Текст книги "Краткая история Франции"

И папа Евгений III, находившийся тогда в ссылке во Франции[15]15
  Рим в тот момент был в руках фанатичного монаха Арнольда Брешианского, который проповедовал неистовую ненависть к светской власти церкви.


[Закрыть], с готовностью согласился. На этот раз было решено поручить руководство походом светскому предводителю, и когда папа начал рассматривать государей западных стран, то увидел лишь одну подходящую кандидатуру. В идеале такую честь следовало предоставить императору Священной Римской империи Конраду III из рода Гогенштауфенов, но Конрад занимался собственными проблемами в Германии. Король Англии Стефан уже шесть лет не мог прекратить в своей стране гражданскую войну. О короле Рожере Сицилийском по целому ряду причин вообще не могло быть и речи. Так что единственно возможной кандидатурой оказался король Франции Людовик VII.

Людовик был только рад. В Рождество 1145 г. он объявил собравшимся придворным о своем решении «принять крест» и призвал их следовать за ним. Одон Дейльский, которому предстояло стать капелланом при этой экспедиции, рассказывает, что «король настолько горел усердием к вере и презрением к земным удовольствиям и преходящей славе, что сам его облик убеждал больше, чем любая речь». Однако, судя по всему, убедительности облика не хватило. Реакция вассалов оказалась разочаровывающей. У всех имелись собственные заботы дома. Кроме того, дошедшие до них рассказы о жизни в государствах крестоносцев наводили на мысль, что беспутные соотечественники, по всей видимости, сами навлекли на себя беду – пусть сами и спасаются. Священник со здравым умом, аббат Сугерий, бывший попечитель и наставник короля, тоже высказался против этой идеи, но Людовик стоял на своем. Если он сам не способен наполнить сердца вассалов желанием участвовать в Крестовом походе, то должен найти того, кто сумеет справиться с такой задачей. Король написал папе, что принимает его предложение. А затем послал за святым Бернардом Клервоским.

Святому Бернарду к тому времени было за пятьдесят, и он, несомненно, считался главным духовным авторитетом в Европе. Для объективного наблюдателя из наших дней, недосягаемого для того потрясающего личного магнетизма, с помощью которого аббат без усилий подчинял себе всякого, с кем вступал в контакт, он покажется непривлекательной фигурой. Высокий, тощий, с чертами, искаженными постоянной болью из-за пожизненного поста, Бернард испытывал всепожирающий религиозный пыл, не оставлявший места терпимости или сдержанности. Его общественная жизнь началась в 1115 г., когда настоятель монастыря Сито англичанин Стефан Хардинг практически освободил Бернарда от монашеской дисциплины, отправив в Шампань создавать дочерний монастырь в Клерво. С того времени практически без усилий с его стороны влияние Бернарда росло, и последние двадцать пять лет своей жизни он постоянно был в движении – проповедовал, наставлял, убеждал, писал бесчисленные письма и маниакально ввязывался во все дискуссии, по его мнению затрагивающие основные принципы христианства.

Бернарду предложенное дело было по душе. Несмотря на усталость, подорванное здоровье и сильное желание отдохнуть в тиши аббатства, он откликнулся на призыв с тем исключительным жаром, который и сделал его на четверть столетия самым громким голосом христианского мира. Бернард Клервоский охотно согласился развернуть во Франции кампанию за Крестовый поход и обратиться с речью к собранию, которое король назначил в Везле на следующую Пасху. Магия его имени сразу начала работать, и к назначенному дню мужчины и женщины со всех концов Франции потянулись в город. Поскольку людей оказалось слишком много, чтобы они могли уместиться в соборе, на склоне холма спешно соорудили большой деревянный помост[16]16
  Помост простоял до 1789 г. и был разрушен во время Великой французской революции.


[Закрыть]. Здесь утром Вербного воскресенья, 31 марта 1146 г., Бернард Клервоский появился перед народом, чтобы произнести одну из самых важных в своей жизни речей. Его тело, пишет Одон, было таким слабым, что казалось, на нем уже лежит печать смерти. Рядом встал король с крестом на груди, который папа прислал ему в качестве символа королевского решения. Они вместе поднялись на помост, и Бернард начал говорить.

