Текст книги "Под мраморным небом"

– Облезлый козел с помоями вместо мозгов и навозной кучей вместо дома.

Ладли прыснула со смеху:

– Для знатной особы совсем неплохо. Хотя можно и покруче. Ты чаще упражняйся в его присутствии, когда он кого-нибудь тебе напоминает.

– Кабана, например?

– Ну что ты, кабан – умное животное. А твой Кхондамир – самая настоящая жаба. Более безобразной и безмозглой твари на всем свете не сыскать. – Ладли немного расслабила сари на своей пышной груди. Этот наряд всегда доставлял ей неудобство, хотя выглядела она в нем великолепно. – Выпороть бы того, кто придумал сари, – сказала она. – Или, еще лучше, заставить мужчин походить в таком одеянии хотя бы день.

– Можешь представить Кхондамира в сари?

– Лучше не надо.

Мы рассмеялись. Я опять стала бросать камешки с крепостного вала. Ладли продолжала возиться с сари. Пожар в трущобах распространялся. Огнем были охвачены уже несколько домов. Я опять помолилась за их обитателей, потом повернулась к своей подруге:

– Можно тебя спросить?

– Спрашивай, если язык есть.

– Вы с Дарой... целовались?

По губам Ладли скользнула улыбка.

– Я была бы не прочь, но, поскольку он женился на своей красавице, боюсь, этого уж никогда не произойдет. Я ему не ровня.

Я вспомнила свадьбу брата, вступившего в брак на два месяца раньше меня. У меня создалось впечатление, что его жена – добрая женщина, и я немного ему завидовала.

– У тебя кто-то есть?

– Да.

– Я его знаю? – спросила я, пораженная признанием подруги.

– Это мне неизвестно, – сказала она и добавила: – Впрочем, вряд ли. Он – сын рыбака. Тайком катает меня на лодке.

– Так вы с ним встречаетесь?

– Почему бы нет?

– А если вас увидят вместе?! Тебя потом никто замуж не возьмет.

Ладли разомкнула губы, намереваясь ответить, как вдруг увидела у моих ног божью коровку. Она осторожно взяла ее и посадила на ладонь, предоставляя букашке возможность улететь. Ветер подхватил божью коровку и унес ее прочь.

– Может, это моя прабабушка, – пошутила Ладли, хотя на самом деле верила в переселение душ.

– Так как же ты собираешься выкручиваться?

– Никто не узнает. Да и с какой стати я должна хранить целомудрие ради какого-нибудь старого хрыча?

Я вспомнила свои впечатления. Близость с мужем по-прежнему была для меня мучительна, хотя боль уже была не столь острая.

– Расскажи, что ты чувствуешь, – попросила я.

– Иногда кажется, будто весь мир содрогается. В другой раз все безмятежно, словно течение реки.

– Больно?

– Это приятная боль, – ответила Ладли. – Знаешь, как шербет пьешь. Морщишься, потому что он слишком сладок.

Я вспомнила потные объятия дурно пахнущего мужа и не смогла представить то, что описывала Ладли. В постели с Кхондамиром я всегда себя чувствовала так, будто меня насилуют возле ночного горшка.

– Пожалуйста, будь осторожна, – наконец проговорила я.

– Не волнуйся, Джаханара. И за свое будущее не беспокойся. Однажды ты найдешь того, кто заставит тебя трепетать от блаженства.

– Вряд ли, – с грустью произнесла я.

Ладли поднялась, стараясь не наступить на огромную гусеницу.

– Угощение для твоей жабы, – сказала она, убирая гусеницу у нас из-под наших ног.

– Он съест. Всегда что-нибудь жует, рот не закрывается.

– Так отнеси ему. Подмешай в карри. Сожрет и не подавится.

Я улыбнулась при этой мысли. Мне хотелось еще побыть с подругой, пошутить с ней, поговорить, но нужно было возвращаться домой. Мы обнялись и направились к кухне.

Мне тогда и в голову не могло прийти, что Ладли окажется права и я в самом деле найду свою любовь. Ибо мужчина, чье лицо я буду лелеять, чья душа пленит мою душу, работал в стенах Красного форта.

