Текст книги "Такой же предатель, как мы"

Мы выпили пару бокалов и решили прикончить бутылку в постели.

– А что такое «мраморное мясо»? – в какой-то момент спрашивает Перри.

– Трогал когда-нибудь девушке животик?

– Даже помыслить о таком не могу, – отвечает он – угадайте чем занимаясь?..

– Молодые телочки, – объясняю я. – Их поят саке и лучшим пивом. Каждый вечер массируют живот, чтобы должным образом подготовить к бойне. Эта технология – интеллектуальная собственность, – добавляю я, хотя сомневаюсь, что Перри слушает. – Мы возбудили против них дело и выиграли.

Я засыпаю, и мне снится пророческий сон, черно-белый, как пленки сороковых годов. Я в России, где с маленькими детьми случаются всякие беды.

Глава 3

Над Гейл сгущаются тучи – и в подвале тоже заметно потемнело. День меркнет, и тусклая лампа на потолке, над столом, горит все слабее, а кирпичные стены сделались черными. Шум транспорта на улице затихает, и мимо матовых окон все реже мелькают ноги прохожих. Массивный, добродушный Олли, уже без берета, принес четыре чашки чаю и тарелку печенья и исчез.

Хотя это тот же самый Олли, который недавно вез их в черном такси от дома Гейл, становится понятно, что он не настоящий таксист, несмотря на значок, приколотый к широкой груди. Олли, по словам Люка, «удерживает нас на узкой тропе добродетели», но Гейл сомневается. Шотландская кальвинистка не нуждается в наставнике-моралисте, а что касается жокея с блудливым взглядом и обаянием истинного джентльмена – то ему уже слишком поздно.

И потом, Олли, по мнению Гейл, для настоящего слуги чересчур редко попадается на глаза. Также ее озадачивает его сережка – это сексуальный сигнал или просто украшение? И голос – когда Олли разговаривал с ними через домофон на Примроуз-Хилл, Гейл решила, что он стопроцентный кокни. Но когда в такси он принялся болтать об отвратительной погоде в мае – «и это после такого дивного апреля, господи, да ведь все цветы полегли от вчерашнего ливня!» – Гейл уловила иностранные интонации, и вдобавок шофера начал подводить синтаксис. Какой же язык ему родной? Греческий? Турецкий? Иврит? Или голос, как и сережка, – это трюк, к которому Олли прибегает, чтобы дурачить простаков?

Гейл жалеет, что подписала дурацкий договор о неразглашении. И что это сделал Перри. Он не просто подписал – он охотно вступил в игру.

В пятницу молодая индийская чета собиралась покинуть Антигуа. Поэтому они договорились сыграть пять сетов вместо обычных трех – и в результате снова пропустили завтрак.

– Тогда мы решили пойти искупаться и, может быть, перекусить на пляже, если проголодаемся. Мы отправились в наиболее людный конец пляжа – обычно мы там не бывали, но нам приглянулся бар «Кораблекрушение».

Гейл хорошо знаком этот спокойный голос. Перри – английский учитель. Факты и короткие фразы. Никаких абстракций. Пусть история разворачивается как бы сама собой.

На пляже они устроились под зонтиком и разложили вещи, рассказывает Перри. Они направлялись к воде, когда под табличкой «Парковка запрещена» остановился микроавтобус с затемненными стеклами. Сначала из машины появился белобрысый телохранитель, затем – один из зрителей пресловутого матча, тот, что в шотландском берете с помпоном. На сей раз он был в шортах и желтой кожаной жилетке, но берет и теперь торчал на макушке как прибитый. За ним вылезла Элспет, жена Амброза, потом – резиновый крокодил с разинутой пастью и, наконец, Катя, перечисляет Перри, щеголяя своей прекрасной памятью. Вслед за Катей показался огромный красный мяч, на котором была нарисована улыбающаяся рожица. Мяч принадлежал Ире, одетой, как и сестра, в пляжное платьице.

