Текст книги "Иисус для неверующих"

Наконец, из истории, которую приводит Лука в Книге Деяний (1:15–26), со всей ясностью следует, что значение имело само число «Двенадцать», а не их личный состав – ибо сразу же после рассказа об отступничестве Иуды возникает настоятельная потребность восстановить число учеников до двенадцати, что приводит к избранию Матфия.

Итак, снимем с традиции еще один слой. Библия при внимательном прочтении не подтверждает то, во что почти всех нас приучили верить. Вероятно, и не было никакой группы из двенадцати учеников. У тех, кто привык воспринимать евангельскую историю буквально, может возникнуть ощущение, что все, чему они когда-то доверяли, рушится на глазах. Но все, что мешает нам воспринять Иисуса, который и породил изначально все эти объяснения, должно рухнуть так или иначе. Впрочем, суть евангельской истории не сводится к этим деталям, которые можно легко отставить в сторону, не ставя под угрозу саму суть христианской веры. Мы еще не завершили эту часть книги. Осталось удалить еще немало наслоений. Но уже сейчас некоторые неизбежно начнут задаваться вопросом: что же от нее останется – если останется вообще – к тому моменту, когда эта фаза подойдет к концу. Наберитесь смелости. Я не знаю иного способа достичь своей конечной цели, и потому настоятельно прошу вас продолжить путь со мной, даже если временами вам начнет казаться, будто мы вместе устремляемся во все более глубокую пропасть.

5 О чудесах евангельских: а надо ли?

Я убежден, что Бог, которого отвергает ум, никогда не станет тем богом, которого будет почитать сердце. Я не хочу, чтобы мне говорили, будто вера требует от меня оставаться ребенком или, по крайней мере, вести себя как ребенок в присутствии сверхъестественного, подобного родителю божества.

Творил ли Иисус чудеса? Есть ли вообще чудеса – сверхъестественные события, выходящие за рамки естественных причин? Может ли слепой от рождения прозреть, если помазать ему глаза слюной? Можно ли одним человеческим велением усмирить бурю? Почти во всей истории христианства учение Церкви о чудесах было ясным и непреложным. Чудеса, как предполагалось, происходили по двум причинам. Во-первых, о них сказано в Библии, а Библия – не что иное, как «откровение Божие» людям. Во-вторых, Иисус считался самим Богом в человеческом облике, и из этого логически вытекало, что весь сотворенный мир должен подчиняться его воле. Сегодня оба эти утверждения оспариваются как научным сообществом, так и миром христианских исследователей, хотя далеко не все отдают себе в том отчет.

Идею о том, что чудеса случаются, выдвигали в той или иной форме с незапамятных времен. В тех местах, где, по слухам, свершились чудесные исцеления, воздвигались святыни. Сверхъестественные видения описывались так часто, что масса людей исследовала эти феномены, стремясь подтвердить их подлинность. Газеты все еще публикуют отчеты о таких явлениях, словно те и впрямь обладают достоверностью, а туда, где они имели место, по-прежнему стекаются толпы. Евангелисты, притязающие на дар исцелять, даже в наши дни собирают огромную аудиторию и в свои палатки, и на трибуны стадионов, – не говоря уже о телевидении. Означают ли эти притязания или повышенное внимание к ним, будто в нашем мире действительно есть нечто, чего мы не понимаем, – или же они свидетельствуют лишь о повсеместном людском легковерии и страхах? Или, если поставить вопрос прямо: есть ли чудеса? Или все эти рассказы о чудотворной силе – просто вымысел, неизбежное следствие потаенной человеческой потребности верить в высшее существо, готовое за нас вступиться?

