Текст книги "История Византийской империи. От основания Константинополя до крушения государства"

Король франков однажды уже бывал в Риме – с государственным визитом в 774 году, когда он подтвердил дар своего отца – ту территорию Центральной Италии, которая стала Папской областью. В 800 году Карл прибыл по более серьезному делу. Папа Лев III, которому уже доводилось вынужденно искать убежища при дворе Карла в Падерборне, по возвращении столкнулся с несколькими серьезными обвинениями, сфабрикованными его врагами; в числе этих обвинений были симония[42]42
  Симония – продажа церковных должностей, реликвий и таинств.


[Закрыть], лжесвидетельство и прелюбодеяние. Однако кто имел полномочия вершить суд над наместником Христа? Прежде ответ на этот вопрос был только один – византийский император; однако на византийском троне сидела женщина. Тот факт, что она была еще и убийцей, в глазах Льва и Карла почти не имел значения; женский пол считался неспособным к управлению и по старинному салическому закону[43]43
  Салический закон – принцип престолонаследия, согласно которому престол наследуется членами династии по нисходящей непрерывной мужской линии (сыновья государей, внуки (сыновья сыновей), правнуки (сыновья этих внуков) и т. п. В случае смерти монарха, имевшего сыновей и братьев, престол переходит к старшему из его (монарха) сыновей или к старшему из его (старшего сына) потомков, но не к следующему по старшинству брату. В случае, если король умер, не оставив сыновей или внуков по мужской линии, но оставив дочь, на престол не может претендовать ни эта дочь, ни внук (сын этой дочери), а только брат покойного короля или его племянники (сыновья этих братьев); если братьев и их потомков нет, а есть только сестры, – тогда дяди и их потомки и т. п. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] к нему не допускался. Западная Европа считала византийский трон свободным.

Карл полностью осознавал, что у него не больше полномочий председательствовать на суде в соборе Святого Петра, чем у Ирины; но он также понимал, что до тех пор, пока обвинения не будут опровергнуты, христианский мир будет жить не только без императора, но и без папы, так что он был решительно настроен восстановить доброе имя Льва III. Нам неизвестна суть его доводов, но 23 декабря папа торжественно поклялся в том, что он невиновен по всем выдвинутым против него статьям, и собравшийся синод принял его клятву. Два дня спустя, когда Карл поднялся с колен по окончании рождественской мессы, папа возложил на его голову императорскую корону. Эта корона даровала лишь титул, но она означала, что четыреста лет спустя в Западной Европе снова есть император.

Почему папа так поступил? По его мнению, тогда не существовало никакого императора; что ж, он сам его создаст – человека, который и по своей государственной мудрости, и по обширности владений, и по физической стати стоит на голову выше своих современников. Впрочем, еще большей выгоды Лев добился для себя: это было право назначать и наделять скипетром и короной римских императоров. Ни один понтифик прежде не претендовал на такую привилегию – превратить императорскую корону в свой личный дар и при этом обеспечить себе скрытое превосходство над императором, которого он создал.

На основании какой власти был предпринят этот необычный шаг? Ответ на этот вопрос приведет нас к самой важной (и самой успешной) подделке Средних веков, известной как «Константинов дар». Согласно этому документу, Константин Великий дипломатично удалился от дел в «провинцию» Византию, оставив свою императорскую корону папе с правом даровать ее тому, кого тот изберет мирским императором римлян. Это была полнейшая фальшивка, однако она оказалась неоценимо полезной для папских притязаний на протяжении шестисот с лишним лет.

Карл, со своей стороны, не желал быть обязанным папе, и на любом другом этапе своей карьеры он бы, конечно, отказался от короны. Однако тогда, в переломное время, он понимал, что такая возможность может больше никогда ему не представиться. Ирина, при всех ее недостатках, оставалась вдовой, которая может вступить в новый брак, и при этом, по всеобщему мнению, была красавицей. Если Карл сможет убедить ее стать его женой, все имперские территории Запада и Востока объединятся под одной короной – его.

