Текст книги "Под мраморным небом"

Отец оттолкнул старика в сторону и опустился на колени перед мамой:

– Говори, что делать!

Врач объяснил, как повернуть ребенка. Отец сорвал с пальцев кольца и сунул руку во влагалище. Он старался быть осторожным. Его лицо перекосилось от страха. Отец не умел поворачивать детей, но младенец внезапно выпал. Его шею перетягивала пуповина. Он был прекрасен, но весь в крови и не дышал. Отец осторожно положил его в сторону.

– Останови кровотечение, – с мольбой в голосе обратился он к старику. Тот положил маме между ног чистое полотенце. Оно быстро пропиталось кровью.

– Простите, мой повелитель. Ее время почти истекло.

– Нет! – вскричал отец. – Сделай что-нибудь!

– Она в руках Аллаха. Я уже бессилен.

Отец упал рядом с мамой и, рыдая, стал звать ее по имени.

– Не уходи, прошу тебя!

Ее глаза вспыхнули, судорога свела ее тело.

– Тише, любовь моя, – прошептала она.

– Смилуйся, Аллах, – молил отец. – Прошу тебя, умоляю, не дай ей умереть. Лучше забери меня. Забери меня, умоляю.

Мои слезы капали на лицо мамы, смешиваясь со слезами отца.

– Ты должна... ты должна остаться с нами, мама...

Ее голова склонилась набок. Она попыталась улыбнуться и проговорила:

– Я... засыпаю.

Врач и повитуха покинули шатер. Я горячо целовала ее лоб, льнула к ней так же, как тогда цеплялась за корягу на реке.

– Не уходи, прошу тебя, – просила я. Мой мир умирал вместе с мамой.

– Наклонись ближе, – сказала она, едва шевеля губами.

Я приблизила свое лицо к ее лицу:

– Останься.

– Я... ты нужна мне.

– Я? – спросила я с изумлением.

Мама попыталась поднять голову. Я наклонилась еще ниже. Мама повернула голову так, что ее губы почти касались моего уха.

– Позаботься о нем, – прошептала она едва слышно.

– Но, ма...

– Ты сильная... очень сильная.

– Нет, я не хочу, чтобы ты умирала. Ты должна быть с нами.

– Прошу тебя.

– Ты не можешь покинуть нас!

– Прошу тебя, Джаханара.

У мамы был взгляд беззащитного человека, и я, хоть меня и душило горе, увидела в ее глазах тревогу. Я глянула на отца. Тот сидел на коленях, опустив голову к ногам мамы.

– Я попытаюсь, – пообещала я, глотая слезы.

– Я люблю тебя. И горжусь, очень горжусь тобой. – Мама знаком дала мне понять, чтобы я поцеловала ее.

Я крепко обняла ее и прижалась к ее губам, впитывая в себя ее тепло, не желая ее отпускать. Наконец я поднялась, уступая место отцу. Он тоже поцеловал маму, но не так, как я: нежно прикоснулся к ее губам. Когда он отстранился от нее, она сказала с улыбкой:

– Любовь моя.

– Да? – отозвался отец.

– Ты... – Голос ее слабел. – Окажи мне милость. – Отец кивнул. Казалось, он утратил дар речи. – Во-первых, – продолжала мама, – всегда... заботься о наших детях. И во-вторых, влюбись снова.

– Нет, – отец покачал головой, – моя любовь принадлежит тебе.

Мама едва заметно кивнула:

– Тогда построй для меня что-нибудь... что-нибудь прекрасное. И навещай мою могилу... в годовщину моей смерти.

– Клянусь! – сказал отец и заплакал как ребенок.

Мама начала задыхаться.

– Я хочу умереть... чувствуя тебя... прикасаясь к тебе.

Отец склонился к ней. Взяв ее на руки, он прошептал:

– Я всегда буду с тобой, моя самая прекрасная любовь. – Ее губы дрогнули, но она не издала ни звука. – Всегда, любовь моя, – плача, повторил он. – Всегда...

Потом он поцеловал маму. И продолжал держать до тех пор, пока она не перестала шевелиться.

Мы оба плакали.

И вместе с нами плакало небо.

