Текст книги "Агент на передовой"

– Подкомитет Казначейства. Без его благословения никуда.

– И кто туда входит?

– По одной шишке от Казначейства, Форин-офиса, Министерства внутренних дел и Минобороны. Плюс парочка кооптированных парламентариев, которые сделают то, что им скажут.

– А именно?

– Проштамповать документ – операция такая-то – и вернуть в Главный офис для запуска процедуры.

– По мне, так дурацкая потеря времени.

Мы возвращаемся подземкой в Гавань и узнаем, что Илья нас уже опередил и сообщил всем о великой победе нашей героини на утреннем заседании. Даже сварливый Игорь, шестидесятипятилетний литовец, выходит из своей берлоги, чтобы пожать ей руку, а заодно и мою, хотя в глубине души подозревает, что замена Джайлса – это происки русских. Я вхожу в свой кабинет, бросаю пиджак и галстук на спинку стула и нахожусь в процессе закрытия компьютера, когда звонит мой личный мобильник. Полагая, что это Прю, но слабо надеясь, что это все-таки наконец-то Стеф, я запускаю руку в карман пиджака. Звонит Эд, и голос его звучит мрачно.

– Это вы, Нат?

– Удивительно, но факт. А вы, надо полагать, Эд? – Я сразу беру легкомысленный тон.

– Ага. – Долгая пауза. – Я по поводу Лоры. В понедельник.

Лора, напоминаю, его сестра, у которой проблемы с обучением.

– О’кей, Эд. Если у вас с ней дела, нет проблем. Сыграем в другой раз. Дайте знать, и я постараюсь выкроить время.

Только он звонит по другому поводу. С Эдом всегда так. Наберись терпения, и ты все узнаешь.

– Ей нужен четвертый.

– Лоре?

– Ну да. На корте.

– На корте. Вот как.

– Она помешана на бадминтоне. Хотя играет плохо. То есть вообще никак. Но большая энтузиастка.

– Я понял. Это хорошо. Так о каком четвертом идет речь?

– О миксте. С женщинами. Может, ваша жена сможет. – Хотя он знает ее имя, почему-то ему трудно произнести его вслух. Я ему подсказываю: Прю. – Ага, Прю.

– Боюсь, не получится, Эд. Бесполезно даже спрашивать. По понедельникам у нее бдения с неимущими клиентами, вы забыли? Может, у вас на работе кто-то есть?

– Не-а. Некого попросить. Лора правда рвется. Ага.

Тут мой взгляд падает на дверь из матового стекла, отделяющую меня от каморки Флоренс. Она сидит спиной ко мне и тоже выключает свой компьютер. Я вдруг замолчал, и она словно что-то почувствовала. Она поворачивается, смотрит на меня, потом встает, открывает стеклянную дверь и высовывает голову:

– Я вам нужна?

– Да. Вы умеете плохо играть в бадминтон?

Глава 8

Воскресный вечер накануне запланированного парного матча. Еще один чудесный уикенд у нас с Прю после моего возвращения из Таллина. Реальность моего постоянного присутствия в доме нам все еще в новинку, и мы оба отдаем себе отчет в том, что это дело тонкое. Прю любит возиться в саду. Я согласен стричь лужайку и таскать тяжести. Но больше всего жду момента, когда пробьет шесть часов, чтобы принести ей джин с тоником. Работа ее юридической фирмы по подготовке коллективного иска против крупной фармацевтической компании идет полным ходом, чему можно только порадоваться. Несколько меньше меня радует известие, что наши утренние воскресные часы теперь будут отданы ее «рабочим бранчам» с преданной командой, которая мне больше напоминает заговорщиков-анархистов, чем бывалых юристов. Когда я сообщаю об этом Прю, она разражается смехом: «Дорогой, ты попал в самую точку!»

Днем мы сходили в кино. Уже не помню, что смотрели, но нам понравилось. По возвращении домой Прю объявила, что мы должны вместе приготовить сырное суфле. Стеф называет его гастрономическим эквивалентом старомодных танцев, но мы-то получаем удовольствие. Я натираю сыр, а она взбивает в миксере яйца, слушая на полную громкость Фишера-Дискау[7]7
  Дитрих Фишер-Дискау (1925–2012) – немецкий оперный и камерный певец.