Византийцы смотрели на это дело иначе. Для них коронация Карла стала не только актом вопиющего высокомерия, но и святотатством. Их империя покоилась на двойном основании – римской власти и христианской вере. Таким образом, как на небесах мог быть лишь один Господь, так и на земле мог существовать лишь один верховный властитель. Кроме того, в отличие от князей Запада у византийцев не было салического закона. Они ненавидели свою императрицу, но никогда не подвергали сомнению ее основополагающее право на трон. Их тревога еще больше усилилась, когда они поняли, что Ирина не только не отвергает саму мысль, чтобы выйти замуж за необразованного варвара, а, напротив, склоняется к тому, чтобы принять его предложение. Она была крайне эгоистичной и прагматичной женщиной. К 802 году, когда посольство Карла прибыло в Константинополь, она довела империю до нищеты. Подданные ее презирали, советники грызлись между собой, казна была пуста. Рано или поздно, но переворот был неизбежен; а теперь у нее внезапно появился шанс на спасение. Для нее не имел значения тот факт, что претендент на ее руку был ее соперником за императорскую корону, как и то, что она считала Карла авантюристом и еретиком. Выйдя за него, она сохранит единство империи, а заодно спасет собственную шкуру.

Этому не суждено было случиться. Ее подданные не собирались радушно принимать этого неотесанного франка, одетого в нелепые, перехваченные ремешками облегающие штаны, говорившего на непонятном языке и неспособного написать свое имя без помощи таблички с прорезями, как это делал Теодорих тремя веками ранее. В последний день октября 802 года группа высокопоставленных чиновников собралась в Ипподроме и объявила о низложении Ирины. Когда ее арестовали и привезли в столицу, она приняла эту ситуацию с достоинством. Ее сослали на Лесбос, а через год она умерла. Империя была спасена от дальнейшего унижения, однако невообразимое уже произошло: нахальный вождь варваров называл себя императором и был коронован в этом качестве папой римским. С этого времени существовала не одна империя, а две. Старые порядки исчезли, и христианский мир так никогда и не стал прежним.

II
Апогей

10
Возвращение икон
(802–856)

Новым византийским императором стал предводитель восстания, в результате которого была низложена Ирина, бывший логофет казначейства, назвавшийся Никифором I. Он был полон решимости навести порядок в империи, и его весьма беспокоил вопрос, как именно это сделать. К несчастью, он вызвал ненависть монаха-летописца Феофана, который остается для нас единственным надежным источником сведений об этом периоде, так что в течение многих веков Никифор пользовался дурной репутацией. На самом же деле мало кто сумел бы поставить Византию на ноги лучше, чем он. Освобождение от налогов, объявленное Ириной, отменили; прочие сборы серьезно увеличились. Частные ссуды купцам запретили, владельцам кораблей разрешили получать ссуды только от государства, которое взимало за них 17 %. Император приказал своим чиновникам в провинциях обращаться с епископами и священниками «как с рабами»; еще больше презрения он проявлял к монастырям (отсюда и гнев Феофана): он расквартировал в них войска, конфисковал монастырскую собственность без компенсаций и обложил подушным налогом их обитателей и наемных работников. Вскоре экономическое положение государства стало более устойчивым по сравнению с прежними годами.

Никифор написал халифу, что больше не будет платить дань. В ответ Гарун аль-Рашид немедленно начал наступление, которое нанесло империи еще больший ущерб, когда византийский полководец Вардан Турк внезапно взбунтовался и объявил себя императором. Восстание почти сразу подавили, но сарацины успели захватить значительные территории. Гарун умер в 809 году, но к тому времени Никифор был занят на двух других фронтах. Первый из них находился в регионе, который занимает нынешняя Греция. В VI веке туда пришли славяне, и императорские указы там практически не действовали. К счастью, переселенцы не доставляли особых хлопот, но усилившиеся болгары представляли собой новую опасность. Огромное славянское объединение, занимавшее территории от Дуная до мыса Матапан, создавало не очень приятную перспективу, и поэтому в 805 году Никифор решил устроить масштабное переселение на Пелопоннес, куда свозили греков со всей империи. С ними туда пришла и христианская религия, в которую славяне еще не обратились. Как и большинство подобных программ, это переселение состоялось исключительно по принуждению; однако без него история Балкан была бы совершенно иной.

Переселение случилось как раз вовремя: в этом десятилетии произошло усиление Крума, одного из самых грозных предводителей болгар. Сначала он уничтожил аваров, затем, в 807 году, объединил дунайских болгар с теми, что жили в Трансильвании, сделав из них одну нацию. В конце осени 808 года он разбил византийскую армию у реки Стримон, а еще через полгода добрался до Софии и перебил весь ее гарнизон. Такая жестокость не могла остаться безнаказанной. Никифор немедленно покинул столицу во главе армии и при помощи нескольких форсированных переходов к Пасхе дошел до болгарской столицы Плиски, которая оказалась практически незащищенной. Деревянный дворец хана был сожжен дотла. Дойдя до Софии, Никифор остался там, чтобы заново отстроить крепость, а затем триумфально вернулся в Константинополь.