Последней вышла Наташа, говорит Перри – а значит, пора вступить Гейл. Наташа – моя забота, не твоя.

– Она показалась лишь после драматической паузы, когда мы уже решили, что в машине больше никого не осталось, – подхватывает Гейл. – В эффектном наряде: китайская шляпа, похожая на абажур, шелковое платье с деревянными пуговицами, греческие сандалии с ремешками на лодыжках. И с неизменным томиком в кожаном переплете. Осторожно пройдя по песку – чтобы все видели, – она уселась в томной позе под самым дальним зонтиком и с убийственно серьезным видом погрузилась в чтение. Правильно, Перри?

– Раз ты так говоришь… – неловко отзывается тот и откидывается на спинку стула, как бы пытаясь отмежеваться от Гейл.

– Да, говорю. Но самое странное, самое жуткое, – резким тоном продолжает Гейл, как только Наташа, слава богу, остается позади, – это то, что все, дети и взрослые, действовали словно по сценарию.

Белобрысый охранник зашагал к бару за банкой рутбира, которую растянул на два часа, говорит Гейл, не желая упускать инициативу. Человек в берете – если верить Марку, один из многочисленных Диминых кузенов из Перми (такой город в России), – невзирая на свои внушительные размеры, вскарабкался по шаткой лесенке на спасательную вышку, вытащил из недр жилета спасательный круг, надул его и уселся – возможно, он страдал геморроем. Девочки с резиновым крокодилом и мячом и пышнотелая Элспет с объемистой корзинкой побрели по песчаному склону, где устроились Перри и Гейл.

– Они шли. – Гейл вновь подчеркивает это слово, ради Ивонн. – Не бежали, не прыгали, не кричали. Шли, оставаясь такими же сдержанными, как и на теннисном корте. Ира хмурилась и держала палец во рту. Катя равнодушным, механическим голосом попросила: «Пожалуйста, поплавайте с нами, мисс Гейл». Я сказала – наверное, чтобы слегка разрядить атмосферу: «Мисс Катя, мы с мистером Перри почтем за честь искупаться с вами». И мы пошли купаться. Так? – обращается она к Перри.

Тот кивает в знак согласия и берет Гейл за руку. Непонятно, хочет ли он таким образом поддержать ее или успокоить, но результат, в любом случае, достигнут: она вынуждена закрыть глаза и подождать несколько секунд, прежде чем уступить новому приливу эмоций.

– Все было спланировано заранее. Мы это знали. Дети тоже. Но уж кому-кому, а этим малышкам было совершенно необходимо поплескаться с крокодилом и большим мячом, правда, Перри?

– Истинная правда, – охотно подтверждает тот.

– Ира ухватилась за мою руку и буквально потащила в воду. Катя и Перри шли следом, с крокодилом. И я все время думала: где же их родители и почему вместо них с детьми купаемся мы? Я не стала уточнять у Кати. Наверное, догадывалась, что вопрос может оказаться болезненным. Например, папа и мама развелись, или что-нибудь такое. Поэтому я спросила, что это за милый джентльмен в берете, который сидит на вышке. Дядя Ваня, сказала Катя. Прекрасно. Кто такой дядя Ваня? Просто дядя. Из Перми? Да. Никаких дальнейших объяснений. Как и в тот раз: «Мы больше не ходим в школу в Риме». Я верно излагаю, Перри?

– Без единой ошибки.

– Тогда я продолжу.

Солнце и море сделали свое дело, по словам Гейл.

– Девочки плескались и прыгали, а Перри изображал Посейдона и восставал из морских глубин, рыча, как настоящее чудовище, – честное слово, милый, это было впечатляюще, признай.

Потом, уставшие, они вышли на берег – девочки обсохли и оделись, и Элспет намазала их солнцезащитным кремом.

– Но буквально через несколько секунд они вернулись к нам и уселись на моем полотенце. Одного взгляда на их лица было достаточно, чтобы понять, что грусть никуда не делась, просто ушла вглубь. Я подумала, что мороженое и шипучка спасут положение, и сказала: Перри, выполняй свой мужской долг. Так, Перри?

