Текст книги "Под мраморным небом"

– Правда? – с удивлением сказала я.

– Я смотрю, как солнечные блики танцуют на твоих щеках, и строю так, чтобы солнце так же отражалось от мрамора. Ты не можешь быть со мной, ты не можешь быть матерью моих детей, и, чтобы пережить это разочарование, я запечатлеваю твой образ в камне.

– Не мамин?

– Нет, – прошептал Иса и вздохнул. – Я не могу разделить свою любовь с тобой в полной мере, не могу любить тебя так, как муж любит свою жену. И поэтому я строю. Я строю в честь тебя, потому что только так я могу любить тебя – деля свою любовь со всем миром. На первом камне, который я заложил, выбито твое имя, и на последнем, если позволит Аллах, будут стоять наши с тобой имена.

Я поцеловала его. Когда наши губы встретились, Иса замер от неожиданности. Но потом, словно река, по которой мы плыли, заключил меня в свои объятия, и меня закружило, будто в водовороте. Губы у него были мягкие, его руки ласкали мое лицо. Я пробормотала его имя. Он поцеловал мои глаза, мой лоб, опять прижался к моим губам.

Потом с тихим стоном от меня отстранился. Его запах – свежий, терпкий, как лимонный сок, – рассеялся.

– Нет, так нельзя, – произнес он. – И мне, и тебе есть что терять. Ставки слишком... слишком высоки.

Я склонила голову ему на плечо, хотя больше всего на свете хотела еще раз его поцеловать.

– Я люблю тебя. Я люблю тебя и страстно тебя желаю. – Я умолкла, жалея, что мои мысли о любви омрачает страх. – Но...

– Что, Ласточка?

– Но мне тревожно. Что нас ждет? Мне кажется, мы обречены.

ГЛАВА 9
Ощущение любви

В тот день, который должен был полностью изменить мою судьбу, я стояла и смотрела на наше творение. Шел четвертый год строительства, и участок земли, купленный под мавзолей, постепенно преображался. На его южном краю высились недавно завершенные центральные ворота. В тридцать раз выше человеческого роста, они были сооружены из красного песчаника.

За воротами на север простирались декоративные сады. Поскольку в Коране описывались четыре реки, протекающие в раю, Иса решил проложить два пересекающихся канала, делящих отведенный под сады участок на четыре равные части. В центре этих четырех квадратов находился бассейн из белого мрамора, в котором плавали цветные карпы. Землю вокруг засадили саженцами, которые ко времени завершения основного здания превратятся в большие фруктовые деревья. У их подножия будут благоухать цветы.

Строящийся между садами и рекой, мавзолей поднимался медленно, с неповоротливостью покалеченного слона. Но поднимался. Платформа высотой с пальму представляла собой массивный прямоугольник укрепленных каменных плит. Позже всю эту конструкцию облицуют белым мрамором. Дети пытались пробежать громадную платформу из конца в конец, затаив дыхание. Удавалось это немногим, что было неудивительно.

На платформе стояло уже завершенное основание мавзолея. По замыслу Исы здание должно представлять собой квадрат со срезанными углами. Восемь сторон мавзолея будут украшать величественные арки, призванные поддерживать огромный купол в форме слезы.

Арки еще только-только начали строить, и я пыталась представить их такими, какими видела на чертежах Исы. Это было нелегко, поскольку бамбуковые леса заслоняли большую часть строящегося сооружения. Леса, прочные и сложные по конструкции, напоминали гигантскую птичью клетку. На них трудились тысячи рабочих. Некоторые секции были укреплены кирпичными башнями, внутри которых бригадиры приладили шкивы и тали. Внизу слоны тянули канаты, поднимая наверх каменные плиты, где рабочие с помощью багров укладывали их на место. Каменщики закрепляли блоки гипсом и скрепляли их между собой железными штырями.

Чем выше поднималось здание мавзолея, тем опаснее становились работы. Едва ли не каждую неделю на стройке происходили несчастные случаи со смертельным исходом. Гибель рабочих становилась тяжелым бременем для совести Исы, да и я сама чувствовала себя виноватой. Как ни странно, опасность мало кого пугала. Рабочие шли потоком сюда, так что нам с трудом удавалось найти всем применение. На строительство мавзолея приезжали мастера из далеких земель, и Иса допоздна с ними беседовал.

