Текст книги "История Сицилии"

Этот Гиерон прославился и как строитель. Возможно, его наибольшее архитектурное достижение – огромный алтарь, более двухсот ярдов в длину, крупнейший в мире, посвященный Зевсу. Здесь обыкновенно приносили в жертву (совершали гекатомбы): сразу 450 животных, по уверению Фукидида, забивали в течение одного дня. Сегодня от алтаря сохранилось только основание, а все, что выше, было уничтожено в 1526 году испанцами, которым требовался камень для строительства новой гавани. До того времени алтарь, как сообщалось, возносился над землей на добрых пятьдесят футов; впрочем, и основание выглядит весьма внушительно.

Никто лучше Гиерона не понимал, пожалуй, всю деликатность положения, в котором очутилась Сицилия, будучи в ловушке между Карфагеном и Римом. Очевидно, что у него не оставалось иного выбора, кроме как принять одну или другую сторону; в 263 году до нашей эры он заключил договор с Римом и тем самым получил «римскую гарантию» своих полномочий. Этот договор Гиерон скрупулезно соблюдал остававшиеся сорок восемь лет своего правления, неуклонно наращивая экспорт зерна; и Сицилия мало-помалу становилась житницей Рима. Что касается самого Рима, теперь всего одно препятствие отделяло его от тотального господства в западном Средиземноморье, то есть на всей прежней территории Великой Греции. Это препятствие звалось Карфагеном и являлось, образно говоря, занозой в римской ноге на протяжении более ста лет, с 264-го по 146-й год; в этот период римлянам пришлось вести две войны, получивших наименование Пунических[31]31
  Это латинское слово происходит от того же корня, что и топоним «Финикия».


[Закрыть], прежде чем они сумели устранить данную угрозу. Именно эти две войны вывели Рим на «авансцену» Средиземноморья и – поскольку вскоре стало ясно, что Карфаген никогда не одолеть сугубо на суше, – превратили республику в ведущую морскую державу.

В Первой Пунической войне, которая продолжалась до 241 года, победа осталась за Римом, пусть и дорогой ценой – римляне потеряли 500 кораблей и по меньшей мере 100 000 человек. Эта война не пощадила также западную и южную Сицилию, где велись кровопролитные схватки. (Владения Гиерона на востоке, безоговорочно признанные римскими, боевые действия не затронули, и они продолжали снабжать Рим зерном как ни в чем не бывало.) После осады Акраганта в 261 году римляне продали 25 000 жителей в рабство. Камарина, милях в пятидесяти дальше по побережью, лишилась почти стольких же горожан. В Панорме (Палермо) продали в рабство 13 000 человек, еще 14 000 горожан обрели свободу только после уплаты солидного выкупа. Карфагеняне тоже не церемонились: они полностью уничтожили Селинунт и переселили всех жителей Лилибеи – хотя сам этот стратегически бесценный мыс был захвачен Римом в 241 году, когда Карфаген обязался наконец вывести все свои войска с острова. Первая Пуническая война закончилась тем, что вся Сицилия, за исключением Сиракуз, оказалась в руках римлян.

