиные. Генри подобрал один из них и показал Бинполу. Предмет был сделан из металла с рубчатой поверхностью, и на одном его конце висело кольцо. Генри потянул за него, и оно выскочило.

– Дай я посмотрю, – сказал Бинпол.

Генри протянул ему яйцо, но весьма неуклюже. Оно выпало, прежде чем Бинпол его подхватил, упало на пол и покатилось. Докатилось до края пола и упало в углубление внизу. Генри собирался пойти за ним, но Бинпол схватил его за руку.

– Оставь. Тут есть другие.

Он наклонился к ящику, когда это произошло. Ужасный грохот послышался у нас под ногами, и большой металлический экипаж задрожал. Я схватился за столб, чтобы не упасть. Эхо грохота отражалось в тоннеле, как удаляющиеся удары молота.

Генри потрясенно спросил:

– Что это?

Бинпол уронил свечу и наклонился, отыскивая ее. Подобрал и отдал Генри, чтобы тот снова зажег ее. Я сказал:

– Если бы оно не укатилось под экипаж…

Не нужно было добавлять подробности. И Бинпол заметил:

– Похоже на фейерверк, но более мощное. Для чего древние использовали такие штуки?

Он взял еще одно яйцо. Генри заявил:

– Я не стал бы связываться с ним.

Я согласился с ним, но промолчал. Бинпол отдал Генри свою свечу, чтобы лучше разглядеть яйцо.

Генри сказал:

– Если оно разорвется…

– Раньше они ведь не взрывались, – сказал Бинпол. – Их принесли сюда. Не думаю, чтобы простое прикосновение… Кольцо… – Он положил на него палец. – Вытягиваешь, и оно падает, а немного спустя…

Прежде чем я понял, что он собирается делать, он вытащил кольцо из яйца. Мы оба крикнули, но он не обратил на это внимания, подошел к отверстию и бросил яйцо под экипаж.

На этот раз вместе со взрывом послышался звон стекла, и порыв воздуха задул мою свечу. Я гневно проговорил:

– Глупо так делать!

– Пол защитил нас, – сказал Бинпол. – И я думаю, риск невелик.

– Нас могло поранить осколками стекла.

– Вряд ли.

Впоследствии я понял, что Бинпол поддается разумным доводам, лишь пока не затронуто глубоко его любопытство. Когда что-то интересовало его, он не думал об опасности.

Генри сказал:

– Все равно я не стал бы так больше делать.

Очевидно, он разделял мои чувства.

Бинпол сказал:

– Теперь и не нужно. Мы знаем, как оно действует. Я сосчитал до семи после того, как выдернул кольцо.

Приятно было снова почувствовать себя в большинстве, хотя другой частью большинства был Генри. Я сказал:

– Ну ладно. Ты знаешь, как оно действует. И что хорошего это нам даст?

Бинпол не ответил. Он нашел себе в одном из магазинов мешок – кожа позеленела и заплесневела, но легко очистилась – и теперь вынимал из ящика яйца и складывал их в мешок.

– Ты хочешь взять их с собой? – спросил у него я.

Он кивнул.

– Может, пригодятся.

– Для чего?

– Не знаю. Увидим.

Я спокойно сказал:

– Не нужно. Это опасно для нас.

– Никакой опасности нет, пока кольцо не выдернуто.

Он уже положил в мешок четыре яйца. Я поглядел на Генри, ожидая поддержки. Но тот сказал:

– Я думаю, они могут быть полезны. – Он взял одно из них и взвесил в руке. – Тяжелое, но я тоже возьму парочку.

Не знаю, сказал ли он это, чтобы возразить мне, или на самом деле так думал. Я горько подумал, что особой разницы тут нет. Я снова был в меньшинстве.

Мы прошли по тоннелю, и я был очень рад снова увидеть небо, хотя оно и было облачным и грозило дождем. Вскоре путь нам преградила река, быстро бегущая между высокими берегами. Через нее перекинуто много мостов, но те, которые мы видели, были частично или полностью разрушены. От того, что находился прямо перед нами, осталась лишь груда обломков, вокруг которых пенилась вода. Мы пошли по берегу на восток.