ГЛАВА 5
Обещание

Только в конце лета мне наконец-то удалось повидаться с родными. Наша армия одержала на юге грандиозную победу, и колонны пеших воинов и конников возвращались в Агру под звуки фанфар. Толпы хиндустанцев стояли вдоль пыльной дороги и рукоплескали победителям; со стен Красного форта палили пушки. В плен были взяты сотни вражеских солдат, и эти несчастные, прикованные цепями один к другому, шли впереди процессии. С деканцев сняли доспехи, и их тела прикрывали лишь набедренные повязки. В основном это были мускулистые мужчины, которые как рабы будут дорого стоить.

С того места возле дороги, где мы стояли, Кхондамир с интересом рассматривал пленников. Завтра еще до начала торгов он явится в императорский лагерь для заключенных. Один из слуг шепнул мне, что у моего мужа существует договоренность с кем-то из военных и потому он всегда покупает самых крепких мужчин.

– Жалкие существа, да? – Кхондамир, грызя фисташки, искоса взглянул на меня. Мой тучный муж сидел на красивом жеребце, а я, как всегда, – на своей дряхлой лошади. И все же я была рада, что поехала с ним, хотя Кхондамир просто хотел мной похвастаться. Он настоял, чтобы в честь победителей я надела свой лучший наряд и украшения.

– У пленников изможденный вид, – заметила я. Мне было жаль вражеских солдат, хоть они и воевали против нас. Они были все в крови и шли понурив голову. На удушающей полуденной жаре их тела блестели от пота.

– Погоди, когда эти трусы поработают с месяц на моих рудниках, они еще пожалеют, что не погибли в бою.

Это сказал мой муж, который ни разу не сражался в бою, подумала я, а вслух предположила:

– Возможно, их застали врасплох.

– На войне врасплох не застают, женщина. Видишь врага. Нападаешь на него. И убиваешь. Хотя откуда тебе это знать? Ты только в деревьях разбираешься.

Я не стала отвечать. Вместо этого устремила взгляд на процессию, высматривая своих родных. Почти на всех воинах в колонне были шлемы, да и лицо каждого из них было покрыто копотью, поэтому разглядеть кого-то из знакомых было непросто. За пленниками двигался нескончаемый поток пехотинцев. Следом шли боевые слоны, сотни слонов. Они тащили пушки и телеги с трофеями, мешками с зерном и ранеными. На шее каждого слона сидел тщедушный человечек – махаут[14]14
  Махаут – погонщик слона.


[Закрыть]. В руке он держал палку с крюком на конце, которым он цеплял слона за уши, так управляя животным.

В какой-то миг я с испугом подумала, что пропустила родных, но потом увидела царские знамена, возвещающие о присутствии императора. Барабаня пальцами по седлу, я с нетерпением ждала приближения отца. Он, как всегда, возвращался с войны верхом на одном из наших самых крупных боевых слонов, которые обычно, помимо махаута, несли на себе еще и помост. Отец восседал на подушках под богато украшенным зонтом. К ноге его был прислонен инкрустированный золотом мушкет.

Перед слоном отца и за ним на белых жеребцах ехали мои братья. Их кони были в красочных доспехах из кожи и металла. На каждого было накинуто яркое кожаное покрывало со вставками из меди, серебра и золота, поверх которого крепилось седло. Головы лошадей защищали раскрашенные железные маски.

Я помахала братьям. Дара выехал из колонны и направил коня в мою сторону. Толпа, состоявшая главным образом из крестьян в грязных лохмотьях, расступалась перед его рослым жеребцом. Мой брат бросил монетки нескольким нищим, снял шлем и вытер со лба пот. Дара выглядел несуразно в своей двухслойной кольчуге из стальной сетки и железной чешуи, которая могла выдержать почти любой, даже самый мощный удар. Острые серебряные шипы торчали из его доспехов.

Как и требовали приличия, Дара обменялся любезностями с моим мужем. Они немного поговорили о войне. Должно быть, желая выразить мне свою любовь, Дара наклонился в мою сторону, но, видя, что Кхондамир наблюдает за нами, только улыбнулся:

– Рад видеть тебя, Джаханара.

Мне хотелось дотронуться до брата, но я не шевельнулась, зная, что иначе прогневлю мужа.