Вторая Пуническая война – которая началась в 218 году до нашей эры – была даже важнее и протекала, скажем так, гораздо интереснее. Римляне снова победили, но прежде карфагенский полководец Ганнибал показал себя величайшим военачальником со времен Александра Македонского – пожалуй, одним из величайших в истории человечества. Ганнибал никогда не высаживался на Сицилии, однако он приобрел такое влияние в последние годы третьего столетия до нашей эры, что было бы несправедливо удостоить его лишь мимолетного упоминания. Традиция гласит, что его отец Гамилькар – который едва ли не в одиночку основал процветающую карфагенскую колонию в Испании, со столицей на месте современной Картахены – заставил сына поклясться в вечной ненависти к Риму. Ганнибал стремился, с того самого момента, как поднялся к вершинам власти в 221 году, отомстить за поражение своей страны двадцатилетней давности и был уверен в том, что новые испанские владения Карфагена, со всеми их огромными финансовыми и людскими ресурсами, позволят осуществить эту месть. Он покинул Испанию весной 218 года с войском численностью около 40 000 человек и двинулся вдоль южного побережья Франции, далее вверх по долине Роны, а затем свернул на восток в направлении Безансона и альпийского перевала Мон-Женевр. Его пехоту составляли в основном иберские племена, которыми командовали карфагеняне, конница была набрана в Испании и Северной Африке и усилена тридцатью семью слонами. Знаменитый переход через Альпы состоялся в начале осени, за ним последовали, одно сразу за другим, два победных сражения; к концу года Ганнибал уже контролировал практически всю Северную Италию. Третья победа, в апреле 217 года, ознаменовалась разгромом римлян, угодивших в ловушку между Тразименским озером и окрестными холмами.

На Рим идти не имело смысла, поскольку город окружали могучие крепостные стены, а у Ганнибала не было осадных машин, способных разрушить эти преграды. Поэтому он двинулся на юг Апеннинского полуострова, в Апулию и Калабрию, где преимущественно греческое население не испытывало любви к римлянам и могло, как ему казалось, встать на его сторону. Но Ганнибала ожидало разочарование. Вместо стойких союзников, которых надеялся отыскать, он вскоре столкнулся с новым римским войском, гораздо более многочисленным и лучше оснащенным, нежели его собственное; 3 августа 216 года до нашей эры при Каннах у реки Офанто – примерно в десяти милях к юго-западу от современной Барлетты – состоялось генеральное сражение. Победа вновь осталась за Ганнибалом, причем, возможно, более славной победы он еще не одерживал; а для римлян битва оказалась самым сокрушительным поражением в истории республики. Благодаря превосходному командованию и тактическому гению Ганнибала римское войско было окружено и фактически истреблено. К концу дня более 50 000 римлян пали мертвыми, тогда как среди карфагенян было всего 5700 погибших.

Теперь у Рима не осталось воинов, способных сражаться, за исключением тех, кто охранял сам Вечный город; но Ганнибал был по-прежнему далек от исполнения своей мечты – уничтожения республики. Его главное оружие, великолепная испанская и североафриканская конница (слонов в ней почти не осталось – несчастные животные пали жертвами италийских холодов и сырости), было бесполезным против крепостных стен. С другой стороны, Ганнибала вдохновляла надежда на то, что его брат – еще один Гасдрубал – может собрать дома новое войско, на сей раз со всеми необходимыми осадными машинами, и вскоре присоединится к нему. Поэтому он отвел своих воинов через горы к Капуе – на ту пору второму по величине городу Италии, выказавшему удивительное дружелюбие к завоевателям, – и стал дожидаться прибытия подкреплений.

Ждать пришлось очень долго, потому что Гасдрубал столкнулся с немалыми трудностями. Римляне, воспользовавшись отсутствием Ганнибала, всего через несколько месяцев после ухода Ганнибала из Испании вторглись на Иберийский полуостров; двумя легионами и 15 000 человек во вспомогательных силах командовал молодой полководец по имени Гней Корнелий Сципион, к которому вскоре присоединился его брат Публий. Прямым следствием этого вторжения стало длительное противостояние между римлянами и карфагенянами, которое завершилось утверждением римского присутствия в Испании (ему было суждено продлиться шесть столетий). После кончины обоих Сципионов в 211 году сменил родич, тоже Публий, который после недолгой осады захватил Картахену. С взятием столицы испанской колонии карфагеняне утратили боевой дух, и в 206 году последний из них покинул полуостров.