[Закрыть]. Вот почему я не слышу попискивание рабочего мобильника, пока она не выключает миксер.

– Это Дом, – сообщаю я ей, на что она откликается гримасой.

Я ухожу в гостиную и закрываю дверь. У нас договоренность: Прю предпочитает не слышать наших рабочих разговоров.

– Нат. Ты уж извини меня за воскресное вторжение.

Я его извиняю сквозь зубы. Судя по благодушному тону, он звонит уведомить меня, что Казначейство дало отмашку на операцию «Розовый бутон». Мог бы запросто подождать до понедельника. Но нет, отмашка пока не дана.

– Ответ еще не совсем пришел, Нат. Вот-вот придет, не сомневаюсь.

Не совсем пришел? Это как понимать? Типа не совсем беременная? В общем, звонит он по другому поводу.

– Нат. – Это обращение, в последнее время предваряющее каждую его фразу, заставляет меня напрягаться. – Могу ли я рассчитывать на огромную любезность с твоей стороны? Ты, случайно, не свободен завтра? Я знаю, понедельник – не самый удачный день, но в виде исключения?

– А что от меня требуется?

– Смотаться в Нортвуд. Межнациональная штаб-квартира. Ты раньше там бывал?

– Нет.

– Тогда вот он, главный шанс твоей жизни. Наши немецкие друзья заполучили горяченький источник по линии московской гибридной военной программы. По этому поводу они собирают натовских профессионалов. Я подумал, что это как раз твоя епархия.

– Я должен, что ли, доклад читать?

– Нет, нет, нет. Зачем? Вот уж точно не надо. Это сугубо общеевропейская встреча, так что британский голос не будет воспринят благосклонно. Хорошая новость: я выделил тебе персональный автомобиль. С шофером, по первому разряду. Он тебя туда отвезет, подождет сколько нужно и привезет обратно в Баттерси.

– Это зона ответственности Русского отдела, а не Лондонского управления, Дом, – пытаюсь я протестовать не без раздражения. – И уж точно не Гавани, чтоб я так жил. Это больше похоже на вызов «скорой».

– Нат. Гай Браммел посмотрел материалы и заверил меня лично, что у Русского отдела нет особой заинтересованности. Из чего следует, что ты будешь представлять не только Лондонское управление, но и их тоже. Неплохо, да? Двойная честь.

Тоже мне честь. Жуткая скучища. Но, нравится мне это или нет, Дом – мой начальник, ничего не поделаешь. Я только вношу одно уточнение:

– Ладно, Дом. Не морочься с автомобилем. Поеду на своей машине. Надеюсь, у них там есть парковка?

– Глупости, Нат! Я настаиваю. Это важная европейская встреча. Контора должна показать свой флаг. О чем я сказал со всей строгостью нашей транспортной службе.

Я возвращаюсь на кухню. Прю сидит за столом в очках и читает «Гардиан» в ожидании, когда поднимется наше суфле.

◾

И вот он, вечер понедельника, время бадминтона вчетвером ради сестрички Лоры. В каком-то смысле я, пожалуй, даже жду этого матча. Я провел жуткий день, можно сказать, в заключении – в подземной нортвудской крепости, – изображая неподдельный интерес к германской статистике. В перерывах между заседаниями я стоял возле накрытого буфетного стола, как такой школьник-неудачник, и извинялся за Брексит перед европейской разведывательной элитой. Поскольку мобильный телефон у меня сразу отобрали, только по дороге домой в лимузине с шофером, под проливным дождем, я позвонил Вив (Дом теперь «недоступен», новый тренд) и узнал, что подкомитет Казначейства принял решение «временно приостановить» операцию «Розовый бутон». В нормальной ситуации я бы особенно не волновался, но слова Дома, что ответ «еще не совсем пришел», застряли у меня в голове.

Час пик под дождем. Перед мостом Баттерси образовалась пробка. Я прошу шофера отвезти меня сразу в Атлетический клуб. Мы подъезжаем в тот момент, когда Флоренс в дождевике с капюшоном поднимается по ступенькам и исчезает внутри.

Дальнейшие события я должен изложить подробно.