Если проанализировать сообщения о чудесах, первое, что бросается в глаза – то, до какой степени рассказы людей об их переживаниях обусловлены культурной средой. Ни у кого из нас нет ни малейшего представления о том, как на самом деле выглядели Иисус или Дева Мария: от тех времен до нас не дошло ни фотографий, ни портретов. Однако мы вправе предположить, что Иисус из Назарета, живший в I веке нашей эры, обладал, по всей вероятности, внешностью типичного жителя Ближнего Востока: смуглая кожа, подстриженные темные волосы, рост – где-то метр семьдесят, вес – килограмм шестьдесят. По крайней мере, такими в массе своей были мужчины, населявшие данный регион в эпоху исторического Иисуса. Тем не менее, если бы человек, похожий на настоящего Иисуса, предстал в видении перед любым жителем западного мира, вряд ли его хоть кто-то бы узнал – до такой степени он не соответствовал бы образу, созданному в рамках нашей культуры. То же относится и к матери Иисуса. Вместе с тем во всех видениях, о которых сообщают жители Запада, Иисус и Мария неизменно выглядят уроженцами Северной Европы, словно только что сошли со средневековых витражей. Разве этот факт сам по себе не доказывает, что мы – творцы собственных видений и что эти сверхъестественные явления не имеют ничего общего с объективной реальностью? Верно и то, что Иисус и его мать крайне редко являются (если являются вообще) приверженцам ислама или индуизма. Иными словами, любой разговор о религиозно ориентированных видениях неизбежно окрашен высоким уровнем субъективности – мы видим лишь то, что хотим видеть, и то, что запрограммированы видеть. Еще истории о чудесных исцелениях, как кажется, несут в себе не только стремление выдать желаемое за действительное, но и определенную долю эгоцентризма, – ведь они сосредоточены на вере в то, что твоя болезнь или беда твоих близких заслуживают особого божественного внимания.

Но тем не менее мы должны считаться с тем, что Евангелия содержат образ Иисуса, способного совершать сверхъестественные вещи, причем с такой регулярностью, что в различных евангельских текстах встречи с чудом можно ждать почти на каждой странице. Поскольку многие в христианском мире до сих пор допускают почти машинально, что если о чем-то сказано в Библии, значит, это должно быть правдой, переломить их образ мыслей и добраться до истины в вопросе о чудесах крайне сложно. Марк, Матфей, Лука и Иоанн наделяют Иисуса властью над природой и даром исцелений, а в трех случаях он даже возвращает умерших к жизни. Вопросы, поднятые этими рассказами, очевидны: это правда или нет? Были чудеса в истории – или их не было? Если вы – фундаменталист, ясное дело, вы скажете «да», ибо «так сказано в Библии», а больше никаких доказательств вам и не нужно. Отрицательный ответ – тоже не проблема: если некто отошел от христианской веры, он, скорее всего, уже ответил «нет» на оба вопроса. Но правда ли у нас нет никаких других вариантов? Или можно отклонить эти рассказы, как не имеющие ничего общего с реальной историей – и вместе с тем признать, что они таят в себе нечто не просто важное, но и неразрывно связанное с сутью христианства? И именно ради последнего вопроса и порожденных им возможностей я обращу внимание на чудеса, которые, согласно Евангелиям, совершал Иисус.

Мы видим лишь то, что хотим видеть

Чтобы начать дискуссию, позвольте выделить и прояснить фактическое содержание евангельских рассказов о чудесах. Как можно классифицировать сверхъестественные эпизоды, связанные с Иисусом в Новом Завете? Иные евангельские христиане уже пытались определить их точное число, но окончательный результат можно оспорить на многих уровнях. Многие из предполагаемых необычайных событий, связанных с рождением и смертью Иисуса, его воскресением и вознесением, обычно в число чудес не включаются, хотя рассказы о них изобилуют сверхъестественными деталями. Мы уже отмечали это, анализируя легенды о Рождестве, и вскоре займемся теми же вопросами в связи со смертью и воскресением Иисуса. Однако это не единственная проблема, которая нас ждет, если мы попытаемся подсчитать евангельские чудеса.