Четыре моста оказались безнадежными, но затем река разделилась. Мне казалось, что если мы будем и дальше двигаться на восток, нам придется искать целых два моста, а это вдвойне трудно, и поэтому лучше вернуться и попробовать идти в противоположном направлении. Но Генри возражал, а Бинпол поддержал его. Я ничего не мог поделать и побрел за ними.

Мое недовольство ничуть не уменьшилось от того, что по следующему мосту можно было перейти, хотя парапет с одной стороны совершенно исчез, а в середине моста виднелась дыра, по краю которой нам пришлось пробираться с большой осторожностью. На противоположной стороне было сравнительно мало деревьев, а здания были массивнее. А потом мы вышли на открытое место, в конце которого виднелось строение. Даже в развалинах оно показалось мне замечательным.

Впереди возвышались две одинаковые башни, у одной из них обвалилась стена. На них и на всем фасаде были каменные статуи, а на крыше и на углах виднелись фигуры чудовищных животных. Я догадался, что это собор, но он был больше собора в Винчестере, который я когда-то считал самым большим зданием в мире. Огромные деревянные ворота были открыты, створки повисли на петлях и подгнили. Часть крыши нефа обвалилась, и между столбами и контрфорсом видно было небо. Мы не пошли внутрь; я думаю, никто из нас не захотел тревожить мертвого молчания храма.

Дальше мы обнаружили, что, в сущности, не перешли реку, а оказались на острове. Река, которая разделилась на западе, снова соединялась на востоке. Пришлось возвращаться по тому же мосту. Я не жалел, видя разочарование Генри, но настолько устал, что подумал: вряд ли это стоило лишних усилий.

В это время Бинпол спросил:

– Что у тебя на руке?

Я и не заметил, как часы соскользнули на запястье. Я показал им их. Генри посмотрел с завистью, но ничего не сказал. Бинпол проявил больше интереса. Он проговорил:

– Я видел часы, но не такие. Как их завести?

– Нужно повернуть кнопку в боку. Но я не стал этого делать: они слишком стары.

– Однако они идут.

Я недоверчиво посмотрел сам. Кроме часовой и минутной стрелки, была и третья, очень тонкая. И эта третья стрелка двигалась по циферблату. Я поднес часы к уху: они тикали.

На боку у часов видна была надпись: «автоматические». Похоже на колдовство. Но, конечно, это было еще одно чудо древних.

Мы все смотрели на часы. Бинпол сказал:

– Им не менее ста лет. И однако, механизм действует! Какие они были мастера!

Через полмили мы наконец перебрались на ту сторону реки. По-прежнему не было признаков конца города: его огромность, которая вначале пугала, потом внушала благоговение и удивление, стала теперь утомительной. Мы миновали множество магазинов, включая и больший, чем собор; его стена обвалилась, и мы видели, что это магазин или серия магазинов. Но мы не стали его исследовать. Видели мы и другие тоннели с надписью «Метро». Бинпол решил, что в этих местах люди заходили и садились в подземные шмен-фе. И я думаю, он прав.

Мы тащились вперед. День подходил к концу. Мы очень устали. К ужину – он был очень скуден, потому что наши запасы еды подходили к концу, а было ясно, что здесь мы их не пополним – мы поняли, что нам придется провести ночь в городе. Нам не хотелось спать в городском здании, но отдаленный вой заставил нас изменить намерения. Если поблизости бегает стая диких собак, лучше не выходить на улицу. Обычно они не нападают на людей, если только не очень голодны; но мы не могли знать, каково состояние их желудков.

