Текст книги "Затемнение в Грэтли"

– Ладно, Ларри. Не стану спорить. Но я был бы вам очень признателен, если бы вы хранили это про себя. И, может быть, мы с вами еще увидимся до вашего отъезда из Грэтли.

– Осталось только три вечера, – сказал Ларри. – Но вы можете прийти ко мне в любое время. Уборная, где я гримируюсь – я не называю ее своей, потому что она на троих, – рядом с уборной Фифин, а Фифин выступает каждый вечер в двух представлениях. Понятно?

Я окунулся в ночь, которая сейчас показалась мне особенно холодной, потому что я был без пальто. На улицах было темно, как всегда, и я вернулся в гостиницу никем не замеченный. Меня огорчало, что я не увиделся с Олни, и мучило какое-то предчувствие. Но вечер не был потерян: этой Фифин стоило заняться. И доктором Бауэрнштерн тоже. Почему она наносит такие поздние визиты своим не больным пациентам, почему у ее такой угнетенный и встревоженный вид?

Я снова увидел эти блестящие испуганные глаза. У докторов такого выражения глаз быть не должно. Докуривая последнюю трубку, я подумал, что слишком много женщин затесалось в это дело. Вот уже целых пять, за которыми придется следить! Совершенно необходимо как можно скорее поговорить с Олни.

5

Следующий день начался скверно. Утро было сырое, валил мокрый снег. Заголовки газет чернели дурными новостями, как траурные рамки извещений о смерти. Когда я вышел после завтрака в вестибюль, женщина за конторкой предупредила меня, что срок истек и мой номер нужен для «одного из наших постоянных жильцов». Я ответил ей, что съеду, хотя пока не нашел другого жилья, но что те немногие гостиницы, которые еще у нас существуют, следовало бы предоставлять приезжающим, а не «постоянным жильцам». Она отправила меня к майору Бремберу, и я повторил ему то же самое. Он в лаконичной форме сообщил мне, что это его дело, а не мое. Я с ним не согласился, но ушел, понимая, что человеку, всецело занятому своей ролью знатного землевладельца (это на главной-то улице промышленного города!), для развлечения содержащего гостиницу, бесполезно объяснять, чего требует от нас война. В газетах начинали уже бить тревогу, спрашивая, что же у нас неладно. Так вот, одна из наших бед – это идиотские «благородные традиции» разных майоров Бремберов, которые обманывают самих себя, делая вид, будто сейчас все еще 1904 год, а потом удивляются, когда из этого ничего хорошего не выходит. Они не желают ни возродиться к жизни, ни честно умереть.

Да, в это утро я был в очень мрачном настроении.

Около десяти часов я позвонил на Белтон-Смитовский завод и попросил позвать Олни, сказав, что я его близкий друг и что он мне очень нужен. Это было все-таки лучше, чем пытаться опять проникнуть на завод или вызывать Олни за ворота. Я долго ждал у телефона, потом дежурная сказала, что Олни до сих пор нет и он, видно, опять заболел, как несколько дней назад. Заключив из этого, что я сейчас застану Олни дома, я решил не терять даром драгоценного времени.

Не рискуя идти пешком без шляпы и пальто, я вызвал такси и, когда мы подъехали к дому N_15 на Раглан-стрит, сказал шоферу, чтобы он меня подождал.

Миссис Уилкинсон, к счастью, оказалась дома. Она нерешительно посмотрела на меня и промолвила:

– Поднимитесь наверх, в его комнату.

Я подумал: «Наверное, Олни предупредил ее, что я приду снова», – и, ни о чем больше не спрашивая, пошел наверх.

В комнате Олни, заполнив всю ее собою, сидел массивный рыжеватый человек, выражением лица напоминавший буйвола, жующего жвачку. На столе, на самом видном месте, лежали мои пальто и шляпа.

– О! – воскликнул я, растерявшись от неожиданности. – Где же Олни?

– А на что он вам? – спросил он хмуро.

– Нужен. Вчера вечером мы должны были с ним увидеться, но он не пришел.

– А вы приходили? Сюда, а?

– Приходил. Мы с Олни встретились днем на заводе, и он попросил меня прийти сюда в половине десятого.