◾

Я выскакиваю из лимузина, чтобы ее окликнуть, но вспоминаю, что, составляя впопыхах эту четверку, мы с ней забыли обговорить нашу легенду. Кто мы, как познакомились и как оказались в одной комнате, когда позвонил Эд? Теперь это надо сделать при первом удобном случае.

В вестибюле нас уже поджидает парочка. Эд скалит зубы в своем старомодном непромокаемом плаще и фуражке, вероятно доставшейся ему в наследство от отца-моряка. Лора прячется за ним, дергает его за ногу и не решается предстать перед нами. Маленькая, крепенькая, в голубом дирндле, копна вьющихся каштановых волос, лучезарная улыбка. Пока я решаю, как ее приветствовать – остановиться и радостно помахать или обойти Эда и пожать ей руку, – к ней подскакивает Флоренс с восклицанием: «Ух ты, какое платье, Лора! Новенькое?» На что та, просияв, отвечает глубоким хрипловатым голосом: «Эд привез из Германии», – и с обожанием смотрит на брата.

– Где еще такое купишь? – С этими словами Флоренс берет ее за руку и уводит в женскую раздевалку, бросив нам через плечо: «До скорого, ребята». А мы глядим ей вслед.

– Где вы такую раздобыли? – бурчит Эд, маскируя неподдельный интерес, и мне ничего не остается, кроме как выдать свою половину наскоро придуманной легенды, которую еще предстоит согласовать с Флоренс.

– Чья-то важная помощница, это всё, что я знаю, – отвечаю ему и направляюсь в раздевалку, прежде чем он успевает прицепиться ко мне с новыми вопросами.

Там, к моему облегчению, он предпочитает облегчить душу в связи с трамповской отменой ядерной сделки Обамы с Ираном.

– Американское слово отныне официально объявляется утратившим законную силу. Согласны?

– Согласен, – отвечаю я. А про себя думаю: продолжай в том же духе, пока я не переговорю с Флоренс, и чем раньше, тем лучше. Не дай бог, чтобы Эд во мне, почти отошедшем от дел бизнесмене, заподозрил кого-то другого.

– А своим выступлением в Оттаве он знаете что сделал? – Эд все полощет Трампа, натягивая длинные шорты.

– Что?

– Выставил Россию в выгодном свете относительно иранского вопроса. Кто б им еще такой подарочек отвалил, хоть за какие шиши, – объявляет он с мрачной ухмылкой.

– Возмутительно, – соглашаюсь я, думая о том, что чем раньше я увижусь на корте с Флоренс, тем спокойнее буду. Заодно спрошу ее про «Розовый бутон» – может, она знает что-то такое, чего еще не слышал я.

– А мы, британцы, так жаждем свободной торговли с Америкой, что готовы повторять «Да, Дональд», «Так точно, Дональд» и целовать его в задницу до наступления Армагеддона. – Он уставился на меня и даже не моргает. – Согласны, Нат?

Я второй раз соглашаюсь с ним – а может, даже третий – и только попутно замечаю, что обычно мировые проблемы он решает за кружкой пива за Stammtisch. Но он еще не закончил, и меня это пока устраивает.

– Какой-то ненавистник. Ненавидит Европу, о чем он сам говорил. Ненавидит Иран, Канаду, международные соглашения. Он что-нибудь вообще любит?

– Может, гольф? – спрашиваю.

Третий корт слегка обшарпанный и пронизан сквозняками. Он расположен под отдельным навесом, на задворках – ни зрителей, ни случайных прохожих. Не по этой ли причине, спрашиваю себя, Эд выбрал дальний корт? Все делается для Лоры, и он не желает, чтобы кто-то на нее глазел. Мы ждем девушек. Не дожидаясь, когда Эд снова спросит, как мы с Флоренс познакомились, я перевожу стрелки на Иран.

Но вот открывается дверь женской раздевалки, и Лора во всем своем великолепии неровно шагает по подиуму: новенькие шорты, чистейшие клетчатые кеды, футболка с Че Геварой, еще не распакованная профессиональная ракетка.