Мы выбрали подходящее здание и пошли на первый этаж, осторожно проверяя ступеньки, чтобы они не обвалились. Ничего не случилось, только пыль заставила нас закашляться. Мы нашли комнату, в окнах которой оказались целы стекла. Занавески и обивка поблекли и были проедены молью, но пользоваться ими было можно. Я нашел большой глиняный кувшин с тяжелой крышкой и нарисованными по бокам розами. Когда я поднял крышку, кувшин оказался полон увядших розовых лепестков. Их запах напомнил о столетней давности лет. Тут было и пианино, большое и другой формы, чем те, что я видел. На стене в рамке висела картина – черно-белая – с изображением женщины. Женщина была прекрасна, хотя прическа ее совсем не напоминала прически женщин в наши дни; у нее были большие темные глаза и мягко улыбающийся рот. Ночью я проснулся, в воздухе по-прежнему чувствовался запах роз, а лунный свет через стекло падал на крышку пианино. И мне показалось, что я вижу фигуру за пианино, тонкие пальцы нажимают на клавиши, слышна призрачная музыка.

Конечно, ерунда. Уснув, я увидел себя снова в убежище с Джеком, когда я еще не беспокоился о шапках и треножниках и не думал о путешествии дальше, чем от Вертона в Винчестер. А ведь это было так недавно.

Лунный свет оказался обманчив. Утром небо затянулось тучами. Хотя нам и хотелось побыстрее выбраться из города, мы решили переждать дождь. Из еды у нас оставался кусок сыра, кусок сушеного мяса и сухари. Мы разделили сыр. Еды было еще на один раз; после этого придется идти натощак.

Генри отыскал шахматы и сыграл несколько партий с Бинполом, который легко выиграл. Я играл с ним и тоже проиграл. Я стал играть с Генри. Вначале я думал, что легко выиграю у него: мне казалось, что с Бинполом я играл лучше его. Но я проиграл на двадцатом ходу. Разозлившись, нервничая из-за дождя и голода, я отказался играть дальше и подошел к окну. Небо начало проясняться, его серый цвет местами сменялся голубым. Через четверть часа дождь прекратился, и мы смогли идти дальше.

Улицы были сырые; там, где росли деревья, было грязно; общая влажность усиливалась из-за капель с крыш и ветвей. Все равно что идешь под дождем, и так же сыро; вскоре мы насквозь промокли. Но позже небо окончательно прояснилось, птицы, казалось, проснулись вторично и наполнили все вокруг своим щебетом и пением. Капли по-прежнему падали, но реже; на землю пролились лучи солнца. Бинпол и Генри разговаривали все веселее. Я же оживал не так быстро. Я почувствовал усталость, меня лихорадило, и болела голова. Похоже, я простудился.

В последний раз мы поели в месте, где густо росли деревья, не разделенные зданиями. Причина заключалась в каменных плитах, частью стоящих прямо, но больше упавших, которые рядами уходили во тьму деревьев. На ближайшем камне было вырезано:

Здесь лежит

Марианна Луиза Водрикор

13 лет

умерла 15 февраля 1966 года

Надпись нам перевел Бинпол.

Значит, она умерла в моем возрасте и была погребена здесь, когда город еще жил. В один из зимних дней. Так много людей. Каменные надгробия занимали расстояние, на котором могло поместиться несколько таких деревень, как наша.

Уже после полудня мы пришли к южному краю города. Переход был неожиданным. Мы прошли около ста ярдов сквозь густую поросль деревьев, миновали несколько полностью разрушенных зданий и оказались на пшеничном поле. Зеленые колосья качались в косых солнечных лучах. Какое облегчение снова оказаться в открытой местности и в цивилизованной земле! Но тут же пришло сознание, что необходима осторожность: через несколько полей шла лошадь с плугом, а на горизонте виднелись два треножника.

По мере нашего продвижения на юг снова показались облака. Мы наткнулись на картофельное поле, но не могли отыскать дров, чтобы испечь картошку. Генри и Бинпол поели сырой картошки, но я не мог. Впрочем, я не хотел есть, и у меня болела голова. Ночь мы провели в развалинах вдали от домов. Крыша на одном конце обвалилась, но на другом еще держалась; она была рифленой и сделана из серого материала, похожего на камень, но более легкого. Ночью мне снились кошмары, а утром я почувствовал еще большую усталость. Должно быть, я плохо выглядел, потому что Генри спросил, не заболел ли я. Я оборвал его, он пожал плечами и занялся другим. Бинпол ничего не сказал. Вероятно, он ничего и не заметил. Люди его интересовали гораздо меньше идей.