Великан кивнул головой.

– Вот это прямой ответ. Пальто и шляпа ваши?

– Мои.

– Я так и знал, что не его. Слишком велики. Так это вы вчера вечером выскочили отсюда в окно?

– Я.

– Глупая выходка? Зачем это вам понадобилось?

– Затем, что мне не нравится ваш сержант и я не хотел объяснять ему, для чего я здесь.

– Мой сержант?

– Да, – сказал я с усмешкой. – Если вы не имеете отношения к местной полиции, значит, моя наблюдательность мне на этот раз изменила.

– Та-ак, – протянул он. Все в нем было как-то тяжеловесно, но он не производил впечатления тупицы. Он мне понравился, хотя я предпочел бы не видеть его здесь. – Нет, ваша наблюдательность, как вы это называете, в полном порядке. Я полицейский инспектор Хэмп. А вы кто такой?

– Меня зовут Хамфри Нейлэнд.

– Американец?

– Канадец. Кстати, меня внизу ждет такси и, если мы останемся здесь, я, пожалуй, отпущу его.

– Нет, мистер Нейлэнд, лучше мы попросим шофера отвезти нас ко мне в управление, – сказал инспектор, медленно поднимаясь. В нем было пудов шесть весу и при этом немного жира. – Можете надеть пальто и шляпу.

Дорогой в такси он не сказал ни одного слова, и я тоже молчал, так как еще не решил, насколько мне следует быть с ним откровенным. Наш отдел всегда предоставляет нам действовать по своему усмотрению, и, как я уже объяснял, обычно нам рано или поздно приходится прибегать к услугам местной полиции. Но, когда только начинаешь работу, лучше, чтобы полиция о тебе ничего не знала.

– Такси нанимали вы, – ухмыльнулся Хэмп, когда мы подъехали к главному полицейскому управлению.

– Конечно, – сказал я и расплатился с шофером.

Кабинет инспектора Хэмпа был для него маловат; когда инспектор расположился за письменным столом, свободного пространства уже не осталось. Мне пришлось довольствоваться маленьким жестким стулом, втиснутым между столом и окном. На бюваре лежала записка; минуты две Хэмп вникал в ее содержание, после чего уставился на меня щелочками умных глаз, теребя свои желто-серые усы. И я окончательно утвердился в мысли, которая приходила мне в голову и раньше: инспектор Хэмп не из тех, кого можно обмануть баснями.

– Ну-с, мистер Нейлэнд, – начал он, – хотел бы узнать от вас некоторые подробности. Давно ли вы в Грэтли и что здесь делаете?

Я ответил, что ищу работу и уже побывал в Электрической компании Чартерса и на Белтон-Смитовском заводе. Назвал людей, к которым обращался и тут и там.

– Так, – произнес он. – А с Олни вы были знакомы прежде?

– Нет, вчера днем я встретился с ним впервые, и он пригласил меня к себе. Я ведь уже объяснял вам…

– Совершенно верно. Но что побудило его пригласить вас к себе?

– Нам нужно было потолковать об одном деле.

– Гм… И важное было дело?

– Да, очень важное. И мне необходимо как можно скорее увидеться с Олни. Поэтому я и ходил к нему на квартиру сегодня. Я звонил на завод, и мне сказали, что его там нет и что он, вероятно, заболел.

– Нет, он не заболел, – сказал инспектор медленно. – Он умер. Вчера вечером, в темноте, попал под автомобиль и погиб на месте.

– Я с самой той ночи, когда приехал сюда, знал, что из-за вашего проклятого затемнения может случиться что-нибудь ужасное! – воскликнул я. – Вот и случилось! Бедняга Олни! Это был мастер своего дела. И я так ждал разговора с ним! А, будь оно все проклято!

Я рассеянно смотрел в затуманенное дождем окно, вспоминая. Ведь я все это время чувствовал, что с Олни случилось несчастье и наш разговор никогда не состоится.

– Вы говорите, он был мастер своего дела, – сказал, помолчав, инспектор. – А какое;е у него было дело?

Я сделал удивленное лицо.

– Как какое? Вы же знаете, он работал на Белтон-Смитовском заводе.