Например, история о чудесном насыщении Иисусом огромной толпы горсткой хлебов и сборе многочисленных остатков в корзины приводится в Евангелиях шесть раз. Идет ли речь об одном чуде – или о шести? Прежде чем поспешно ответить, что сходство рассказов предполагает одно-единственное событие, стоящее за ними, напомним: согласно Марку и Матфею, этот удивительный эпизод на самом деле имел место дважды, причем в двух различных местах, с разным числом и людей, и хлебов, и остатков (Мк 6:30–44, 8:1–10; Мф 14:13–21, 15:32–39). Следует ли понимать это, как два отдельных чуда? А вот Лука и Иоанн не согласны с Марком и Матфеем – у них чудесное насыщение толпы происходит лишь однажды (Лк 9:10–17, Ин 6:1–14). Но даже тут есть разночтения: Иоанн относит данное событие к раннему этапу служения Иисуса в Иерусалиме, ко времени Пасхи (6:4). Да и вообще Иоанн, в чьем Евангелии нет рассказа о Тайной Вечере, вкладывает в этот эпизод все евхаристическое учение, которое в других Евангелиях связывается с последней трапезой. С другой стороны, Марк, Матфей и Лука помещают все эпизоды насыщения толпы в Галилею. Исследование Евангелий – далеко не столь простая вещь, как кажется «истинно верующим» или убежденным критикам Библии.

Путаница, связанная с числом невероятных событий в Новом Завете, только усугубляется, если принять во внимание, что и Лука, и Иоанн приводят рассказ, в котором ученики по велению Иисуса бросают сети по другую сторону от лодки и вытягивают чудесный улов рыбы. Каждый из этих эпизодов знаменует собой разительную перемену в жизни Симона Петра, и в этом смысле они довольно сходны. Однако Лука говорит, что это чудо произошло в самом начале служения Иисуса в Галилее (Лк 5:1–11), тогда как Иоанн согласен с тем, что чудо имело место в Галилее, но датирует его периодом после воскресения Иисуса (Ин 21:1–19). Следует ли нам рассматривать это как одно или два разных события?

Если мы ограничим наш подсчет чудес только теми из них, которые совершил сам Иисус, то у Марка насчитывается 23 различных эпизода, связанных с чудесами, а также общее замечание по поводу множества исцелений, которые не перечислены по отдельности (Мк 1:34). Матфей заимствует большинство эпизодов у Марка, не добавляя новых, однако в своих версиях этих историй непрестанно усиливает долю чудес. Лука, напротив, добавляет к скопированному у Марка списку ряд новых историй о чудесах, о которых последний, судя по всему, не знал. Две из них представлены отдельными событиями: воскрешение сына вдовы из Наина (Лк 7:11–17) и исцеление десяти прокаженных (Лк 17:11–19). К этому Лука добавляет свой общий комментарий, не вдаваясь в подробности: «В это самое время Он [Иисус] исцелил многих от болезней и недугов и духов злых, и многим слепым даровал зрение» (7:21). Список чудес все возрастает. Иоанн добавляет к нему еще четыре, не упомянутые больше нигде: рассказ о том, как Иисус претворил воду в вино на свадьбе в Кане Галилейской (2:1–11); исцеление у Овчей купели в Иерусалиме человека, который был в некотором роде «одержим недугами» (возможно, парализован) в течение тридцати восьми лет (5:1–18); возвращение зрения слепому от рождения (9:1–41), и, наконец, воскрешение из мертвых Лазаря (11:1–44). Каждый из этих эпизодов у Иоанна приводится с массой деталей, включая воздействие (иногда негативное), которое упомянутые чудеса оказывали на окружающих. Если свести все отдельные рассказы воедино, у нас получится в общей сложности где-то тридцать историй о чудесах с подробностями, а также общие списки, не содержащие каких-либо уточнений.