ЧАСТЬ II

Тех, кто уверовал в Коран,

И тех, кто следует иудаизму,

И назореи, и сабеи,

Кто в Господа и в Судный день уверил

И на земле творит добро,

Ждет щедрая награда у Аллаха.

На них не ляжет страх,

Печаль не отягчит[17]17
  Коран, сура 2 (62). Перевод В. Пороховой.


[Закрыть].

КОРАН

Чашка чая стынет в моих руках. Вдали набирает силу ветер, тревожа спокойные воды. И хотя я суровая женщина, с колючим языком, я по-прежнему сентиментальна и подвержена эмоциям. А ветры, особенно те, что поднимаются из-за Тадж-Махала, могут вызвать у меня слезы. Потому что ветры напоминают мне о поцелуях.

А поцелуи могут быть вечны.

– Что было, Джаха, – тихо спрашивает Гульбадан, – после того, как она умерла?

– Отец, – отвечаю я, заставляя себя отвлечься от воспоминаний, – заперся в маленькой комнате и никому не показывался на глаза. Даже мне. – Я умолкаю, вспоминая, как сильно мне хотелось его утешить. Конечно, мне самой он тоже был нужен, ибо мое горе было неизбывным. Я жаждала ощутить его любовь, пусть это его чувство было несравнимо с тем, что он испытывал к маме. – Мы слышали, как он все время плачет и молится, – добавляю я сдержанно после короткой паузы, ставя свою чашку. – Наконец, когда он вышел к нам две недели спустя, глаза у него были до того красные и воспаленные от слез, что с тех пор ему пришлось носить очки.

– Правда? – спрашивает Рурайя надтреснутым голосом, беря меня за руку.

– Правда, дитя мое. Отец вышел из той комнаты другим человеком. Он был надломлен. Больше он никогда уже не любил. – Я сжимаю ладонь Рурайи, поглаживаю ее большим пальцем. Тогда я была молода и не могла в полной мере постичь разумом всю горечь его утраты. Но теперь я его понимаю. Потому что я знаю: горе – самое сильное из всех чувств, не считая любви.

– И потом он начал строить... – высказывает предположение Гульбадан.

– Да, – подтверждаю я, и все мое существо наполняется светом. – Вознамерившись воздвигнуть памятник, достойный его любви, он призвал величайшего архитектора империи – юношу, способного превращать нефрит в цветы, мрамор – в рай.

– И кто же это был?

– Иса. Великий человек.

ГЛАВА 6
Мечты сбываются

Павлиний Трон по-прежнему поражал великолепием, но мужчина, восседавший на нем, уже не блистал.

В окна Диван-и-Ам падали косые лучи солнца, однако в самом зале царил сумрак, так как свечи здесь не зажигали. В огромном помещении теперь были только отец, Дара и я. После смерти мамы Аурангзеб получил ограниченные полномочия командующего армией и сейчас вел военные действия на севере, пытаясь завоевать территории, у которых не было правителя и обитатели которых нередко вторгались на наши земли.

В тот период у нас было очень много врагов. На севере потрясали оружием ужасные персы, стремившиеся расширить границы своей империи. На юге лежал Декан – часть Хиндустана, управляемая железным кулаком султана, боровшегося за независимость. Другие враги нападали с флангов: с запада – кланы свирепых раджпутов[18]18
  Раджпуты – многомиллионная этнокастовая общность Северной Индии, имеющая иноземные этнические корни. Причисляют себя к потомкам кшатриев, то есть сословию воинов в древней индоарийской Индии. В индуистской иерархии каст следуют за брахманами. До начала новейшего времени играли исключительную роль в общественной и политической жизни страны.


[Закрыть], из-за моря – христиане.

Аурангзеб всем давал отпор.

А отец превратился в тень того человека, которого я некогда знала. Он ходил нечесаный, его траурная белая туника была вся в грязных пятнах. За месяц, что прошел со дня смерти мамы, он сделал только одно – купил на берегу реки огромный участок земли. На этой земле его жена будет покоиться вечно.

Мне было трудно поверить, что мама умерла. Просыпаясь каждое утро, я ожидала увидеть ее, но потом вспоминала, что ее нет, и новый день встречала неохотно. Я открывала книги, но читать не могла. Ела лакомства, но вкуса их не ощущала. Каждая мысль о ней порождала тоску – пустую, безжизненную боль, которой прежде я никогда не знала. Казалось, смерть мамы – вопиющая несправедливость, и я пыталась научиться жить без мамы, но ни в чем не находила смысла, ведь меня некому было наставить на путь истинный.