Текст последовавшей проповеди до нас не дошел, но в случае Бернарда не сами слова, а именно манера говорить производила сильное впечатление на слушателей. Нам известно только, что его голос звучал над лугом, «как божественный орган», и совсем скоро толпа, вначале молчавшая, воодушевилась и начала просить кресты для себя. Связки нарезанных из грубой ткани крестов уже были приготовлены для раздачи, а когда запас закончился, аббат Бернард снял собственное монашеское одеяние и стал рвать его на полоски, чтобы сделать еще. К нему присоединились другие, и он с помощниками продолжал шить до самой ночи.

Успех в Везле благотворно подействовал на святого Бернарда. Он больше не стремился возвращаться в Клерво. Вместо этого он отправился через Бургундию, Лотарингию и Фландрию в Германию, призывая к Крестовому походу в переполненных церквях везде, где останавливался. Его подход к делу, всегда четкий, порой пугал своей прямолинейностью. К осени Германия тоже пробудилась, даже император Конрад, который вначале твердо отказался принимать какое-либо участие в походе, после рождественского порицания от Бернарда устыдился и решил принять крест.

Папа Евгений встретил последнюю новость с тревогой. Уже не в первый раз аббат из Клерво вышел за пределы полученных инструкций. Ему поручили призвать к крестовому походу во Франции, но никто и слова не говорил по поводу Германии. Немцы и французы всегда не ладили между собой, их неизбежное соперничество за верховенство легко могло погубить все дело. Однако теперь изменить ситуацию уже было невозможно. Клятвы прозвучали, обеты были приняты. Евгений просто не мог порицать потенциальных крестоносцев, пока войска хотя бы не отправятся в путь.

Письмо святого Бернарда немецкому духовенству оказалось более правдивым, чем он, наверное, полагал. Главным образом потому, что обещалось полное отпущение грехов, армии крестоносцев дискредитировали себя сильнее большинства других солдат в Средние века. Выступившее в конце мая 1147 г. из Регенсбурга германское воинство примерно в 20 000 человек, похоже, имело в своем составе больше привычного количества нежелательных людей – от редких религиозных фанатиков до обычного набора безответственных бездельников и скрывающихся от правосудия преступников. Едва вступив на территорию Византии, они начали мародерствовать, насиловать и даже убивать, когда им пожелается. Зачастую и сами командиры показывали дурной пример тем, кто следовал за ними. В Адрианополе (теперь Эдирне) племянник и заместитель командующего молодой герцог Фридрих Швабский (более известен истории по полученному позднее прозвищу Барбаросса) сжег целый монастырь в отместку за нападение местных разбойников и безжалостно убил всех ни в чем не повинных монахов.

Еще до того, как жители областей, по которым проследовали немцы, восстановились после потрясения, на западном горизонте появилась французская армия. Она несколько уступала в численности немецкой и в целом вела себя приличнее. Дисциплина была построже, да и присутствие многих знатных дам (включая саму королеву Алиенору), сопровождавших своих мужей, несомненно, оказывало дополнительное смягчающее влияние. Тем не менее продвижение французов вовсе нельзя назвать спокойным. Балканское крестьянство к тому времени уже проявляло откровенную враждебность к крестоносцам и, естественно, заламывало неслыханные цены за продовольствие, которое люди сумели сохранить для продажи. Недоверие скоро стало взаимным и провоцировало неблаговидные поступки с обеих сторон. Таким образом, задолго до того, как французы добрались до Константинополя, одинаково обиделись и на немцев, и на греков, а когда наконец 4 октября оказались у стен города, с возмущением узнали, что византийский император Мануил выбрал этот момент для заключения перемирия с турками-сельджуками.

Хотя никто, естественно, не ждал, что такой факт обрадует Людовика, однако заключение перемирия было разумной предосторожностью со стороны Мануила. Французская и немецкая армии у самых стен его столицы представляли собой куда более серьезную угрозу, чем турки в Азии. Император знал, что и во французском, и в немецком лагерях есть те, кто выступает за совместный удар западных сил по Константинополю, а всего через несколько дней кузен святого Бернарда епископ Лангрский действительно официально обратился к королю с таким предложением. Только намеренно распространяя слухи о сосредоточении в Анатолии крупных турецких сил и намекая на то, что, если франки не поторопятся пройти вражескую территорию, может вообще не получиться это сделать, Мануилу удалось спасти ситуацию. Он всячески угождал Людовику (постоянно занимая его время) бесконечной чередой пиров и роскошных приемов, одновременно организовывая королю с его армией переправу через Босфор, чтобы при первой возможности отправить его в Азию.

