Текст книги "Пираты Гора"

Глава третья. ХО-ХАК

Ренсовые острова, на которых проживают ренсоводческие общины, обычно довольно малы, редко больше чем две на две сотни футов. Они состоят из плотно подогнанных друг к другу и густо переплетенных между собой ренсовых стеблей и держатся на плаву. Как правило, такой пастил имеет толщину восемь-девять футов и возвышается над поверхностью воды фута на три. Когда стебли, составляющие нижнюю часть такого плавучего острова, ломаются или повреждаются, сверху настилается новый ряд стеблей. Так, с периодичностью в несколько месяцев, верхние слои настила постепенно перемещаются вниз, пока сами не становятся, в свою очередь, нижним, наиболее подверженным разрушению слоем.

Чтобы предотвратить нежелательное перемещение такого острова, его при помощи болотных лиан привязывают к расположенным по соседству толстым корням ренса. Входить в воду для привязывания лианы опасно из-за многочисленных подстерегающих человека хищников, и делается это очень быстро несколькими людьми одновременно, один из которых опутывает лианой корень, а другие, опустившись вместе с ним под воду, защищают пловца, держа наготове свои остроги и отгоняя ими непрошеных гостей, а в случае, если нежелательные визитеры оказываются излишне настойчивыми или представляют собой действительно серьезную угрозу – такие, например, как водяной тарларион или длиннотелая девятижаберная акула, – охраняющие всегда способны отвлечь внимание хищников и удержать их на безопасном расстоянии, пока их товарищ не выберется на плавучий остров.

При необходимости переместить остров удерживающие его лианы перерубаются, и члены общины разделяются на тех, кто направляет остров длинными шестами, и тех, кто расчищает путь, двигаясь впереди на ренсовых лодках. Большинство из действующих шестами располагаются по краям острова, но и внутри его, ближе к центральной части, имеются четыре сквозных прямоугольных отверстия, опустив шесты сквозь которые можно управлять. Эти центральные отверстия, прорубленные через все составляющие островной настил слои, дают возможность человеку передвигать все сооружение – хотя и довольно медленно – в одиночку, без помощи стоящих по краям гребцов, что особенно ценно при нападении врага.

При возникновении опасности все жители острова прячутся в тростниковом строении – большом шалаше, расположенном в самой середине острова над отверстиями. В этом случае все остальные, разбросанные по территории острова ренсовые хижины разрушаются, чтобы не дать возможности высадившемуся неприятелю использовать их в качестве прикрытия, а запасы продовольствия и воды – доставляемой с верхней части дельты реки, где она пригодна для питья, – переносятся в центральное строение, достаточно прочное, чтобы уберечь его защитников от копий или острог, скажем, других враждующих с ними ренсоводов.

Однако эта своеобразная плавучая крепость совершенно беззащитна перед организованным нападением хорошо вооруженных воинов, таких, например, как налетчики из Порт-Кара, от которых, собственно, она и должна защищать; а ударов, которым ее стены способны противостоять, выдерживать практически не приходится: ренсоводы редко нападают на себе подобных. Я слышал, что вот уже более пятидесяти лет между мелкими сообществами не ведется никаких враждебных действий; как правило, их общины довольно изолированы одна от другой, и им вполне хватает проблем со «сборщиками податей» из Порт-Кара, чтобы еще портить друг другу жизнь. Когда остров приходится перемещать в условиях осады, ныряльщики группами по два-три человека покидают его через центральные сквозные отверстия, чтобы преградить дорогу нападающим и дать своим время для отступления, что, безусловно, подвергает жизнь ныряльщиков громадной опасности как со стороны подводных хищников, так и со стороны неприятеля, находящегося в лодках. В экстремальных ситуациях члены общины оставляют остров и предают его огню, а сами перебираются в лодки, чтобы затеряться среди болота. Оказавшись в безопасности, они связывают лодки вместе и начинают кропотливую работу по переплетению стеблей ренса, давая жизнь новому острову.