Мама просила, чтобы я была сильной, и я старалась помочь отцу, проводя с ним как можно больше времени. Мы вместе молились. Вместе скорбели. Или делились воспоминаниями, если настроение тому соответствовало.

– Отец, – произнес Дара, выводя меня из раздумий, – ты должен возобновить свои приемы при дворе. Ты нужен империи. – Его слова повторились гулким эхом в пустом Диван-и-Ам. – Ты нужен мне.

Отец, казалось, не желал его слышать. Но когда он наконец, заговорил, я была немало удивлена.

– Вельможи, – сказал он, – будут делать так, как ты скажешь. Они знают, что ты унаследуешь трон, и будут из кожи вон лезть, чтобы снискать твою благосклонность.

– Но мой авторитет будет выше, если за мной ты будешь стоять.

– А я и стою за тобой, – с обреченностью в голосе проговорил отец. Он поправил на лице очки в серебряной оправе и потер нос. – Даже лебедь не может скорбеть вечно, хотя, говорят, эти птицы до самой смерти хранят верность своей единственной любви.

– Вельможи...

– Пока, Дара, я предоставляю тебя самому себе. Разрешай их споры. Разбирайся с донесениями, что присылает тебе твой брат из района военных действий.

– Так он ведь ничего не сообщает.

– А Джаханара, – продолжал отец, как будто не слышал замечания сына, – поможет мне с мавзолеем. Как только его начнут строить, она возьмет проект под свой контроль, а я вернусь к своим обязанностям.

Хотя меня по-прежнему одолевало горе, ради отца я постаралась почувствовать вдохновение. К тому же я хотела помочь.

– Когда начнем, отец? – спросила я отца.

На его лице появилась слабая улыбка, так не вязавшаяся с его нынешним обликом.

– Терпение, дитя мое. – Он призвал одного из стражей. – Приведи Устад-Ису.

Устад по-персидски означает «мастер», и я знала, что это должен быть каменщик, или скульптор, или каллиграф. Я ожидала увидеть сморщенного старика, едва переставляющего ноги, но, когда дверь распахнулась, в зал решительным шагом вошел молодой человек. Мне он напомнил ястреба. Лицо у него было узкое, умное и совсем не хищное. Брови изогнуты дугой, взгляд смелый, нос крючковатый. Его широкие, резко очерченные скулы частично скрывала аккуратная борода. Необычайно высокий, он был худощав, но широкоплеч и мускулист. Одет он был не так, как вельможи, являющиеся пред очи императора: на нем было не роскошное платье, а простая туника наподобие тех, какие носит рабочий люд.

– Добро пожаловать, Устад-Иса, – сказал отец, вставая с трона.

Юноша поклонился.

– Премного благодарен за оказанную честь, мой повелитель.

Отец небрежно отмахнулся. Надев сандалии, он шагнул навстречу нашему гостю:

– Это ты оказал мне высокую честь. Твои творения украшают мою страну, слава о тебе гремит по всей земле.

– Слава мимолетна, мой повелитель, – тихо сказал незнакомец. – Лишь камни будут меня помнить.

Отец энергично тряхнул головой, так что на мгновение я позабыла о том, какое горе он переживает.

– Этого человека, дети мои, помнят не только камни. Мечети и крепости, что он построил, это не сооружения, а сотканные из камня ковры. И если мои источники верны, у него столько заказов на строительство дворцов для вельмож, что работы ему хватит до конца жизни.

– Аллах благословил меня, мой повелитель, – отозвался Устад-Иса.

– В самом деле? Ты и впрямь так думаешь? – Отец обнял зодчего за плечи, хотя я ни разу не видела, чтобы он обнимал кого-то из своих подданных. – Но если у поэта нет чернил, чтобы писать, а у музыканта нет инструмента, чтобы играть, разве можно считать, что их благословил Аллах? – Гость хотел было ответить, но отец продолжал: – Желал бы ты, Иса, построить нечто грандиозное, нечто такое, что будет стоять много веков после того, как твои кости превратятся в прах?