Прощаясь с незваными гостями и провожая глазами скользящие по глади пролива лодки, тяжело нагруженные людьми и животными, император Мануил лучше других предвидел опасности, которые ожидали франков на втором этапе их похода. Он сам недавно закончил военную кампанию в Анатолии, и, хотя его истории об ордах турок были полны преувеличений, увидев воочию крестоносцев, он понял, что их неповоротливая армия, уже страдающая упадком боевого духа и дисциплины, имеет мало шансов устоять при атаке кавалерии сельджуков. Он снабдил крестоносцев провиантом и проводниками, предупредил о дефиците воды в тех местах, посоветовал не идти напрямую через отдаленные районы, а держаться побережья, которое еще в основном находится под византийским контролем. Это все, что он мог сделать. Если же после его предупреждений эти глупцы все равно дадут себя уничтожить, виноваты будут только они сами. Он огорчится, но не до слез.

Не прошло и нескольких дней после расставания Мануила с крестоносцами, как резвые гонцы доставили ему известия из Малой Азии. Немецкую армию турки захватили врасплох у Дорилеи (теперь Эскишехир) и разбили наголову. Сам Конрад спасся и присоединился к французам в Никее, но девять десятых его людей лежали теперь мертвыми среди развалин немецкого лагеря.

Второй крестовый поход начался ужасно. Конрад и те немцы, кто уцелел в резне под Дорилеей, прошли вместе с французами до самого Эфеса, где объединенная армия остановилась на празднование Рождества. Там король серьезно заболел. Оставив соотечественников продолжать путь без него, Конрад возвратился в Константинополь на лечение и оставался в императорском дворце в качестве гостя до марта 1148 г., когда Мануил предоставил ему корабли, чтобы добраться до Палестины. Тем временем французы и их дамы (хотя в целом им повезло больше, чем немцам) совершали тяжкий переход через Анатолию и тоже серьезно пострадали от турок. Несмотря на то что главная вина за трудности лежала на самом Людовике, поскольку он не последовал совету Мануила держаться побережья, король упорно приписывал любое столкновение с противником либо недобросовестности Византии, либо ее предательству, либо тому и другому вместе, и его обида на греков быстро переросла в почти патологическую злобу. В конце концов, испытывая полное отчаяние, он вместе с семьей и значительной частью конницы (кому хватило места) отплыл из Атталии (теперь Анталия), бросив остальную армию и всех пилигримов пробиваться по суше, как могут. Стояла уже поздняя весна, когда жалкие остатки большого войска, которое так уверенно выступило в поход год назад, добрались до Антиохии.

И это было только началом злоключений. Могущественный Занги умер, но власть перешла к его еще более сильному сыну Нур ад-Дину. Крепость Нур ад-Дина в Халебе (современный Алеппо) превратилась в центр мусульманского противодействия франкам. Таким образом, именно по ней следовало нанести первый удар, и, как только Людовик оказался в Антиохии, князь Раймонд сразу начал подталкивать его к немедленному штурму города. Король отказался (что было характерно для него) на том основании, что должен первым делом помолиться у Гроба Господня. Тогда королева Алиенора (чью любовь к мужу, мягко скажем, не увеличили опасности и неудобства пути из Франции и чьи отношения с Раймондом, похоже, несколько вышли за пределы чисто родственных) объявила о намерении остаться в Антиохии и просить развода. Она и Людовик были дальними родственниками, при заключении брака на вопрос кровного родства закрыли глаза, но, если его поднять, он мог стать очень неудобным – и Алиенора это знала.

Людовик, при всей его унылости, в критические моменты присутствия духа не терял. Игнорируя протесты жены, он решительно потащил ее в Иерусалим, но прежде ему удалось так восстановить против себя Раймонда, что тот отказался впредь участвовать в Крестовом походе. Нет сомнений, что король вышел из ситуации достойно, насколько это было возможно, однако сама ситуация, да еще сложившаяся в такой момент, безусловно, пагубно сказалась на его репутации. Он и молчаливая Алиенора прибыли в Священный город в мае, вскоре после Конрада. Их встретили со всеми надлежащими церемониями королева Мелисенда и ее сын Балдуин III, которому к тому времени исполнилось восемнадцать лет. Французская королевская чета оставалась в Иерусалиме около месяца, а затем направилась в Акр, где 24 июня собрались все крестоносцы, чтобы обсудить план действий. Они быстро пришли к решению: необходимо немедленно мобилизовать все силы для совместной атаки на Дамаск.