Весь 810 год император провел в подготовке к решающей кампании против Крума. С тех пор как умер Гарун, на восточной границе было спокойно, и армии азиатских фем могли присоединиться к своим европейским товарищам по оружию. В мае 811 года огромное войско вышло через Золотые ворота. Во главе его ехали император и его сын Ставракий. Плиску снова разрушили; Никифор не пощадил ни женщин, ни детей (говорят, что младенцев бросали в молотилки). 24 июля, все еще преследуя своего врага, он повел войско через скалистое ущелье, и болгары воспользовались благоприятным случаем, чтобы за ночь перегородить оба выхода из ущелья высоким деревянным частоколом. На рассвете Никифор понял, что попал в ловушку. Большинство его солдат изрубили мечами, а из тех, кто остался, многие сгорели, когда болгары подожгли частокол, а прочие погибли под искусственно вызванными обвалами. Бежать удалось немногим, в основном это была кавалерия, но из-за преследовавших их болгарских всадников они в панике прыгали в реку, и многие утонули. Ставракия, который испытывал невыносимые муки из-за поврежденного позвоночника, понесли обратно в Константинополь. Тело Никифора нашли на месте боя и отнесли в лагерь болгар, где отрубили ему голову и насадили ее на кол. Позже Крум приказал оправить череп Никифора в серебро и до конца жизни использовал его в качестве чаши для питья.

На Босфоре весть о смерти императора вызвала ужас. Люди никогда не любили Никифора, но были глубоко оскорблены этим поражением. Теперь они нуждались в новом сильном правителе, способном восстановить армию и вести переговоры с Карлом Великим, который все более настойчиво требовал признания своих имперских притязаний. Ждать чего-то подобного от Ставракия не приходилось – парализованный и страдающий от постоянных болей, он вызывал лишь жалость. Поскольку Ставракий был бездетен, он явно должен был отречься от престола в пользу единственного родственника мужского пола – мужа его сестры Михаила Рангаве, чье почти чудесное спасение из роковой битвы словно говорило о некоем Божьем расположении. Таким образом, 2 октября 811 года Михаил был коронован василевсом. Ставракия постригли в монахи; он умер в монастыре три месяца спустя.

Михаил I не оправдал надежд своих подданных. Слабовольный и легко поддающийся влиянию, он был прирожденной марионеткой, которой мог управлять любой, кто дергает за ниточки. Главными кукловодами стали два церковнослужителя, обладавшие в ту пору наибольшим влиянием: патриарх Константинополя Никифор и монах Фео́дор Студит. Никифор, как и его предшественник Тарасий, раньше был чиновником. Человек больших способностей и абсолютной честности, глубоко верующий священник и непоколебимый сторонник религиозных изображений, он тем не менее вызывал недоверие и ненависть со стороны монастырской партии, возглавляемой Феодором Студитом. Для них он был самозванцем, духовным лицом лишь по должности, чье посвящение в духовный сан стало насмешкой над самыми священными таинствами церкви. Их враждебность была тем более опасна, что Феодор, обладавший большой энергией и личным обаянием, быстро начал оказывать огромное влияние на императора, который советовался с ним по всем вопросам, как мирским, так и церковным, и всегда следовал его советам.

Когда Михаил взошел на престол, послы империи уже какое-то время находились при дворе Карла Великого в Ахене, и к смерти Никифора были достигнуты соглашения по всем ключевым вопросам. Правда, прошел еще год, прежде чем другие послы – на этот раз представители Михаила – отправились приветствовать Карла Великого в качестве императора, а мирный договор был заключен еще три года спустя; однако можно не сомневаться, что первым ветвь мира протянул Никифор – не зря последовавший за этим период называли Pax Nicephori.