За ней появляется Флоренс – не в офисной рабочей одежде, не в представительском брючном костюме и не в промокшей кожаной куртке, а свободная, стройная, уверенная в себе молодая женщина в короткой юбке, из-под которой сверкают белые ляжки, мечта юного Эда. Украдкой бросаю на него взгляд. Он изображает полнейшее равнодушие. А моя первая реакция – смешливое негодование: Флоренс, не подобает вам расхаживать в таком виде! Но я тут же беру себя в руки, снова превращаясь в ответственного супруга и отца.

Мы разбиваемся на пары в единственно приемлемом варианте: Лора и Эд против Флоренс и Ната. На практике это означает, что Лора стоит носом к сетке и пытается отбить падающий волан, а Эд все спасает после ее промахов. А еще это значит, что между розыгрышами у нас с Флоренс появляется возможность тихонько перекинуться словечком.

– Вы – важная помощница босса, – сообщаю я ей, когда она подбирает волан с задней линии. – А я – его приятель. Дальше можете импровизировать.

Ноль реакции, как и ожидалось. Молодчина. Эд присел возле сестры и возится с ее обувью – то ли шнурок развязался, то ли она это выдумала, просто ей необходимо его внимание.

– Мы случайно встретились в офисе моего приятеля, – продолжаю я. – Вы сидели за компьютером, когда я вошел. А вообще мы незнакомы. – Потом шепотом спрашиваю: – О «Розовом бутоне» были какие-то новости, пока я ездил в Нортвуд?

Реакция опять же нулевая.

У нас подобралась классная троица (Лора у сетки не в счет). Флоренс спортсменка милостью божьей: идеальные синхронность и скорость, подвижная как газель, умопомрачительно изящная. Эд делает привычные прыжки и выпады, а между розыгрышами старается не поднимать глаз. Подозреваю, что его подчеркнутое безразличие к Флоренс напрямую связано с Лорой, он не желает огорчать младшую сестренку.

Еще один долгий розыгрыш на троих заканчивается причитаниями Лоры, что про нее все забыли и такая игра ей не нравится. Мы берем паузу. Эд падает перед ней на колени и пытается ее успокоить. Вот он, идеальный момент для нас с Флоренс, став в непринужденную позу, поставить точку в легенде о прикрытии.

– Мой приятель, он же ваш начальник, торгует ширпотребом, а вы высококлассный специалист, временно в его распоряжении.

Но вместо того, чтобы отреагировать на мою версию, Флоренс решает принять участие в утешении несчастной. Она идет к сетке с криком «Эй, вы там, хватит!» и заявляет, что мы меняемся партнерами: смертельный поединок, женщины против мужчин, она подает первой. Флоренс уже готова перейти на другую сторону, когда я касаюсь ее обнаженной руки:

– Вы меня услышали? Вы согласны?

Она разворачивается и обдает меня ледяным взглядом.

– Мне уже остопи…ло это вранье, – одергивает она меня громко, с горящими глазами. – Я больше не намерена врать ни ему, ни кому другому. Понятно?

Мне-то понятно, а вот понял ли Эд? Похоже, что нет, и слава богу. Перебравшись на ту сторону, она берет Лору за руку и отправляет Эда ко мне. Мы играем эпический матч – мировые чемпионы против мировых чемпионок. Флоренс бросается за каждым воланом. В конце концов женщины, не без нашей помощи, доказывают свое превосходство, победно вскидывают ракетки и отправляются в свою раздевалку, а мы в свою.

Что-то не так с ее личной жизнью? Я вспоминаю горькие слезы, оставленные мной без внимания. Или это тот случай, который психологи Конторы изволят называть синдромом спины верблюда? В какой-то момент запретные темы становятся непосильным грузом, и ты ломаешься под этой тяжестью.

Я достаю из шкафчика свой мобильный и, выйдя в коридор, звоню Флоренс. Электронный голос сообщает, что абонент находится вне зоны действия. Пробую еще пару раз, и все с тем же успехом. Я возвращаюсь в раздевалку. Эд уже принял душ и сидит полуобнаженный на планчатой скамейке с наброшенным на шею полотенцем.

– Я подумал, – бурчит он, кажется, даже не заметив, что я выходил в коридор. – Если вы, конечно, не против. Может, поужинаем вместе. Бар – это не для Лоры. Посидим где-нибудь вчетвером. Я угощаю.