Для меня это был тяжелый день. С каждым часом я чувствовал себя все хуже, но не собирался этого показывать. Вначале я не хотел сочувствия, потому что негодовал из-за того, что они ближе друг к другу, чем ко мне. Потом я сердился из-за того, что ни Генри, ни Бинпол не обращали внимания на мое состояние. Боюсь, я чувствовал некоторое удовлетворение от своей болезни и от того, что я так хорошо держусь. Конечно, это было ребячество.

Во всяком случае, отсутствие у меня аппетита не произвело особого впечатления, потому что у нас не было еды. Мы дошли до широкой реки, текущей на юго-восток, вдоль которой в соответствии с картой мы должны были идти. Генри провел полчаса, стараясь безуспешно поймать у берега рыбу. Я в это время лежал в полубессознательном состоянии, смотрел в небо и наслаждался отдыхом.

К вечеру после бесконечных пшеничных и ржаных полей мы увидели сад. Рядами стояли вишни, сливы и яблони. Яблоки, конечно, еще неспелые, но даже на расстоянии мы видели золотые сливы и черно-красные вишни. Беда в том, что ферма стояла рядом с садом, и оттуда хорошо видны были ряды деревьев. Позже, конечно, когда стемнеет, все будет по-другому.

Генри и Бинпол разошлись во мнениях. Генри считал, что нам нужно остаться: тут по крайней мере есть хоть надежда поесть. Бинпол настаивал, что нужно идти, пока светло. Позже еще представится возможность добыть пищу. На этот раз я не чувствовал удовольствия от их спора: слишком мне было плохо. Я поддержал Генри, но лишь потому, что не мог двигаться. Бинпол сдался, и они стали ждать.

Когда они попытались меня поднять, я не обратил на это внимания, погруженный в забытье. Они оставили меня и ушли. Я не знаю, сколько времени прошло, но они снова попытались поднять меня, предлагая мне фрукты и сыр, который Бинпол украл на сыроварне, примыкавшей к ферме. Я ничего не мог есть, и тут они впервые поняли, что я по-настоящему болен. Они пошептались, потом поставили меня на ноги и повели, поддерживая с обеих сторон.

Позже я узнал, что в конце сада был старый сарай, который казался брошенным, и они решили отвести меня туда: снова собирался дождь и действительно шел всю ночь. Сознавал только, что меня тащат и наконец позволяют лечь. Потом начались кошмары, после которых я приходил в себя с криком.

Затем с некоторой ясностью я понял, что поблизости лает собака. Вскоре дверь сарая распахнулась, в лицо мне ударило солнце, и я увидел фигуру человека. Послышались громкие голоса, говорящие на незнакомом языке. Я попытался встать, но снова упал.

Потом я лежал на прохладной простыне в мягкой постели, и ко мне склонялась серьезная темноглазая девушка в голубой шапке, похожей на тюрбан. Я удивленно смотрел мимо нее на окружающее: высокий белый потолок, расписанный узорами, стены темного дерева, занавеси алого бархата вокруг кровати. Я никогда не знал такой роскоши.

Глава 6
Замок красной башни

Генри и Бинпол поняли, что я не в состоянии двигаться. Конечно, они могли оставить меня и уйти. Но, отказавшись от этого, они должны были либо увести меня подальше с фермы, либо оставаться в сарае, надеясь, что нас не обнаружат. Что касается первого выхода, то поблизости не видно было никакого убежища. А сарай выглядел так, будто в него давно никто не заглядывал. И они решили оставаться в нем. Рано утром они нарвали еще вишен и слив и вернулись, чтобы поесть.

Часа через два пришли люди с собакой. Мы так никогда и не узнали, была ли это случайность, или их заметили в саду, или Бинпол оставил следы в сыроварне. Но люди уже стояли в дверях, и собака с ними – огромная, размером с небольшого осла, и зубы ее были оскалены. Оставалось только сдаться.