Будучи вынужден воевать с римлянами в Испании, Гасдрубал попросту не мог набрать войско для помощи своему брату – вплоть до 206 года, когда он понял, что побежден. В следующем году, впрочем, он все-таки выступил в поход, через южную Францию и через Альпы, не подозревая о грядущей катастрофе; на реке Метавр, недалеко от Анконы, его встретило римское войско, буквально растоптавшее карфагенян. Ганнибал узнал о случившемся, когда в его лагерь под Капуей доставили отрубленную голову брата. Он провел в Италии еще четыре года, хотя разумнее было бы вернуться домой, ибо по всему Средиземноморью молодой Публий Сципион уже перешел в наступление.

В 204 году Сципион высадился на побережье Северной Африки, в Утике, менее чем в двадцати милях к западу от Карфагена, разгромил 20-тысячные местные силы и занял плацдарм на побережье Тунисского залива, угрожая Карфагену. Весной 203 года Ганнибал, серьезно обеспокоенный ситуацией, поспешил в Карфаген и в следующем году вывел против римлян войско численностью 37 000 мужчин пехотинцев и восемьдесят слонов. Решающее сражение произошло у поселения Зама, где после долгой и упорной схватки Ганнибал потерпел единственное крупное поражение в своей необыкновенной карьере. Победа римлян была полной. Им досталась вся Испания: Карфаген официально отказался от Пиренейского полуострова. Сам Ганнибал, который чудом избежал смерти на поле боя, прожил до 183 года, когда он принял яд, чтобы избежать пленения ненавистным врагом. Что касается победителя Сципиона, того удостоили вполне заслуженного почетного прозвища Африканский. Именно он, а не кто-либо другой среди его соотечественников, сделал все для того, чтобы Рим, а не Карфаген, был властелином Средиземноморья в последующие столетия.

В ходе Второй Пунической войны принадлежавшая римлянам Сицилия служила критически важной преградой, отделявшей Ганнибала в Италии от источника подкреплений и снабжения в Карфагене. Также она представляла собой отличный «трамплин» для набегов на Африку (из Лилибеи) и на Италию (из Мессины). Пока был жив Гиерон, римляне не испытывали никаких сложностей, однако после его смерти в 215 году все изменилось. Внук и наследник старого тирана Иероним заключил договор с Карфагеном; пускай он почти сразу после этого был убит, Сиракузы продолжали держать сторону Карфагена. Римляне прислали войско под командованием полководца Марцелла, который осадил город; но два года осады не позволили ни захватить Сиракузы, ни даже прекратить снабжение города по морю карфагенскими судами. Причиной этих неудач был, похоже, один-единственный человек, математик и физик Архимед, который, храня большую часть жизни верность проримски настроенному Гиерону, ныне поставил свои таланты и навыки на службу Карфагену. Среди его многочисленных изобретений был «Архимедов коготь», своего рода рычаг с длинной перекладиной, на конце которой крепился громадный металлический крюк. Этот «коготь» опускали на вражеский корабль, а затем снова поднимали, выхватывая корабль из воды. Другое изобретение – о нем, правда, упоминает лишь римский писатель Лукиан, живший во втором веке нашей эры, – заключалось в применении хитроумной конструкции из бронзовых или медных пластин, предназначенной для фокусировки лучей солнца на вражеских кораблях[32]32
  Недавние эксперименты доказали, что это вполне возможно.


[Закрыть]. Но даже Архимед не обладал способностью творить чудеса, и в конце концов, в 212 году до нашей эры, Сиракузы пали. Марцелл, как говорят, сразу же призвал к себе великого механика, но тот, когда за ним пришел посланец, попросил подождать, пока он решит очередную головоломку. Возможно, солдат не понял этой просьбы – и убил Архимеда на месте. Нам известно, что Сиракузы разграбили и что Архимеда не было среди уцелевших горожан.

Могила Архимеда, на которой, согласно его завещанию, установили небольших размеров сферу и цилиндр, оставалась в запустении и вскоре скрылась под расползшимися по развалинам города растениями. Но сто тридцать семь лет спустя ее отыскали – и сделал это Марк Туллий Цицерон.