– Я скучала по тебе, – отозвалась я. Раздосадованная тем, что не могу обнять брата, я продолжала барабанить пальцами по седлу. – А где мама?

– Где-то в арьергарде. Она хотела ехать верхом, но отец не позволил. Велел, чтоб она отдыхала в паланкине. Срок у нее уже большой. – Дара хитро подмигнул мне, ибо мы оба знали, что отец по-настоящему ничего не мог потребовать от своей жены.

– Можно с ней повидаться? И с тобой?

Мой брат широко улыбнулся. В сравнении с желтыми зубами Кхондамира зубы Дары казались неестественно белыми.

– Завтра в честь победы отец устраивает камаргах[15]15
  Камаргах – загонная охота.


[Закрыть] в верховьях реки. Приезжай туда, проведем день в шатре.

– Вы не будете участвовать в погоне? – Кхондамир не скрывал изумления, потому что камаргах был у нас самым популярным видом охоты.

Дара пожал плечами:

– Убивать загнанных животных для меня не самое любимое занятие.

– Многим воинам, – заметил Кхондамир, – нравится загонять зверя. И мне тоже.

– Вот и охотьтесь. А я тем временем пообщаюсь с вашей очаровательной женой.

Кхондамир хмыкнул так, будто я была уродиной. Дара напрягся. Мой муж и впрямь сейчас оскорбил меня, или ему это только показалось? Я надеялась, что брат заступится за меня, но он попрощался с нами и поспешил занять свое место в колонне рядом со слоном, на котором сидел отец. Армия входила в Агру, и Кхондамир, заметив, что многие вельможи отправились в свои лавки или по домам, развернул своего коня. Я последовала за мужем, с волнением предвкушая встречу с теми, кого я любила.

За ужином я с трудом сдерживала свое возбуждение, и ночью, когда мой муж запихнул в меня свою мерзость, сумела вытеснить его из сознания. После я спала мало, с нетерпением ожидая наступления нового дня. Мне хотелось потрогать живот мамы, послушать о том, как процветает империя. Теперь я стольких радостей была лишена в жизни.

На рассвете я приготовила Кхондамиру завтрак. Он встал рано, поел без аппетита и поспешил к своему коню. Слуги пойдут пешком, а вот мне предоставили приличную лошадь. Одеяла и провизия были уложены в притороченные к седлам мешки, и мы тронулись в путь, пустив лошадей рысью. Кхондамир вооружился большим луком и мечом, мушкета при нем не было. На такой охоте редко использовались ружья, потому что они не позволяли мужчинам в полной мере продемонстрировать свое мастерство охотников – ведь убить животное выстрелом из ружья проще простого.

Путешествие вдоль реки не было отмечено происшествиями. Мой муж на ходу ел жареную утку и пил арак из бурдюка. Арак – крепкий напиток, его делают из сброженного риса, мелассы и пальмового сока. Однажды я попробовала его, и у меня было такое чувство, что я глотнула жидкий огонь. А Кхондамир пил арак с наслаждением. Иногда целый день или, по крайней мере, до тех пор, пока не надругается надо мной или пока не обделается и не свалится без чувств.

Всю дорогу мы ехали молча. Мой муж не обращал на меня внимания, и я тоже с ним не заговаривала. Однажды он все же повернулся ко мне и раздраженно проговорил:

– Мало-мальски достойная жена хотя бы справилась у мужа о его самочувствии.

– И как ты себя чувствуешь, мой господин, в такой чудесный день? – елейным голосом произнесла я.

Швырнув в мою сторону недоеденную утиную ножку, Кхондамир хлестнул коня, и тот поскакал вперед. Я потрепала по холке свою лошадь и замурлыкала себе под нос. Я знала много песен и сейчас тихо напевала их одну за другой. Под нами проплывала земля. Равнодушное солнце поднималось к зениту. Река становилась уже и быстрей. Деревьев здесь было больше, чем в Агре, они торчали из земли, словно непослушные волосы. Вокруг колыхалась густая степная трава, в которой прятались дикие животные. Высоко в небе я увидела трех ястребов, парящих в воздушных потоках.