Иса хотел, чтобы весь мавзолей украшал сложный инкрустированный орнамент из полудрагоценных камней. Лучшие резчики по камню со всего Хиндустана показывали ему великолепные нефритовые цветы; каллиграфы привозили мраморные плиты, на которых ляпис-лазурью были выгравированы поэтические строки и цитаты из Корана.

Временами казалось, что мавзолей никогда не будет построен. И все же в то прохладное хмурое утро настроение у меня было приподнятое. Гонец сообщил мне, что император желает посмотреть, как продвигается строительство, и в скором времени прибудет; я с нетерпением ждала его приезда. Отец интересовался архитектурой, был знатоком этого искусства. Он часто помогал мне советами и обменивался идеями с Исой.

Я с гордостью смотрела, как отец молодцеватой походкой шагает через парк. Он был великодушным правителем, и рабочие чувствовали его доброту. На поклоны рабочих он отвечал не высокомерными кивками, а дружелюбно с ними здоровался. У отца была хорошая память на имена, и многих мастеров он удостаивал разговором, расспрашивая их о детях и женах. Он восхищался их достижениями и хвалил их за изобретательность. Вооруженные стражи отца, шедшие за ним следом, остановились, когда он приблизился ко мне.

– Доброе утро, дитя мое, – с улыбкой сказал он.

Я взяла его под руку, и мы пошли к платформе, обходя груды песчаника, штырей, веревок и бамбука. Жаркое время года подходило к концу, и земля была сухая. Пыль поднялась, когда мы проходили мимо затвердевших отпечатков слоновьих ног и куч навоза.

– Нам нужны дополнительные баржи, отец, – сказала я. – Людей в избытке, а камня мало.

Он кивнул, и я поняла, что эти вопросы будут решены. Отец очень боялся, что умрет прежде, чем будет построен мавзолей.

– Сады, – произнес он, показывая на четыре квадратных участка, – будут прекрасны. Река хорошо их питает?

Иса подвел к парку от реки подземные протоки, по которым вода всегда будет поступать в каналы и фонтаны.

– Лучше не бывает, – ответила я. – Только сильнейшая засуха сможет их погубить.

Мы подошли к центральной лестнице, ведущей на платформу, и по широким ступенькам поднялись на громадный каменный прямоугольник. Отец движением руки указал на недостроенные башни, высящиеся по углам:

– Как быстро растут минареты.

Минареты уже были наполовину построены. В законченном виде они будут чуть ниже главного купола. Как и все остальные сооружения комплекса, они еще не были облицованы белым мрамором. Бесценные мраморные плиты лежали за платформой. Они пойдут в ход только после того, как будет добавлен еще один слой песчаника.

Отец, несмотря на то что был в роскошном шелковом одеянии и не снял драгоценности, взобрался на леса, которыми было обнесено главное сооружение. Следом за ним и я по лестнице поднялась на бамбуковую решетчатую конструкцию. Деревянная галерея соединяла леса с мавзолеем. По ней мы перешли через лежащую внизу пропасть. Всюду на лесах стояли и сидели на корточках или на коленях покрытые пылью рабочие. Одни долбили, другие штукатурили, третьи отдавали распоряжения. На стройке трудились сотни рабочих.

Неожиданно мы оказались на самом верху строящегося сооружения. Если бы мавзолей и впрямь был женщиной – ведь, по замыслу Исы, он должен был отражать грациозность женщины, – мы бы сейчас находились на уровне ее колен. По деревянной тропинке, проложенной поверху строящегося здания, отец направился к центру мавзолея. Там он вытер со лба пот и погрузился в раздумья. Я не стала его тревожить. Мама, как это часто бывало, сейчас владела всем его существом. Со временем его скорбь притупилась, но он по-прежнему горько оплакивал любимую жену.