– Если он был только заводским мастером, значит, погиб из-за несчастного случая в темноте, – произнес инспектор, и на этот раз я удивился по-настоящему.

– Что вы хотите сказать?

– Вы, очевидно, что-то знаете. И мне тоже кое-что известно. Если вы мне расскажете то, что знаете, я, может быть, сообщу вам то, что мне известно… Да, даже наверное сообщу.

– Ну, хорошо. Мне известно, что Олни – или, может быть, его настоящая фамилия не Олни – был сотрудником Особого отдела и работал здесь на Белтон-Смитовском заводе. Я поехал туда вчера в надежде наладить с ним связь. И мне это удалось.

– Да, – сказал инспектор, – ваша информация только подтверждает вот это донесение. – Он указал на записку. – Теперь скажите, мистер Нейлэнд, какое вы имеете ко всему этому отношение?

Я взял со стола блокнот и написал на нем несколько цифр: номер телефона в Лондоне и еще другой – просто номер.

– Если вы позвоните по этому телефону и назовете вот этот, второй номер, вам сразу дадут обо мне все справки.

– Я сейчас так и сделаю, – сказал инспектор и снял трубку. – Что, шпионов ловите?

– Да. Назовем это борьбой со шпионажем. Как-то лучше звучит. И не уверяйте меня, что в Грэтли не может быть никакого шпионажа, потому что, как нам удалось узнать, он тут есть.

– Я вовсе не собирался вас ни в чем уверять, – зарычал Хэмп. – А хотел я сказать и скажу вот что: не пойму, почему вы все делаете из этого такую тайну и не хотите работать совместно с полицией?

– Иногда работаем, – ответил я, – но ведь в конце концов и в полицию могут пробраться энергичные члены пятой колонны.

– Что такое?! – сразу ощетинился Хэмп и сжал свои громадные кулаки. – Позвольте вам заметить, мистер Нейлэнд, что в нашей стране полиция…

– Замечательная. Знаю. Я о ней такого же мнения, как и вы. Но мне пришлось раза два сталкиваться с высокими полицейскими чинами, которых от фашистов просто не отличишь.

Он усмехнулся.

– Встречал и я таких, парень, – сказал он шепотом.

В эту минуту его соединили с Лондоном, и я занялся своей трубкой.

– Ну, что ж, инспектор, – сказал я, когда телефонный разговор был окончен, – я вам сообщил то, что знаю. Теперь очередь за вами.

– Нам дважды повезло при расследовании этого дела, – не торопясь начал Хэмп. – Сначала мы думали – обыкновенный несчастный случай, каких уже немало было в Грэтли с тех пор, как на нас свалилось это затемнение. Но я случайно заметил, что на пальто у Олни налипли комочки глины, а глины-то нет нигде в том месте, где мы нашли его. Ну, и сегодня рано утром у меня мелькнула догадка, где именно его пальто могло испачкаться глиной. Сходил туда с двумя полицейскими, мы осмотрели местность и нашли записную книжку. Очевидно, когда Олни сшибли, он как-то успел ее отбросить подальше. Потом его втащили в машину и отвезли туда, где мы его нашли вчера вечером без четверти десять – в конце Маркет-стрит. Одним словом, на несчастный случай не похоже.

– Это и не был несчастный случай, – сказал я решительно. – Его убили, убрали, чтобы помешать ему сообщить мне то, что он открыл. Он говорил мне днем, что напал на след… Да, а записная книжка у вас?

– Здесь. Но в ней как будто ничего интересного.

– А что вы нашли у него в карманах?

– Вот тут список, – сказал инспектор и достал из ящика листок бумаги. – Обычные вещи. Мелочь. В бумажнике пять фунтов десять шиллингов, удостоверение личности и все прочее. Ручка. Карандаш. Ножик. Сигареты. Коробка спичек…

– И зажигалка, да? – спросил я поспешно.

Инспектор удивился:

– Нет, зажигалки никакой не было.

– Надо сейчас же ехать обратно! – крикнул я, вскакивая. – Пока мы здесь с вами разговариваем, там кто-нибудь, наверно, уже шарит в комнате.