Когда мы наконец добрались до императорского лагеря, солнце уже стояло высоко. Я сразу же обратила внимание на большой забор, которым был обнесен лагерь. Забор был сооружен из жердей в рост человека; жерди стояли вертикально и были связаны между собой, образуя круг. Яйцо можно было сварить быстрее, чем пересечь эту арену из конца в конец. В середине находилось еще одно, более плотное круглое деревянное ограждение, в центре которого был установлен шатер.

Во время загонной охоты тысячи солдат брали в кольцо большой участок местности и, стуча в барабаны, начинали медленно сближаться, сгоняя напуганных животных к деревянному ограждению, в котором были оставлены большие проемы. Как только звери забегали в загон, проемы закрывали, и животные оказывались в западне. Затем начиналась охота.

Я несколько раз наблюдала камаргах и должна признаться, что это зрелище не по мне. Мужчины пускали в оленей стрелы, гепарды преследовали более мелкую добычу. В зависимости от размера ограждения, охота могла длиться до самого вечера, а то и несколько дней.

Нынешнее ограждение было относительно небольшим. Значит, отец не хотел долго находиться за городом. У него были более насущные дела, ведь с севера и с юга империи угрожал враг. К тому же отец не очень любил охоту. Сейчас он устроил камаргах лишь для того, чтобы порадовать своих приближенных и офицеров нашей армии. Ведь большинство мужчин обожали охоту.

Дара, как и индусы, верил в переселение душ, поэтому никогда не принимал участия в подобных развлечениях, – как знать, вдруг загнанная лисица окажется кем-то из его предков? Я разделяла отвращение брата к охоте и не стыдилась того, что он, возможно, будет единственным мужчиной в шатре. Пожелав мужу удачи, я спешилась и поспешила скрыться от солнца в тени шатра.

Дара уже был там, сидел на подушке, изучал санскрит, жуя жареные шарики сыра из козьего молока. Немногие мусульмане могли читать на санскрите, и мой брат решил в совершенстве овладеть этим древнеиндийским языком. Мама отдыхала рядом с Дарой. Живот у нее уже был размером с арбуз. Я сняла сандалии и, осторожно ступая между блюдами с едой и сосудами с напитками, пробралась к ней.

– Ой, какая ты большая, – сказала я, кладя ладонь на ее упругий живот.

Мама крепко меня обняла. От нее пахло мускусом.

– Я так соскучилась по тебе, Джаханара.

Мои глаза наполнились слезами, но я постаралась сохранить самообладание.

– Почему тебя так долго не было? – спросила я, вдруг вспомнив весь ужас минувших недель. Чтобы не расплакаться, я прикусила губу. – Ты нужна не только отцу. – Я понимала, что веду себя как ребенок, но моя любовь к маме была сродни тигренку, постоянно требующему мяса, а она оставила меня как раз в такое время, когда я особенно в ней нуждалась.

– Что случилось?

– Замужество, мама. Я вышла замуж.

– Ну и что? – подал голос Дара. Он задал свой вопрос тихо, чтобы не привлечь внимания других женщин, находившихся в шатре.

– А то, дорогой братец, что некоторые люди не столь благородны, какими они тебе представляются, – прошептала я. – И не всем так везет в браке, как тебе. – Я обожала Дару, но порой его наивность придавала мне смелости. – Если б Аллах не сделал тебя мужчиной, возможно, ты на многое смотрел бы иначе.

Дара отложил книгу:

– Кхондамир плохо с тобой обращается? Вчера он мне показался вполне достойным человеком. Он...

– Прекрати, прошу тебя, – сказала я, не желая объяснять ему то, что и так было очевидно.

Мама сжала мою руку:

– Теперь мы дома, Джаханара. И мне жаль, очень жаль, что ты несчастна в браке. Чем тебе помочь?

Мама была бесконечно сильной женщиной, и, услышав ее слова, я села прямо, вдруг испугавшись, что она может счесть меня слабой. Да, я была обижена на родителей за то, что они отдали меня в жены Кхондамиру, но не хотела, чтобы мама думала, будто свое счастье я ставлю превыше долга. Маму, как и меня, выдали замуж без ее согласия, и если я хотела заслужить ее одобрение, то мне следовало скрывать свою боль. Слуги поставили перед нами чаши с водой, ароматизированной лимоном.