– Значит, ты направляешься в Порт-Кар? – внимательно разглядывая меня, спросил Хо-Хак.

Он восседал в гигантской раковине воскского сорпа, представляющей для этих людей, как я догадался, подобие королевского трона.

Я стоял перед ним на коленях, раздетый, со связанными руками и ногами. Помимо этих основных пут, мне на шею набросили петлю из болотной лианы, оба конца которой держали стоящие по бокам от меня люди. При выходe из лодки ноги мне были развязаны, но только для того, чтобы меня легче было подталкивать по рейнсовому острову, среди вопящей толпы женщин и детей к трону Хо-Хака, где меня немедленно поставили на колени и снова накрепко стянули лианой лодыжки.

– Да, – ответил я, – моей целью было добраться до Порт-Кара.

– Мы не любим людей из Порт-Кара, – сказал Хо-Хак.

Горло его охватывал тяжелый ржавый металлический ошейник со свисавшим с него обрывком цепи. Я догадался, что у ренсоводов не оказалось приспособлений, чтобы его снять. Хо-Хак, должно быть, носил его многие годы. В прошлом он, несомненно, был рабом, вероятно, сбежавшим с галер Порт-Кара и нашедшим себе убежище в дельте у поддержавших его в трудную минуту ренсоводов. Теперь, по прошествии лет, он занял среди них главенствующее положение.

– Я не из Порт-Кара, – ответил я.

– Из какого ты города? – спросил Хо-Хак. Я промолчал.

– Зачем ты направляешься в Порт-Кар? – продолжал допытываться Хо-Хак.

И снова я не ответил. Моя личность – то, что я Тэрл Кэбот, – и моя миссия – то, что я нахожусь на службе у Царствующих Жрецов, – было вовсе не тем, во что следует посвящать остальных. Возвращаясь из Сардара, я знал только то, что должен попасть в Порт-Кар и установить контакт с Самосом – первым наиболее могущественным рабовладельцем Порт-Кара, настоящим бичом Тассы и, судя по разговорам, доверенным лицом Царствующих Жрецов.

– Ты разбойник, – заметил Хо-Хак.

Я пожал плечами.

На моем щите и одеянии, забранных теперь у меня, действительно отсутствовали опознавательные знаки.

Хо-Хак перевел взгляд на лежащее перед ним облачение воина, щит, шлем, меч в ножнах и обмотанный в кожу лук из гибкой древесины ка-ла-на.

Правое ухо Хо-Хака задвигалось. Уши у него были необычными, очень крупными, с непомерно длинными мочками, оттягиваемыми вдетыми в них небольшими, но тяжелыми серьгами. Он был в прошлом рабом, это несомненно, и, судя по его натруженным рукам и широкой спине, долгое время служил на галерах, однако несомненно и то, что он не был обычным рабом, а принадлежал к экзотикам и первоначально предназначался для иной, более высокой участи, нежели прозябание на скамье галеры.

Горианскими рабовладельцами культивируются и воспитываются различные типы так называемых экзотиков, которые значительно отличаются от обычных разновидностей рабов, таких, например, как рабы-мусорщики или рабыни страсти. Экзотики могут быть воспитаны практически для любой цели, но, к несчастью, чаще всего их предназначение сводится лишь к тому, чтобы служить забавой. Хо-Хак вполне мог быть одним из них.

– А ты – экзотик, – заметил я ему.

Уши Хо-Хака развернулись ко мне, но он не казался рассерженным. У него были карие глаза и такие же темно-коричневые длинные волосы, собранные на макушке и перевязанные клочком репсовой материи. Как и большинство ренсоводов, он носил длинную тунику без рукавов, сшитую из того же репса.

– Да, – ответил он, – меня готовили для сборщика податей.

– Я это заметил.

– Но я порвал ему глотку и убежал, – добавил Хо-Хак. – А потом меня схватили и отправили на галеры.

– И ты опять убежал.