Когда я был квестором, я отыскал в Сиракузах его могилу, со всех сторон заросшую терновником, словно изгородью, потому что сиракузяне совсем забыли о ней, словно ее и нет… И вот, осматривая местность близ Акрагантских ворот, где очень много гробниц и могил, я приметил маленькую колонну, чуть-чуть возвышавшуюся из зарослей, на которой были очертания шара и цилиндра. Тотчас я сказал сиракузянам – со мной были первейшие граждане города, – что этого-то, видимо, я и ищу. Они послали косарей и расчистили место. Когда доступ к нему открылся, мы подошли к основанию памятника. Там была и надпись, но концы ее строчек стерлись от времени почти наполовину. Вот до какой степени славнейший, а некогда и ученейший греческий город позабыл памятник умнейшему из своих граждан…[33]33
  Сегодня на этом месте (установлено предположительно) разместился торговый центр «И папири».


[Закрыть]

Если Марцелл действительно вмешался, успешно или нет, в судьбу Архимеда, такие его действия были, мягко говоря, нехарактерными для победителей. Разграбление захваченного города считалось обычным делом и ожидалось; с другой стороны, Марцелл вывез из Сиракуз практически все, что имело хоть какую-то художественную ценность. Из храма вынесли статуи и бюсты, из общественных и частных зданий изъяли фрески. Именно тогда, по мнению Тита Ливия, глаза римлян узрели великолепие греческого искусства. Не исключено, что так все и было; но жители Сиракуз разгневались настолько, что в 210 году – когда, кстати, римский консул Марк Валериан поведал сенату, что «ни единого карфагенянина не осталось на Сицилии», – им удалось убедить Рим заменить Марцелла. Сенат, похоже, был рад прислушаться к этой мольбе: Марцелл в самом Риме вызывал не меньшую антипатию, чем на Сицилии. Ему отказали в триумфе, который по обычаю полагался бы полководцу, захватившему Сиракузы; пришлось удовольствоваться простой «овацией», что он посчитал за оскорбление. С его карьерой, словом, было покончено, и он это понимал.

Пунические войны стали нелегким испытанием. Несколько раз они ставили Римскую республику фактически на грань катастрофы и унесли жизни 200 000 или даже 300 000 римлян и их союзников. А за узкой полосой моря продолжал стоять Карфаген, город с населением в три четверти миллиона человек, оправлявшийся от недавнего поражения с почти пугающей скоростью: для всякого римлянина-патриота это было горькое напоминание, упрек и предупреждение. Терпеть присутствие столь сильного соперника не представлялось возможным. «Delenda est Carthage» – «Карфаген должен быть разрушен»; эти слова Катон Старший повторял в конце каждой своей речи в сенате, и в итоге они сделались лейтмотивом римских действий. Вопрос заключался лишь в том, как это осуществить. Наконец в 151 году до нашей эры нашелся предлог: карфагеняне готовились защищать свой город от бесчинств местного вождя, а Рим решил воспользоваться этой совершенно естественной реакцией как поводом к войне и в 149 году высадил войско в Северной Африке. На сей раз карфагеняне безоговорочно капитулировали – но потом услышали римские условия: их город будет полностью разрушен, жителям не позволят селиться ближе десяти миль от моря. Потрясенные, они решили сопротивляться. Результатом стала изматывающая двухлетняя осада, после которой, в 146 году, состоялось то самое разрушение, каковым грозили римляне; они не оставили от города и камня на камне. Катона послушались: Карфаген был разрушен.

А Сицилия, по всем признакам и во всей полноте, сделалась римской провинцией.