По некотором размышлении император Запада мог показаться не такой уж плохой идеей. Константинополь, может, и стал Новым Римом, но оставался совершенно греческим по своей сути, не имел ничего общего с новой Европой, зарождающейся по ту сторону Адриатики, и не обладал в тех краях властью. Именно Ахен, а не Византий вновь установил на Западе Pax Romana. Римская империя должна оставаться неделимой, но так ли необходимо двум императорам делить ее? Пока они ладят между собой, разве не могут они придать империи новую силу? Карл Великий предложил отличные условия: он откажется от всех притязаний на Венецию и ее провинцию, а также от Истрии и от побережья Далмации; все, чего он просит, – признание его императорского статуса и права подписывать официальные документы как василевс. Теоретически это означало, что он и его наследники станут равными византийскому императору и обретут право наследовать его трон, хотя сомнительно, чтобы византийцы когда-либо принимали это толкование полностью. Империя Карла Великого вскоре распалась, однако Pax Nicephori не стал от этого менее важным. Он ознаменовал собой (впервые в истории) одновременное существование двух римских императоров, действительно независимых друг от друга, каждый из которых проводил собственную политику, но в то же время признавал и уважал притязания второй стороны. Таким образом, в этот период появился тот образец, по которому позже жила средневековая Европа.

Умирающий Ставракий был прав, возражая против воцарения Михаила Рангаве. Тот был почти до безумия расточителен и тратил огромные суммы на церкви и монастыри, отказываясь раскошеливаться лишь на одну статью расходов – оборону империи, в которой она нуждалась, как никогда прежде. Весной 812 года Крум захватил Девелтос – византийский город на Черном море – и взял в плен всех его жителей, включая епископа. В июне Михаил собрался оказать Круму сопротивление, однако недавно набранная армия взбунтовалась, и он был вынужден вернуться домой. Следующей целью хана стала Месембрия – один из богатейших портов на Балканах. Когда началась осада, патриарх Никифор провел службу в константинопольской церкви Святых Апостолов, прося Бога о заступничестве. В середине службы половина собравшихся внезапно окружила мраморный саркофаг Константина V и стала молить мертвого императора восстать из могилы и повести их к победе, как он часто делал это в прошлом. Вывод напрашивался сам собой: Константин был иконоборцем; под властью трех его преемников-иконопочитателей империя вновь и вновь подвергалась унижению и подавлению. Словом, маятник вновь был готов качнуться в обратную сторону.

5 ноября 812 года Месембрия пала. Михаилу стало ясно, что ему вновь придется выступить против врага и на этот раз он обязан победить. Всю зиму он собирал войска со всех уголков империи и в мае 813 года выступил в поход. В июне армии встретились в районе Вернисикии близ Адрианополя, и 22 июня Иоанн Аплакис, командующий македонцами на левом фланге, повел своих людей в атаку. Болгары в беспорядке отступили, и казалось даже, что битва закончится, едва начавшись. Однако затем произошло поразительное: анатолийские войска с правого фланга под командованием армянина по имени Лев внезапно обратились в бегство и покинули поле боя. По рассказам очевидцев, сначала Крум стоял, не веря своим глазам, а потом его воины обрушились на несчастных македонцев и всех их перебили. Теперь никто не стоял на его пути в Константинополь, и 17 июля болгары разбили лагерь у стен города. Однако к этому времени Михаил Рангаве уже не был императором. Ему вновь удалось уйти невредимым и вернуться в Константинополь, где он сообщил патриарху о своем намерении отречься от престола. Вместе с императрицей и пятью детьми он укрылся в церкви, пока не получил гарантий безопасности. Их пощадили, хотя троих сыновей Михаила кастрировали, чтобы помешать им в будущем претендовать на власть, а жену Прокопию и двух дочерей заточили в монастыри. Сам Михаил, приняв монашеское имя Анастасий, удалился в монастырь на одном из Принцевых островов в Мраморном море, где и умер в 845 году; а армянин Лев, который предал императора и не дал свершиться решительной победе, вошел в Константинополь через Золотые ворота и триумфально поехал к императорскому дворцу.

Так что же произошло на самом деле? Единственным разумным объяснением представляется предательство. Явная трусость анатолийцев, должно быть, была притворной и демонстрировалась с целью посеять настоящую панику. Что касается их командующего, сам он твердо стоял до последнего и тем самым спас свою репутацию и получил византийскую корону под именем Льва V. А что же Крум? Болгары неизменно избегали боев на открытых равнинах – так с чего вдруг их хитрый хан отказался от привычной тактики и повел свое войско навстречу армии, намного превосходящей его по численности? И действительно ли он замер на месте от удивления, пока анатолийцы бежали с поля боя, или просто позволил им уйти достаточно далеко, прежде чем принялся истреблять отважных македонцев?