За пределами Евангелий есть и другие чудеса, упомянутые в Новом Завете, в частности, в Книге Деяний. Здесь носителями сверхъестественной силы выступают ученики Иисуса, а не он сам – а это вынуждает нас отметить, что в христианской традиции Иисус был далеко не единственным, кому приписывалась способность творить чудеса. Так, Петр и Иоанн исцеляют хромого в Иерусалиме (Деян 3:1–10). Ангелы представлены открывающими двери тюрьмы, чтобы освободить учеников (5:19), они же дают божественные указания христианам (8:26) в знак особого попечения о них Бога. Павел не только имел сверхъестественное видение на пути в Дамаск, но был также ослеплен и впоследствии исцелен по молитве Анании (9:17–18). Петр возвращает к жизни умершую женщину в Иоппии (9:36–43), а затем, как и Павел, имеет удивительное и судьбоносное небесное видение (10:9–23). Павел излечивает хромого в Листре (14:8–18), изгоняет демона из девушки-рабыни (16:16–18), и, подобно Петру, чудесным образом освобождается из тюрьмы (16:25–34). Все служение Павла направляется небесными видениями (16:9, 18:9, 27:23), и он также воскрешает мертвых, оживив юношу по имени Евтих (20:7–12). Наконец, потерпев кораблекрушение на пути в Рим, Павел остается в живых после укуса ядовитой змеи: все случилось так, что это сочли деянием Бога, и люди ответили, что Павел, должно быть, сам один из богов (28:1–6).

Факт в том, что чудеса, связанные с присутствием сверхъестественного начала, глубоко проникли в новозаветную историю о зарождении христианства. Но можно ли в таком случае считать их неотъемлемой частью этой истории? Не рухнет ли христианство, если эти чудеса изъять, переосмыслить или даже целиком отвергнуть? Стоит ли современным христианам отстаивать историчность событий, якобы случившихся в I веке нашей эры? Или мы можем иначе воспринять эти драматические повествования? И их могли так понять еще в то время, когда истории о чудесах были записаны изначально? Неужели быть христианином в нашем мире постмодерна означает верить в невероятное лишь потому, что так сказано в Библии? Вот проблемы, с которыми мы сталкиваемся, пытаясь проникнуть в яркий и волнующий опыт Иисуса, переданный нам через древние библейские тексты, где чудеса считались чем-то общепринятым.

Позвольте мне с самого начала сформулировать свой вывод ясно и четко. Я не верю, что чудеса, понятые в соответствии с тем определением, которое я дал в начале этой главы, вообще происходят. И я также не верю, что чудеса, описанные в Новом Завете, в прямом смысле слова имели место в жизни Иисуса из Назарета или его учеников. Мои религиозные критики часто спрашивают, как я могу утверждать (и утверждаю на самом деле), что Бог был в Иисусе, и вместе с тем не допускаю мысли о том, что его жизнь была отмечена чудесными знамениями? Данная глава, как и несколько последующих, отвечают на этот вопрос, отражая борьбу, идущую не только в моей душе, но и в душах многих христиан XXI века. Ибо единственный выбор, который сейчас стоит перед нами – это либо окончательно порвать с христианством, либо остановить наши мыслительные процессы, отвергнуть прозрения постмодернистского научного мира, игнорировать большую часть современных богословских идей и всячески изворачиваться, перекраивая наш разум по лекалам I века, и все ради того, чтобы быть или оставаться христианами. Мне такая цена больше не кажется приемлемой. Я настаиваю: есть способ быть и верующим, и гражданином XXI века. Я убежден: Бог, которого отвергает ум, никогда не станет тем богом, которого будет почитать сердце. Я не хочу, чтобы мне говорили, будто вера требует от меня оставаться ребенком или, по крайней мере, вести себя как ребенок в присутствии сверхъестественного, подобного родителю божества.

Но я по-прежнему вижу жизнь как нечто священное. Я все еще верю, что есть некая реальность, пронизывающая все сущее, которую мы называем Богом. Но я не верю в божество, которое творит чудеса, – более того, отказываюсь в него верить. Я не желаю жить в мире, подвластном не естественным законам природы, а причудам такого божества, что вторгается в эти законы по собственной воле. И я считаю своим долгом подходить к проблеме чудес, исторически связываемых с жизнью Иисуса из Назарета, иначе, чем делают это христиане-традиционалисты. В поисках нового прочтения и понимания этой части библейского предания я не спрашиваю себя, происходили упомянутые чудеса в реальности или нет. Я уверен: их не было. Я ставлю другой вопрос: что именно в том опыте встречи с Иисусом из Назарета, который имели мои предшественники по вере, позволило им говорить о нем в категориях сверхъестественного? Путь ведет меня за пределы буквализма древности и Средневековья, если я намерен постичь реальность Христа, который непрестанно, изо дня в день, преображает мою жизнь.