Глава 3
Римляне, варвары, византийцы, арабы

После бурной, наполненной событиями истории греческих тиранов Сицилии и Пунических войн история Сицилии под римским владычеством выглядит относительно спокойной. Не шло и речи о том, чтобы признать сицилийцев «союзниками» или «полугражданами», как римляне именовали в отдельных случаях те народы, которые они подчинили своему влиянию на материке. Важным отличием сицилийцев было то обстоятельство, что все они говорили по-гречески, а не на латыни; посему остров считался не просто римской провинцией, а иноземной провинцией, чьи жители признавались людьми, так сказать, второго сорта, которые платили налоги и поступали так, как им велели. Налоги были обременительными, но все же не доводили до нищеты. Они опирались на принцип десятины: десятую часть ежегодного урожая зерна следовало отсылать непосредственно в Рим, как и часть от урожая плодов, овощей, оливок и вина. Разумеется, на островитян распространялись и многие другие требования, выдвигавшиеся при необходимости (или по произволу, объявлявшемуся необходимостью, – бывало и такое) республиканским правительством или местной администрацией; но в целом для большинства сицилийцев жизнь при римлянах была, что называется, достаточно сносной. Очевидным исключением видится, конечно, неправедная власть Гая Верреса, о котором, благодаря красноречию Цицерона, до недавних пор знал каждый школьник. Мы дойдем до этого в свое время, а пока стоит, пожалуй, отметить здесь, что Веррес правил островом в 73‑71 годах до нашей эры, приблизительно через 140 лет после окончания Пунических войн. Возникает вопрос – что происходило на Сицилии в этот промежуток времени?

Ответить на заданный вопрос не так-то просто, ибо наши знания о Сицилии во втором столетии до нашей эры чрезвычайно скудные. Хронистов и историков на острове почти не было, а сочинения тех, кто все-таки вел записи, не слишком информативны; сам факт того, что они уделяли внимание преимущественно управлению и налогообложению, позволяет предположить, что на острове не случалось крупных, значимых политических событий. Наверняка можно утверждать одно: римляне обращались с Сицилией, не проявляя уважения. Чудовищный комплекс неполноценности, который становился очевидным всякий раз, когда они сталкивались с греческой культурой, порождал эксплуатацию поистине колоссальных масштабов. Лишь немногие греческие полисы сохранили хотя бы подобие независимости, большая часть острова была захвачена латифундиями, то есть громадными поместными владениями пребывавших в далеком Риме землевладельцев, и установился такой способ землепользования, который уничтожил сельское хозяйство Сицилии на следующие две тысячи лет. Личную свободу тоже фактически искоренили, обнаженные рабы сотнями трудились в полях, сея и собирая урожаи зерна для Рима.

Потому едва ли удивительно, что во второй половине столетия на острове произошли два массовых восстания рабов. Десятки тысяч мужчин, женщин и детей были проданы в рабство в ходе сицилийских войн третьего столетия, еще десятки тысяч пополнили ряды рабов на материке в следующем столетии. Эллинистический Восток находился в состоянии хаоса. «Справедливое» и мирное разделение территорий среди полководцев Александра Македонского осталось в прошлом; Малая Азия, Египет и Сирия были охвачены династическими войнами. Это означало множество пленных, жертв войн и политических дрязг, и значительная доля этих пленников, вместе с их семьями, доставалась работорговцам, после чего о них никто больше не слышал. Поскольку на Сицилии стабильно развивалось сельское хозяйство римского образца, на здоровых и крепких рабов здесь существовал устойчивый спрос.

Рабское население острова в итоге сделалось опасно многочисленным, однако до поры не доставляло властям особенных забот и хлопот. Не будем забывать, что массовые бунты тогда случались крайне редко. Почти по определению рабы – заклейменные, подвергаемые телесным наказаниям, зачастую скованные друг с другом, – постоянно пребывали в угнетенном состоянии духа, а условия, в которых они содержались, практически исключали возможность переговоров между общинами и планирования восстаний. С другой стороны, следует помнить, что многие из тех, кто высаживался на Сицилии, были людьми образованными и большинство из них говорило по-гречески. Порой, ведомые горьким отчаянием, они брались за оружие.