– Ему пришлось бы сперва справиться с пятипудовым констеблем, – усмехнулся инспектор, – потому что в комнате в эту минуту сидит такой. Он сменил меня, когда мы с вами уезжали… Знаю, знаю, что вы его не заметили, но что же из этого? Не все же вы замечаете. А почему это вы спросили насчет зажигалки?

– Всякий, кто работает с нами, сотрудниками отдела, получает особой формы зажигалку, и мы по ней узнаем друг друга. Конечно, при этом говорятся еще условные фразы.

– Пароли, условные знаки! – фыркнул инспектор. – Придумали себе игру! Как дети, честное слово!

– А когда вы нашли Олни, это тоже походило на детскую игру?

– Сдаюсь, – сказал Хэмп сухо. – Что ж, я простой полицейский. В тонкостях ничего не смыслю.

Я вынул изо рта трубку и ткнул ею Хэмпа в грудь.

– Инспектор, вы меня вынудили открыть карты, потому что мне нужно было узнать все об Олни. Я не хочу работать с полицией – слишком много людей. Но я был бы рад с нынешнего дня работать с вами.

– Я тоже буду очень рад, мистер Нейлэнд! – Он широко улыбнулся.

– Отлично. Но прежде чем мы начнем, вам надо уяснить себе кое-что. То, что мы делаем, может быть, и похоже на игру, но, поверьте, это не игра. Нацистские агенты убили моего лучшего друга и его жену. Вот почему я согласился работать в контрразведке. Я убежден, что беднягу Олни убил нацистский агент, убил здесь, в городе, под самым носом у вас. Игра! Можете мне поверить, такая «игра» не хуже танков и самолетов помогла нацистам утвердиться в Норвегии, Голландии, в Бельгии, во Франции. И та же самая «игра» помогает японцам раздирать на части Дальний Восток.

– Пожалуй, вы правы, мистер Нейлэнд, – сказал Хэмп, как всегда, медленно и раздумчиво. – Да, пожалуй, вы правы, но ведь я простой полицейский, и только… Я ничего не понимаю во всем этом шпионаже и действиях пятой колонны.

– Вы не должны забывать, что нынешняя война очень сложна, – сказал я. – А какова наша официальная точка зрения? Людям постоянно внушают, что эта война – последняя, но действительность не укладывается в схему. Нельзя трактовать эту войну как обыкновенную, как суету с пением национальных гимнов, демонстрацию патриотизма и все такое. Нам приходится сажать под замок некоторых англичан, которые хотят, чтобы победил Гитлер. С другой стороны, есть немцы, которые, не жалея сил, помогают нам бороться против него. Верно я говорю?

– Верно, – согласился он, глядя на меня прищуренными глазами. – Я вас перебью, мистер Нейлэнд. Но имейте в виду, что я непременно хочу слушать дальше. Так вот, обычно я в это время пью чай. Не выпьете ли и вы чашечку?

Я сказал, что выпью, и он, высунувшись в коридор, проревел, чтобы принесли две чашки чаю.

– Я смотрю на эту войну так, – продолжал я. – Пускай на каждой стороне воюют миллионы и миллионы, которые поддерживают того, кого поддерживает их страна и правительство, но, в сущности, настоящая война идет между теми, кто верит в народ и любит его, и теми, кто верит только в идеи фашизма. Уинстон Черчилль…

– Только не говорите ничего против Уинстона, – перебил Хэмп. – Я за него.

– Я и не собираюсь говорить ничего худого. Уинстон Черчилль, может быть, и воображает иногда, что живет в восемнадцатом веке, может быть, его взгляды на эту войну временами расходятся с действительностью, но он, мне кажется, все же борется и трудится во имя того, чтобы простому народу жилось легче, между тем как некоторые его друзья этого не хотят. А в том, что Рузвельт стоит за простой народ, никто не сомневается. То же можно сказать и о всех, кто идет за ними.

– Я с вами совершенно согласен. – Инспектор встал, шагнул к двери и взял у констебля поднос. – Теперь выпейте чашку чая и продолжайте. Я хочу услышать о людях другого лагеря, о фашистах.

Чай, крепкий и слишком сладкий, не очень пришелся мне по вкусу, но я делал вид, что пью его с таким же удовольствием, как инспектор.