Прежде чем обратиться к конкретным чудесам в истории Иисуса, хочу напомнить читателям о сверхъестественном мировосприятии, которое в ту эпоху было распространено почти повсеместно и пронизывает большую часть Библии. Чудеса не начинаются с истории Иисуса – они присутствуют во всей Библии, начиная с Книги Бытия.

Бог, которого отвергает ум, никогда не станет тем богом, которого будет почитать сердце

Авторы Библии исходили из почти универсального в то время представления о трехъярусной Вселенной. Бог, как считалось, жил за пределами небес и таким образом управлял и нес прямую ответственность за все, что происходило на Земле. Это мировоззрение до сих пор присутствует у некоторых верующих и символизируется жестом спортсменов, указывающих пальцем на небо после победы в соревнованиях. Кроме того, оно подпитывает образ Бога как хранителя записей, отражающих поступки всех людей, – что, разумеется, предполагает весьма тесный контакт с ними! В библейском повествовании такой образ представлен в легенде о сотворении мира, где Бог совершает ежедневную прогулку с Адамом и Евой в райском саду (Быт 3:8). По древнему мифу, когда люди ослушались Бога, съев запретный плод, Бог сам наложил наказание на согрешивших мужчину и женщину (3:16–17).

К тому моменту, когда библейское повествование переходит к преданию о Ное и потопе, перед нами предстает разгневанное божество, сознающее развращенность людей и готовое манипулировать погодой, лишь бы покарать всех ради утоления собственного чувства мести. Только Ной и его семья сочтены достойными: они спасены от всеобщего истребления, которое, как утверждалось, Бог задумал и осуществил единолично. В этом рассказе предполагалось, что естественные законы мироздания состоят на службе у Бога (Быт 7:1 и сл.). Очевидно, так представляли Бога почти все: именно эта идея отражена на страницах Священного Писания – о чем свидетельствуют история Исхода, насыщение евреев небесной манной в пустыне, дарование Закона на горе Синай, призвание пророков, которым было поручено огласить приговор Божий, и многие другие подобные истории.

Этот внешний по отношению к миру Бог, творящий чудеса, – господствующий библейский образ, и он создан как отклик на нашу сокровенную потребность в защите под неусыпным взором божественного родителя, способного дать неуверенным в себе человеческим существам сознание того, что о них заботятся и они в безопасности. Авторы Священного Писания постоянно приписывали чудесные деяния либо самому Богу, либо тем, кто выступал как его представители. И, кажется, чудеса и правда требуют именно такого понимания и определения Бога. Но почти никто не отдает себе отчета в том, что отраженная в Библии точка зрения большинства на Бога-чудотворца – палка о двух концах. Божество, способное проявлять сверхъестественную силу, нередко рождает в ответ детское ощущение вины и зависимости. Если Бог – источник высшей власти, то, очевидно, в наших интересах угождать этому божеству, или, по крайней мере, не навлекать на себя его гнев. И страх побуждает нас всячески ублажать это капризное божество через надлежащий образ жизни или надлежащее богопочитание. Поклоняясь ему, мы либо надеемся обрести божественное благоволение, либо опасаемся божественного возмездия, и этот Бог становится в первую очередь силой-контролером.