Первое восстание началось, насколько можно судить[34]34
  Эта оговорка действительно необходима, поскольку соответствующие книги «Истории» Диодора утрачены; мы вынуждены полагаться на отрывки из компендиума десятого столетия.


[Закрыть], в 139 году до нашей эры во владениях некоего Дамофила Эннийского, который, как пишет Диодор, «старался превзойти персов роскошью и обилием блюд на своих пирах»; его рабы, должно быть, измученные бесчеловечным обращением, решили убить своего хозяина. Прежде чем выступить, они обратились за советом к рабу-сирийцу по имени Эвн, который, по общему мнению, владел магическим даром, – во всяком случае, обладал пророческими способностями. Благословят ли боги, спросили они, на подобное дело? Ответ Эвна оказался настолько категоричным, насколько любой из рабов мог пожелать. Эвн лично пришел в Энну в сопровождении около четырехсот собратьев-рабов; убийства, насилие и грабежи длились несколько часов. Дамофил и его сварливая жена Мегаллида находились в это время на сельской вилле, но их быстро доставили в город; землевладельца убили сразу, а его жену отдали ее собственным рабыням, которые ее пытали, а затем сбросили с крыши. Эвна тем временем провозгласили царем, и он объявил царицей свою любовницу (и бывшую рабыню).

После этого восстание стало распространятся со скоростью лесного пожара. Некий Клеон, киликийский пастух из местности близ Агридженто, привел к Эвну 5000 соратников; вскоре рабы двинулись на Моргантину, а потом на Таормину. Теперь их численность достигала, вероятно, 100 000 человек, хотя и невозможно сказать наверняка. Еще одна загадка – почему римляне, не раз демонстрировавшие, сколь эффективно они умеют подавлять такие восстания, пусть и меньших масштабов, в Италии, на сей раз совершенно не спешили отправлять войска для восстановления порядка? Да, у них имелись иные заботы, дома и за рубежом, но, как представляется, все дело в том, что на протяжении истории Вечного города римляне постоянно недооценивали Сицилию; тот факт, что она не принадлежала Апеннинскому полуострову, географически являлась прибрежным островом, похоже, принижал ее значимость для Рима. Если бы римляне сразу правильно оценили размах и важность происходящего, если бы они направили на остров надлежащее число обученных солдат сразу по получении первых сообщений о восстании, Эвн и его последователи вряд ли бы добились хоть какого-то успеха. А так они продержались до 132 года, целых семь лет, когда восстание наконец удалось подавить. Пленников, захваченных в Таормине, подвергли пыткам; их тела, живые и мертвые, вывесили на зубцах крепостных стен цитадели. Вожака восставших, некоторое время скрывавшегося, в конце концов поймали и бросили в тюрьму, где он вскоре и умер. Впрочем, подавляющее большинство бунтовщиков отпустили. Они больше не представляли опасности – а вдобавок, если жизнь, как казалось, возвращалась на круги своя, рабы считались весьма ценным товаром.

В отличие от первого, второе восстание рабов было вызвано конкретной причиной, а не только общим недовольством. Оно началось в 104 году до нашей эры, когда Рим снова оказался под сильным давлением, на сей раз со стороны германских племен на севере. Чтобы поскорее покончить с этой угрозой, римляне попросили военной помощи у Никомеда III, царя Вифинии в Малой Азии[35]35
  Нельзя не задаться вопросом, разве не было союзников поближе, чтобы обратиться за помощью к ним?