– Позвольте спросить... – Зодчий посмотрел на отца и запнулся. Держался он уверенно, но говорил приглушенным тоном, что, казалось, совсем не соответствует его характеру. – О какой постройке вы говорите, мой повелитель?

– Это будет Рауза-и Мунаввара.

– Гроб... Гробница Света?

– Ты построишь мавзолей для моей жены, – объяснил отец, стиснув ладони при упоминании мамы. В этот миг я испугалась, что он сейчас заплачет, но он расправил плечи, задушив свою скорбь. – И когда строительство будет завершено, я надеюсь увидеть самое прекрасное сооружение на свете, ибо она, вне сомнения, была прекраснейшей из женщин.

В зале воцарилась тишина. За окнами, представлявшими собой проемы с ажурными решетками, ворковали голуби. Я заметила, что на лице зодчего появилась испарина.

– Мой повелитель, – наконец сказал он, – на возведение такого сооружения уйдут годы, возможно, десятилетия. Нужны тысячи рабочих и...

– Время у тебя есть, а люди будут.

– И как должен выглядеть мавзолей? – быстро спросил Иса. Чувствовалось, что он взволнован.

– Почти вся Агра красная, но я устал от песчаника, ибо это цвет крови. Нет, мавзолей должен быть белым, из кипенно-белого мрамора. Белого, и только белого. И должен походить на женщину. В нем должны быть отражены ее грация, ее красота – величие прекраснейшего творения Аллаха.

– А как же мои договоры, мой повелитель?

Отец разорвал воображаемую бумагу:

– Пустяки. Я куплю их все.

– Где будет стоять мавзолей?

– Здесь. На поле для игры в поло.

Устад-Иса быстро прошел мимо Дары к ближайшему окну. На противоположном конце нашего города, имеющего форму полумесяца, прямо вдоль берега простирался большой участок земли, до недавнего времени служивший площадкой для игры в поло. Наш гость стал теребить свою бороду. Мне казалось, я почти слышу, как он думает.

– Мне понадобится двадцать тысяч человек. Уже через три месяца.

– Ты готов так скоро приступить к работе?

– Нужно заложить фундамент, мой повелитель. Соорудить конструкцию, которая сможет выдержать огромную тяжесть... – Зодчий что-то неслышно прошептал, вновь потрогал свою бороду. Неужели он забыл, что императрица умерла? – недоумевала я. Как-то слишком неприлично он радуется, что его пригласили строить мавзолей. – Прежде чем я приступлю к работе, – вдруг тихо произнес Иса, – вы должны дать мне одну вещь.

– Что именно?

– Портрет вашей жены, на котором запечатлена вся ее красота.

Отец принужденно улыбнулся:

– Я могу предложить больше. Моя дочь, Джаханара, будет помогать тебе в этом проекте. Она похожа на свою мать, как одна капля воды похожа на другую.

Отец польстил мне, но я все равно покраснела. Устад-Иса сделал мне еще один комплимент, сказав:

– Тогда это будет дивное сооружение, так как ваша жена, вне сомнения, заставляла поэтов улыбаться.

– Вот и чудесно, – заключил отец. – Джаханара будет связующим звеном между нами, так как мне, к сожалению, нужно управлять империей. Но ты не пренебрегай ее советами, ибо она умна, как крокодил, обитающий в пруду. – Многие мужчины ощетинились бы, если б им велели слушать женщину, но незнакомец лишь кивнул. Тогда отец обратился ко мне: – До тех пор, пока мавзолей не будет закончен, ты будешь жить в Красном форте, рядом с местом строительства. Естественно, мужа ты будешь навещать при каждой удобной возможности.

Я не сразу постигла смысл его слов. Как ни радовала меня мысль о том, что я смогу избавиться от Кхондамира, я опасалась, что у моего отца появится враг в лице моего мужа.

– Возможно, тебе следует заплатить моему мужу за мои услуги, – сказала я. – Думаю, мешок золота возместит ему все неудобства.

Глаза отца неожиданно наполнились слезами.

– Видишь, Иса, как моя жена живет в ней? – Устад-Иса что-то сказал в ответ, но я наблюдала за отцом. – Милая Мумтаз-Махал, – прошептал он, – мне так тебя не хватает.