Никогда не забуду первые два года после кончины мамы. Горюя о ней, отец отказался от всех мирских удовольствий. Он не носил красивых одежд, все свои драгоценности держал в сундуке. Он не посещал пиров и зрелищ. Запретил, чтобы в его присутствии звучала музыка. Он даже отказался от плотских утех, не проводил время с женщинами. Потом отец вернулся к своим обязанностям императора, стал жить обычной жизнью, но веселым я больше никогда его не видела.

– Она здесь, под нами, – тихо произнес он. – Моя Мумтаз-Махал.

Мамина инкрустированная жемчугом гробница находилась под главным сооружением. Пройти к ней можно было только по подземному коридору. Как отец и поклялся маме у ее смертного ложа, он всегда навещал ее могилу в годовщину той ужасной ночи.

– Когда-нибудь, отец, ты упокоишься рядом с ней, – проговорила я.

– Да смилостивится Аллах.

– Она будет обожать тебя за этот мавз...

– Тадж-Махал, – тихим голосом перебил он меня. – Аллах послал мне видение минувшей ночью. Во сне я видел, будто наяву, как ты родилась.

– И что же?

– Когда она тебя рожала, я впервые назвал ее Тадж-Махал.

Внизу затрубил слон.

– Мавзолей должен носить имя мамы, – сказала я, вспомнив, что отец в узком кругу всегда называл маму Мумтаз-Махал. – Откуда появилось Тадж?

– С годами имя Мумтаз сократилось до Таз. Потом она стала просто Тадж. – Слабая улыбка озарила его лицо. Он снял очки и закрыл глаза. – Когда мы оставались одни, я всегда называл ее Тадж.

Я взяла отца за руку. Мне было одновременно грустно и радостно от того, что он до сих пор тоскует по маме.

– Ты женишься еще раз?

– Нет. Я жду нашего воссоединения.

Я кивнула, но не думаю, что отец видел меня. Он вспоминал прошлое. Я тоже мыслями перенеслась на много лет назад, представляя, как они вдвоем идут по берегу Ямуны, не замечая ничего и никого вокруг.

– Отец?

– Да?

– Если бы мама вышла замуж за другого человека и вы были бы просто друзьями и никогда не смогли бы быть возлюбленными, ты... ты смог бы с этим смириться?

Отец покачал головой:

– Согласилась бы пчела всю жизнь пить воду, когда рядом есть нектар? Стал бы олень жить в долине, если перед ним высятся горы? Нет, мое милое дитя, я никогда не знал бы счастья. И сегодня, наверно, я печалился бы гораздо сильнее.

– А как бы ты поступил?

Отец не отвечал. Он пристально посмотрел на меня, и я поняла: он знает, что я говорю не о нем, а о себе. В отличие от большинства мужчин, отец был очень проницателен. Он понимал женщин, понимал женское сердце как свое собственное.

– Любовь, Джаханара, дороже золота. Любовь превыше всего. – Он взял меня за руку. – И искать ее надо тихо, чтоб шумом не привлечь других охотников. Ибо любовь, особенно такая любовь, какую ищешь ты, любовь к человеку, с которым ты хочешь быть вместе, может навлечь на тебя опасность.

Проницательность отца меня не удивила. Напротив, я была рада, что он открыл мою тайну. Я поцеловала его в щеку:

– Я обожаю тебя, отец.

Он, казалось, задумался над моими словами.

– Никогда не отказывайся от любви, дитя мое. Ибо отказаться от любви – значит отвергнуть величайший дар Господа. А кто мы такие, чтобы отвергать Господа?

* * *

ВСЮ следующую неделю я размышляла над советом отца. Как следствие, сосредоточиться на выполнении своих обязанностей мне было чрезвычайно трудно, и я допускала нехарактерные ошибки. Однажды заказала железные штыри не того размера, так что Иса в конце концов не выдержал и отругал меня. Рассерженная, я выскочила из его домика. Как могу я думать о каких-то штырях, когда решается моя судьба?