«Шипучка?» – повторяет она про себя. Почему я снова выражаюсь, как моя матушка, черт возьми? Потому что я – точно такая же неудавшаяся актриса, которая говорит чем дольше, тем громче.

– Так, – с запозданием подтверждает Перри.

– И ты пошел за угощением. Карамельно-ореховые рожки для всех и ананасовый сок для девочек. Но когда Перри хотел подписать чек, бармен сказал, что все оплачено. Кем же? – тараторит Гейл с той же напускной веселостью. – Ваней! Добрым толстым дядюшкой, который сидит на вышке. Но Перри – это же Перри, он не мог с этим смириться, ведь так?

Неловкий кивок говорит о том, что Перри вне пределов досягаемости, но тем не менее вполне согласен.

– Он патологически не способен пользоваться чем-либо за чужой счет. Да, Перри? Тем более за счет человека, с которым он даже не знаком. Поэтому Перри полез на вышку, чтобы поблагодарить дядю Ваню за доброту и сказать, что он предпочитает заплатить сам.

Поток слов иссякает. Далее притворная беспечность неуместна – и нить рассказа подхватывает Перри:

– Я поднялся по лесенке на вышку, где на спасательном круге сидел Ваня. Я нырнул под навес, чтобы высказаться, и чуть ли не носом ткнулся в рукоятку огромного черного пистолета. Ваня расстегнул жилет на жаре – и за поясом торчала эта штука. Я не разбираюсь в оружии, слава богу, и не стремлюсь. Но вы, несомненно, разбираетесь. Пистолет был здоровенный, – с сожалением констатирует он, и воцаряется красноречивое молчание. Перри горестно смотрит на Гейл, но не получает ответного взгляда в награду за свои старания.

– И вы решили ничего не говорить, Перри? – немедленно уточняет маленький Люк, мастер заполнять бреши. – По поводу пистолета, я имею в виду.

– Да. Судя по всему, он не понял, что я заметил оружие, поэтому я решил, что с моей стороны разумнее будет промолчать. Я только поблагодарил его за мороженое и спустился вниз – туда, где Гейл болтала с девочками.

Люк напряженно задумывается. Кажется, что-то его зацепило. Уж не мучит ли его замысловатый вопрос из области шпионского этикета? Что делать, если видишь пистолет под жилетом у человека, с которым ты почти незнаком? Сказать ему об этом или проигнорировать – как если бы он забыл застегнуть ширинку?

Ивонн, шотландский «синий чулок», помогает Люку выпутаться из затруднения.

– По-английски, Перри? – строго спрашивает она. – Вы поблагодарили его по-английски, насколько я понимаю? И он вам ответил?

– Не ответил. Ни на каком языке. Кстати, к жилету у него была приколота черная траурная брошь – такие штуки я уже давно не видел. А ты, наверное, даже не знаешь об их существовании, – укоризненно замечает он, обращаясь к Гейл.

Удивленная внезапной агрессией, она качает головой. Да, Перри. Виновата. Я понятия не имела о траурных брошах, а теперь знаю, так что можешь продолжать.

– А вам не пришло в голову известить, например, служащих отеля, Перри? – не отстает Люк. – «На спасательной вышке сидит русский со здоровенным пистолетом».

– Иногда ситуация сама диктует правила, Люк, и, несомненно, это был именно тот случай, – гневно отвечает Перри. – Что бы могли сделать в отеле? Все указывало на то, что если Дима и не владеет курортом официально, то, по крайней мере, контролирует его фактически. Так или иначе, с нами были дети – стоило ли устраивать скандал в их присутствии? Мы решили, что нет.

– А островная полиция? О ней вы не подумали?

– Нам оставались еще четыре дня на Антигуа. Мы не хотели тратить их на разбирательство с людьми, которые, возможно, и так уже у местной полиции в печенках сидели.