Я впервые слышала, чтобы отец называл маму этим именем. Оно означает «Украшение дворца», и я поняла, что отец обращался так к маме, когда они были вдвоем. Отец отвернулся и прошел к окну. Дара, проявив тактичность, поманил нас за собой. Устад-Иса и я покинули зал, оставив императора наедине со своим горем.

Дара ушел – он должен был рассматривать прошения знатных горожан. Зодчий попрощался со мной, а потом, возможно пытаясь запомнить мое лицо, стал пристально смотреть на меня, так что вскоре мной овладело смущение.

– Это будет восхитительный мавзолей, моя госпожа, – пообещал он. – Прекраснее какого мир еще не знал.

Я смотрела, как Иса шагает по запруженной народом улице. Рослый, он выделялся статью среди своих соотечественников. Он начал оборачиваться, но потом, вероятно передумав, свернул в переулок и скрылся из виду.

* * *

В ПОСЛЕДУЮЩИЕ дни моя жизнь стала постепенно налаживаться.

Как я и ожидала, Кхондамир пришел в ярость, когда я сообщила ему о том, что перебираюсь в Красный форт. Он ударил меня ладонью по лицу прежде, чем я успела снять с себя массивное золотое ожерелье и бросить украшение к его ногам. То же самое я сделала с парой рубинов и инкрустированным изумрудами кинжалом.

– Он сильно переоценивает твои умственные способности, – сказал Кхондамир, с нескрываемым ликованием поднимая драгоценности.

– Он – император, – тихо проговорила я, чувствуя, как дергается моя щека. – Ему лучше знать.

От злости Кхондамир отвесил мне еще одну пощечину, но радость от его досады стоила боли. В ту ночь в постели он накинулся на меня с еще большей ожесточенностью, чем обычно, но, догадавшись о его намерениях, я намазала себе промежность козлиной кровью. Он проклинал меня за то, что у меня вечно все не вовремя, выражал свое отвращение, а я мысленно улыбалась. Как мало, думала я, глупцы, подобные ему, знают о женском организме.

На следующее утро я попрощалась с мужем. Мне выделили покои в Красном форте – надежное прибежище, откуда открывался чудесный вид на реку и бóльшую часть Агры. Комната была маленькая, но меня это не смущало. За пару дней я создала себе уютное гнездышко.

Второй раз я встретила Устад-Ису возле реки, на большом участке земли, купленном отцом. Для мавзолея это было идеальное место. На востоке, западе и юге с участком соседствовали дворцы знати. С северной стороны текла Ямуна. Дальше на северо-запад простиралась Агра и возвышался Красный форт.

Я одна отправилась к месту сооружения мавзолея, идя той же дорогой, которой некогда ходила с мамой. Выйдя за стены Красного форта, я зашагала по лабиринту оживленных улиц, вдоль которых по обеим сторонам вплотную стояли одноэтажные домики. Одни только постройки на этих улицах и сохраняли неподвижность, все остальное, что попадалось на глаза, двигалось. Помимо привычных зрелищ, я увидела трех китайских торговцев, горячо споривших с владельцем лавки, где продавали шелк. И хотя владелец лавки, смуглый мужчина из местных, был значительно выше китайцев и говорил так быстро и громко, что те попросту не могли его понять, его враждебность, казалось, придавала смелости чужестранцам. В желтых туниках и шляпах, походивших на перевернутые кубки, они показывали на рулоны ткани, что-то лопоча на местном наречии.

Повернув налево, я пошла по более широкой улице, по пути обойдя стонущего верблюда, пытавшегося взобраться на верблюдицу. Какой-то мужчина силился вставить его набухший половой орган в несчастную самку, которую держали еще несколько человек. Верблюды зачастую не желают спариваться, и подобное зрелище не было редкостью. И все же оно напомнило мне о муже, и я невольно прониклась состраданием к верблюдице.

Чем дальше я удалялась от Красного форта, тем реже видела сцены суматохи. Улица, по которой я шла, тянулась параллельно Ямуне. Я миновала огромное рисовое поле, на котором трудились волы и крестьяне, потом – несколько величественных дворцов на берегу реки. Я прошла по мосту из песчаника, под которым бурлил поток, и оказалась на западном краю участка земли, который отец купил для постройки мавзолея.