Невозможно понять, почему крестоносцы выбрали Дамаск в качестве первой цели. Это было единственное значительное арабское политическое образование во всем Леванте, недружественное Нур ад-Дину, поэтому его можно и должно было превратить в бесценного союзника. Своим нападением франки толкнули город в ряды мусульманского союза Нур ад-Дина и тем самым фактически обеспечили себе неизбежное поражение. Подойдя к Дамаску, крестоносцы обнаружили, что городские стены крепки, а защитники исполнены решимости постоять за себя. На второй день осаждающая армия после нового пагубного решения передвинула лагерь к юго-восточной части стены, где не было ни тени, ни воды. Палестинские бароны, которые уже перессорились по поводу будущего города после его захвата, неожиданно начали настаивать на отступлении. Поползли слухи о подкупе и предательстве. Людовик и Конрад изумлялись, возмущались, но вскоре тоже осознали реальное положение вещей. Продолжение осады означало бы не только передачу Дамаска в руки Нур ад-Дина, но и, учитывая всеобщее падение боевого духа, почти неминуемое уничтожение всей армии крестоносцев. 28 июля, всего через пять дней после начала кампании, они дали приказ к отступлению.

Нет в сирийской пустыне места, более угнетающего душу, чем серое однообразное пространство песка и базальта, которое лежит между Дамаском и Тиверией. Отступая там в разгар лета под испепеляющим солнцем, когда жгучий ветер пустыни дул в лицо, а сзади постоянно подгоняли конные арабские лучники, крестоносцы оставляли за собой зловонную дорогу из мертвых людей и лошадей и, наверное, чувствовали полную безысходность. Это был конец. Их воинство понесло неисчислимые потери и в людях, и в снаряжении. У них не осталось ни воли, ни средств, чтобы продолжать поход. Больше всего мучил стыд. Находясь на марше почти целый год, зачастую подвергаясь смертельной опасности, страдая от жажды, голода, болезней, страшной жары и ужасного холода, эта некогда славная армия, намеревавшаяся отстоять идеалы христианского Запада, отступилась от святого дела всего через несколько дней борьбы, не отвоевав и пяди мусульманской территории. Это было крайнее унижение – такое, какого ни крестоносцы, ни их враги никогда не забудут.

Как ни жаждал Людовик поскорее забыть провальный крестовый поход, он не торопился покидать государства крестоносцев. Как многие путешественники до и после него, он, возможно, не хотел менять мягкое солнце палестинской зимы на штормовое море и заснеженные дороги, которые лежали между ним и собственным королевством. Он также знал, что его брак уже не спасти. В Париже ему придется столкнуться со всеми неприятностями развода, а также политическими последствиями, которые он неизбежно принесет. Только весной 1149 г. Людовик неохотно отправился домой. На этот раз он и Алиенора решили путешествовать морем, но неблагоразумно доверились сицилийскому судну – опасный транспорт для плавания в византийских водах[17]17
  В Сицилийском королевстве тогда правил Рожер II, смертельный враг Византии.


[Закрыть]. Где-то в южной части Эгейского моря они наткнулись на греческие корабли, которые тут же развернулись к атаке. Людовику удалось спастись, быстро подняв французский флаг, но одно из его судов сопровождения, на котором находилось несколько членов двора и почти весь груз, попало в руки греков и его победоносно привели в Константинополь. Королева Алиенора, чьи отношения с мужем теперь стали таковы, что она путешествовала на другом судне, едва избежала такой же судьбы – ее спасли вовремя подоспевшие сицилийские военные корабли.

29 июля 1149 г. Людовик наконец сошел на берег Сицилии. Алиенора была обязана присоединиться к нему, и они вместе провели там несколько дней в качестве гостей короля Рожера. Затем королевская чета отправилась в Тускул, ближайший к Риму городок, где папа Евгений, все еще находившийся в бегах, мог безопасно расположиться. Мягкий, добросердечный человек, папа всегда сочувствовал людям в несчастье; а вид Людовика и Алиеноры, переживающих двойной крах – Крестового похода и своего супружества, казалось, причинял ему истинное страдание. Иоанн Солсберийский, который тогда служил при папском дворе, оставил нам очень трогательный рассказ о попытках папы восстановить отношения между мужем и женой:

Он распорядился под угрозой анафемы не произносить ни слова против их супружеского союза и никогда не разрушать его ни под каким предлогом. Такое решение, конечно, порадовало короля, потому что он любил королеву пылко, почти как дитя. Папа положил их спать в одной кровати, которую украсил собственным драгоценным пологом; и каждый день во время их краткого визита старался дружеской беседой возродить любовь между ними. Он осыпал их подарками, а когда им настала пора уезжать, не смог сдержать слез.