– Это было ваше совместное решение?

– Это было волевое решение. Мое. Еще не хватало мне подойти к Гейл и сказать: у Вани пистолет за поясом – как ты полагаешь, не лучше ли обратиться в полицию? Тем более при девочках. Как только мы остались одни, я собрался с мыслями и рассказал ей о том, что видел. Мы все обсудили с позиций здравого смысла и решили ничего не предпринимать.

Охваченная внезапным приливом любви и нежности, Гейл спешит прикрыть Перри с позиции профессионала:

– Может, у Вани было разрешение от местных властей на ношение оружия. Откуда нам знать? А может, Ваня даже не нуждался в разрешении. Может, полиция сама выдала ему пистолет. Мы не в курсе местных законов насчет оружия, ведь так, Перри?

Она уже готовится выслушать юридические контраргументы от Ивонн, но та слишком занята – читает свой экземпляр проклятого документа в кожаной папке.

– Если вас не затруднит, опишите, пожалуйста, этого «дядю Ваню», – просит шотландка бесстрастным тоном.

– Рябой, – быстро отвечает Гейл и вновь поражается тому, что ее память сохранила столько подробностей. Лет пятьдесят с хвостиком. Щеки как пемза. Пивное брюшко. Кажется, на корте он украдкой глотал из фляжки, – впрочем, она не уверена.

– Жирный. На каждом пальце правой руки по кольцу, – говорит Перри, когда наступает его очередь. – Все вместе выглядит как кастет. Из-под берета торчат во все стороны черные волосы, но, подозреваю, макушка у него лысая – именно поэтому он ее прикрывает.

Да, это он, соглашаются они, когда, соприкасаясь головами (между ними проскакивают искры), разглядывают фотографию, которую Ивонн подсовывает им под нос. Да, это Ваня из Перми, второй слева из четверых толстых весельчаков, сидящих в ночном клубе в окружении проституток, бумажных гирлянд и бутылок шампанского, в канун 2008 года, бог весть где.

Гейл нужно в туалет. Ивонн ведет ее по узкой подвальной лестнице на первый этаж, обставленный с загадочной роскошью. Жизнерадостный Олли, без берета, развалился в кресле, погрузившись в чтение газеты. Она необычная – напечатана кириллическим шрифтом. Гейл вроде бы разбирает русские слова «Новая газета», но уточнять не хочет. Ивонн ждет, пока Гейл делает свои дела. Туалет красивый, с полотенцами, душистым мылом и дорогими обоями, на которых изображены охотничьи сценки. Потом они возвращаются в подвал. Перри по-прежнему сидит ссутулившись, рассматривая собственные руки, но на сей раз они лежат ладонями вверх, как будто он читает по ним двойное будущее.

– Итак, Гейл, – энергично говорит маленький Люк. – Слово вновь за вами.

Это не слово, Люк. Это, черт возьми, вопль, который рвется из меня уже давно; думаю, ты в курсе, недаром же пялишься на меня куда чаще, чем предписано шпионским учебником «Этикет: общение между полами».

– Я понятия не имела, во что ввязываюсь, – начинает она, глядя прямо перед собой – на Ивонн, а не на Люка. – Я должна была догадаться. Но не догадалась.

– Тебе совершенно не за что себя упрекать, – горячо вмешивается Перри. – Никто тебе не сказал, никто не предупредил. Если кто и виноват, так это Дима со товарищи.

Гейл безутешна. Она сидит в кирпичном винном погребе глухой ночью и выстраивает обвинение против самой себя.

Она лежит ничком на пляже Антигуа, под зонтиком, в расстегнутом купальнике, рядом с нею – две маленькие девочки, а с другой стороны – Перри, в мальчишеских шортах и старомодных отцовских очках со специально подобранными солнцезащитными линзами.