Поначалу Устад-Иса меня не видел. Расхаживая по будущему месту застройки, он делал записи на больших листах бумаги, что были у него в руках. Как и прежде, на нем было небогатое одеяние. Его серый тюрбан пропитался потом; двигался зодчий торопливо. Но я заметила, что каждый его шаг по длине равен предыдущим. Так, делая неестественно длинные шаги, он прошел от северного края участка до его южной границы, потом с востока на запад и, наконец, обошел его по периметру. Процесс этот занимал много времени, и я отдыхала, пряча лицо от жаркого солнца.

Когда молодой зодчий все же заметил меня, он направился к тому месту, где я сидела на маленьком одеяле. Ему недоставало грациозности моих братьев, он сутулился и был лишен напыщенности воинов, но в его походке прослеживались достоинство и целеустремленность. И он был силен. Я видела, как под тканью его туники бугрятся мускулы. Железные мускулы силача, привыкшего поднимать камни и обрабатывать мрамор.

– Доброе утро, моя госпожа.

– Доброе утро, Устад-Иса.

Я сразу вспомнила о маме, ведь именно строительство мавзолея в ее честь послужило причиной этой встречи. Но сегодня, в отличие от предыдущих дней, я не стала о ней скорбеть. Мама наверняка посоветовала бы мне не предаваться скорби, однако я, будучи слабой женщиной, не могла исполнить ее волю, хотя, надо признать, с тех пор, как я покинула дом Кхондамира, мне удавалось думать не только о своей утрате.

Я кивнула зодчему и поднялась. Из-за того, что солнце светило ему в спину, на его худом лице обозначились тени, отчего он больше обычного походил на ястреба.

– Для тебя я просто Иса, моя госпожа. – Улыбка у него была неровная, будто один край его рта перевешивал другой.

– В таком случае я для тебя – Джаханара.

– Сегодня ты особенно восхитительна, Джаханара.

Я умышленно оставила почти все свои драгоценности в комнате и надела простой халат и покрывало, так как чувствовала, что Иса не особо жалует украшения, пусть сам он и строил настоящие сокровища. И все же я не знала, как реагировать на его комплимент.

– Позволь спросить, чем ты сейчас занимался?

Иса показал мне свои записи:

– Проверял, соответствуют ли размеры участка тем цифрам, что указаны в договоре.

– Ну и как, соответствуют?

– Почти. – Он свернул листы и положил их в корзину, где лежали другие рулоны.

– Ты уже начал делать чертежи? Можно на них взглянуть?

Зодчий хмыкнул, и я с удивлением отметила, что он, оказывается, поразительно веселый человек.

– Твой отец предупреждал, что ты ужасно нетерпелива.

– Нетерпелива?

– Он сказал, что ты как юная ласточка, которой не терпится взлететь, – всегда слишком быстро выскакиваешь из гнезда.

– В самом деле? Что еще он сказал?

На губах Исы опять появилась кривая улыбка. Зато зубы у него были длинные и ровные.

– Только то, что он любит тебя и я должен радоваться тому, что ты будешь мне помогать.

– По-твоему, я похожа на такую... ласточку?

– Я думаю, моя госпожа, ты из тех женщин, с которыми мало кто из мужчин способен совладать.

Это было дерзкое замечание, но уголки моих губ невольно поднялись. Обычно при мужчинах я стараюсь сохранять серьезность, так как улыбка – признак не мудрости, а легкомыслия. А мне требовалось, чтоб окружающие воспринимали меня как умную женщину. Однако сегодня я была не прочь расслабиться. На душе у меня потеплело.

– Давай пройдемся, – сказал Иса, жестом предлагая мне идти вперед. – Чтобы спроектировать нечто дивное, я должен запомнить каждый бугорок на этой земле.

И мы пошли. Мое внимание привлекла группа мужчин, строящих лодку. Судно было почти готово, и рабочие промазывали швы смолой. Худой морщинистый мужчина вырезал на носу голову тигра.

– Талантливый мастер, – заметил Иса. – Нужно будет его нанять.

– Как ты соберешь их всех?

– Мастеров? Когда придет время, пошлю гонцов. Надеюсь пригласить каллиграфов из Персии, каменщиков из Египта и даже ремесленников из Европы.