[Закрыть]. Никомед ответил, что у него, к сожалению, нет свободных молодых людей, из-за чрезмерной активности работорговцев, которые захватили немало его подданных и которым вообще-то покровительствуют римские власти. Тогда устрашенный сенат распорядился, чтобы всех римских «союзников», угодивших в рабство, немедленно освободили. Не составит труда вообразить, с каким восторгом встретили это распоряжение на Сицилии. Огромные толпы рабов собрались перед дворцом наместника в Сиракузах, требуя незамедлительного освобождения. Наместник освободил около восьмисот человек, но потом сообразил, что, продолжая в том же духе, разрушит саму основу сицилийской экономики. Поэтому он приказал разогнать многолюдную толпу перед дворцом – мол, рабы должны вернуться в свои дома. Те, разумеется, отказались – и началось второе восстание рабов на Сицилии.

Поскольку сенатский указ – и отказ наместника его исполнить – затрагивал рабов по всей Сицилии, очень скоро к восстанию примкнул весь остров. Первым вожаком оказался очередной киликиец, некий Афелион, который собрал при себе около двухсот человек в местности между Сегестой и Лилибеей; но позднее его превзошел в тактике и хитрости человек по имени Сальвий, чье происхождение неизвестно – возможно, он вовсе не был рабом, – обладавший признанным полководческим талантом и лелеявший немалые политические амбиции. Для Сальвия просто возглавлять крупное восстание было недостаточно; он воцарился под греческим именем Трифон, после чего облачился в пурпурную тогу и построил себе обнесенный рвом дворец (от которого, увы, не осталось и следа). Отношения между ним и Афелионом были сложными – например, в какой-то момент первый вожак очутился фактически в заключении, – но когда Сальвия убили в бою, именно Афелион наследовал ему на троне.

Римляне усвоили недавний урок. На сей раз они действовали быстро и решительно, хотя поначалу и страдали от дурного командования; после прибытия на остров Манлия Аквилия в 100 году до нашей эры – он был вторым консулом в Риме в предыдущий год – восстание постепенно сошло на нет, ибо восставшие так и не сумели захватить ни одного важного города. Последние несколько сотен на свободе в итоге сдались, как сообщается, получив заверения, что им сохранят жизнь. Как и следовало ожидать, римляне нарушили свое обещание: пленных отправили в Рим, где их приговорили к растерзанию дикими животными на арене цирка. Они совершили последний геройский поступок, не желая погибать на потеху толпы: эти люди покончили с собой, убили друг друга перед началом представления.

Большинство восставших погибло в ходе боев. Для остальных же никаких дальнейших наказаний не потребовалось; самого возвращения к рабскому труду было более чем достаточно. Лишь через четверть столетия после подавления второго восстания Сицилия получила нового наместника – Гая Лициния Верреса[36]36
  Среднее (родовое) имя Верреса устанавливается предположительно.


[Закрыть]. С самого начала своей карьеры он тяготел к мошенничеству. В 80 году до нашей эры – едва избежав обвинения в растрате – он отправился в Киликию, где заодно со своим непосредственным начальником, наместником Долабеллой, начисто разграбил провинцию. Два года спустя их обоих вызвали в Рим, где Долабелла предстал перед судом. Его признали виновным, в основном благодаря показаниям Верреса, который тем самым обеспечил себе прощение; в 74 году он взятками получил должность претора – старшего чиновника – и целый год злоупотреблял своим высоким положением, а затем был назначен наместником Сицилии. На богатом и процветающем острове он стал фактически диктатором, сполна оценив спелый плод, упавший ему в руки.

Всего за три года Сицилия пострадала от действий Верреса куда сильнее, чем от Пунических войн и восстаний рабов, взятых вместе. Наместник вводил новые налоги, налагал арест и конфисковывал имущество, обольщал, творил насилие, пытал, мучил, бросал в тюрьму, грабил и разбойничал – выносил все ценное из храмов и частных домов, не делая различия между римскими гражданами и сицилийцами. Пришлось даже построить особый корабль, способный вместить все награбленное и перевезти обратно в Рим. Правление Верреса совпало с очередным восстанием рабов – это было знаменитое восстание Спартака в Италии. Сицилию это восстание напрямую не затронуло, однако Веррес не упустил шанса воспользоваться случаем: он выбирал какого-нибудь раба богатого землевладельца, обвинял того в подстрекательстве к мятежу или в желании присоединиться к Спартаку и приговаривал к распятию, одновременно давая знать владельцу раба, что определенный «выкуп» гарантирует освобождение этого человека. Еще одна хитрость состояла в том, что придумывался некий раб, которого обвиняли в непослушании, а затем во всеуслышание объявлялось, что тот или иной богач сознательно прячет этого раба. Разумеется, жертва шантажа могла избежать тюремного заключения посредством взятки.