– Точно, – ответил Хо-Хак, поглядывая на свои большие ладони, крепкие и сильные. – И при этом убил шестерых.

– И после этого ты пришел сюда, – сделал я заключение.

– Да, – сказал он, – после этого я пришел сюда, – он взглянул на меня, и его уши снова зашевелились. – И я принес с собой воспоминания о десятках лет, проведенных на галерах, и ненависть ко всему, что связано с Порт-Каром.

К этому времени вокруг нас собрались, наверное, все члены общины. Рядом со мной стояла светловолосая девушка, увиденная мною первой и послужившая той приманкой, на которую я попался. Она стояла, гордо распрямив плечи, высоко подняв голову, как свободная женщина рядом с жалким рабом, обнаженным и коленопреклоненным. Ее теплое бедро находилось возле самой моей щеки. Через плечо у нее были перекинуты четыре подбитые на охоте птицы; шеи у них были свернуты и головы безвольно свисали с ее груди и спины. Здесь присутствовали и другие женщины, и кое-где среди взрослых я заметил детей.

– Он или из Порт-Кара, или направлялся туда, – сказала она, поправляя висевших на плече гантов, – по той причине, которая только и может вести человека в этот город.

Хо-Хак долго молчал, его широкое обветренное лицо оставалось спокойным.

До меня доносился топот бегающего где-то поблизости домашнего тарска и веселые крики играющего с ним ребенка.

Слышал я и присвист прирученных болотных гантов, свободно разгуливающих по ренсовому острову, оставляющих его только для поисков пищи и всегда возвращающихся обратно. Дикие болотные ганты, будучи пойманными даже птенцами, не поддаются одомашниванию. Однако если птенцы, вылупившиеся в неволе из яиц, собранных из плавающих по болоту гнезд гантов, не видят в первую неделю после появления на свет своих взрослых сородичей, они начинают воспринимать ренсовый остров как свой родной дом и не выказывают по отношению к человеку никакого страха. Ведут они себя совершенно естественно, улетая и возвращаясь к тому месту, которое они считают своим гнездовищем, позволяя человеку брать себя в руки. Однако в случае уничтожения репсового острова, предоставленные сами себе, они быстро адаптируются к новым условиям и полностью дичают.

Здесь же находилось несколько человек довольно представительного вида, возглавляющих, как я предположил, другие, находящиеся по соседству ренсоводческие общины. Подобный остров вмещает, как правило, не больше пятидесяти – шестидесяти жителей. Я решил, что выслеживание и поимка меня осуществлялась совместными действиями нескольких общин. Обычно, как я уже упоминал, подобные сообщества держатся довольно изолированно друг от друга, но вовсе не сейчас, – в преддверии осеннего равноденствия и начала месяца се'кара, первое число которого отмечается ренсоводами как праздник. К этому времени большая часть ежегодных работ по выращиванию и переработке ренса закончена, бумага скатана в рулоны, закрытые ренсовыми чехлами и перетянутые веревками, и готова на продажу.

В период между се'кара и зимним солнцестоянием – в первый день месяца се'вар – бумага будет продана или обменяна, для чего ее или доставляют к морю, или дожидаются прибытия оптовых покупателей, входящих в дельту на узких баржах, с рабами на веслах, чтобы иметь возможность купить товар подешевле.

Первое се'вара также является праздником, но отмечаемым уже каждым островом отдельно от остальных. После продажи урожая ренса и изделий из него общины больше не стремятся держаться поближе друг к другу, поскольку теперь они представляют собой слишком заманчивую цель для «сборщиков податей» из Порт-Кара. Хотя, как мне кажется, собираясь вместе в се'кара, они также подвергаются серьезному риску: хранящиеся в это время на островах непроданные запасы ренсовой бумаги уже сами по себе являются настоящим, хотя и несколько громоздким сокровищем.