– Я много думал об этих выродках, я изучал их – ведь, в сущности, это входит в мои обязанности. Конечно, нам попадаются немцы, работающие на Гитлера только потому, что для них Гитлер – это Германия. Но они нам не опасны. А вот те, кто, даже не будучи немцами, тем не менее помогают Гитлеру, – в тех-то вся беда. И надо их разглядеть как следует. Иногда они делают это просто ради денег, хотя платят им не так уж много. Других вынудили служить нацистам при помощи шантажа. Это старый излюбленный способ гестапо. Раскопают что-нибудь позорящее человека и заставляют работать на них, а раз начав, он уже не смеет остановиться. По-настоящему опасны те, кто продает нас потому, что верит в идеи фашистов. В иных случаях – как это было во Франции – они думают, что только нацисты могут помочь им сохранить власть, или богатство, или то и другое. Кроме того, некоторым за содействие обещаны выгодные посты, если нацисты победят. Да-да, мы с вами, наверное, не раз сидели рядом с людьми, раздумывавшими о том, что они сделают с нами, когда станут гаулейтерами. Есть такие, которые одержимы идеей реванша. Все это безнадежно вывихнутые люди, которые ждут не дождутся, когда можно будет ударить сапогом в лицо всякого, кто смеялся над ними. И всем им ненавистна демократия, все они презирают простых порядочных людей. Вот кого нам нужно остерегаться. И не забывайте, что в то время, как вы их ищете, они, может быть, обмотались английскими национальными флагами и поют во весь голос «Правь, Британия».

– И такие есть у нас в Грэтли?

– Нам известно, что немцы получают из Грэтли ценную информацию. Мы знаем – да и вы тоже, – что в Грэтли нередки диверсии. И возможно, что Грэтли – один из провинциальных центров их разведки. Я знаю, что Олни до чего-то успел докопаться. И вчера вечером его убили.

Инспектор кивнул головой, шумно допил чай и поднялся.

– Я этим делом займусь сам, – сказал он свирепо. – Следствие пойдет своим чередом и, конечно, не даст никаких результатов. – Он вынул из кармана дешевенькую записную книжку и показал мне. – Вот его книжка. Да, я знаю, вы хотите ее получить. Но она нужна и мне, я на сегодня оставлю ее у себя. А теперь нам надо побывать опять в его комнате, вы сами сказали. Пойдемте.

В коридоре мы натолкнулись на сержанта с выступающим подбородком, и я готов поклясться, что подбородок дрогнул, когда его обладатель увидел меня с Хэмпом.

– Сержант! – сказал инспектор резко.

– Слушаю, сэр!

– Это мистер Нейлэнд. Он – мой друг. А это – сержант Бойд.

Мы посмотрели друг на друга, кивнули. Больше как будто делать было нечего. Я пошел вперед, а инспектор задержался, отдавая какие-то распоряжения сержанту. Мокрый снег сменился холодным моросящим дождем. Глядя на неприветливую улицу, я вспомнил вдруг, что надо переезжать из гостиницы, а значит, искать какое-нибудь жилье. Можно, вероятно, нажать на Фенкреста или миссис Джесмонд и получить номер в «Трефовой даме»; и, пожалуй, имело бы смысл обосноваться в таком месте. Но, с другой стороны, это за городом, и не такое жилье мне нужно.

– Что если я сниму комнату Олни? Вы не возражаете? – спросил я у инспектора, когда мы шли под дождем, меся уличную грязь. – Нет? Тогда замолвите за меня словечко хозяйке миссис Уилкинсон.

– Она – славная старуха, – сказал Хэмп, – и вам у них будет не хуже, чем в любом другом месте, тем более что город переполнен. Кроме того, туда я смогу заходить к вам, не опасаясь, что меня увидят те, кому не надо.

– Я об этом тоже подумал. И вот еще что: если это вас не затруднит, я бы хотел, чтобы вы для меня кое-что разузнали. Я сберегу таким образом массу времени.