– Расскажи, – попросила я, – как было на юге? Как малыш?

– Бьется, как обезьянка. – Мама улыбнулась, потом влажной салфеткой отерла мой лоб и поправила на моей шее нитку жемчуга.

– Больно?

– Нет. Но ощущение странное, хотя я вынашиваю не первого ребенка.

Мама проявляла неподдельный интерес к политике, что не было свойственно женщинам, но, как и всякой женщине – я это точно знала, – ей нравилось становиться матерью. Интересно, смогу ли я быть такой, как она? Достанет ли у меня воли, чтобы быть любящей матерью и женщиной, к которой мужчины относятся с уважением? Да и вообще возможно ли, чтобы женщина, не являющаяся женой императора, сумела добиться такого авторитета?

– Битва была жестокая, – произнесла мама, выводя меня из раздумий. – Я наблюдала со скалы. – Она взглянула на Дару, и я почувствовала, как между ними что-то промелькнуло.

– Что произошло? – спросила я у брата.

Его глаза, обычно такие ясные, затуманились от волнения.

– Я... – начал он и умолк.

Мама опустила голову, и Дара продолжал:

– Я впервые убил человека.

Я не знала, что сказать, ибо Дара человеческую жизнь ценил гораздо больше, чем многие люди его круга.

– О, Дара... – растерянно сказала я.

– Мой мушкет пробил в нем дыру.

– Мне так жаль, очень жаль.

– Мне тоже. Я жалею его, и потрясен тем, что увидел.

– А что ты увидел?

– Нашего брата.

– Аурангзеба?

Дара взял себя в руки, и слова полились из него потоком, будто он уже не мог их сдерживать.

– Он был в первых рядах, с армией. Пыль стояла столбом. Грохот. Слоны ревели от ужаса, а пушки... пушки не умолкали. – Дара потер лоб. – Я едва соображал, Джаханара. Но видел, как Аурангзеб повел за собой солдат. Они шли за ним на смерть. И умирали. Но они прорвали фронт вражеской армии и хлынули в эту брешь, поскальзываясь на крови, падая и не поднимаясь...

– Позже расскажешь, если...

– Ты бы видела его, – продолжал брат, не дав мне высказаться. – Одним ударом меча он сразил сразу двух человек, а в следующее мгновение, потому что наступило время молитвы, опустил свое оружие и повернулся в сторону Мекки. – Дара в изумлении покачал головой. – Вокруг сверкают клинки, беснуются боевые слоны. А ему хоть бы что. Абсолютно спокоен. Помолился и вновь с яростью бросился в бой. Когда враг отступил, Аурангзеб приказал обезглавить погибших и сложил огромную кучу из этих... трофеев.

– Жестоко, я знаю, – сказала мама. – Но солдаты полюбили его за это, и наши враги бежали.

– Да, они его полюбили, – медленно произнес Дара, словно ему непонятно было такое отношение. – Они скандировали его имя и благодарили Аллаха за то, что Аурангзеб с ними. Понимаешь, он ведет в бой только мусульман. Индусов ко мне отправляет. И они охотно идут.

– А отец что думает о таком разделении? – спросила я, прислушиваясь к отдаленному бою барабанов.

– Отец, – отвечал Дара, – хочет, чтобы мы по-прежнему жили в мире с нашими индийскими друзьями. Но Аурангзеба не пытается приструнить.

– И правильно делает, – заметила мама. – Сила отца в его сыновьях. Художники и политики обожают тебя, солдаты – Аурангзеба. Все честь честью.

Я редко не соглашалась с мамой, но сейчас была не согласна, ибо мощь нашей империи зиждилась на армии. Но я даже не пыталась возразить маме.

– Ты правильно поступил, что убил того воина, Дара, – сказала я. – Иначе он убил бы тебя.

Мой брат поблагодарил меня. Он повернулся к западу, и его губы зашевелились в беззвучной молитве. Барабаны били все громче, яростнее. Их бой завораживал. Поднявшись, я выглянула из шатра и увидела зверей, вбегающих в загон. Сначала появились несколько газелей, потом тигр, антилопы, зайцы. Вскоре два десятка животных метались по огороженному кругу. Они все бежали в одном и том же направлении, двигаясь по кругу слева от меня. Ворота закрылись, всадники заулюлюкали, охота началась. Мой муж, вероятно испугавшись, как бы его не затоптали, вел коня в стороне от всех, пуская стрелы в обезумевших животных. Я видела, что ни одна из его стрел не достигает цели.