Бинпол заранее выработал план на такой случай, чтобы объяснить, почему ни я, ни Генри не говорим на его языке. Мы его двоюродные братья, оба глухонемые, мы должны будем молчать и делать вид, что ничего не слышим. Что касается меня, то так и случилось, потому что я был без сознания. А Бинпол считал: так мы вызовем меньше подозрений, нас не будут строго караулить и, когда представится возможность, мы все убежим. Не знаю, сработал бы этот план – я находился в таком состоянии, что не мог бежать. Но произошло нечто совсем иное. Именно в это утро проезжала по району графиня де ла Тур Роже и завернула на ферму.

Забота о больных и раздача подарков были в обычае знатных леди. Когда была жива жена сэра Джеффри леди Мэй, она тоже так поступала в Верноне; одно из моих первых воспоминаний – я получаю от нее большое красное яблоко и сахарную свинку. Что же касается графини, то, насколько я могу судить, щедрость и забота о других были не просто выполнением обязанности, но сущностью ее натуры. Она была очень добра, и страдания другого существа – человека и животного – причиняли ей боль. Жена фермера месяц назад обожгла ноги. Сейчас она уже совсем поправилась, но графиня должна была убедиться в этом. На ферме ей рассказали о трех пойманных мальчишках, двое из них глухонемые, причем один болен. И она немедленно начала о нас заботиться.

С ней оказалась порядочная компания. Девять или десять леди и три рыцаря сопровождали графиню. Были также оруженосцы и конюхи. Бинпола и Генри посадили перед конюхами, но меня взял один из рыцарей и привязал к себе поясом, чтобы я не упал. Я ничего не помню об этой поездке, оно и к лучшему. До замка было больше десяти миль, и большая часть пути проходила по неровной местности.

Девушка, склонившаяся надо мной, когда я очнулся, была дочерью графини Элоизой.

Замок де ла Тур Роже стоит на холме у слияния двух рек. Он очень древний, но старые его части перестроены, а другие добавлены в разное время. Сама башня, наверное, новая, потому что сложена из красного камня, который нигде поблизости не встречается. В ней находятся комнаты семьи графа, там устроили и меня…

Башня стоит отдельно от других сооружений, выходя бойницами на реку и равнину. Поблизости теснятся другие здания: кухни, склады, помещения для слуг, псарни, конюшни, кузница – все необходимое для хозяйства. Апартаменты рыцарей в прекрасно содержащихся и украшенных домах, хотя в это время там жили только трое холостых рыцарей, остальные жили в своих поместьях поблизости от замка.

Часть рыцарских комнат была отдана оруженосцам. Это были мальчишки, которые обучались военному искусству, и Генри с Бинполом по приказу графини поместили среди них. Они быстро поняли, что опасности немедленно подвергнуться надеванию шапок нет, и решили выждать и посмотреть, как будут развиваться события дальше.

Все время я пролежал без сознания. Позже мне сказали, что я четыре дня не приходил в себя. Я помню незнакомые лица, особенно темноглазое лицо под голубым тюрбаном, которое становилось все более знакомым. Но только через неделю я окончательно пришел в себя. У моей постели сидела графиня, чуть поодаль стояла Элоиза.

Графиня улыбнулась и спросила:

– Тебе лучше?

Я должен выполнить решение… конечно. Я не должен разговаривать. Я ведь глухонемой. Как Генри. Где Генри? Глаза мои обежали комнату. Ветерок раздувал занавеси у высокого окна. Снаружи слышались голоса и звон металла.

– Уилл, – сказала графиня, – ты был очень болен, но тебе лучше. Тебе нужно только окрепнуть.

Я не должен говорить… Но она… она назвала меня по имени. И говорила по-английски.

Она снова улыбнулась.

– Мы знаем тайну. Твои друзья здоровы, Генри и Жан-Поль – Бинпол, как вы его называете.

Больше не было смысла притворяться. Я спросил:

– Они вам рассказали?

– В бреду невозможно следить за своим языком. Ты твердо решил не говорить и громко сказал об этом. По-английски.

Я со стыдом отвернул голову. Графиня сказала:

– Это не имеет значения. Уилл, посмотри на меня.