– О, нет, разумеется, не затруднит, – сказал он с подчеркнутой иронией. – Вот только беда, что половину моих людей взяли в армию, а город битком набит, население за время войны увеличилось вдвое, и с каждой почтой приходят десятки анкет с пометкой «срочно» и «экстренно» и черт его знает что еще, и во всем этом нужно разобраться и заполнить… Одним словом, при таких условиях мне только доставит удовольствие поднять на ноги вторую половину моего штата для того, чтобы…

– Довольно, довольно, я вас понял, – перебил я с раздражением. – Забудьте мою просьбу и считайте, что я прибыл сюда для поправки здоровья и что здесь просто курорт. Но вам все же не мешало бы помнить, что, пока сюда шлют разные анкеты, отсюда кто-то шлет секретные сведения нацистам и в некоторых авторитетных кругах репутация Грэтли начинает сильно подмокать. А я могу обойтись без посторонней помощи. Я и раньше делал это сам.

– Вы как будто сегодня немного не в духе? – заметил Хэмп самым любезным тоном.

– Я не в духе уже много дней, недель, месяцев, пожалуй, даже лет. Не обращайте внимания. Я прошу вас помнить только одно: чтобы узнать то, что меня интересует, мне придется потратить не один день, вам же – пять минут. В конце концов вы обязаны знать, что делается в этом городе.

– Знаю столько же, сколько любой обыватель. – Он дружески хлопнул меня по плечу. – И постараюсь ответить на все ваши вопросы. Так что не расстраивайтесь.

Мы опять пришли на Раглан-стрит. У меня вдруг мелькнула мысль, что миссис Уилкинсон, вероятно, еще не знает о смерти жильца. Я спросил инспектора, и он ответил, что ей сообщили эту весть вчера поздно вечером, а сегодня утром вызывали для опознания трупа. В кармане у Олни был найден конверт с его адресом, и таким образом узнали, где он жил.

Я не слышал, что сказал инспектор миссис Уилкинсон. Через несколько минут я зашел к ней сам, и мы договорились относительно комнаты. Мне показалось, что в этом есть что-то кощунственное – ведь после смерти Олни прошло немногим больше полусуток. Да и маленькой миссис Уилкинсон наша беседа напомнила о трагедии, с которой она так близко соприкоснулась (впрочем, она думала, что это просто несчастный случай), и она даже поплакала немножко. Тем временем инспектор обыскивал комнату наверху.

Я пошел туда, и мы с ним вместе произвели самый тщательный осмотр. Зажигалки в комнате не оказалось. Я и не рассчитывал найти ее здесь, так как даже те из нас, кто не пользуется ею как зажигалкой, всегда носят ее с собой.

– Я ничуть не удивлен, – сказал я Хэмпу. – Десять против одного, что она была при нем и что у нее появился новый владелец. Вы на всякий случай хорошенько рассмотрите мою. Такая точно была у Олни.

Инспектор внимательно рассмотрел ее и сказал, что теперь узнает зажигалку Олни, где бы и когда бы ее ни увидел.

– А если я увижу такую у кого-нибудь, – добавил он, – у нас с этим парнем будет серьезный разговор! Теперь о записной книжке. Вы хотите посмотреть ее. Что если я зайду сюда сегодня часов в девять и принесу ее вам? Договорились? В ближайшие дни у меня будет масса хлопот – главным образом по делу Олни, но если вы запишете мне на бумажке имена тех, кто вас интересует в Грэтли, я постараюсь собрать вам всю информацию, какая у нас есть.

– Отлично. – Я нацарапал с полдюжины фамилий на внутренней стороне старого конверта. Хэмп пробежал их глазами, кивнул и, не сказав ни слова, направился к двери. Я слышал, как он внизу говорил миссис Уилкинсон, что уже отдал констеблю распоряжение унести вещи Олни. Действительно, констебль вернулся и начал укладывать их, даже не дожидаясь моего ухода.