Мои братья и отец были в числе немногих пеших охотников. Шах и Мурад вместе преследовали кабана, поражая стрелами его окровавленные бока. Отец следовал за ними. Он держал лук наготове, но стрелять не спешил. Аурангзеб находился в самом центре побоища. Его туника была забрызгана кровью, он без устали рубил кривым мечом, и животные одно за другим падали перед ним. Я увидела, как на него прыгнул тигр, но Аурангзеб, будто кобра, сделал резкий выпад вперед и клинком рассек шею зверю. Мертвый тигр повалился на него.

Эта кровавая резня вызвала у меня тошноту. Я села и склонила голову на мамин живот. Мне казалось, я слышу биение сердца младенца, но, возможно, это было эхо барабанного боя.

– Волнуешься? – спросила я маму.

Она пристегнула к моему покрывалу золотую брошь:

– Немного, хотя уже стольких детей родила. Я хочу, чтобы ты была со мной, Джаханара.

Я перестала теребить полу своего халата:

– Ты попросишь моего мужа, чтоб он меня отпустил?

– Конечно. Только судя по тому, что ты о нем рассказываешь, вряд ли он меня послушает. И тогда мне придется оскорбить этого глупца. – Мама поморщилась, и я поняла, что она с удовольствием укажет Кхондамиру на его недостатки. – Ничего, твой отец с ним разберется, – заключила она. – И где бы я ни находилась, ты будешь со мной.

– Правда?

Мама чмокнула меня в щеку:

– Если ты будешь рядом, я легче перенесу боль.

Я обняла маму. Если б я знала, сколько боли ей суждено вынести, я ни за что бы не разомкнула объятий.

* * *

РЕБЕНОК родился в сезон дождей. Мама сопровождала отца и его советников в Бурханпур[16]16
  Бурханпур – город в Индии (штат Мадхья-Прадеш), на границе со штатом Махараштра. В XVI в. относился к княжеству Хандеш.


[Закрыть], грязное местечко в верхней части Декана. Наши враги стремились отомстить за свое поражение, и поэтому наша армия двинулась на юг, чтобы защитить интересы империи. Я пыталась уговорить маму отказаться от путешествия, но она настояла на своем. Мои родители редко разлучались, и, сколь бы ни разумно было мое предложение, для них было немыслимо, чтобы мама оставалась в Красном форте, пока отец воюет на юге.

Поскольку мама была уже на сносях, я тоже отправилась в Бурханпур. Мой муж, на мое удивление, не очень-то противился моему отъезду. Подозреваю, он был даже рад. В мое отсутствие он мог вволю наслаждаться своими «фруктами», не опасаясь, что я испорчу им веселье. При мне любовницы Кхондамира зачастую смущались, так как в большинстве своем это были благородные юные куртизанки, которым совсем не хотелось нанести оскорбление дочери императора.

Бурханпур – мерзкое место. Этот город почти постоянно находился в зоне военных действий, и его жители вели себя соответственно. Мы остановились за пределами Бурханпура, устроив лагерь посреди бескрайних пшеничных полей. Отец, как и его предшественники, всегда руководил военными действиями из походной столицы. В этом городе, состоящем из неисчислимого множества шатров, проживали сотни тысяч мужчин и женщин. Походная столица представляла собой невообразимый комплекс базаров, больниц, мечетей и храмов; здесь даже был гарем. Помимо огромного количества солдат, на покрытых сеном улицах походной столицы было полно всякого люда – священников, наложниц, торговцев, кузнецов, поваров, художников, всевозможных распорядителей. На окраине во временных конюшнях размещались десятки тысяч слонов, верблюдов и лошадей.

Чтобы пройти этот город из конца в конец, нужно было потратить половину утра. Что интересно, после того как будет дан отпор деканцам, столица будет свернута, погружена на телеги, запряженные быками, и возвращена в Агру. А когда придет пора следующей важной битвы – в пустыне Тар или в Бенгалии, – город вновь перевезут к месту сражения и возведут точно таким же образом, как и в Бурханпуре.