До конца того дня я избегала Ису. Старалась не встречаться с ним весь следующий день и еще один день. У меня пропало желание проводить время в его обществе, потому что его улыбка обжигала так же, как сок лайма жжет рану на губе. Мне было больно из-за того, что я не могу прикоснуться к нему, когда он рядом, что я не могу сказать ему то, что хочу, когда мы беседуем. Я отчаянно искала выход из тупика, но не могла придумать, как нам быть вместе. Мой муж убил бы меня, если б узнал, что я ему неверна, хотя сам он каждую ночь предавался распутству. И Аурангзеб непременно использовал бы эти сведения против меня. Строительство Тадж-Махала, как теперь по настоянию отца называли мавзолей, было бы поставлено под угрозу. Ведь если его главного архитектора уличат в совершении тяжкого преступления, работы будут прекращены.

Иса неверно истолковал мою внезапную холодность. Он часто махал мне издалека, но я делала вид, будто его не вижу. Он попросил Низама выяснить, почему я избегаю его, но я с ходу пресекала неловкие попытки моего друга вызвать меня на откровенность. Меня злило, что Иса меня не понимает. Отец почувствовал бы, что я несчастна. Возможно, я была несправедлива к Исе, но я надеялась, что он придет к такому же заключению. Увы, он не сумел догадаться, и мы отдалились друг от друга. Когда он вдруг внезапно уехал в Дели, я испытала облегчение. И ненавидела себя за это.

Теперь я меньше времени проводила на строительстве Тадж-Махала и чаще бывала со своим никчемным мужем. Он все еще надеялся, что я подарю ему сына, и я старалась оправдать его надежды, понимая, что я и Иса никогда не сможем быть вместе. Однажды ночью мне до того было тоскливо, что я даже попыталась завоевать его любовь, нашептывая ему на ухо добрые слова. Он посмеялся надо мной и продолжал смеяться, пока я не заснула в слезах. Один день сменял другой, я страдала все сильнее.

Когда пришло письмо от отца, в котором тот просил, чтобы я уладила спор между двумя влиятельными вельможами, имевшими дворцы на востоке страны, я быстро собралась и покинула Агру. От случая к случаю я выполняла такие поручения. Обычно они меня страшили, но в тот день я поехала с радостью. В дороге меня сопровождали Низам и четыре самых верных воина отца. Мы тронулись в путь до рассвета и ехали без остановок.

Покинув Агру, мы двинулись на север по большой дороге. Английские торговцы этой легендарной дороге дали название Долгий путь. Она, вне сомнения, была очень длинная, шла вдоль Ямуны до самого Дели и дальше до Лахора. Вдоль этой дороги с обеих стороны тянулись ряды раскидистых деревьев, а также постоялые дворы и лавки. К западу за деревьями простирались до самого горизонта рисовые поля, посевы арбузов, виноградники, участки земли, засаженные манго, луком, салатом. К востоку у самой реки высились сияющие дворцы знати. В дет стве я бывала в некоторых из них и знала, что на их территориях находятся мраморные бассейны и каналы, в которых плавают цветы лотоса и живет рыба. В лежащих вокруг садах разгуливают павлины и журавли, стоят беседки с золотыми куполами. Полчища слуг обслуживают эти маленькие королевства, вооруженная стража преграждает путь незваным гостям.

По Долгому пути следовали верблюжьи караваны, военные отряды, паломники. Иногда встречались иезуиты. Эти священники в черных бархатных сутанах и широкополых шляпах ехали верхом на красивых лошадях. На шее у иезуитов висели четки, почти такие же, какими пользуются мусульмане при чтении молитв. Часто в дороге иезуиты читали Библию. Было видно, как шевелятся их губы, шепчущие что-то на незнакомом языке.

Почти все утро мы ехали вместе с нескончаемым потоком путников, потом повернули на восток и перешли реку по мосту из песчаника. Отдалившись от Ямуны, мы поехали по иссушенной земле. Здесь не было, как в Агре, усеянных цветами полей, на которых высились баньяновые деревья, не было издающих гулкий звук бамбуковых рощ. Вдоль дороги росли лишь хилые кустарники. Наши кони ступали по растрескавшейся земле, копытами выбивая из почвы облака пыли. Песок попадал нам в уши, рот, глаза и волосы. Мы пытались сплевывать, но от сухости в горле даже кашлять было больно.