Неудивительно, что сицилийцы возмущались, и их возмущение было столь громогласным, что в 70 году Верреса отозвали в Рим и отдали под суд. В качестве обвинителя сицилийцы наняли великого Марка Туллия Цицерона, который служил квестором[37]37
  Распорядителем государственной казны.


[Закрыть] в западной части острова пятью годами ранее и поразил всех островитян своей честностью и порядочностью. Цицерон подошел к делу со всей серьезностью, провел на острове много недель, собирая доказательства и беседуя со свидетелями. Затем он возвратился в Рим и выиграл процесс, как говорится, в одни ворота. Его обвинительные речи стали широко известны; но из них очевидно, насколько принципиально римское правосудие отличалось от современных практик. Лишь первая речь Цицерона была относительно короткой, хотя сегодня и она показалась бы чрезмерно длинной. На произнесение второй ушло несколько часов, и нельзя не пожалеть бедных судей, которым пришлось все это внимательно слушать. Тем не менее Цицерон не скупился на суровые слова:

Некоторых [граждан] он отсылал к палачу, других он предавал смерти в тюрьме, третьих он распинал на кресте… Почитание богов и священные обряды, что совершались в каждом святилище и каждом храме, – все это им было поругано и осквернено…

Оскорбления, нанесенные почитанию бессмертных богов, должны быть искуплены; истязания римских граждан и кровь множества невинных людей взывают к отмщению и требуют наказания этого человека. Ибо, судьи, мы привели сегодня на ваш суд не просто вора, но открытого разбойника и грабителя; не просто распутника, но похитителя целомудрия; не просто кощунствующего человека, но явного врага всего святого и всей нашей веры; не просто убийцу, но наиболее варварского и дикого убийцу наших граждан и наших союзников. Нет и не может быть в нашей памяти, по моему глубочайшему убеждению, преступника более виновного.

По счастью, из семи подготовленных речей произнесены были всего две. Одной только первой речи, по сути, оказалось вполне достаточно для того, чтобы защитник Верреса Квинт Гортензий дал своему клиенту единственный совет: немедленно бежать. Через день или два, пока судебный процесс еще технически продолжался, Веррес уже был на пути к Массилии (современный Марсель). Там он прожил в изгнании около четверти века и больше никогда не возвращался в Рим.

Следующие несколько страниц могут показаться своего рода отступлением от темы книги, поскольку они относятся к римской истории (конкретнее, к самой известной ее главе), а не к истории Сицилии. Но, думается, стоит напомнить об этих политических коллизиях, поскольку они неразрывно связаны с последующими событиями, которые, в свою очередь, оказали прямое влияние на развитие Средиземноморья.

Все начинается с трех военных, которые совместно правили республиканским Римом. Это Гней Помпей Магн (более известный как просто Помпей или Помпей Великий), Марк Лициний Красс и Гай Юлий Цезарь. Помпей был истинным воином, причем весьма амбициозным; богач Красс славился полководческим талантом и мечтал о военных успехах, но предпочитал оставаться в Риме и заниматься интригами ради собственных политических и финансовых целей. Его крупнейшим военным достижением стало подавление восстания рабов под предводительством Спартака в 73 году до нашей эры. Когда он наконец победил Спартака в Апулии, то казнил вожака рабов на месте, а 6000 мятежников позднее распял на крестах вдоль Аппиевой дороги.