В центре походной столицы находился императорский шатер, самое большое из переносных жилищ в Хиндустане. Этот шатер можно было принять за дворец. Его красные стены высотой были со стоящего на задних ногах слона и образовывали похожее на коробку сооружение, имевшее двести шагов в длину и ширину. Шатер был оборудован всеми удобствами, какие только есть на свете.

Меня поселили вместе с родителями. Отец целыми днями в соседнем шатре разрабатывал тактику и стратегию кампании со своими офицерами, а мы с мамой слушали отдаленный шум сражений, сидя на кашемировых коврах и шелковых подушках. Конечно, было бы приятней, если бы мой слух услаждал щебет птиц, потому что звуки войны вселяли в меня тревогу. Днем беспрерывно грохотали пушки. По ночам спать не давали крики раненых, и мы, вздрагивая, молились до самого рассвета.

В императорском шатре слуги жгли сандаловые благовония, чтобы заглушить тяжелые запахи лагеря. Но это не помогало. Когда бы полы шатра ни распахнулись, вместе с входящим – кто бы ни был этот человек – в наше жилище проникало и зловоние. Тяжелый дух сырого сена, немытых солдатских тел и костров, на которых готовилась пища, смешивался со смрадом гниющей плоти. В лазаретах вокруг нас болели и умирали сотни мужчин. В уходе нуждались десятки раненых слонов и лошадей. Слоны представляли особую ценность для нашей армии, и на их лечение денег не жалели.

Бурханпур с его видами, звуками и запахами был не самым лучшим местом для рождения ребенка. Со дня нашего прибытия в район военных действий мы с мамой только и делали, что молились об окончании войны. Но бойня продолжалась, и только жизнь, зревшая в маме, скрашивала нашу печаль.

На второй неделе нашего пребывания в Бурханпуре ребенок начал вести себя все более беспокойно. Когда у мамы отошли воды, немедленно призвали личного врача императора, который всегда сопровождал отца в военных походах. Рядом с мамой находились я, отец и три повитухи. Обычно мужья не присутствуют при родах, но отец никогда не упускал случая посмотреть, как появляются на свет его дети. Однажды он сказал мне, что это самые счастливые мгновения в его жизни.

Ночь, прохладная и ветреная, была благоприятна для родов. За парусиновыми стенами шатра набирала силу буря, лил сильный дождь. Грохот орудий в кои-то веки превратился в воспоминания.

Мама полулежала на одеялах; под голову и под спину ей подложили подушки. Врач пощупал, как бьется ее сердце, и велел принести чистые простыни. Подле него стояла серебряная чаша с горячей водой, над которой поднимался пар, на куске ткани были разложены металлические инструменты. Один из них был похож на сдвоенные большие ложки. Я несколько раз видела, как рожала мама, и сейчас не сильно волновалась. Она мучилась, но казалась сияющей, как никогда. На мой взгляд, без своих драгоценностей она выглядела еще прекрасней, я ей так и сказала.

– Порой, – тихо призналась она мне, – я ненавижу эти драгоценности. Но бриллианты олицетворяют власть, а без власти я ничего не стою.

Мне никогда не сравниться с ней, подумала я тогда. Мне не суждено быть такой очаровательной, как она. Меня никогда не будут любить так сильно, как ее.

Я поцеловала маму и взяла за руку отца. Мы опустились на колени у ложа мамы, наклонились к ней. Почувствовав первый приступ схваток, сопровождающий родовые схватки, она тихо застонала.

– Начинается, – сказала мама. Несмотря на прохладу, ее лоб покрылся испариной. Когда врач досчитал до двухсот девяноста пяти, ее тело выгнулось от боли. Второй приступ был сильнее, чем первый.

Свечи мерцали в продуваемом насквозь помещении. Врач потрогал мамин живот. Старый хромой человек с длинной бородой, опускавшейся ему на грудь, он принимал роды много раз, – больше, чем можно было насчитать клещей на теле буйвола, – но ребенок императора, должно быть, его чем-то встревожил, ибо чувствовалось, что врач обеспокоен.