За плечами у Крума было шесть лет непрерывных побед. На его совести значились смерть двух римских императоров и падение третьего, и он нанес поражение двум имперским армиям. Однако пока ему пришлось остановиться: он знал, что стены Константинополя невозможно взять штурмом. Поскольку из города не последовало никакой реакции, в качестве платы за отступление он потребовал выдать ему огромное количество золота и сундуков с роскошной одеждой, а также самых красивых девушек империи. В ответ Лев V Армянин предложил личную встречу у северной оконечности стены, где она спускается к Золотому Рогу. Он прибудет туда по воде, Крум – по суше, оба будут без оружия и явятся в сопровождении нескольких безоружных людей.

Хан принял предложение и поехал к назначенному месту верхом. Там к нему присоединился император и придворный чиновник по имени Гексабулиос. Все вроде бы шло гладко, но вдруг Гексабулиос сделал жест, в котором Крум распознал тайный сигнал, и едва успел прыгнуть в седло, как из укрытия неподалеку выскочили трое вооруженных людей. Он галопом помчался в безопасное место и был слегка ранен дротиками, которые нападавшие метали ему вслед; эта рана лишь усилила его ярость от столь бесстыдного предательства.

Крум начал мстить на следующий день. Болгары не могли проникнуть за стены, но они спалили дотла предместья за Золотым Рогом, со всеми их церквами, дворцами и монастырями. Все живое, уцелевшее в огне, безжалостно убивалось. Когда он отправился домой, сельскую местность к западу от города постигла та же участь. Евдомский дворец был разрушен до основания, от Селимбрии осталась лишь дымящаяся груда пепла; мужчин убивали, женщин и детей угоняли в рабство. После этого Крум повернул на север, к Адрианополю. Город уже некоторое время осаждало войско его брата, запасы еды подходили к концу, и прибытие Крума с основной частью армии наконец сломило дух осажденных. Всех жителей (10 000 человек) увели за Дунай, где многие из них, в их числе и архиепископ, приняли мученическую смерть.

Однако империя не сдавалась; ярость Крума возросла, когда осенью ему сообщили о внезапном нападении на болгарскую армию близ Месембрии. Эту атаку спланировал и осуществил сам император, который застал противника врасплох во время сна, в результате чего многих перебили. После этого Лев V двинулся вглубь вражеской территории; там он пощадил всех взрослых, но всех найденных детей хватали и разбивали им головы о камни. На этот раз хан принял решение сокрушить стены Константинополя, какими бы крепкими они ни были, а с ними и саму Византию. К началу весны 814 года столица гудела от слухов о его приготовлениях: о штурмовых лестницах и таранах, о высоких осадных машинах и катапультах, которые могли бросать в стены огромные камни или перебрасывать через них горящие головни. Византийцы лихорадочно работали над укреплением защитных стен, но спасение пришло с другой стороны. 13 апреля 814 года, когда новое войско Крума было готово выступать, у него случился внезапный припадок, и через несколько минут он скончался.

На империю снизошел мир. Сын Крума Омуртаг был молод и неопытен, и его внимание целиком поглотил мятеж болгарской аристократии. Подобные волнения в Багдаде парализовали и халифа аль-Мамуна. На Западе сохранялся Pax Nicephori. Лев V наконец получил возможность предпринять тот шаг, за который его помнили больше, чем за что-либо другое.

Нам мало известно о внешности императора Льва V; гораздо больше сведений мы можем почерпнуть о его характере. Первым следует упомянуть его всепоглощающее честолюбие: он поднялся к верховной власти из самых низов и лишь благодаря собственным усилиям. Если принять приведенное выше объяснение его поведения в битве при Версинике, то у нас не будет причин сомневаться в его мужестве или лидерских качествах; однако рассказы о его походе на болгар в 813 году указывают на присущую ему звериную жестокость, которая быстро завладевала им в гневе. Кроме того, он был армянином – этот народ известен находчивостью, хитростью, острым и тонким умом.

Этот ум ярко проявился в 814 году, когда Лев V вновь навязал империи иконоборчество. Причины для такого шага сильно отличались от тех, которыми руководствовался его тезка почти сто лет назад. Лев III искренне верил, что он повинуется воле Господа; подход Льва V был сугубо практическим. К этому времени город наводнили обездоленные крестьяне, которых сарацинские набеги на восточные провинции вынудили покинуть свои дома и лишили небольших земельных наделов. Крестьяне оказались довольно полезными во время войны с болгарами, однако с наступлением мира им вновь пришлось просить милостыню. Почти все эти уроженцы восточных провинций были иконоборцами и к тому же склонны винить в своих несчастьях Ирину, а через нее – осуждение иконоборчества, причиной которого она стала.