Слезы папы, пожалуй, потекли бы еще обильнее, знай он, что все его усилия напрасны. Алиенора уже приняла решение, и ни папа, ни кто-либо другой не мог его изменить. Однако в тот момент она приготовилась соблюдать приличия, сопровождая мужа в Рим (где их доброжелательно принял Сенат и где Людовик, как всегда, преклонял колени во всех главных храмах города), а потом через Альпы в Париж. Прошло еще два с половиной года, прежде чем их брак окончательно расторгли по причине кровного родства; королева была еще молода и только начинала свой удивительный политический путь: полвека она будет влиять на ход европейской истории как жена одного из лучших королей Англии и мать двух худших.

3. Экскалибур в подарок. 1151–1223

Когда разнеслась весть, что король Франции входит в порт Мессины, все местные независимо от возраста и пола побежали увидеть прославленного правителя; но он, удовлетворившись единственным кораблем, без шума причалил у крепости. Ожидавшие его на берегу люди усмотрели в этом свидетельство слабости. Человек, ускользающий таким образом от глаз народа, говорили они, не способен на большие дела…

Жоффрей де Винсоф. Путь Ричарда I и других в Святую землю

В возрасте тринадцати лет сын Людовика VII Филипп во время охоты в Компьенском лесу отстал от свиты и вскоре безнадежно заблудился. В конце концов его, холодного и голодного, нашел местный угольщик, но мальчик тяжело заболел. Король отправился на богомолье в Кентербери просить о выздоровлении сына (молитва была услышана), а на обратном пути в Париж его разбил паралич. 1 ноября 1179 г., согласно старой традиции Капетингов, Людовик короновал Филиппа в Реймсском соборе. Церемонию проводил кардинал-архиепископ Реймсский с приятным именем Гильом Белые Руки, однако сам король был слишком тяжело болен, чтобы присутствовать на помазании. Не прошло и года, как он скончался.

В целом Людовик VII был хорошим королем, хотя никогда не знал счастья. Второй крестовый поход явился унижением, после которого он так и не смог полностью прийти в себя, к тому же это потрясение не стало последним. Новый удар бедному Людовику нанесла Алиенора: 18 мая 1152 г., всего через восемь недель после развода, она вышла замуж (на этот раз по любви) за будущего короля Англии Генриха II. Формально Генрих являлся вассалом Людовика, и ему надлежало испросить у короля разрешения на брак – даже если в сложившихся обстоятельствах такая формальность вызывала неловкость у всех сторон. Еще неприятнее был тот факт, что невеста приносила новому мужу всю Аквитанию. Генрих уже получил в наследство от матери, Матильды, Нормандское герцогство, а от отца, графа Жоффруа, – Мен и Анжу. С учетом Аквитании владения Генриха теперь простирались от Шотландии до Пиренеев, и во Франции он стал более могущественным, чем сам Людовик. Однако Людовик VII был молод (всего тридцати двух лет) и сохранил решительный настрой. Он, конечно, ясно осознавал, что еще не имеет наследника. Алиенора родила ему двух дочерей; вторая жена, Констанция Кастильская, – еще двух и умерла при вторых родах; и только третья жена Людовика, Адель Шампанская, наконец родила мальчика, которого окрестили Филиппом.

Людовик оставил после себя два великолепных памятника, правда, сказать, в какой мере он лично имеет к ним отношение, не совсем просто. Первый – это собор Парижской Богоматери, заложенный в 1163 г.; говорят, что первый камень в его основание положил папа Александр III, которому король предоставил убежище во время его долгой борьбы с императором Фридрихом Барбароссой. Второй памятник – Парижский университет, выросший из соборной школы. Это учебное заведение имеет серьезные основания называться старейшим, после Болонского[18]18
  Названием Сорбонна университет обязан Роберу де Сорбону, основавшему примерно в 1257 г. связанный с университетом теологический коллеж.