Однако нечто странное было в том, что на острове Хо-Хака одновременно присутствовали главы пяти или шести соседних общин: подобное количество собирающихся вместе ренсовых островов является большой редкостью во время празднования начала се'кара. Обычно в нем участвуют не более двух-трех общин, члены которых пьют ренсовое пиво, получаемое из перемолотой, вымоченной, перекипяченной и перебродившей мякоти ренсового стебля, поют, затевают различные игры и ухаживают друг за другом, поскольку молодежи, обитающей на ренсовых островах, редко предоставляется возможность встретить ровесников даже из соседней общины. И все же почему так много ренсовых островов собралось здесь, в непосредственной близости друг с другом, пусть даже в преддверии празднования? Ужт конечно, поимка одинокого путешественника не могла привлечь к себе такого внимания, тем более что они собрались вместе прежде, чем я попал на их территорию.

– Это шпион, – сказал один из стоящих рядом с Хо-Хаком, высокий крепкого телосложения мужчина с острогой в руке, на лбу которого была узкая повязка с украшавшими ее перламутровыми пластинками воскского сорпа.

Интересно, кому надо было шпионить на ренсовых островах?

Хо-Хак продолжал молчать и лишь переводил задумчивый взгляд с меня на лежащее перед ним оружие.

Я пошевелился, разминая затекшие члены.

– Не двигайся, раб! – крикнула мне стоявшая рядом девушка.

Накинутые мне на шею петли болотной лианы немедленно затянулись.

Руки ее вцепились мне в волосы и безжалостно рванули мою голову назад.

– Он из Порт-Кара, – повторила она, не отпуская моих волос, – или собирался туда попасть!

Она посмотрела на Хо-Хака, ожидая его решения.

Хо-Хак, однако, не только не ответил, но, казалось, вообще не замечал ее присутствия.

Она раздраженно отпустила от себя мою голову.

Хо-Хак был всецело поглощен разглядыванием моего обернутого в кожу лука из дерева ка-ла-на.

Женщины ренсоводов, находясь дома, не прячут своих лиц под покрывалом, как это принято среди горианок, особенно горожанок. Мало того, они вполне способны выполнять любую мужскую работу: рубить ренс и обрабатывать его, охотиться на мелкую дичь – и вообще самостоятельно поддерживать свое существование. В среде ренсоводов не так много обязанностей, с которыми они не могли бы справиться. Их знания и умения уважаются в повседневной жизни маленькой общины. В связи с этим они редко проявляют сдержанность в праве голоса и выражении собственного мнения.

Хо-Хак наклонился и развернул гибкий желтый лук, рассыпав по матерчатой ренсовой подстилке легкие, с заостренным концом стрелы.

У двух-трех присутствующих мужчин вырвалось невольное изумленное восклицание. Я догадался, что им доводилось видеть короткие прямые луки, но с длинным луком встречаться не приходилось.

Хо-Хак встал. Лук по высоте превосходил многих из собравшихся вокруг нас мужчин.

Он протянул лук светловолосой девушке.

– Натяни его, – распорядился он.

Та раздраженно сбросила с плеча подбитых гантов и взяла лук.

Схватив его левой рукой у самой середины и уперев его нижний конец у ступни левой ноги, правой рукой она тщетно пыталась натянуть его тугую, из переплетенных с пенькой шелковых волокон тетиву. Она старалась изо всех сил.

Наконец она в ярости вернула лук Хо-Хаку.

Тот обернулся ко мне, сопровождая взгляд характерным легким движением ушей.

– Это крестьянский лук, не так ли? – спросил он. – Его, кажется, называют большим или длинным луком?

– Да, – ответил я.

– Много лет назад, – сказал он, – в одном селении на Тентисе, сидя у огня, я слышал рассказы об этом луке.

Я промолчал.

Он протянул лук парню с повязкой, украшенной перламутровыми сорпскими пластинами.

– Натяни его, – приказал ен.

Тот передал свою острогу стоящему рядом человеку и уверенно взял лук. Через секунду его самоуверенности поубавилось, затем его лицо покраснело от напряжения, налилось кровью, на шее вздулись вены, и он с криком отчаяния отбросил лук Хо-Хаку.