Когда инспектор ушел и больше не с кем было делиться мыслями или спорить, мне стало как-то не по себе. Весть о смерти Олни в первый момент как-то не затронула меня глубоко, но сейчас я осознал ее по-настоящему. Я стал думать об этом славном человеке, вспомнил, как он смотрел на меня поверх бутафорских очков в железной оправе, вспомнил искорки юмора и ума, заметные даже во время нашего короткого разговора. Потом я представил себе картину его смерти – как его сшибли в грязь, как потом запихнули в машину и из машины выбросили на мостовую, словно мешок картофеля. Мною овладела печаль, а вслед за нею – ярость. Я не предавался размышлениям о том, не ждет ли и меня подобная участь. Это была бы пустая трата времени, и вообще мне было наплевать, умру я так или этак. Теперь я окончательно решил отдать все силы своей новой работе. До этого дня я, собственно, тоже не так много времени потерял в Грэтли, ведь каждый предпринятый мною шаг что-нибудь давал. Но оттого, может быть, что я был в мрачном настроении и не имел охоты браться за это дело, голова у меня работала хуже, и я был склонен идти по линии наименьшего сопротивления.

Я пошел в гостиницу, уложил вещи, позавтракал, расплатился и, без всякого сожаления покинув владения майора Брембера, поехал обратно на Раглан-стрит. На этот раз я застал дома и мужа моей хозяйки. Мистер Уилкинсон, похожий на унылого старого спаниеля, служил на железной дороге. Он утверждал, что мы можем выиграть войну, если перебросим всю нашу армию в Польшу, и жалел, что сам он слишком стар, чтобы отправиться с нею туда. Я отвечал, что есть целый ряд людей, которых я бы охотно в любой день отправил в Польшу, но они большей частью тоже не очень молоды. Каждый из нас двоих считал другого немного свихнувшимся, но мы отлично ладили.

Утренний дождик и слякоть сменились настоящим зимним туманом, но все же я вышел из дому, чтобы разузнать, где живет доктор Бауэрнштерн. Я уже спрашивал об этом миссис Уилкинсон, но она никогда раньше не встречала этой женщины, хотя слышала о ней. Зайдя в ближайшее почтовое отделение, я нашел адрес в телефонной книге. «Доктор Маргарет Бауэрнштерн, Шервуд авеню, 87»: Это приблизительно на расстоянии мили от Раглан-стрит, в конце одного из тех больших жилых кварталов, которые так хороши на бумаге и производят такое угнетающее впечатление в действительности.

Дневной свет начинал уже меркнуть, когда я очутился перед домом № 87. Пожилая прислуга-иностранка, по-видимому, австриячка, сурово объявила, что доктор Бауэрнштерн в эти часы принимает только пациентов.

– Тем лучше. Я болен. Проводите меня, пожалуйста, в кабинет.

Никаких других пациентов не было видно. Практика у доктора Бауэрнштерн была, по-видимому, не блестящая – по крайней мере на Шервуд авеню. А кабинет был маленький и чистенький.

В первую минуту доктор Бауэрнштерн не узнала меня. Она показалась мне совсем иной, чем в комнате Олни. Во-первых, она была в белом халате. И теперь я видел ее волосы, темно-каштановые, гладко причесанные. Во-вторых, в ней чувствовались уверенность и деловитость, естественные для врача, принимающего больного. Должен сказать, она мне очень понравилась. Но лицо у нее было изможденное, и резкий свет ламп немилосердно подчеркивал это.

Узнав меня, она немедленно рассердилась. Затем сделала вид, будто мы встречаемся впервые.

– Здравствуйте. На что жалуетесь?

Я подумал: «Что ж, раз так – почему не сказать правду?»

– Ни на что особенно, – сказал я с торжественной серьезностью судьи. – Не стану уверять, что я чувствую себя тяжело больным. Но у меня постоянно какое-то угнетенное состояние, я плохо сплю, ем без всякого аппетита.

– Покажите язык.

Я показал – и даже с удовольствием.

– Вы, очевидно, слишком много курите и ведете сидячий образ жизни. А у зубного врача вы давно были?

– Давно. – Я покачал головой. – Видите ли, я очень занят. Но насчет моих зубов вы не беспокойтесь. Пропишите мне только что-нибудь такое, чтобы меня сначала встряхнуло немножко, а потом привело в равновесие. Понимаете?

У входной двери, которая была в каких-нибудь двух метрах от кабинета, вдруг громко позвонили. Я слышал, как старая служанка отперла, и услышал с улицы чей-то густой бас. Через минуту старуха постучала в дверь кабинета и испуганно затараторила по-немецки. Доктор Бауэрнштерн поспешно вышла, а я, воспользовавшись ее отсутствием, выглянул в узкое окно. На улице у двери стоял полицейский.