– Прямо сейчас?

– Ага. Если вы не против.

– С Флоренс?

– Я же сказал – вчетвером.

– А если она не может?

– Может. Я спросил.

После секундной заминки я говорю «да». При удобном случае – желательно до ужина – выясню, что за тараканы распоясались у нее в голове.

– Недалеко отсюда есть китайский ресторан «Золотая луна», – подсказываю ему. – Они работают допоздна. Можно к ним попробовать.

Только я успеваю договорить, как подает голос мой зашифрованный мобильник. Флоренс, наконец-то. То она перестает играть по правилам Конторы, а то мы уже все идем ужинать.

Пробормотав что-то про то, как я срочно понадобился Прю, я снова выхожу в коридор. Но это не Прю и не Флоренс. Звонит Илья, сегодня он наш ночной дежурный в Гавани. Сейчас мне сообщит, что подкомитет дал-таки добро на операцию «Розовый бутон». Давно пора.

Но звонит он по другому поводу.

– Нат, срочное сообщение. От вашего друга-фермера. Для Питера.

«Друг-фермер»… читай: Камертон. Русский студент в Йоркском университете, достался мне от Джайлса по наследству. «Для Питера»… читай: для меня.

– И что он пишет?

– Вы должны его навестить при первой возможности. Вы лично. Сверхсрочно.

– Это его слова?

– Если хотите, могу вам переслать.

Возвращаюсь в раздевалку. Не бином Ньютона, как сказала бы Стеф. Люди бывают разными: сегодня добрый самаритянин, завтра последний негодяй. А вот с секретным агентом все однозначно: отказал ему в трудную минуту, и он для тебя навсегда потерян, как любил повторять мой наставник Брин Джордан. Эд по-прежнему сидит на скамейке. Колени расставлены, голова опущена. Я смотрю в мобильном телефоне расписание. Последний поезд на Йорк уходит с вокзала Кингс-Кросс через пятьдесят восемь минут.

– Эд, я с вами, но без вас, – говорю ему. – Сегодня пролетаю мимо китайской еды. Срочные дела, ничего не попишешь.

– Жаль, – говорит он, не поднимая головы.

Я иду к выходу.

– Эй, Нат!

– Да?

– Спасибо вам и Флоренс. Уже ей сказал. Для Лоры это был настоящий праздник. Жаль, что не можете пойти в ресторан.

– Мне тоже. Возьмите утку по-пекински. Ее подают с оладьями и джемом. С вами все в порядке?

Эд театрально разводит ладони и качает головой в полном унынии:

– Сказать?

– Только очень коротко.

– Европа в заднице, разве что кто-то с яйцами найдет противоядие Трампу.

– Кто, например?

Ответа нет. Он снова погружается в тяжелые думы, а я отправляюсь в Йорк.

Глава 9

Я поступаю достойно, отвечая на вопль о помощи, а сколько таких воплей мы, кураторы всего мира, уносим с собой в могилы! Варьируются мелодии, слова, но суть песни не меняется: я не могу так больше жить, Питер, этот стресс меня убивает, тяжесть моего предательства невыносима, любовница от меня ушла, жена мне изменяет, соседи меня подозревают, мою собаку раздавила машина, вы единственный, кто еще может убедить меня не перерезать себе вены.

Почему мы, кураторы, всякий раз бежим на помощь? Потому что мы их должники.

Вот только у меня нет особых обязательств перед преимущественно спящим агентом по кличке Камертон. И не о нем я думаю, сев в опоздавший поезд и слушая в переполненном вагоне крики школьников, возвращающихся после экскурсии в Лондон. Я думаю об отказе Флоренс принять легенду, что в нашей секретной жизни так же естественно, как чистить зубы. И об операции «Розовый бутон», которая все никак не материализуется. И о словах Прю, когда я ей позвонил сказать, чтобы вечером меня не ждала, и спросил, нет ли новостей от Стеф:

– Она переехала в крутую квартирку в Клифтоне. А с кем – ни слова.

– Клифтон! И сколько же там стоит аренда?

– Вопросы мы не задаем. Это был мейл. Улица с односторонним движением. – Тот редкий случай, когда ей не удается скрыть нотки отчаяния.