– Как мы его назовем? – спросил отец, убирая волосы с маминого лица.

– Его?

– Девочки так яростно не бьются. Да и живот у тебя, любовь моя, никогда еще не был такой большой.

– Мы... – Боль снова пронзила все существо мамы. Она прикусила губу, потом стала дышать глубоко, пытаясь овладеть собой. – Мы назовем его в честь художника, – проговорила она. – А то у нас в стране все сплошь имена воинов и императоров.

Врач подал маме чашку чая:

– Выпейте это, моя госпожа. Вам станет легче.

Мама поблагодарила его. Чай, наверно, оказался горьким, потому что она поморщилась.

– Это яд? – спросила мама, силясь улыбнуться.

– Он убивает только боль.

Ночь шла на убыль, а схватки все продолжались. Интервалы между ними сокращались. Мама металась, из ее глаз лились слезы.

– Как бы я хотел избавить тебя от страданий, – тихо произнес отец. – Забрать твою боль и глубоко в себе ее похоронить.

Я спросила, вытирая маме лоб:

– Первые роды были самые мучительные?

– Если бы, – выдавила мама и вновь застонала от боли. Отец напрягся. Думаю, он физически ощущал ее муки. Мама сказала, что ей нужно что-нибудь зажать в зубах. Я дала ей полотенце. Схватки участились. Ее тихие охи переросли в стоны, стоны сменились криками.

– Ты видишь его? – нетерпеливо спросил отец.

Грянул гром.

– Да, ножку, – ответил врач. – Идет ножками вперед.

Отец побелел. Мне эти слова врача ни о чем не говорили, и я призналась в своем невежестве.

– Это значит, – с беспокойством в голосе объяснил врач, – что ребенок стремится остаться в утробе. Он еще не готов появиться на свет.

Мама закричала, и я стиснула ее руку.

– Он идет, мама, идет. – Обращаясь к маме, я молилась про себя, прося Аллаха облегчить ее страдания.

– Да, – подтвердил отец. – И когда он родится, я всю ночь буду обнимать вас обоих.

Мама попыталась что-то сказать, но из ее груди вырвался лишь стон. Слезы струились по ее щекам. Было видно, что она страшно мучается.

– Про... прошу, – пробормотала она.

– Неужели ты ничего не можешь ей дать? – вдруг спросил отец, посмотрев на врача, и свирепость, прозвучавшая в его голосе, напугала меня.

Старый врач колебался.

– Это опасно, мой повелитель. Но я дам еще немного.

Он влил маме в рот совсем немного чая. Я увидела, что она до крови искусала свой язык. Ее лицо, всегда такое ясное, искажала гримаса боли. Я перевела взгляд на врача. Тот вытащил из-под мамы окровавленное полотенце.

– Тужьтесь сильнее, моя госпожа, – настойчивым тоном произнес он. – Старайтесь.

– Дикая боль, – выдохнула мама.

– Тужьтесь, моя госпожа. Тужьтесь сильнее!

Мама закричала, заметалась. Мы с отцом стали ее держать. Повитухи принесли свежей воды.

– Великий Аллах, – взмолился отец, – пусть это скорее закончится, и я выстрою для тебя прекрасную мечеть. Буду кормить и одевать твоих бедняков.

Я тоже молилась. Повернула голову в сторону Мекки и стала просить Аллаха, чтобы он помог ребенку родиться. Увы, лишь вопли и раскаты грома были мне ответом. Врач опять попросил маму тужиться. В его голосе слышалось отчаяние. На полу собиралась лужа крови, свежая вода в чаше окрасилась в алый цвет. Старый врач пытался повернуть ребенка в утробе мамы. Я надеялась, что вот-вот раздастся крик младенца, но слышала только страдальческие стоны мамы.

– Что происходит? – спросил отец, посмотрев в упор на врача.

– Ребенок обвит пуповиной и слишком крупный, не проходит через родовые пути. Он разрывает госпожу, и она истекает кровью.

Отец покачнулся.

– Тогда вытаскивай его немедленно! – зычно крикнул он. Крики мамы ослабели, взгляд затуманился.

– Скорей, отец! – пронзительно закричала я. – Сделайте же что-нибудь!