Таким образом, к 814 году существовала грозная волна народной поддержки иконоборчества не только среди недовольных солдат, но и среди представителей высшего класса и армейских чинов, и эта волна могла стать опасной, если не принять ее в расчет. Так что план Льва V был скорее средством сохранения внутригосударственного мира, чем выражением религиозных убеждений. Первым его шагом стало назначение специальной комиссии, которой приказали изучить Библию и писания Отцов Церкви в поисках доказательств в пользу иконоборчества. Председателем комиссии Лев назначил блестящего молодого армянина по имени Иоанн Грамматик, а его заместителем – епископа Антония Силейского, милого старого распутника, который большую часть времени рассказывал другим членам комиссии двусмысленные истории.

В декабре император, вооружившись отчетом комиссии, призвал во дворец патриарха Никифора. Вначале он предложил убрать лишь те иконы, которые висели низко, – «чтобы порадовать солдат»; однако патриарх и слышать об этом не хотел, и тогда Лев V, со свойственным ему коварством, придумал план. Первой его мишенью стало огромное изображение Христа над воротами Халке, которое убрали по приказу Льва III в 726 году и впоследствии вернули на место по приказу Ирины. Отряд солдат должен был устроить беспорядки, во время которых выкрикивать проклятия и оскорбления в сторону иконы; по случайности туда явится император и прикажет снять икону, чтобы сохранить ее от подобного святотатства в будущем.

Все прошло в соответствии с планом. После этого, ранним рождественским утром, у патриарха состоялась еще одна аудиенция с императором. Лев V вкрадчиво уверил его, что не планирует каких-либо богословских изменений, и позже, во время рождественской службы в соборе Святой Софии, нарочито бил поклоны перед иконой, изображающей Рождество Христово. Меньше чем через две недели, на Богоявление, заметили, что он больше не склоняется перед иконами. Еще через несколько дней он вновь призвал к себе Никифора, однако на этот раз патриарх пришел не один. С ним к императору явилась большая группа верующих, среди которых был и Феодор – бывший враг, но теперь его твердый сторонник. Во время аудиенции Феодор открыто выказал неповиновение императору; вскоре после этого Никифора посадили под негласный домашний арест, что помешало ему исполнять свои официальные обязанности.

На Пасху в храме Святой Софии прошел Всеобщий синод, хотя, несмотря на название, множество епископов-иконопочитателей не получили на него приглашения. К этому времени патриарх заболел и не мог посетить собрание, так что его сместили с поста заочно. На его место император назначил, что немаловажно, родственника Константина V по имени Феодот Касситера. Новый патриарх, несомненно, был иконоборцем, но оказался совершенно не способен управлять синодом. Никифор наверняка смог бы подействовать на собравшихся своим авторитетом; однако, когда некоторых ортодоксальных епископов подвергли перекрестному допросу и обстановка накалилась, Феодот утратил контроль над ситуацией. Лишь после того, как на несчастных прелатов напали физически (их швырнули на землю, били руками и ногами и плевали на них), делегаты заняли свои места и поступили так, как им велели.

Когда возродилось иконоборчество, была ликвидирована непосредственная опасность гражданских беспорядков, а на всех границах установился мир, Лев V смог поздравить себя с отличным началом правления. Он не стал принимать строгих мер против большинства иконопочитателей, которые отказывались покориться. Нескольких самых громогласных противников иконоборчества для проформы наказали: к примеру, настоятеля Феодора, признанного лидера иконопочитателей, трижды бросали в разные тюрьмы. Однако Феодор сам напросился: в предыдущее Вербное воскресенье он приказал монахам обойти вокруг монастыря, неся на уровне плеч самые ценные иконы. Однако большинство иконопочитателей обнаружили, что могут продолжать жить как прежде, если будут держаться в тени. Главными интересами Льва V были государственная безопасность и общественный порядок; богословские размышления, столь дорогие сердцу Феодора, имели для него второстепенное значение. И все же эдикт 815 года неизбежно вызвал новую волну разрушений. Кто угодно мог крушить любые изображения религиозного характера, не боясь понести наказание. Одежду с изображением Христа, Богородицы или святых рвали в клочья или топтали ногами; расписные панно мазали нечистотами, рубили топорами или жгли на площадях. Два периода иконоборчества нанесли огромный урон искусству, а если принять во внимание великолепное качество немногих остатков византийского искусства, переживших эти времена, то эта потеря сказывается до сих пор.