Хо-Хак поймал его и еще раз внимательно оглядел. Затем он взялся за лук и, уперев его нижний конец в стопу левой ноги, натянул тетиву.

У присутствовавших вырвался восторженный, смешанный с благоговением крик.

Я откровенно восхищался им. В этом человеке была сила, и не просто сила, позволившая ему легко, без видимого напряжения натянуть тетиву, накопленная, должно быть, за долгие годы пребывания на галерах, но сила, заслуживавшая настоящего уважения.

– Отлично! – не удержался я.

Хо-Хак отыскал среди рассыпанных на подстилке стрел кожаный нарукавник и застегнул его на левом предплечье так, чтобы рука его не была оцарапана тугой тетивой, затем поднял такой же кожаный наладонник и продел в него большой и указательный пальцы руки, предохраняя их от того, чтобы мясо на них не было содрано отпущенной тетивой, потом взял стрелу, правильно приладил ее и натянул тетиву так, что наконечник стрелы почти дошел до лука.

Он направил стрелу в небо, примерно под углом в пятьдесят градусов.

Последовал отрывистый, чистый, мелодичный звук отпускаемой тетивы, и стрела ушла вверх.

Со всех сторон послышались восторженные крики.

Стрела исчезла в небе, казалось, просто растворилась в сияющей голубизне.

Хо-Хак опустил лук.

– Значит, это именно с ним крестьяне защищают свои владения, – задумчиво произнес он.

Мы посмотрели в лицо друг другу. Затем он бережно положил лук на кожу, в которую тот был завернут, расстеленную сейчас на матерчатой репсовой подстилке.

Хо-Хак снова окинул меня изучающим взглядом.

– Ты умеешь обращаться с этим луком? – спросил он.

– Да, – ответил я.

– Смотрите, чтобы он не убежал, – сказал Хо-Хак.

Я почувствовал прикосновение к спине двух острог.

– Он не убежит, – ответила девушка, похлопывая рукой по стягивающим мою шею путам. Я почувствовал прикосновение к горлу ее пальцев. Она дернула за лиану. Ее ненависть ко мне была очевидна, и вела она себя так, будто сама захватила меня в плен.

– Ты крестьянин? – обратился ко мне Хо-Хак.

– Нет, я воин.

– Но этот лук явно крестьянский, – заметил один из удерживающих конец стягивающей мне шею лианы.

– Я не крестьянин, – повторил я. Хо-Хак посмотрел на парня с повязкой из перламутровых украшений.

– С таким луком, – сказал он ему, – мы могли бы жить здесь спокойно, в безопасности от молодчиков из Порт-Кара.

– Это крестьянское оружие, – пренебрежительно ответил парень с повязкой на голове.

– Ну и что? – спросил Хо-Хак.

– А я, – гордо ответил тот, – ренсовод.

– И я тоже! – воскликнула девушка. Остальные поддержали их одобрительными криками.

– А кроме того, – заметил один из присутствующих, – у нас нет ни металла для наконечников, ни дерева для изготовления самого лука. Ка-ла-на не растет в дельте. Да и веревок нет настолько прочных, чтобы выдержать натяжение такого лука.

– Кожи тоже нет, – добавил стоящий рядом с ним.

– Мы можем набить достаточное количество тарларионов, – сказал Хо-Хак, – и использовать их кожу. А зубы акулы – как острия стрел.

– Но здесь нет материала для самого лука – ни ка-ла-на, ни пеньковой веревки, – возразил еще один.

– Все это мы можем закупить, – ответил Хо-Хак.

Парень с повязкой на голове, тот, что не смог натянуть тетиву, рассмеялся.

– Нет, Хо-Хак, – сказал он, – ты не родился для ренсоводства.

– Да, – ответил тот, – это верно.

– А мы все здесь – потомственные ренсоводы, – сказал парень.

За моей спиной зазвучали одобрительные голоса.