А когда умолкает печальный голос Прю, мой слух услаждает Флоренс: Мне уже остопи…ло это вранье. Я больше не намерена врать ни ему, ни кому другому. Понятно? И тут я возвращаюсь к вопросу, который не дает мне покоя с тех пор, как Дом елейным голосом предложил мне по телефону автомобиль с шофером. Он ничего не делает без причины, подчас довольно извращенной. Я еще пару раз звоню Флоренс на ее рабочий телефон – в ответ все то же электронное вытье. Так почему, Дом, ты так хотел убрать меня с глаз подальше? Не из-за тебя ли Флоренс решила больше не лгать ради родной страны, хотя ложь ради родной страны – это суть нашей профессии?

Но вот я наконец в Питерборо, где, прикрываясь бесплатным экземпляром «Ивнинг стандард», набираю в телефоне бесконечную цифровую комбинацию и готовлюсь выслушать нескладный рассказ моего агента Камертона.

◾

Настоящее его имя Сергей Борисович Кузнецов, и далее, вопреки всем правилам моей профессии, я буду его называть просто Сергеем. Он родился в Санкт-Петербурге в семье чекистов: дед – почетный генерал НКВД, похоронен в Кремлевской стене, а отец, бывший полковник КГБ, погиб от множественных ран, полученных в Чечне. Пока все звучит хорошо. Но является ли Сергей истинным наследником своих доблестных предков, вот вопрос.

Известные нам факты говорят в его пользу. Но их, пожалуй, слишком много. В шестнадцать лет его послали в спецшколу под Пермью, где помимо физики преподавали «политическую стратегию» – эвфемизм, подразумевающий конспирацию и шпионаж.

В девятнадцать он поступил в Московский государственный университет. Окончил с отличием по физике и английскому языку, а дальше был направлен в спецшколу для спящих агентов с двухгодичным обучением. С первого дня, если верить его признаниям, он собирался стать перебежчиком, в какую бы из западных стран его ни послали. Это объясняет то, что по прибытии в аэропорт Эдинбурга в десять вечера он вежливо попросил о встрече с «офицером высокого ранга из британской разведки».

Очевидные причины, к этому приведшие, представлялись неоспоримыми. С юных лет, по его словам, он втайне восхищался светилами физики и гуманизма – Андреем Сахаровым, Нильсом Бором, Ричардом Фейнманом и нашим Стивеном Хокингом. И всегда мечтал о свободе для всех, науке для всех, гуманизме для всех. Как он мог при этом не ненавидеть автократа и варвара Владимира Путина и его злобную риторику?

Ко всему прочему Сергей, по его собственному признанию, гомосексуалист. Если бы это стало известно сокурсникам или преподавателям, его бы немедленно отчислили. Однако ничего такого не произошло. Ему удавалось сохранять образ «нормального мужчины»: флиртовал с девушками на курсе и даже переспал с парочкой – исключительно, как он утверждал, для прикрытия.

В подтверждение вышесказанного достаточно взглянуть на неожиданные богатства, выложенные на столе перед его зачарованными дознавателями, – два чемодана и рюкзак, содержащие весь набор настоящего шпиона: копировальная бумага для секретных донесений, пропитанная новейшим составом; фиктивная девушка в Дании, которой он должен писать нежные письма, вставляя между строк тайные послания, написанные невидимыми чернилами; миниатюрнейшая камера, вмонтированная в брелок для ключей; триста фунтов стартового капитала в десяти– и двадцатифунтовых купюрах, спрятанные на дне чемодана; пачка одноразовых блокнотов; и на десерт – парижский телефон, по которому можно звонить лишь в исключительных случаях.

Все у него разложено по полочкам. Яркие портреты и псевдонимы тех, кто его тренировал и с кем он тренировался, профессиональные хитрости, которым его учили, испытательные вылазки и, конечно, его священная миссия в качестве верного родине спящего агента, которую он повторял как мантру: учись не покладая рук, заслужи уважение своих ученых коллег, разделяй их ценности и философию, пиши статьи в научные журналы. В чрезвычайных ситуациях никогда, ни под каким предлогом не пытайся связаться с ограниченной резидентурой российского посольства в Лондоне, где о тебе знать не знают, к тому же резидентура не обслуживает спящих агентов – это элита, выращенная вручную чуть не со дня рождения и контролируемая отдельной эксклюзивной командой в Московском центре. Плыви по течению, выходи на связь раз в месяц, и пусть каждую ночь тебе снится матушка-Русь.