Такой супернатурализм не поощряет ни духовную зрелость, ни независимость. Мы никогда не вырастем, если будем всю жизнь ублажать небесного родителя. Нам никогда не принять на себя ответственность за свои поступки, если мы не станем в определенной мере хозяевами своей судьбы. Церкви хотят видеть своих прихожан «родившимися заново» – то есть вернувшимися к статусу беспомощного новорожденного младенца, – тогда как на самом деле люди нуждаются в том, чтобы им помогали расти, а также в осознании того, что они сами несут значительную долю ответственности на свой мир и за собственную жизнь.

Кроме того, божество-чудотворец нередко импровизирует. Мир, полный чудес – место непредсказуемое, а порой и хаотическое. Если законы, управляющие нашими жизнями, можно обойти путем вмешательства свыше, то какие тут опоры, чему тут можно верить? Главной целью религии становится умение манипулировать Богом ради собственного благополучия – и дорога к такой цели неизбежно будет шаткой.

Мы никогда не вырастем, если будем всю жизнь ублажать небесного родителя

Возможно, еще любопытнее то, что божество, творящее чудеса, не всегда-то морально. Сверхъестественный Бог, представленный в Библии, зачастую совершает совершенно безнравственные поступки. Можно ли считать моральным уничтожение детей и стариков в дни Всемирного потопа? (Быт 6:1–8). Или убийство первенцев во всех домах египтян в дни Исхода? (Исх 11:1–11). Могли бы египтяне когда-либо поклоняться такому Богу? А как насчет Бога, который останавливает солнце в небе и тем продлевает день, чтобы Иисус Навин перебил больше аморреев? (Ис Нав 10:12 и сл.). Признают ли такого Бога аморреи? Можно ли считать моральным божество-чудотворца, которое ненавидит всех, кого ненавидят его последователи? Перед всеми, кто пытается оправдать действия такого Бога, стеной встают вопросы и проблемы. Потребность цепляться за чудо далеко не всегда способствует вере, однако именно такое понимание Бога преобладает в библейской истории.

Кажется, будто чудеса встречаются в Библии повсеместно, но на самом деле они ограничены несколькими конкретными сюжетами библейской истории. Так, в еврейском Священном Писании присутствуют отдельные элементы чудесного во вступительных рассказах – о сотворении мира, потопе, Вавилонской башне – включающие чудеса, содеянные Богом. Кроме того, есть два цикла историй о чудесах, которые совершены людьми, действовавшими от имени Бога. Эти истории представляют двух персонажей, которые по праву могут считаться величайшими из героев, стоявших у истоков религиозной системы, впоследствии получившей название иудаизма. Во-первых, это предания, окружающие образ Моисея, который заложил основы еврейской идентичности, избавил свой народ от рабства и дал ему Закон. Во-вторых, это легенды об Илии, который обычно считается отцом-основателем пророческого движения. Даже сегодня иудаизм определяется в первую очередь как «Закон и Пророки» – то есть его идентичность стоит на Моисее и Илии.

В чудесах, представленных в этих двух важнейших частях еврейской Библии, много общих черт. И Моисей, и Илия, судя по всему, говорят от имени Бога, получают от Бога дар творить чудеса и действуют как представители Бога. Тем не менее никто не приписывает ни Моисею, ни Илии божественный статус и не рассматривает ни одного из них как земное воплощение Бога. Да, Бог вершит через них свои дела, но от этого они сами не становятся богами. Многие из чудес, связанных с Моисеем и Илией, позднее предстают в переработанном виде в рассказах об их преемниках, Иисусе Навине и Елисее, которые способны творить удивительные вещи, напоминающие деяния их предшественников. И Моисей, и Иисус Навин разделяют потоки вод, чтобы дать евреям пройти через них посуху (Исх 14:21–22, Ис Нав 3:12–16). И Илия, и Елисей, как утверждалось, повелевали стихиями (3 Цар 17:1 и сл., 4 Цар 6:1 и сл.), могли увеличивать запасы муки и масла (3 Цар 17:8 и сл., 4 Цар 4:1–8) и даже воскрешать умерших (3 Цар 17:17 и сл., 4 Цар 4:18–37).