Девочки съели бесплатное мороженое и выпили бесплатный сок. Дядя Ваня из Перми сидит на вышке с огромным пистолетом за поясом, а Наташа, чье имя каждый раз встает перед Гейл препятствием (приходится собираться с силами, чтобы взять барьер, совсем как на уроке верховой езды), – Наташа лежит в дальнем конце пляжа, наслаждаясь одиночеством. Элспет удалилась на безопасное расстояние. Возможно, она знает, что сейчас произойдет. Скорее всего, ей не позволено вмешиваться – так теперь кажется Гейл, хотя толку от ее запоздалой проницательности никакого.

Она замечает, что девочки вновь мрачнеют. Профессиональная интуиция подсказывает ей: их наверняка объединяет какой-то нехороший секрет. Она всякого навидалась в суде, поэтому дети, которые не болтают и не шалят, беспокоят ее и пробуждают любопытство. Дети, которые не понимают, что они – жертвы. Дети, которые не смотрят тебе в глаза. Которые винят себя за то, что делают с ними взрослые.

– Задавать вопросы – моя работа, – протестует Гейл. Теперь она обращается только к Ивонн. Люк – размытое пятно, Перри – за пределами поля зрения; она сознательно вытеснила его туда. – Я разбираю семейные дела и допрашиваю детей в качестве свидетелей. То, что делаешь на службе, продолжаешь делать и в свободное время. Привычка – вторая натура.

В попытке снять напряжение Перри подается вперед и тянет к ней длинную руку, но Гейл не успокаивается.

– Поэтому в первую очередь я попросила рассказать подробнее про дядю Ваню. Они так красноречиво о нем умалчивали, что я подумала: похоже, с дядей им не повезло. «Дядя Ваня умеет играть на балалайке, мы его очень любим, и он такой смешной, когда напьется». Ира оказалась словоохотливее, чем старшая сестра. Пьяный дядюшка, который развлекает детей… а чем еще он развлекается?

– Если я правильно понимаю, вы разговаривали по-английски? – Ивонн отслеживает каждую деталь, но тактично – женская солидарность дает о себе знать. – Не переходили, например, на французский?

– Английский – практически их родной язык. Точнее, американский английский, который они выучили в интернате, с легким итальянским акцентом. Я спросила: Ваня – их родной дядя или, так сказать, названый? Они сказали: Ваня – брат нашей мамы, он женился на тете Рае, она сейчас живет в Сочи с другим мужем, которого никто не любит. Так, рисуем семейное древо. Тамара – жена Димы, она очень строгая и много молится, потому что она святая. И добрая, взяла вот нас к себе. Добрая? Взяла к себе – в каком смысле? Я опытный адвокат, я не задаю прямых вопросов, только косвенные: а Дима к Тамаре хорошо относится? А к сыновьям? Это значит: а как он относится к вам? Катя сказала: да, Дима хорошо относится к Тамаре, потому что он ее муж, а ее сестра умерла. И к Наташе тоже хорошо, потому что он ее папа, а ее мама умерла, и к сыновьям, потому что он их папа. Напрашивался следующий вопрос, который мне очень хотелось задать, и я обратилась к Кате как к старшей: а кто же ваш папа? Она сказала: он умер. Ира вмешалась: и мама тоже. Они оба умерли. У меня вырвалось что-то вроде «ох, ну надо же», а они смотрели на меня молча, и я добавила: мне очень жаль. И давно они умерли? Я, кажется, не совсем поверила. Надеялась в глубине души, что это какая-то жестокая детская шутка. Теперь со мной говорила Ира, а Катя погрузилась в транс. Я, впрочем, тоже, но это не важно. Они умерли в среду, сказала Ира. Подчеркнула так день недели, как будто это он виноват. Давно или нет, какая разница, они умерли в среду. Все хуже и хуже. Неужели в прошлую среду? Ира ответила: да, в среду, неделю назад, двадцать девятого апреля. Очень точно, словно хотела, чтобы я запомнила дату. В среду на прошлой неделе случилась какая-то авария. Я просто сидела, уставившись на них, и тогда Ира погладила мою руку, а Катя положила голову мне на колени. Перри, о котором я совершенно позабыла, обнял меня – я, единственная из всех, плакала.