Постепенно рельеф становился холмистым, коричневые краски на горизонте сменились зелеными. Мы воспрянули духом. Позади нас солнце закатывалось за горизонт. Наши тени становились все длиннее, потом и вовсе исчезли. Когда мы приблизились к месту назначения, четыре воина спешились на травянистом холме. Здесь они устроят лагерь. Им было строго-настрого приказано дальше не ехать. Они дождутся моего возвращения и потом сопроводят меня в Агру.

Отец договорился, чтобы меня и Низама разместили в одном из постоялых дворов у реки Ганг. Индусы назвали этот широкий поток в честь своей милосердной богини реки Ганги. Согласно их поверьям, Ганг излился с небес на голову Шивы. Тот лбом смягчил силу падающей воды и направил убывающий поток на юг.

Я ни разу не видела Ганг, но, когда мы наконец добрались до постоялого двора, я уже валилась с ног от усталости и не пошла рассматривать его широкое лицо. Низам помог мне спешиться, и мы нашли хозяйку. Пожилая женщина радушно поприветствовала нас и показала нам наши комнаты. Низам предпочел ночевать на берегу реки и попросил только одеяло. Я пожелала ему спокойной ночи и отправилась в свои покои.

Комната моя оказалась крохотной. Там были только одеяла, служившие постелью, стол, ведро с водой и фонарь. Собираясь разобрать свой багаж, я заметила на полу письмо с печатью императора. Интересно, что за совет посылает мне вдогонку отец?

Письмо было написано его изящным почерком. Я прочла:

«Моя милая Джаханара!

Как отцу сделать признание дочери? Как сказать, что он любит ее больше, чем всех других своих детей? Разве для отца не все дети одинаковы? Аллах сказал бы, что одинаковы, но, да простит он меня, я так ответить не могу. Ибо только ты, ты одна даришь мне величайшую радость. В тебе живет Мумтаз-Махал – моя любовь и воплощение всего, что есть благого на этой земле. Порой, когда ты смеешься или рассуждаешь, превосходя в мудрости моих лучших советников, я вижу ее в твоем лице, слышу ее в твоих словах.

Ты спросила, как быть, если ты познала любовь – дар, доступный не многим счастливчикам. Я ответил: ищи ее. И я убежден в правоте своих слов, хотя в нашей культуре это считается презренным занятием. Твоя мама часто говорила, что женщины вправе добиваться любви так же, как и мужчины, и теперь по секрету признаюсь тебе, что я с ней согласен.

Но как, Джаханара, ты можешь искать любовь, если это грозит тебе смертью? Разве муравей рискнет проползти по паутине, которую плетет паук? Нет, дитя мое, муравей по паутине не поползет. И ты не должна подвергать себя опасности. Пусть лучше любовь ищет тебя. И сегодняшний вечер – это мой подарок. Начало твоего путешествия.

Никакого конфликта между вельможами, требующими твоего внимания, не существует. Этот постоялый двор – безопасное место, его хозяйка – преданный друг. Твою тайну никто не выдаст. Оставайтесь там три дня, наслаждайтесь друг другом. Потом возвращайтесь разными дорогами и в разные дни. По возвращении прибереги один поцелуй для отца. Это все, о чем я прошу.

Твою любовь я лелею в своем сердце».

Я дрожала, сжимая в руках письмо. Мне не хотелось уничтожать такую красоту, но, опасаясь, что письмо попадет в чужие руки, я порвала его на мелкие кусочки. Горячее волнение сдавливало мою грудь. Я достала из сумки зеркало. На лице моем лежал отпечаток утомительного дня, проведенного в седле. Я быстро разделась и, смачивая в прохладной воде хлопчатобумажные тряпки, обтерла свое тело. Потом надела халат с узором из бабочек, затянула его в поясе туже, чем обычно, чтобы подчеркнуть талию. Втерла в кожу несколько капель духов с ароматом лотоса, украсила волосы орхидеей, которую украдкой сорвала в саду.

Потом я стала приводить в порядок свои вещи и вдруг услышала за дверью шаги.