В Агре жили около пятидесяти европейцев. Иногда отец говорил с ними о торговых делах, но мне трудно было представить, чтобы они принимали участие в строительстве мавзолея мамы.

– Ты хочешь, чтоб европейцы здесь тоже работали?

– Нам нужны лучшие из лучших, Джаханара. Мне не важно, откуда они родом.

Я потупила взор, смутившись того, что открыто выразила свое удивление. Мама была бы недовольна.

– Расскажи, – попросила я, – каким ты видишь мавзолей?

– Мавзолей будет стоять у реки... с южной стороны от него разобьем сады.

– А само здание?

– Вообрази... представь слезу Аллаха, – с жаром начал объяснять Иса. Его страстный тон испугал меня, потому что тихие голоса обычно говорят о нерешительности, а не о пылкости натуры, которую он сейчас демонстрировал. – Эта слеза станет куполом. А купол будет опираться на квадратное сооружение с огромными арками. Четыре минарета, помещенные по углам усыпальницы, будут подниматься на такую же высоту, что и купол. И все – двор, усыпальница, купол – будет из белого мрамора.

Я попыталась представить описанную им картину, но у меня не хватало воображения.

– У тебя есть набросок? – осведомилась я.

– Пока только в голове, – ответил Иса.

Я заметила, что он забыл корзину с документами. Показав назад, я спросила:

– Думаешь, твоя голова самое лучшее для этого место?

Иса округлил глаза, увидев, что его бесценные документы остались без присмотра:

– С людьми творческих профессий проблема в том, Джаханара, что мы зачастую забываем о самых обыденных вещах. Мы витаем так высоко в облаках, что не видим под собой землю.

– Тогда я буду указывать тебе, куда ставить ноги.

Иса улыбнулся моим словам, что, как ни странно, доставило мне удовольствие. Со дня смерти мамы я вообще ничему не радовалась. Мы вернулись за корзиной с бумагами. Я свернула свое одеяло:

– Иса, можно узнать, сколько тебе лет?

– Двадцать две осени. А тебе?

– Я прожила на шесть меньше, хотя скоро будет меньше на пять. – Я поймала его взгляд, но не отвела глаз, на что хватило бы смелости у очень немногих женщин. Глаза у Исы были даже темнее, чем у остальных представителей нашего народа, и я почувствовала, что тону в их глубине. – Почему, – проговорила я, заставляя свои губы шевелиться, – ты стал зодчим?

– Я родился в Персии, – отвечал он, и я подумала: «Теперь понятно, почему у него такая необычная внешность». – Мой отец проектировал разные сооружения. В основном колодцы, а один раз даже акведук. Когда мама умерла, а его самого свалила болезнь, он отдал те немногие деньги, что у него были, приезжему архитектору, чтобы тот взял меня в обучение.

– А что стало с твоим отцом?

– Он боролся с болезнью, боролся как слон, но протянул недолго. И я стал жить под одной крышей с моим учителем. Он был хороший, добрый человек. Когда заказ был выполнен, мы вернулись к нему домой, в Дели.

Я подумала про боль своей утраты, и мне непроизвольно захотелось утешить Ису. Но поскольку его я еще слишком мало знала, мой порыв был бы неуместен. Поэтому я спросила:

– Сколько тебе было лет?

– Семь.

– И в Персию ты больше не возвращался?

– А мне некуда было возвращаться. В любом случае, из-за войны это невозможно: меня наверняка там обезглавят как изменника. Нет, моя родина – Хиндустан. На север меня не тянет.

Он опять улыбнулся, чем немало удивил меня, ведь его рассказ был столь печальный. Казалось бы, за свою жизнь горя Иса изведал больше, чем счастья, но вел он себя как счастливый человек. Почему, недоумевала я, он так непринужденно делится со мной своими мыслями? Он всегда так прямодушен? Ему незнакомо чувство смущения? Очарованная его голосом, я спросила:

– Тебе нравится твоя работа?

– Мне повезло, Джаханара. Я воистину счастлив. Ибо я могу показать своим родителям, как я распорядился тем даром, которым они наградили меня. – Он отвел взгляд от моего лица и огляделся. – Когда я строю, мне кажется, они рядом со мной.

Мне бы тоже хотелось ощущать такую же тесную связь с мамой, но я ему не завидовала, так как чувствовалось, что он искренне любит свое дело.