Гейл прикусывает костяшку указательного пальца – она всегда делает так в суде, чтобы подавить недопустимые эмоции.

– Когда мы обсудили это с Перри в отеле, все более или менее встало на места. – Она повышает голос, чтобы он звучал еще более отстраненно. Гейл по-прежнему не глядит на Перри и в то же время как будто старается внушить собеседникам, что это вполне естественно, ничего особенного: две маленькие девочки развлекаются на пляже спустя несколько дней после того, как их родители погибли в автомобильной катастрофе.

– Они погибли в среду. Теннисный матч состоялся в среду же. Следовательно, вся семья скорбела уже неделю, и Дима решил, что пора развеяться – поэтому прекратите ныть, марш на корт. Если бы все они, или кто-то из них, или покойные родители были иудеями – а я не исключаю такой возможности, – то это значило бы, что они отсидели шиву,[4]4
  Шива – в иудаизме: обязательный семидневный траур по усопшему; он начинается сразу после похорон, и в течение этого периода скорбящие не выходят из дому, не работают, не читают книг, за исключением священных текстов, и т. д.


[Закрыть] после чего, как положено, вернулись к нормальной жизни. Как-то не вяжется с Тамариным крестом и христианским рвением, но что толку искать логику в религиозных воззрениях этой пестрой компании. А Тамару вообще все вокруг считали очень странной.

Снова Ивонн – уважительно, но твердо:

– Не хочу на вас давить, Гейл, но Катя упомянула, что случилась авария. Это все, что вы от нее узнали? Не сказала ли она, например, где произошла трагедия?

– Где-то неподалеку от Москвы. Она не знает, где именно. Якобы во всем виноваты дороги, на них много рытвин. Все водители держатся середины дороги, чтобы не угодить в яму, поэтому, естественно, машины сталкиваются.

– Девочка не упоминала о больнице? Или мама с папой умерли мгновенно? Как было дело?

– Они погибли при столкновении. Цитирую Катю: «На середину дороги выскочил большой грузовик и сбил их насмерть».

– Были другие жертвы, не считая этих двоих?

– Я не стала мучить их дополнительными вопросами. – Гейл чувствует, как ее самообладание дает трещину.

– А водитель? Если водитель тоже погиб, то, конечно, девочки бы об этом упомянули?

Ивонн позабыла о Перри.

– Ивонн. Ни Катя, ни Ира не упоминали водителя, живого или мертвого, прямо или косвенно, – произносит он медленно и наставительно, как будто перед ним нерадивый студент или назойливый охранник. – Речь не шла о других жертвах, больницах, марках машин… – его голос набирает высоту, – и о том, была ли у них страховка…

– Хватит, – прерывает Люк.

Гейл снова пошла в туалет, на сей раз без сопровождения. Перри остался внизу. Он сидел, подперев лоб пальцами одной руки, – вторая беспокойно постукивала по столу. Гейл вернулась, но Перри, кажется, даже этого не заметил.

– Итак, Перри, – сказал Люк, бодро и деловито.

– Что?

– Крикет.

– Это было на следующий день.

– Мы в курсе. Так написано в вашем документе.

– Тогда почему бы его не прочитать?

– Мы уже прошли эту стадию, не правда ли?

Ладно, ладно, на следующий день, в то же самое время, на том же самом пляже, хоть и в другой его части, неохотно уступил Перри. Тот же самый микроавтобус с затемненными стеклами остановился под табличкой «Парковка запрещена», и оттуда, кроме Элспет, девочек и Наташи, вышли мальчики.

Волей-неволей при слове «крикет» Перри слегка просветлел.

– Они походили на двух жеребят, которых слишком долго держали в стойле, а потом наконец позволили порезвиться, – сказал он с внезапной нежностью, вспоминая эту картину.