Голос ее, мягкий, но сильный, заставил меня повернуть голову, и я впервые рассмотрел ее по-настоящему. Лицо ее, слишком длинное, чтобы быть прекрасным, было добрым и мягким, она улыбалась. Волосы черные, чуть тронутые белизной, локонами падали на плечи, серебряные линии шапки виднелись над высоким лбом. Глаза были большие и честные.

– Я могу повидаться с ними?

– Конечно, Элоиза позовет их.

Нас троих оставили наедине. Я сказал:

– Я выдал нас. Ничего не смог сделать.

– Ты не виноват, – ответил Генри, – как ты себя чувствуешь?

– Неплохо. Что они собираются делать с нами?

– Ничего, насколько нам известно. – Он кивком указал на Бинпола. – Он знает больше меня.

Бинпол сказал:

– Они не похожи на горожан или жителей деревень. Те могли бы позвать треножников, эти – нет. Они считают, что для мальчиков хорошо уходить из дома. Их собственные сыновья тоже отсутствуют.

Я все еще чувствовал неловкость.

– Тогда они могут нам помочь, – сказал я.

Бинпол покачал головой, солнечный свет блеснул в линзах перед его глазами.

– Нет. Ведь в конце концов на них шапки. У них другие обычаи, но и они послушны треножникам. Они тоже рабы. Хотя и хорошо к нам относятся, но знать наши планы они не должны.

Я с новой тревогой сказал:

– Если я разговаривал… Я мог сказать что-нибудь о Белых горах.

Бинпол пожал плечами.

– Если даже так, они приняли это за бред. Они ничего не подозревают, считают, что мы убежали из дома, вы двое – из земли за морем. Генри взял у тебя карту. Мы ее спрятали.

Я напряженно думал.

– Тогда вы вдвоем должны бежать, пока это возможно.

– Нет. Потребуется несколько недель, чтобы ты был способен продолжать путь.

– Но вы можете уйти. Я пойду за вами, когда буду в состоянии. Карту я помню хорошо.

Генри обратился к Бинполу:

– Может, это и не так плохо.

Бинпол возразил:

– Нет. Если мы уйдем вдвоем, оставив его, они удивятся. Начнут нас искать. У них есть лошади, и они любят охоту. Поохотятся на нас после оленей и лис.

– Что же ты предлагаешь? – спросил Генри. Я видел, что Бинпол не убедил его. – Если мы останемся, на нас наденут шапки.

– Поэтому-то пока и лучше остаться, – был ответ Бинпола. – Я разговаривал с рабочими и парнями. Через несколько недель будет турнир.

– Турнир?

– Он происходит дважды в году: весной и летом. Пиры, игры, соревнования и борьба рыцарей. Турнир продолжается пять дней, но потом – день надевания шапок.

– И если мы тогда еще будем здесь… – проговорил Генри.

– На нас наденут шапки. Верно. Но нам не обязательно быть здесь. Ты к тому времени окрепнешь, Уилл. А во время турнира всегда большая суматоха. Мы уйдем, а нас целый день, а может, два-три никто не хватится. К тому же у них будет интересное занятие в замке, и им не захочется нас искать.

– Значит, до того времени, ты считаешь, нам ничего не нужно делать? – спросил Генри.

– Это разумно.

Я видел, что это так. Это также освобождало меня от перспективы, о которой я думал с ужасом, – от перспективы остаться одному. Я сказал, стараясь, чтобы голос мой не дрожал:

– Решайте вы вдвоем.

Генри неохотно сказал:

– Наверно, так и вправду будет лучше.

Время от времени мальчики приходили ко мне, но чаще я видел графиню и Элоизу. А изредка заглядывал и граф. Это был большого роста, некрасивый человек, прославившийся своим мужеством в турнирах и на охоте.

Однажды, лишившись лошади, он встретился лицом к лицу с огромным диким кабаном и убил его кинжалом.

Со мной он держался неловко, но дружелюбно, отпуская нехитрые шутки, над которыми сам же громогласно хохотал. Он плохо говорил по-английски, поэтому часто я его не понимал: знание языков считалось делом женщин.