– Джаханара?

Я открыла дверь. Он стоял на пороге – насквозь промокший и смущенный. Очевидно, он думал, что я все еще сержусь на него, и вид у него был несчастный.

– Я купался... в реке, – с запинкой произнес он, – и увидел Низама.

– Отец велел мне приехать сюда, – объяснила я. Мне хотелось пригласить его в комнату, но я не решалась.

Иса тоже не знал, как себя вести.

– Он прислал мне письмо, в котором повелел, чтобы я немедленно отправлялся сюда на встречу с каким-то архитектором.

– Архитектор – это я!

– Ты?

– Это все отец спланировал, Иса. Он отправил нас сюда, чтобы мы могли побыть вместе.

– Он знает?

– Только то, что я люблю тебя.

– Но ведь всю минувшую неделю ты...

– Я презирала сама себя, – перебила я его. – Держалась холодно, потому что боялась обнаружить свою любовь к тебе. Но здесь нет страха, нет любопытных глаз, нет обмана. Есть только мы.

Он шагнул в мою комнату, его рука поднялась к моему лицу, коснулась моего подбородка.

– Твой отец... он в самом деле одобряет нашу любовь?

Я кивнула, и на его губах вновь появилась кривая улыбка, которой я давно не видела.

– Удивительный человек.

Мне хотелось его обнять, меня страстно к нему влекло. От возбуждения у меня участилось сердцебиение. Я притянула его к себе. Мокрыми руками он убрал волосы с моего лица, погладил мою шею. Поцеловал меня. Это был настойчивый поцелуй и в то же время необычайно нежный. Я проговорила его имя. Он опустил руки, взялся за пояс моего халата. Глазами нашел мои глаза. Я кивнула. Он развязал на мне халат, спустил его с моих плеч. Халат упал к моим ногам. Иса не спешил ко мне прикоснуться. Отступив на пару шагов, он рассматривал меня, будто мечеть, построенную по его проекту.

– Ты прекрасна, – прошептал он. – Восхитительна.

Я положила его ладони на свои груди. Он почти с благоговением их погладил. Я всегда стыдилась своего обнаженного тела; мне казалось, нагота делает меня слабой. Но сейчас я чувствовала себя сильной, до дрожи в теле упивалась своим могуществом. Мама часто говорила, что быть женщиной не стыдно, и этот мужчина, в отличие от многих других, не считал меня ничтожеством. Он предо мной преклонялся.

Моя кожа реагировала на его прикосновения, звенела под его пальцами. Мои руки раздевали его, и вскоре он тоже стоял передо мной обнаженный. Тело у него было худощавое и мускулистое. На груди и длинных ногах волос у него почти не было – не то что у моего мужа. Иса поднял меня на руки и перенес на одеяла. Я губами нашла его губы; наши поцелуи становились все чувственнее. Я хотела ощущать его в себе и помогла ему овладеть мной. Сначала я ощутила прохладу между ног, потом тепло. В отличие от моего мужа, который набрасывался на меня с необузданностью дикого зверя, Иса двигался медленно, размеренно, как весло гребца в воде. К своему удивлению, я заметила, что невольно двигаюсь в одном с ним ритме.

– Ласточка моя, – будто задыхаясь, произнес он. – Я так тебя люблю!

Я с наслаждением гладила его мускулистую спину. Потом, вдруг почувствовав, как во мне разгорается огонь, впилась в нее ногтями. Это было новое для меня ощущение. Огонь жег все сильнее, сильнее, и, больше не в силах терпеть эту сладостную боль, я закричала. Волна наслаждения сотрясла мое тело. В то же мгновение Иса замер, напрягся и со стоном рухнул на меня.

– Значит, вот она какая, любовь, – наконец промолвила я. Лежа в моих объятиях, он радостно поцеловал меня. Я крепче прижала его к себе.

Мы лежали, сплетясь в единое целое, и мне казалось, что действительно существует только наш мир. Все остальное не имело значения. Ни ненависть, ни страх. Ни прошлое, ни будущее. Между нами существовало только пространство. И это пространство сжалось, когда мы вновь слились.