Перри и Гейл выбрали место на пляже, максимально удалённое от «Трех труб». Не то чтобы они прятались от Димы и компании, но они не выспались и проснулись поздно, с мучительной головной болью, потому что накануне вечером совершили элементарную ошибку – выпили подаренного рома.

– От них просто невозможно было скрыться, – вмешалась Гейл, решив, что настала ее очередь. – Нигде на всем пляже, правда, Перри? Даже на всем острове, если подумать. Почему Дима и его родня так нами интересовались? Кто они такие? Чего хотели? Почему выбрали именно нас? Каждый раз, поворачивая за угол, мы натыкались на них. Мы чувствовали, что за нами наблюдают. Когда мы выходили на балкон номера, они стояли по ту сторону бухты и глазели на нас – может быть, нам это просто мерещилось, но было очень неприятно. А на пляже они даже в биноклях не нуждались. Достаточно было всего-навсего перегнуться через живую изгородь. Несомненно, они так и сделали, потому что, не успели мы устроиться, как подъехал знакомый микроавтобус с черными стеклами.

Тот же самый белобрысый охранник, перехватил инициативу Перри. На сей раз не в баре, а на пригорке под деревом. Никакого дяди Вани из Перми, в шотландском берете и с огромным пистолетом. Вместо него – какой-то долговязый тощий тип, должно быть помешанный на спорте: вместо того чтобы вскарабкаться на вышку, он принялся бегать по пляжу, засекая время и прерываясь на гимнастические упражнения.

– Растрепанный, – вспоминал Перри, медленно расплываясь в улыбке. – Подвижный. Лучше сказать – нервный. Не мог посидеть или постоять спокойно пять секунд. И не просто худой, а настоящий скелет. Мы сообразили, что это пополнение. Судя по всему, в доме Димы непрерывно совершался оборот кузенов из Перми.

– Перри взглянул на детей – да, милый? – снова встряла Гейл. – Ты посмотрел на них – и подумал: господи, что нам делать с этой оравой? А потом тебе в голову пришла потрясающая идея – крикет. То есть ничего удивительного, если знать Перри. Дайте ему старый мячик и палку – и он потерян для всего человечества. Правда?

– Мы взялись за дело всерьез, как полагается, – согласился Перри, неубедительно хмурясь и все еще улыбаясь. – Сделали калитку из веток и палок, попросили у сотрудников пляжа биты и мячи, уговорили нескольких растафари и престарелых англичан постоять в дальней части поля – таким образом у нас оказалось по шесть человек в команде, Россия против всего мира. Я послал мальчиков за Наташей – не хочет ли она защищать калитку? – но они вернулись и сказали, что она занята, читает «какого-то там Тургенева» – они делали вид, будто никогда о нем не слышали. Потом мы озвучили священные правила крикета… – улыбка Перри сделалась еще шире, – ребятам, не питающим особого почтения к правилам. Я, разумеется, не имею в виду растафари и англичан. Они – прирожденные игроки. Но юные сыновья Димы были воспитанниками интерната. Они немного умели играть в бейсбол, но страшно злились, когда им говорили, что мяч нужно бросать аккуратно, а не швырять со всей дури. Девочками тоже нужно было руководить, но, поскольку подающими у нас стояли старики, мы решили, что Катя и Ира будут бегать вместо них, а если им станет скучно, Гейл отведет их поплавать. Так?

– Мы считали, что малышкам нужно побольше двигаться, – добавила Гейл, честно пытаясь разделить энтузиазм Перри. – Чтобы не было времени задумываться. Мальчики в любом случае намеревались развлечься. А что касается девочек… то хотя бы добиться от них улыбки… господи… – Она не договорила.

Увидев, что Гейл в затруднении, Перри поспешил шагнуть на сцену.

– Очень трудно сделать приличную крикетную площадку на мягком песке, – объяснил он Люку. – У подающих вязнут ноги, отбивающие падают – вообразите себе.