Не знаю, зачем он приходил, но его быстро сплавили.

Этот перерыв оказался губительным для маленькой комедии, которую мы разыгрывали. Когда она вернулась, лицо у нее было совершенно такое, как вчера вечером, в горящих глазах читалась тревога, тайный ужас. Она закрыла за собой дверь, но не отошла от нее.

– Как это глупо! – сказала она сердито. – Что вам нужно? Зачем вы пришли сюда?

– Пришел сказать вам кое-что, – ответил я серьезно. – Старуха заявила мне, что вы принимаете только больных, вот я и выдал себя за больного.

– Вы думали, я не пойму, что вы совершенно здоровы? – спросила она, намекая, вероятно, на недоверие публики к женщинам-врачам.

– Ни вы и никакой другой врач не могли бы ничего определить по таким симптомам. И откуда вы знаете, доктор Бауэрнштерн, что я не страдаю какой-нибудь ужасной болезнью?

Она чуть-чуть усмехнулась:

– Вы пришли мне что-то сказать?

– Да. И спросить у вас кое о чем. И то и другое очень важно. Но послушайте, нельзя ли нам поговорить где-нибудь в другом месте? Здесь у вас мрачновато.

– А вы ведь, кажется, хвастались, что вы человек мрачный.

Я выпучил глаза. Что это, сознательная линия поведения – эти неожиданные замечания, которыми она словно дает понять, что давно меня раскусила?

– Хорошо, – продолжала она, – будем разговаривать не здесь. По четвергам я пью вечерний чай рано, потому что мне к пяти нужно быть в детской больнице.

Она повела меня через переднюю, но по дороге остановилась, чтобы распорядиться относительно чая. От меня не укрылись беспокойные и предостерегающие взгляды старой служанки. Обе женщины просто до неприличия не умели ничего скрыть.

Гостиная оказалась очень уютной, не совсем в английском вкусе, но от этого она ничуть не проигрывала. Хозяйка сняла, наконец, халат. Темно-красное платье очень шло ей, несмотря на то, что как будто еще резче оттеняло ее широкие скулы и впадины под ними. Чрезмерная суровость лица и болезненная хрупкость не мешали ей быть красивой. Я понимал, что вижу ее в невыгодный для нее момент. Она не знала, как держаться со мной, и это ее сердило и мешало быть естественной, а мне для моих целей нужно было поддерживать в ней беспокойство и раздражение. И если вы захотите упрекнуть меня в жестокой игре на нервах усталой женщины, вспомните, что делали немецкие и японские солдаты с множеством женщин, гораздо более измученных, чем эта.

– Я хотел поговорить с вами относительно вашего пациента Олни, – начал я, глядя на нее в упор.

– А что с ним?

– Он умер.

Прикидываясь удивленными, люди всегда поднимают брови, таращат глаза, открывают рот и так далее, но, если вы будете внимательно наблюдать за ними, им не удастся вас провести. Однако эта женщина и не пыталась прибегнуть к таким уловкам. Напротив: искренно удивленная, глубоко потрясенная, она пыталась это скрыть. Была ли то обдуманная игра, ловкий маневр? Но, чтобы успешно вести такую игру, женщина должна быть гениальной актрисой, а доктор Бауэрнштерн, по моим наблюдениям, была очень плохой актрисой. Так что я теперь почти уверился в том, что она не знала о смерти Олни. А я для того и пришел сюда, чтобы это проверить.

Я в нескольких словах рассказал ей, что случилось с Олни, не упоминая о том, что он, видимо, был втащен в машину, переехавшую его, и затем выброшен в другом месте. Ее не следовало посвящать в версию об убийстве.

– Теперь другое, – продолжал я. – Я уже вас предупреждал, что хочу задать вам один вопрос. У Олни было больное сердце?

– Да, – отвечала она. – Вы хотите знать, мог ли по этой причине несчастный случай оказаться для него роковым скорее, чем для всякого другого? На это я вам определенно отвечу: да. Ужасно жаль его. Он мне нравился.

– Я в этом не сомневаюсь… А кому еще было известно о том, что у Олни болезнь сердца?