– Мы не крестьяне, – гордо заключил парень с повязкой, – мы – выращиватели ренса!

Последовал новый мощный всплеск одобрения.

Хо-Хак снова расположился на изящной формы раковине гигантского воскского сорпа, служившей ему троном в этом маленьком плавучем ренсовом королевстве, затерявшемся среди болот дельты Воска.

– Что вы собираетесь делать со мной? – спросил я.

– Подвергнем его пыткам в дни празднества, – предложил парень с перламутровой повязкой на лбу.

Уши Хо-Хака оттопырились до предела и стояли перпендикулярно голове.

– Мы не из Порт-Кара, – с укоризной ответил ему Хо-Хак.

Парень с повязкой пожал плечами и огляделся. Очевидно, его предложение не вызвало особого энтузиазма. Нельзя сказать, что это было мне неприятно. Он снова пожал плечами и опустил взгляд на пол.

– Так какова же будет моя судьба? – спросил я.

– Мы не звали тебя сюда, – ответил Хо-Хак, – не приглашали пересечь линию кровавой отметки.

– Верните мне мои вещи, – предложил я, – и дайте возможность продолжить путь, тогда все ваши проблемы исчезнут сами собой.

Хо-Хак усмехнулся.

Стоящая рядом со мной девушка расхохоталась, ей громогласно вторил парень с повязкой на лбу, тот, что так и не сумел натянуть тетиву моего лука. Остальные также заливались хохотом.

– Обычно, – сказал Хо-Хак, – тем, кого мы поймали, людям из Порт-Кара, мы предоставляем сделать выбор.

– Какой выбор? – поинтересовался я.

– Мы, конечно, бросим тебя тарлариону, – ответил Хо-Хак.

У меня мороз пробежал по телу.

– И выбор твой прост, – продолжал Хо-Хак. – Или мы бросим тебя живого, или же ты пожелаешь, чтобы мы тебя сначала убили.

Я отчаянно попытался освободиться от стягивающих меня пут. Стоявшие вокруг ренсоводы равнодушно наблюдали за мной лишенным всяких эмоций взглядом. Я боролся, наверное, несколько минут, однако все мои усилия были напрасны. Лиана была слишком прочна. Я прекратил бессмысленную борьбу. Они надежно меня обезопасили. Я был всецело в их руках. Стоящая рядом девушка не переставала хохотать, с лиц остальных тоже не сходили улыбки.

– От тебя не останется никаких следов, – заметил Хо-Хак.

Я посмотрел ему в лицо.

– Никаких, – повторил он. Я снова попытался освободиться, и снова – безрезультатно.

– Такая смерть будет для него слишком быстрой, – недовольно произнесла девушка. – Он из Порт-Кара.

– Правильно, – поддержал ее парень с повязкой. – Давайте подвергнем его пыткам.

– Нет, – ответила девушка и посмотрела на меня с каким-то бешенством. – Давайте лучше оставим его у нас в качестве ничтожного раба.

Хо-Хак окинул ее задумчивым взглядом.

– Разве это не самая прекрасная месть порт-карцам? – процедила она сквозь зубы. – Это ничтожество будет служить нам, как бессловесная скотина, как тягловое животное.

– Тогда уж лучше бросить его тарлариону, – возразил парень с украшенной перламутром повязкой. – Мы от него просто избавимся, и все.

– Я говорю, – настаивала светловолосая, – давайте осрамим его, а заодно и весь Порт-Кар. Пусть днем работает и подвергается наказаниям, а на ночь будем его привязывать. После каждого часа работы будем избивать его розгами и плетьми, пусть это покажет ему всю нашу ненависть к Порт-Кару и тем, кто в нем живет!

– А почему вы так ненавидите жителей Порт-Кара? – спросил я у нее.

– Замолчи, раб! – завопила она и обеими руками вцепилась в петли лианы у меня на шее, затягивая их еще сильнее. Я почувствовал, что задыхаюсь. Лица вокруг меня начали бледнеть и расплываться. Я стал терять сознание.