Что вызывало любопытство – а у его дознавателей не просто любопытство, – так это полное отсутствие каких-либо новых и, соответственно, ликвидных разведданных. Каждый предъявленный им болтик уже предъявлялся предыдущими перебежчиками: персоналии, методы обучения, спецподготовка разведчика, даже шпионские игрушки, дубликаты которых лежали в музее криминалистики, в зале для почетных посетителей, на первом этаже Конторы.

◾

Проигнорировав сомнения дознавателей, Русский отдел ныне отсутствующего Брина Джордана оказал Камертону радушный прием: приглашал на ужины и футбольные матчи, помогал писать письма фиктивной подруге в Дании, где он сообщал о работе ученых коллег, прятал жучки в его квартире, влезал в его каналы связи, периодически устраивал скрытое наблюдение. И ждал.

Вот только чего? За шесть, восемь, двенадцать месяцев, которые влетели в копеечку, ни одного сигнала от его кураторов из Московского центра – ни письма с тайным подтекстом, ни мейла, ни телефонного звонка, ни магической фразы, произнесенной в заранее оговоренное время по коммерческому радио. Махнули на него рукой? Вывели на чистую воду? Прознали о его сексуальной ориентации и сделали свои выводы?

Один бесплодный месяц следовал за другим, терпение Русского отдела иссякало, и в один прекрасный день Камертона отправили в Гавань для «технического обслуживания и неактивной деятельности». Или, как выразился Джайлс, «чтобы держать его в резиновых рукавицах на длинных асбестовых щипцах, и если я хоть что-то смыслю в тройниках, у этого товарища симптомов вагон и маленькая тележка».

Симптомы если и есть, то очень старые. Сегодня, как подсказывал мой опыт, Сергей Борисович представлял собой очередного двоечника в бесконечной русской игре с двойными агентами. Москва его использовала и выбросила на помойку. И вот он решил, что пришло время нажать на аварийную кнопку.

◾

Шумные подростки ушли в вагон-ресторан. Сидя в уголке, я звоню Сергею на выданный ему мобильник и слышу все тот же дисциплинированный, бесстрастный голос, который я запомнил еще в феврале, когда Джайлс передавал мне с рук на руки своего агента. Я сообщаю, что откликнулся на его звонок. Он меня благодарит. Я спрашиваю про его самочувствие. Слава богу, Питер. Я говорю, что приеду в Йорк не раньше половины двенадцатого. Хочет ли он увидеться в такой поздний час или дело терпит до утра? Я устал, Питер, так что лучше перенести на утро. Вот вам и «сверхсрочно». Я предлагаю «традиционную процедуру» и спрашиваю, нет ли с его стороны возражений. В разведделах последнее слово всегда за полевым агентом, каким бы сомнительным он ни выглядел. Спасибо, Питер, меня она устраивает.

Уже за полночь. Из дурно попахивающей спальни в отеле я снова звоню Флоренс на рабочий мобильный. Все то же электронное вытье. Других номеров у меня нет, поэтому я набираю номер в Гавани, чтобы спросить Илью, нет ли новостей насчет «Розового бутона».

– Ни словца, ни живца. Уж извините, Нат.

– Острослов нашелся, – огрызаюсь я и обрываю связь.

Я мог бы его спросить, не слышал ли он что-то о Флоренс, может, знает, почему у нее выключен телефон, но Илья молоденький, взрывной, еще, не дай бог, всполошит всю нашу Гавань. Любой служащий обязан предоставить номер городского телефона для контакта с ним во внерабочее время на случай, если мобильный сигнал по какой-то причине отсутствует. Такой номер у Флоренс зарегистрирован в Хемпстеде, где, насколько я помню, она любит бегать. Похоже, никто не обратил внимания на то, что Хемпстед никак не соотносится с Пимлико, где, по ее утверждению, она живет вместе с родителями. Но, с другой стороны, есть же 24-й автобус, о чем она сама мне говорила.