* * *

ТЕ ТРИ дня на постоялом дворе, дивные и скоротечные, прошли, как затмение. Завтракали мы с Низамом. Его лицо светилось от счастья, так он был за нас рад, и мы гордилась тем, что у нас есть такой друг. Кроме отца, он единственный знал все об этом нашем свидании. Думаю, он был несказанно рад тому, что посвящен в нашу тайну, и я уверена, что он скорее бы умер, чем предал нас. Понимая, что мы хотим быть вдвоем, каждое утро после завтрака, состоявшего из фруктов и молока, Низам покидал нас и возвращался уже в сумерках.

Я редко говорила с Исой о Тадж-Махале и вообще о том, что было связано с Агрой: мы предпочитали гулять по берегу Ганга и обследовать окрестности. Мы устраивали пикники, ездили на лошадях до самого горизонта, любовались природой; часто на глаза нам попадались лисы, гепарды, тигры, газели, орлы, кобры.

На берегах Ганга было мало селений. В тех немногих, что мы заметили, обитали в основном крестьяне и рыбаки. Чужие люди редко забредали в их края, и, убирая урожай или потроша свой улов, они с любопытством на нас поглядывали. Стараясь не дать повода для слухов, мы приветствовали их взмахом рук, но в разговор вступали редко.

Большую часть времени мы вели себя как дети. Скакали верхом, кидали камешки в реку, гонялись друг за другом по пшеничным полям. Порой, когда были уверены, что поблизости никого нет, расстилали одеяла в укромном местечке и предавались любви. Поначалу такое откровенное любострастие приводило меня в смятение: в конце концов, я была принцессой, а не женщиной легкого поведения. Но на лоне природы, с помощью Исы, я научилась доверять своему телу и не обращать внимания на ворчание совести. Наша любовь была такая же разная, как и уголки, которые мы выбирали для утоления жажды плоти, – иногда пылкая, иногда спокойная. Мы не следовали никаким ритуалам, но всегда находили утешение в объятиях друг друга. После соития Иса зачастую плавал обнаженным в реке, а я плескалась на мелководье.

В сумерках мы пили вино с Низамом и старой беззубой хозяйкой нашего прибежища. Ее муж, как выяснилось, много лет верой и правдой служил моему отцу. Когда этот человек погиб, сражаясь с персами, отец дал его жене денег на покупку постоялого двора. Добрая, приятная женщина, она потчевала нас великолепными блюдами и всегда выражала готовность посидеть рядом с нами.

Те три дня, что мы провели на берегу Ганга, подарили мне незабываемые мгновения. Я ни разу не говорила с Исой о близящейся разлуке, хотя не думать об этом конечно же мы не могли. Даже в последний день о скором расставании мы не обмолвились ни словом, а отправились на прогулку, двигаясь на северо-запад, и заехали еще дальше, чем обычно.

После полудня на берегу реки мы увидели мужчину, сжигавшего тело своей усопшей жены. Индусы часто так поступают с мертвыми телами дорогих им людей, потому что они считают, что, только когда останки превращаются в пепел, душа расстается с телом. Такое разъединение необходимо, дабы ничто не препятствовало движению души – процессу, который начинается, когда пепел умершего развеивают над Гангом. В священных водах этой реки продолжается путешествие к реинкарнации; если же умерший за свои многочисленные жизни накопил достаточно положительной кармы, его душа наконец-то исключается из цикла новых рождений.

Судя по всему, у этого мужчины не было детей, и я, глядя, как он подбрасывает в костер дрова, невольно прониклась к нему жалостью. Как он будет жить на этом пустынном берегу без жены, совсем один? Я впала в уныние, когда мы возвращались на постоялый двор. Иса спросил, что меня тревожит. Я повернулась к нему:

– Скоро уезжать. Что еще тебе объяснить?

– Я знаю, ты объяснишь, – сказал он, пытаясь улыбаться.

Меня угнетали мрачные мысли, но я была рада, что Иса с каждым днем все лучше меня понимает.

– Вот скажи мне, Иса, как могу я изо дня в день общаться с тобой и делать вид, будто между нами ничего нет?