Тут ее хватка ослабла. Она убрала руку.

Я жадно принялся ловить губами воздух и, закашлявшись, упал на плетеную подстилку. За моей спиной послышались недовольные крики. В бок уперлась чья-то острога.

– Я предлагаю бросить его тарлариону, – сказал парень с повязкой на лбу.

– Нет, – глухо ответил я. – Нет!

Хо-Хак посмотрел на меня. Он казался удивленным.

Я и сам был поражен. Произнесенные слова словно принадлежали не мне, кому-то другому.

– Нет, нет, – бормотал я, роняя слова, будто сами выходящие у меня из груди.

Сердце мое сжалось от страха, на лице выступил холодный пот.

Хо-Хак уже не скрывал своего удивления. Его большие уши наклонились в мою сторону с очевидным любопытством.

Я не хотел умирать.

Справившись с хриплым, судорожным дыханием, я встряхнул головой.

– Но ведь ты – воин, – заметил Хо-Хак.

– Да, – ответил я, – да, я знаю.

В эту минуту я с безнадежным отчаянием хотел сохранить уважение этого спокойного, сильного человека, именно его, бывшего раба, восседавшего теперь передо мной на троне, на этой раковине гигантского воскского сорпа.

– Зубы тарлариона действуют быстро, воин, – попытался подбодрить меня Хо-Хак.

– Я знаю, – ответил я.

– Если хочешь, – сказал он, – мы можем тебя сначала убить.

– Я… я не хочу умирать.

Я низко наклонил голову, сгорая от стыда. В этот момент мне казалось, что я окончательно потерял собственное лицо, что двигавшие мной моральные законы преданы, что Ко-ро-ба, мой родной город, обесчещен и даже меч, который я так верно хранил, запятнан позором. Я не смел посмотреть Хо-Хаку в лицо. Б его глазах, в глазах их всех – и в своих собственных! – я теперь мог быть только ничтожеством, только рабом.

– Я был о тебе лучшего мнения, – заметил Хо-Хак. – Я думал, ты настоящий воин. Я не мог ему ответить.

– Теперь я вижу, – продолжал Хо-Хак, – что ты действительно из Порт-Кара.

Я не мог поднять голову от стыда. Мне казалось, что теперь я никогда не смогу ее поднять.

– Ты просишь оставить тебя рабом? – спросил Хо-Хак. Вопрос был жестоким и прямым.

Я попытался взглянуть на Хо-Хака, но глаза мои застилали слезы. Я смог различить только презрение на его широком, спокойном лице. Я опустил голову еще ниже.

– Да, – едва слышно произнес я, – я прошу оставить меня рабом.

Вокруг меня поднялся невообразимый смех; смеялись все – и особенно радостно тот, в повязке с перламутром на лбу, но больнее всего для меня было слышать презрительный смех девушки, стоящей рядом со мной, едва не касающейся бедром моей щеки.

– Ты – раб, – указал на меня Хо-Хак.

– Да, – ответил я и добавил, – хозяин.

Слово застряло у меня в горле. Но все горианские рабы именно так обращаются к свободным мужчинам, а свободных женщин называют «госпожа», и это, конечно, правильно, поскольку должны же они кому-то принадлежать.

Последовал новый взрыв смеха.

– Ну вот, – сказал Хо-Хак, – а теперь мы, наверное, бросим тебя тарлариону.

Смех вокруг перешел в вопли.

Я почувствовал дурноту.

В эту минуту мне казалось уже безразличным, бросят они меня тарлариону или нет. Мне казалось, я потерял нечто более ценное, чем жизнь. Как я смогу смотреть в глаза кому-нибудь из них? Самому себе? Почетной смерти я предпочел позорное рабство.

Я сгорал от стыда. Теперь они действительно смогут бросить, меня тарлариону. По горианским традициям, раб – это животное, и хозяин вправе распоряжаться им по своему усмотрению, главное – чтобы это доставило ему удовольствие. Но сейчас я чувствовал себя совершенно разбитым, униженным, мне все уже было безразлично.