[Закрыть], университетом мира. Что до остального, то правление Людовика VII главным образом отмечено периодическими, но в итоге бессмысленными войнами с Генрихом, а следовательно, и поддержкой архиепископа Томаса Бекета, которого он находил несносным (как и все, кто знал этого человека). Людовик правил сорок три года в целом мудро и справедливо, уделяя основное внимание, подобно своему отцу, укреплению королевской власти в той части страны, где нарушались указы короля. Он скончался 18 сентября 1180 г. и был похоронен в цистерцианском аббатстве Барбо; лишь в 1817 г. его останки перенесли в Сен-Дени.

Филипп II Август (имперский титул королю даровал его хронист Ригорд, и он крепко прилепился) оказался одним из величайших королей Франции. Можно даже утверждать, что он был первым из них: все его предшественники предпочитали называться королями франков[19]19
  Он также единственный французский монарх, в честь которого названа станция в парижском метро.


[Закрыть]. Он получил Францию в опасном положении. На западе Генрих II Английский правил почти половиной территории, которая по праву принадлежала Филиппу; на востоке император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса находился на пике своей власти, распространившейся не только на территорию современных Германии и Австрии, но и через Альпы в Италию. Между двумя этими гигантами Франция казалась довольно жалкой. Однако в течение последующих сорока лет Филипп победил обоих врагов. Более значительным из двух был, конечно, Генрих, оккупант, которого он ненавидел примерно так же, как почти восемь веков спустя французы будут ненавидеть фашистов времен Второй мировой войны. Здесь на его стороне активно выступила церковь, которая никогда не забывала убийства Бекета; кроме того, ему помогли постоянные распри между Генрихом и четырьмя его ужасными сыновьями. Вместе они легко бы справились с Филиппом, однако действовать сообща для Плантагенетов было немыслимо.

Обострение ситуации началось в 1183 г. со смертью второго сына Генриха II (но первого, кто пережил младенческие годы), тоже названного Генрихом[20]20
  Известен как Молодой Король, поскольку был коронован в 1170 г., когда его отец был жив.


[Закрыть]. В безуспешной попытке наладить отношения с Францией мальчика в детстве помолвили, а позже женили на сестре Филиппа Маргарите, которая принесла с собой в качестве приданого небольшое, но важное графство Вексен, расположенное к северо-западу от Парижа. Теперь Филипп потребовал, чтобы его возвратили, но Генрих II не соглашался. Монархи провели несколько встреч у Жизора в тени старого вяза, который рос на границе их владений, но только после того, как венгерский король Бела III попросил руки вдовы, Генрих нехотя согласился вернуть графство. Затем в 1186 г. умер четвертый сын Генриха – герцог Бретани Джеффри, у которого осталась беременная жена. Генрих утверждал, что ему следует сохранить опеку над герцогством в пользу нерожденного ребенка; Филипп как сеньор Джеффри возражал. Последовало два года безрезультатных сражений, в течение которых два оставшихся сына Генриха, Ричард и Джон, восстали против своего отца. Филипп поддержал сыновей своего врага и в итоге вместе с Ричардом вынудил Генриха подчиниться. 4 июля 1189 г. в Азе-лё-Ридо Генрих II снова признал Филиппа своим сюзереном и отказался от притязаний на Овернь. Это был его последний политический шаг. Через два дня Генриха II не стало.

Однако настроения в мире неожиданно переменились. Ровно двумя годами ранее, 4 июля 1187 г., исламские войска разбили целую армию христианского Востока. Запад, как обычно, несмотря на массу предостережений, отреагировал слишком поздно. Для большинства европейцев государства крестоносцев находились так далеко, что почти теряли реальность – диковинные, вечно пылающие аванпосты христианского мира, в которых аскетизм перемежается с изысканной роскошью, где douceur (любезность) и угроза идут рука об руку; по-своему величественные, но все-таки более подходящие для романтических баллад трубадуров, чем для тяжкого и прозаического труда, что был общим уделом в их родных странах. Даже хорошо образованным людям было сложно осознать ход политических событий в Леванте: имена в основном труднопроизносимые, новости если доходили, то безнадежно искаженными и слишком устаревшими. Только когда случилась настоящая катастрофа, рыцари западных христианских государств схватились за мечи, вопя от ярости и негодования.