– Мне не терпится... посмотреть, как ты строишь, – сказала я, стараясь подавить переполнявшие меня чувства. – Что ж, я пойду. Не буду тебе мешать.

– Твое общество мне очень приятно. Ты придешь сюда вечером? Будет полнолуние. Я хочу кое-что тебе показать.

– Тогда, пожалуй, приду, – пообещала я, скрывая улыбку при виде испуга, отразившегося на его лице. Я попрощалась с Исой и пошла назад в Красный форт. Молодой зодчий не выходил у меня из головы. Я видела его лицо, вспоминала его слова. Если бы мой муж был таким же мягким человеком! Почему мне достался именно Кхондамир, если на земле есть такие мужчины, как Иса? Может, я и ошибалась, но мне было трудно представить, чтобы молодой зодчий когда-либо поднял на меня руку.

Я давно не виделась с Ладли и потому по возвращении в крепость я прямиком направилась на императорскую кухню. Ладли чистила свеклу, руки у нее были красные, а сама она с головы до ног была забрызгана свекольным соком. Старшая повариха, как всегда, сердито глянула на меня, недовольная тем, что я увожу у нее помощницу. Когда мы вышли на улицу, на яркий свет, Ладли прищурилась, прикрывая глаза от солнца. Я услышала, как в близлежащем дворе солдаты упражняются в военном искусстве, и зашагала в том направлении.

Мы преодолели несколько лестничных колодцев и неожиданно оказались на крепостном валу, высоко над солдатами. Во дворе находились несколько десятков воинов крепкого телосложения в блестящих на солнце шлемах и кожаных латах. К своему удивлению, я увидела, что солдатами командует Аурангзеб. Почти все солдаты были старше него, но они ловили каждое его слово. В руках он держал мушкет, быстро показывая солдатам, как заряжать и разряжать оружие. Аурангзеб выстрелил. Раздался громкий хлопок, и помещавшийся на камне арбуз разлетелся вдребезги. Раздались одобрительные возгласы и рукоплескания: воины по достоинству оценили меткость своего командира. Аурангзеб передал свое ружье солдату великанского роста. Интересно, подумала я, пролил ли Аурангзеб хотя бы слезинку по маме?

– Что это за верзила? – спросила я подругу; Ладли знала все сплетни, которые распространялись в Красном форте.

– По слухам, кровожадный недоумок. – Ладли сплюнула, выражая свое отвращение. – Зовут Балкхи.

– Что о нем говорят?

– Что твой брат освободил его из тюрьмы и назначил своим телохранителем.

– За что его заключили в тюрьму?

– За изнасилование. Вернувшись с поля боя, он изнасиловал и искалечил одну служанку. Она была индианка, и потому твой брат, пусть бы Шива сварил его в моче, простил этого негодяя.

Я содрогнулась:

– А что люди говорят по поводу того, что отец закрыл на это глаза?

Моя подруга огляделась, проверяя, не подслушивают ли нас. У развевающегося красного знамени стоял страж, но он находился на удалении тридцати шагов, а то и больше.

– Что горе ослепило его, – наконец ответила Ладли.

Внизу раздалась серия выстрелов, и еще несколько арбузов разлетелись на мелкие кусочки. Один солдат промахнулся. Аурангзеб его ударил. Солдат даже не шелохнулся. Мой брат сунул ему в руки другое ружье. Из дула вырвался огонь, и арбуз взорвался.

– Почему они не стреляют по деревянным мишеням? – сердито спросила я. – Только добро переводят, лишая пищи тех, кто голодает.

– А чего еще ждать от мужчин? Разве они способны думать? Тем более твой брат. – Ладли стала теребить серебряное колечко в носу – ее единственное украшение. – Иногда, Джаханара, я вижу, как он смотрит на меня. И взгляд у него... недобрый.

Я пожалела, что моя подруга столь привлекательна. Аурангзеб, я знала, раньше подкупал отцов девушек – девушек, которых он насиловал.

– Тогда будь осторожна, Ладли, – посоветовала я. – Аурангзеб всегда получает то, что хочет.

– Что мне делать?

– Никогда не выказывай перед ним страха. Если он увидит, что ты боишься его, голову потеряет от радости, поняв, что имеет над тобой власть.