Я до этого мало знал о дворянстве. В Вертоне люди из имения держались в стороне от сельчан. Теперь я узнал их ближе и, лежа в постели, имел время подумать о них, особенно об их отношении к треножникам. В этом, как и предположил Бинпол, они не отличались от других людей. Возьмем, например, их терпимость к побегам мальчиков из дома. Они относились к этому по-другому, чем селяне и здесь, и у нас в Вертоне, но это потому, что у них другой образ жизни. И капитаны в Рамни прекрасно понимали это. Для дворянства было естественно, что женщины должны быть прекрасны и образованны, а мужчины храбры. Войн не было, как некогда, но были другие возможности продемонстрировать свою храбрость. И мальчишка, пусть даже не благородный, который убежал от обычной жизни, по их мнению, поступил храбро.

И самое плохое, что вся эта храбрость и вся эта галантность – все напрасно. Потому что они принимали шапки и стремились к ним даже больше, чем их подданные. Это было обязательно для превращения мальчика в рыцаря, а девушки – в леди. Думая об этом, я понимал, как хорошие черты характера могут стать бесполезными. Какой смысл в храбрости без свободного разума, управляющего ею?

Элоиза учила меня говорить на их языке. Это оказалось легче, чем я ожидал: в нашем распоряжении было много времени, а она была терпеливым учителем. Труднее всего мне давалось произношение – приходилось произносить звуки в нос, и я иногда отчаивался. Настоящее имя Бинпола, как я узнал, было Жан-Поль, но даже эти простые звуки я произносил с трудом.

Через несколько дней мне позволили вставать. Старая моя одежда исчезла, и мне дали новую. Все оказалось из гораздо лучшего материала и более яркое, чем я привык: брюки были кремового цвета, а рубашка в первый день ярко-красная. К моему удивлению, их каждый вечер отправляли в стирку и заменяли новыми.

Мы с Элоизой ходили по комнатам и двору замка. Дома я не общался с девочками и чувствовал себя неловко, когда не мог избежать их общества, но с ней у меня не было и следа застенчивости. По-английски она, как и ее мать, говорила очень хорошо, но вскоре стала настаивать, чтобы я с ней говорил на ее языке. Благодаря этому моя речь быстро совершенствовалась.

Предполагалось, что я еще недостаточно выздоровел, чтобы присоединиться к другим мальчикам. Если бы я настаивал, мне бы, вероятно, разрешили это, но я с готовностью принимал сложившееся положение. Послушание увеличивало наши шансы уйти незаметно. К тому же казалось невеликодушным отказаться от доброты Элоизы. Она была единственным ребенком графа и графини, остававшимся в замке: два ее брата были оруженосцами в доме знатного герцога на юге, и у нее, казалось, не было подруг среди других девушек. Я понял, что она одинока.

Была и другая причина. Я все еще испытывал боль из-за того, что Генри заменил меня для Бинпола; встречаясь с ними, я видел, что они подружились. Конечно, их жизнь очень отличалась от моей. Возможно, они даже несколько ревновали из-за того, что меня так баловали. Но у нас было мало возможностей разговаривать, и тем более мы не рисковали обсуждать то самое важное, что было у нас общего.

Итак, я с охотой сменил их на Элоизу. И, подобно матери, она отличалась мягкостью. Подобно ей, испытывала глубокое сочувствие ко всем живым существам, от людей до цыплят, копавшихся в пыли у помещений слуг. У нее была материнская улыбка, но это было единственное, что сближало их внешне, потому что Элоиза была красива не только когда улыбалась, но и в неподвижности сна. У нее было небольшое овальное лицо, тонкая кожа и глубокие карие глаза.

Мне было интересно, какие у нее волосы. Она всегда носила тот же тюрбанообразный головной убор, полностью закрывающий голову. Однажды я спросил ее об этом. Вопрос я задал, запинаясь, по-французски, и либо она не поняла, либо сделала вид, что не понимает; тогда я прямо спросил по-английски. Она что-то сказала, но на своем языке и так быстро, что я не понял.