Кончина обоих покрыта тайной. О Моисее говорится, что, едва увидев землю Обетованную с вершины горы Нево, он умер и был похоронен самим Богом в земле Моав. Место его погребения, как сказано в Библии, остается неизвестным даже до сего дня (Втор 34:1–8) и ведомо только Богу. Однако довольно скоро возникло и распространилось предположение, что Моисей вообще не умер, но Бог забрал его из земной жизни в свое присутствие на небесах. Считалось, что в награду за праведность Моисею не пришлось проходить через смерть.

Об Илии сказано, что когда он достиг конца жизненного пути, то не умер, но был взят прямо на небеса: «Явилась колесница огненная и кони огненные… и понесся Илия в вихре на небо» (4 Цар 2:1–12). То, что ему удалось избежать смерти, как и в случае с Моисеем, считалось воздаянием за праведную жизнь.

В конце жизни сила Божья, пребывавшая и в Моисее, и в Илии, была передана избранным ими преемникам, Иисусу Навину и Елисею, и те вершили чудеса, подобные деяниям предшественников. Моисей возлагает руки на Иисуса Навина, чтобы тот «исполнился духа премудрости» (Втор 34:9). Илия не только избрал Елисея, но при своем вознесении на небо, которое Елисей удостоился наблюдать, наделил ученика двойной долей своего колоссального (но все же человеческого) духа (4 Цар 2:9). Илия оставил ему свою милоть (плащ), которую Елисей надел, разорвав старую одежду надвое (4 Цар 2:13). Передача власти сработала в обоих случаях: когда Иисус Навин «исполнился духа премудрости» через акт возложения рук Моисеем, «повиновались ему сыны Израилевы и делали так, как повелел Господь Моисею» (Втор 34:9), а когда Елисей возвратился к своим людям после прощания с Илией, «сыны пророков» сказали: «Опочил дух Илии на Елисее», – и, выйдя ему навстречу, «поклонились ему до земли» (4 Цар 2:15).

Сходные черты есть и между библейскими повествованиями о деяниях Моисея, Илии и их преемников, и между циклом Моисея/Иисуса Навина и циклом Илии/Елисея. Например, способность разделить воды, чтобы дать людям пройти посуху, которую прежде приписывали Моисею и Иисусу Навину, была также присуща Илии и Елисею (4 Цар 2:8, 4 Цар 2:14). И Моисей, и Илия могли увеличивать запасы еды. Моисей вел народ через пустыню при помощи огненного столпа, связавшего небо и землю, а Илия обладал властью низвести огонь с небес и тем показать, что Бог ответил на его молитвы (3 Цар 18:20–35), и покарать противников (4 Цар 1:10 и сл.).

Чудеса, приписываемые Моисею, Илии и их преемникам, всегда служили национальным интересам евреев. Бог вершил чудеса через Моисея, поражая своих врагов, которые неизменно (и далеко не случайно) оказывались и врагами Израиля, – о чем свидетельствуют казни Египетские. Бог вершил их через Иисуса Навина, чтобы уничтожить «Хананеев и Хеттеев, и Евеев, и Ферезеев, и Гергесеев, и Аморреев, и Иевусеев» (Ис Нав 3:10) – народы, потерпевшие поражение после вторжения израильтян. Через Илию – чтобы уничтожить пророков Ваала на горе Кармил (3 Цар 18:20–35). Через Елисея – чтобы вывести из леса двух медведиц, которые растерзали мальчиков, насмехавшихся над пророком; мальчиков было сорок два (4 Цар 2:23–25). Эти примеры показывают: обладание сверхъестественной властью далеко не всегда (и не обязательно) подразумевало мораль, справедливость или даже цивилизованность. Проблема далеко не так проста, как в то хотелось бы верить религиозным традиционалистам.