– Кто-нибудь хочет взять себе этого раба? – донесся до меня голос Хо-Хака.

– Отдай его мне, Хо-Хак, – услышал я. Чистый, звенящий голос принадлежал светловолосой девушке.

В поднявшейся буре смеха отчетливо слышались раскаты презрительного пыхтения парня, того, что носил на лбу повязку, украшенную перламутром воскского сорпа.

Но девушка!… Я странным образом чувствовал себя маленьким и ничтожным рядом с ней, каким-то пустым местом, ощущая в то же время каждую клеточку ее тела, гордого и свободного. Каким же жалким и презренным животным должен был выглядеть сейчас я – раб, обнаженный и связанный, стоящий на коленях у ее ног.

– Он твой, – услышал я слова Хо-Хака. Новая волна стыда охватила меня.

– Принесите ренсовой пастилы! – скомандовала она. – И развяжите ему ноги. Шею тоже освободите.

Одна из женщин отделилась от группы зрителей и пошла за пастилой, а двое мужчин принялись снимать стягивающую мои лодыжки болотную лиану. Руки у меня оставались связанными.

Через минуту женщина вернулась, неся полную пригоршню влажной ренсовой пастилы. Испеченная на разогретых камнях мякоть ренсового стебля – ренсовая пастила – представляет собой некое подобие пирога, часто посыпаемого растолченными в порошок семенами.

– Открой рот, раб, – приказала девушка.

Я повиновался, и она затолкала всю пастилу мне в рот.

– Ешь, – скомандовала она. – Глотай!

Едва сдерживая подступающую тошноту, я с болезненными усилиями принялся жевать приторную, сладковатую массу.

– Теперь ты всегда будешь есть из рук своей хозяйки, – сказала девушка.

– Я всегда буду есть из рук моей хозяйки, – повторил я.

– Как твое имя, раб? – спросила она.

– Тэрл, – ответил я.

Последовал сильный удар по лицу.

– У раба нет имени, – жестко сказала она.

– У меня нет имени, – повторил я. Она обошла вокруг меня.

– Спина у тебя широкая, – заметила она. – Ты сильный, но глупый, – она рассмеялась. – Я буду называть тебя Боском.

Боски – крупные рогатые жвачные животные, обитающие на горианских равнинах. К югу от экватора их многочисленные стада – неизменные спутники народов фургонов, но разводятся боски и на северных фермах, где крестьяне используют их в качестве тягловой силы.

– Я – Боcк, – сказал я. Вокруг рассмеялись.

– Ты мой боcк! – с хохотом повторила она.

– Я думал, ты предпочтешь мужчину в качестве раба, – заметил тот, с повязкой из перламутровых пластин, – гордого, не боящегося смерти.

Девушка запустила руки в мои волосы и, откинув мне голову назад, плюнула в лицо.

– Трусливый раб! – процедила она сквозь зубы.

Я уронил голову. Все, что она говорила, было правдой. Я испугался смерти. Предпочел ей рабство. Я не могу быть мужчиной. Я потерял свое лицо.

– Ты годишься только на то, чтобы быть рабом у женщины, – заметил Хо-Хак.

– Знаешь, что я с тобой сделаю? – спросила меня хозяйка.

– Нет, – ответил я. Она рассмеялась.

– Через два дня, на празднестве, я выставлю тебя в качестве приза для девушек, – сказала она.

Eе слова заглушили крики, выражающие всеобщее удовольствие.

Плечи у меня окончательно поникли; я весь дрожал от сжигающего меня стыда.

Девушка собралась уходить.

– Следуй за мной, раб! – повелительно бросила она.

Я с трудом поднялся на ноги и сквозь строй глумящихся, тычками провожающих меня ренсо-водов, пошатываясь, побрел за девушкой, моей владелицей, моей госпожой.