Он задумался. Сама я не находила ответа на свой вопрос, ведь я была созданием из плоти и крови, а только тот, кто высечен из камня, способен вытерпеть такую пытку.

Иса подстегнул свою лошадь и подъехал ближе ко мне.

– Это был подарок судьбы, Ласточка, – тихо сказал он. – Поблагодари Аллаха, когда будешь молиться следующий раз. И отца своего поблагодари. Нам повезло, воистину повезло, что судьба нам подарила эти дни.

– Я хочу большего, Иса.

Он поправил на голове тюрбан:

– Конечно. И я тоже. Но до тех пор, пока это желание не исполнится, утешай себя тем, что такая любовь, как наша, это большая редкость. Я наблюдал много разных видов любви, и в большинстве своем это были поверхностные, холодные взаимоотношения. Только расчет и больше ничего. Пусть мы с тобой не можем жить в одном доме и каждую ночь ложиться в одну постель, зато у нас есть то, чего нет у большинства людей. И мы должны быть довольны.

– Довольны? Значит, я должна довольствоваться ролью твоей помощницы? И подавлять все свои чувства?

В ответ на мои возмущенные слова Иса усмехнулся, поскольку его поддразнивания обычно поднимали мне настроение. И я почти всегда c радостью откликалась на его подшучивания, ведь мир, в котором я жила, зачастую был очень серьезен, и улыбка Исы напоминала мне, что сама я еще очень молода. Однако сейчас его беспредельный оптимизм неожиданно вызвал у меня раздражение.

– Я не жду, Ласточка, что ты станешь подавлять свои чувства, – сказал Иса. – Это все равно, что просить тучи не изливать дождь, как выразился бы твой отец. – Он отмахнулся от мухи и добавил: – Нет, не подавляй свою любовь. И не тревожься. Мы молоды, нам жить еще много, много лет. Только Аллах ведает, что может случиться.

– Да, – смущенно согласилась я. – Но сейчас я привлекаю тебя. А будешь ли ты меня по-прежнему любить, когда я состарюсь? Или найдешь себе кого-нибудь моложе и привлекательнее?

Иса сделал вид, будто задумался:

– Ну, раз ты спросила, возможно, я...

Он шутил, но я дернула поводья своего коня и поскакала вперед. Окутанный облаком пыли, поднятой копытами моей лошади, он закашлялся. Я не могла понять, как он может смеяться. Меня это приводило в бешенство. Игнорируя его призывы остановиться, я продолжала гнать свою лошадь вперед. Она была быстрее, чем его конь, и на постоялый двор я прискакала гораздо раньше него. Я поспешила в свою комнату, где сразу же сняла с себя пропитавшийся потом халат. Только я собралась помыться, как в комнату вошел Иса.

– Джаханара, – произнес он, тяжело дыша. – Ты же знаешь – я просто шутил. Я никогда не оставлю тебя ради другой женщины. Это равносильно тому, чтобы бросить работу над Тадж-Махалом и заняться постройкой...

– Отхожего места? – вставила я.

Он широко улыбнулся:

– Именно. И с какой стати мне менять тебя на отхожее место?

– Может, у тебя понос. Или тебе нравятся мухи. Откуда мне знать, почему мужчины поступают так, а не иначе?

Наконец-то лицо его стало серьезным. Хоть ему и нравилось поддразнивать меня, он был не глуп и понимал, что ползет под возбужденным слоном.

– Я люблю тебя, Джаханара. И со временем моя любовь будет только крепнуть, а не угасать.

– В самом деле?

– Ты даже не представляешь, как часто я думаю о тебе. Когда я работаю, ты постоянно присутствуешь в моих мыслях. Я вижу твои глаза в самоцветах, слышу твой смех, когда тебя нет рядом.

– Как же тебе удается, – с раздражением спросила я, – сохранять спокойствие, если ты знаешь, что завтра я уеду? Возможно, ты способен жить воспоминаниями, но мне одних воспоминаний мало. Я не готова жить в их плену.

Иса протянул ко мне руки, я отступила.