Я набираю хемпстедский номер и наговариваю на автоответчик, что звонит Питер из клиентской службы безопасности, у нас есть подозрения, что ее аккаунт взломали, поэтому в ее интересах срочно перезвонить на этот номер. Я выпиваю много виски и пытаюсь уснуть.

◾

«Традиционная процедура», предложенная Сергею, восходит к дням, когда к нему относились как к двойному агенту с серьезными перспективами роста. Место встречи – перед городским ипподромом. Он приедет на автобусе, с вчерашней газетой «Йоркшир пост» в руке, а я буду его поджидать в казенной машине неподалеку. Он должен некоторое время потереться в толпе, давая наружке Перси Прайса возможность решить, не контролирует ли нашу встречу противник, а такой вариант исключать нельзя, хотя кому-то он может показаться притянутым за уши. После того как наша родная команда даст добро, Сергей подойдет к автобусной остановке и станет изучать расписание. Газета в левой руке означает отмену мероприятия. Газета в правой – «все в силе».

Сама процедура передачи агента, разработанная Джайлсом, несколько отличалась от традиционной. Он настоял на том, чтобы мы встретились в общежитии у Сергея на территории университетского кампуса, где нас ждали бутерброды с копченым лососем и бутылочка водки, чтобы их запить. А наше прикрытие было не толще вафли: Джайлс – заезжий профессор из Оксфорда в поисках талантов, я – его нубийский раб.

Но сегодня мы возвращаемся к традиционной процедуре, никакого копченого лосося. Я взял в аренду побитый «воксхолл», ничего лучшего прокатная компания не смогла мне предложить. В дороге я все время поглядываю в зеркальце заднего вида – уж не знаю, что я рассчитываю в нем увидеть, но все равно поглядываю. Денек серый, накрапывает, обещали усиление дождя. Еду по прямой, плоская равнина. Вот и ипподром, возможно, здесь еще древние римляне развлекались. Слева от меня мелькает белое ограждение. Впереди ворота с приспущенным флагом. Я еду с прогулочной скоростью мимо толпы любителей шопинга и искателей приключений под дождем.

И вот, пожалуйста, на автобусной остановке среди ожидающих пассажиров стоит Сергей и изучает желтое расписание. В правой руке у него «Йоркшир пост», а в левой – не предусмотренный сценарием музыкальный футляр с продетым сквозь ручки сложенным зонтом. За остановкой я притормаживаю и, опустив стекло, кричу:

– Эй, Джек! Ты меня помнишь? Питер!

Сначала он делает вид, что не услышал. Все по уставу, недаром два года отучился в спецшколе. Потом поворачивает голову и, увидев меня, изображает удивление и радость:

– Питер! Дружище! Это ты. Глазам своим не верю.

О’кей, хорош, садись в машину. Что он и делает. Мы символически изображаем объятия для зевак. На нем новенький бежевый плащ «Барберри». Он его снимает, складывает несколько раз и аккуратно кладет на заднее сиденье, а вот музыкальный футляр держит между колен. Когда мы отъезжаем, мужчина на остановке кривит лицо, тем самым как бы говоря стоящей рядом женщине: видали? Старый педрила снял красавчика средь бела дня!

Я проверяю в зеркальце заднего вида, не последовала ли за нами машина, микроавтобус или мотоцикл. Вроде все чисто. По процедуре я не должен сообщать Сергею, куда его везут, я и не сообщаю. Он похудел и кажется затравленным по сравнению с нашей первой встречей. Смоляные волосы растрепаны, в томных глазах сквозит печаль. Тонкие пальцы проигрывают какую-то мелодию на приборном щитке. Тогда в общежитии они так же барабанили по подлокотнику кресла. Новенький спортивный пиджак из шотландского твида великоват ему в плечах.

– Что в футляре? – спрашиваю я его.

– Записи, Питер. Для вас.

– Только записи?

– Послушайте. Это важные записи.

– Приятно слышать.

Мой грубоватый тон его не покоробил. Возможно, он ожидал чего-то подобного. И всегда ожидает. Возможно, он меня просто презирает, как, подозреваю, презирал Джайлса.