– Да уж, – искренне согласился Люк, охотно копируя тон собеседника.

– Но не то чтобы все это было так уж важно. Мы хорошо повеселились, а победители получили мороженое. То есть оно досталось всем, потому что мы свели игру вничью.

– Мороженое за счет очередного дядюшки-надзирателя? – спросил Люк.

– Нет, я положил этому конец. За угощение платили мы сами.

Гейл пришла в себя, и Люк заговорил серьезнее:

– Итак, ближе к концу столь увлекательного матча вам удалось заглянуть внутрь пресловутого микроавтобуса? Я правильно вас понял?

– Мы как раз собирались закругляться, – кивнул Перри. – И внезапно боковая дверца микроавтобуса открылась. Может быть, пассажиры решили подышать свежим воздухом. Или рассмотреть нас получше. Точь-в-точь королевский визит инкогнито.

– И долго ли дверца оставалась открытой?

Перри начеку, не злоупотребляет своей хваленой памятью. Идеальный свидетель, он никогда не доверяет себе, не отвечает слишком быстро, строго придерживается темы. Еще один Перри, которого любит Гейл.

– Не знаю, Люк. Не могу сказать в точности. Мы не можем… – Быстрый взгляд на Гейл, которая покачала головой: мол, все верно. – Я посмотрел туда, Гейл это заметила – ты же заметила? – и тоже посмотрела. И мы оба их увидели. В машине сидели Дима и Тамара, бок о бок, прямые, точно кол проглотили, светлый и темная, толстый и тощая, – они глядели на нас с заднего сиденья. Потом дверца захлопнулась.

– Они не улыбались, – негромко подсказал Люк, делая пометку.

– В них было нечто, как я уже говорил, царственное. Да. В них обоих. Королевская чета. Если бы один из них вдруг потянул за шелковый шнурок, давая кучеру знак трогаться, я бы ничуть не удивился. – Перри сделал паузу, явно воображая эту картину, потом утвердительно кивнул. – На островах большие люди кажутся еще больше. А Дима и его семья были… и остаются… большими людьми.

Ивонн показывает им еще одну фотографию, на сей раз черно-белый полицейский снимок – анфас и профиль, сначала два глаза, потом один. Разбитые, вспухшие губы человека, который только что сделал добровольное заявление. Увидев фото, Гейл неодобрительно морщит нос. Она смотрит на Перри, и они приходят к общему заключению: мы его не знаем.

Но шотландка Ивонн не теряет уверенности.

– Представьте, что на этого человека надели кудрявый парик и немножко умыли… не обретет ли он определенное сходство с вашим любителем бега, которого в минувшем декабре освободили из итальянской тюрьмы?

Не исключено. Придвинувшись ближе друг к другу, они заключают, что так и есть.

Приглашение вручил в ресторане «Палуба» тем же вечером почтенный Амброз, наливая Перри вина на пробу. Перри, сын пуританина, не умеет подражать голосам. Зато Гейл, дочь актрисы, может изобразить кого угодно. И теперь она с успехом играет роль почтенного Амброза:

– «Сегодня вечером я буду лишен удовольствия обслуживать вас, молодые люди. Знаете почему? Потому что вы, молодые люди, будете почетными гостями мистера Димы и его уважаемой жены на вечеринке по случаю дня рождения близнецов, которым, как я слышал, вы лично преподали урок благородной игры в крикет. Моя Элспет испекла самый большой и вкусный ореховый торт, какой вам только доводилось пробовать. Судя по всему, мисс Гейл, детишки ждут, что вы выскочите прямо оттуда, так они вас любят».

В качестве заключительного штриха Амброз вручил им конверт с надписью «Мистеру Перри и мисс Гейл». Внутри лежали две визитки, белые, с неровными краями, похожие на свадебные приглашения, с надписью «Дмитрий Владимирович Краснов, европейский директор, международная торговая корпорация „Арена“, Никосия, Кипр». Чуть ниже – веб-сайт компании и адрес в Берне.