Ровно так же было, когда известие о падении Эдессы и огонь речей святого Бернарда воспламенили Европу и привели к нелепому бедствию, каким стал Второй крестовый поход. Любому бесстрастному наблюдателю, европейскому или левантийскому, следившему за развитием событий в те последние пятнадцать лет, захват Иерусалима должен был казаться неизбежным. На мусульманской стороне неуклонно поднимался талантливый военачальник Саладин, который поклялся вернуть Священный город своим единоверцам; а на христианской – ничего, кроме печального зрелища трех оставшихся государств крестоносцев (Иерусалимское королевство, Антиохийское княжество и графство Триполи), управляемых посредственностями и раздираемых изнутри борьбой за власть. К тому же в течение ключевого периода правления Саладина ситуацию в Иерусалиме дополнительно отягощало ухудшение здоровья короля Балдуина IV, который страдал проказой. Вступая на престол в 1174 г. тринадцати лет от роду, он уже был болен и двенадцать лет спустя умер. Неудивительно, что Балдуин IV не оставил потомков. И в тот момент, когда для спасения королевства требовалось мудрое и решительное руководство, корона Иерусалима перешла к восьмилетнему племяннику Балдуина.

Смерть нового малолетнего короля Балдуина V, при всей неприятности самого события, могла бы предоставить шанс Иерусалимскому королевству найти настоящего вождя, но возможностью не воспользовались, и трон перешел к отчиму мальчика – Ги де Лузиньяну, человеку слабому, капризному, настолько несостоятельному, что большинство соотечественников питало к нему справедливое презрение. Иерусалим соответственно находился на грани гражданской войны, когда в мае 1187 г. Саладин объявил свой давно ожидаемый джихад и, перейдя реку Иордан, вторгся на территорию франков. При командовании жалкого Ги поражение христиан было неизбежно. 3 июля он повел армию (самую большую в истории Иерусалимского королевства) через галилейские горы на Тиверию, которую осадил Саладин. После долгого дневного перехода в самый знойный сезон года христианам пришлось устраивать ночлег на безводном плато. На следующий день у небольшой горы с двумя вершинами под названием Рога Хаттина их, изнуренных жарой и страдающих от жажды, окружила и разбила наголову мусульманская армия.

Сарацинам осталось только одну за другой зачищать изолированные христианские крепости. Тиверия пала через день после Хаттина, за ней последовала Акра, потом не устояли Наблус, Яффа, Сидон и Бейрут. Развернувшись на юг, Саладин взял штурмом Аскалон, а Газа сдалась без боя. Теперь он был готов к сражению за Иерусалим. Защитники города героически оборонялись двенадцать дней, но 2 октября, когда мусульмане уже пробили стены, они поняли, что конец близок. Правитель Иерусалима Балиан II Ибелин (король Ги попал в плен у Хаттина) лично отправился к Саладину обговорить условия сдачи города.

Саладин не отличался ни кровожадностью, ни мстительностью. После некоторого обсуждения он согласился, что каждый христианин в Иерусалиме может спасти себя, уплатив соответствующий выкуп. Из 20 000 бедных, которые не располагали необходимыми деньгами, 7000 были освобождены за счет средств разных органов христианских властей. Армия победителя вступила в город, и впервые за восемьдесят восемь лет, в годовщину того самого дня, когда Пророк во сне вознесся из Иерусалима в рай, зеленые знамена затрепетали над Храмовой горой, откуда его забрали, а священный отпечаток ноги Пророка снова вынесли для поклонения правоверных.

Везде соблюдался порядок. В отличие от событий, последовавших после захвата города крестоносцами, не происходило ни кровопролитий, ни грабежей. 13 000 жителей, за которых не смогли заплатить, остались в городе; однако брат и заместитель Саладина аль-Адиль попросил подарить ему тысячу рабов в качестве награды за службу и сразу даровал им свободу. Еще семьсот человек были подарены патриарху Иерусалима, и еще пятьсот – Балиану. Затем и сам Саладин в порыве благородства освободил всех стариков, всех мужей, чьи жены были выкуплены, и, наконец, всех вдов и детей. В итоге лишь немногие оказались в плену. Уже не в первый раз Саладин проявил великодушие, которым вскоре прославился и на Востоке, и на Западе[21]21
  В 1183 г., осадив крепость Керак во время свадьбы наследника владельца крепости Онфруа де Торона с Изабеллой Иерусалимской, Саладин выяснил, в какой башне находятся покои молодоженов, и приказал солдатам не обстреливать их.


[Закрыть], но никогда раньше он не делал этого в таком впечатляющем масштабе. Здесь был явлен пример рыцарства, который не пройдет даром для грядущего Крестового похода.