В данном исследовании чудес и сверхъестественного нам придется столкнуться и с проблемой «теодицеи» – попыткой согласовать совершенство Бога с наличием в мире зла. Как только Богу приписывается сверхъестественная сила чудотворения, верующим тут же требуется объяснять, почему в одних случаях Бог предпочитает действовать, а в других – нет. Если Бог волен отвечать на молитвы родителей, просящих спасти их дитя от смерти во время войны, означает ли гибель солдата в бою, что родительские молитвы за него не имели силы – или что убитый заслужил свою участь в глазах Бога? Сколь приемлемы такие заключения? Если Бог и правда может накормить голодных манной с небес или преумножить еду так, чтобы ее хватило на всех, но вместе с тем позволяет людям гибнуть от голода в дни засухи или нашествия насекомых-паразитов, можно ли такого Бога назвать моральным? Если Бог мог сокрушить и уничтожить врагов еврейского народа во времена Исхода, почему Он не вмешался, чтобы остановить Холокост? Если вы склонны приписывать Богу сверхъестественную власть, вам придется объяснить, почему Он использует ее так выборочно – и почему в человеческой жизни так много боли, болезней и трагедий. Как говорил драматург Арчибальд Маклиш в своей пьесе[27]27
  Американский поэт и писатель, лауреат Пулитцеровской премии (1892–1982).


[Закрыть] J. B., созданной на основе библейской Книги Иова: «Если Бог – на самом деле Бог, то он не благ. Если же Бог благ, то он не Бог»[28]28
  Это часто повторяемый рефрен в пьесе Арчибальда Маклиша J.B. Детали см. в библиографии.


[Закрыть]. Если допустить, что Бог обладает сверхъестественной властью и пользуется ею, родится божество настолько капризное, что оно покажется нам безнравственным. Если же помыслить, будто Бог не имеет сверхъестественной власти, родится божество настолько слабое, что оно покажется бессильным! Вот дилемма любой теодицеи. Божество аморальное или бессильное – а возможно, и аморальное, и бессильное, – обладает очень ограниченным сроком годности.

Я прошу читателей признать наличие проблемы, которая встает перед нами, если мы не в состоянии избежать буквализма, столь долго затемнявшего понимание Библии. Сколь бы благочестивым и освященным веками ни выглядело наше невежество, оно по-прежнему остается невежеством и, как таковое, разрушает все, что мы знаем о рациональном мышлении. Только чисто магическая точка зрения на Бога и жизнь могла породить предположение, будто предания и фольклорные легенды, окружавшие человека по имени Авраам, – который жил (если жил вообще) приблизительно за 900 лет до того, как эти легенды были зафиксированы в письменном виде и стали Священным Писанием, – передавались с безукоризненной точностью. Даже истории о Моисее, обычно датируемые 1250 годом до нашей эры, стали частью библейского текста не ранее чем спустя 300 лет после его смерти. Могли ли эти истории пройти через 300 лет устной передачи так, чтобы чудеса не оказались преувеличенными, а детали – приукрашенными? Разве это не чисто человеческая склонность – постоянно расширять повествование по мере пересказа? Когда мы переходим к Иисусу и Евангелиям, период устной передачи сокращается от нескольких веков до 40–70 лет. Но снимает ли это проблему? Могут ли устные предания передаваться без искажений сорок, а то и семьдесят лет?

Этот принцип лучше всего проиллюстрировать на примере важнейшего события еврейской истории, где описан миг рождения Израиля как нации – события, которое ежегодно отмечается богослужением в честь иудейской Пасхи. Кульминационный момент этой истории – грандиозное чудо разделения вод Красного (Чермного) моря (Исх 14). Сесил Демилль внедрил в наше сознание образ данного события благодаря своему фильму, названному «Десять заповедей», – красочному, но далекому от академической науки. Демилль, как и многие сторонники буквального толкования Библии, крайне удивился бы, узнав, что большинство библеистов сегодня рассматривает историю перехода через Красное море (если таковой имел место вообще) в совершенно ином свете, чем это следует из Священного Писания. Иными словами, рассказ о величайшем чуде, заложившем основу еврейской идентичности и ставшем центральным эпизодом их сакральных текстов, теперь рассматривается учеными как в лучшем случае сомнительный, а в худшем – совершенно ложный.