С самых ранних лет военной карьеры Лев V дружил с Михаилом – грубоватым, необразованным, заикающимся человеком скромного происхождения из провинциального фригийского городка Аморий. Когда Лев триумфально въехал в императорский дворец, Михаил ехал следом; когда они оба спешились, Михаил нечаянно наступил на мантию императора и чуть не сорвал ее с его плеч, но, несмотря на это, Лев назначил его командующим экскувиторами – одним из первоклассных дворцовых полков. Однако осенью 820 года до императора дошли слухи, что его друг занимается подстрекательством к мятежу, и на Рождество был раскрыт заговор, во главе которого, несомненно, стоял Михаил. Лев V немедленно призвал его к себе и предъявил доказательства; Михаил признал свою вину, и император приказал бросить его в огромную печь, которая подогревала воду для дворцовых ванн. Этот ужасный приговор привели бы в исполнение немедленно, если бы не его жена Феодосия. Она спросила, как он собирается принимать рождественское причастие, имея на совести подобное деяние. Тронутый ее словами, он отменил приказ. Приговоренного заковали в кандалы и заперли в дальней комнате дворца под постоянным надзором. Ключи Лев забрал себе и, глубоко встревоженный, пошел спать.

Но заснуть он не мог. Повинуясь внезапному порыву, он встал, схватил свечу и поспешил сквозь лабиринт коридоров к камере Михаила. Он обнаружил охранника крепко спящим на полу; узник лежал на убогом ложе и, по всей видимости, тоже спал. Лев тихо удалился, однако он не знал, что в комнате был третий человек. Михаил ухитрился взять с собой одного из личных слуг, который, услышав шаги, спрятался под кровать. Он не мог видеть лица пришедшего, но ему хватило вида багряных сапог, которые мог носить только василевс. Как только Лев ушел, он разбудил своего хозяина и охранника; второй, понимая, какая опасность грозит ему самому, с готовностью согласился помочь узнику. Под предлогом, что Михаил очень хочет покаяться в грехах перед казнью, охранник отправил еще одного надежного слугу Михаила в город, якобы для поиска священника, но на самом деле для того, чтобы собрать его соратников и организовать спасение.

Вскоре план был готов. Существовала традиция: по большим церковным праздникам хор монахов собирался у ворот дворца, прежде чем пойти в часовню Святого Стефана. В то рождественское утро, 25 декабря 820 года, задолго до первых лучей солнца, заговорщики оделись в монашеские рясы, скрыли лица под капюшонами, присоединились к певчим и пошли с ними во дворец. Оказавшись в часовне, они затерялись в темных углах. Вступительный гимн был сигналом к появлению императора, который занял привычное место и присоединился к пению. Заговорщики дождались, пока гимн дойдет до кульминационной точки, и напали. Как ни странно, Лев и совершавший богослужение священник оба надели остроконечные меховые шапки, чтобы защититься от пронизывающего холода. Первым нападению подвергся священник, и эта небольшая отсрочка дала императору возможность схватить тяжелый крест, которым он собирался защищаться. Однако через мгновение ему отрубили мечом руку у плеча, и она покатилась по полу, все еще сжимая в пальцах крест. Лев упал на землю, и следующий удар меча лишил его головы. Убийцы поспешили в камеру Михаила, где, к своему смятению, обнаружили, что не могут отпереть замки на его оковах. Нового императора Византии отнесли к трону и усадили на него в тяжелых железных ножных кандалах. Лишь около полудня во дворец прибыл кузнец с тяжелым молотом и зубилом и освободил Михаила – как раз вовремя, чтобы тот успел доковылять до храма Святой Софии на свою коронацию. Вскоре после этого останки Льва V вынесли из общественной уборной и протащили обнаженный труп до Ипподрома, где выставили на всеобщее обозрение. Оттуда его на муле отвезли в гавань, где ждали императрица и ее четверо сыновей; всех погрузили на корабль, который отвез их в ссылку на Принцевы острова. По прибытии их ждали плохие вести: новый император пожелал, чтобы всех четырех мальчиков кастрировали якобы с целью не допустить мыслей об отмщении.