Текст книги "Под мраморным небом"

– Но боль...

– Пугает меня. И все же... – Я помолчала в нерешительности. Если бы сегодняшний день просто мне приснился. – И все же еще больше я боюсь того, что будет с нами.

– С нами? – с недоумением повторила Ладли.

– После этого, – прошептала я, – мы больше не сможем дружить на людях. Ведь если Аурангзеб узнает, что ты его обманываешь, тебе не жить. Для окружающих мы должны стать врагами. Только в душе мы сможем любить друг друга. – Мой голос задрожал, и я прикусила губу. – Для меня это такая мука, Ладли. Ты даже не представляешь. И в то же время спасение. Возможно, в будущем мне это поможет. Ведь после смерти отца Аурангзеб попытается занять трон. Это так же верно, как то, что муссоны приносят жизнь. Но этого нельзя допустить. Возможно, со временем ты завоюешь его доверие, которое мы используем в своих интересах. Мы сможем ввести его в заблуждение или как-то помочь Даре.

– Неужели за это нужно платить нашей дружбой? Это такая высокая цена...

Я не знала, что сказать. Живущая во мне девочка говорила «нет», женщина отвечала «да».

– Придет время, когда все, кто со мной дружит, окажутся в опасности, – наконец сказала я. – И когда это время настанет, я предпочла бы, чтобы ты была союзницей Аурангзеба, а не моей.

Ладли, всегда такая сильная, утерла слезу:

– Неужели между нами в самом деле все будет кончено?

– Не по-настоящему. – Стараясь не показать своего горя, я сжала руки подруги в своих ладонях. – Мы будем видеться тайком и, возможно, когда-нибудь снова будем встречаться открыто.

В кладовой наступила тишина, нарушаемая только нашим прерывистым дыханием. Ладли размышляла о нашем будущем. Она содрогнулась, и я закрыла глаза, ненавидя себя за то, что причиняю ей боль.

– Да простит меня Шива, я сделаю так, как ты просишь, – неохотно согласилась она.

Я обняла ее, ощущая на себе бремя прожитых лет. Их было не так уж и много, но тянулись они долго, потому что я несла на своих плечах тяжкий груз ответственности. Я устала быть сильной, так устала выполнять свой долг и плести интриги, что сейчас готова была поменяться своим положением с любой служанкой в Агре.

– Спасибо, Ладли, – произнесла я, усилием воли заставляя себя выбросить эти мысли из головы. – Знаю, это страшный шаг. Но поверь мне, когда отец умрет, ты не захочешь, чтобы тебя считали моей подругой.

Ладли пожала плечами, словно вдруг смирившись с будущим.

– Когда Аурангзеб в будущей жизни возродится слизняком, разрешаю тебе наступить на него, – сказала она и добавила: – Может, и я помогу тебе его раздавить.

– Если ты права насчет кармы, ему наверняка предстоит быть слизняком. – Касаясь упругого живота Ладли, я машинально поправила на ней сари. – Завтра найди Аурангзеба, скажи, что у тебя есть кое-какие сведения обо мне, и попроси заплатить тебе за эту информацию. Потребуй много денег, иначе он насторожится. Если он откажется заплатить или предложит половину того, что ты просишь, повернись и уйди. Если даст много, следуй нашему плану. А потом, спустя несколько месяцев, тайком приди ко мне, и мы поговорим.

– Скорее уж пошепчемся, – поправила меня Ладли и добавила: – Я люблю тебя, Джаханара.

– А я тебя, сестра. – Я опять обняла ее, скрывая свой страх. Кхондамир ненавидел меня, и кража станет для него хорошим поводом, чтобы избить меня до бесчувствия. Меня никогда не пороли, и я была в ужасе. – Будь осторожна, Ладли, – напутствовала я подругу. – Береги себя и будь сильной.

Мы обе заплакали. Ладли была как огонь, а я старалась быть твердой и холодной как сталь, но случалось, что и нас захлестывали чувства. Ладли была мне как сестра, и мысль о том, что я потеряю ее так скоро после смерти мамы, была для меня невыносима. Но я понимала, что терпеть эту пытку мне придется в одиночку.

Я оставила плачущую подругу в кладовой и вернулась домой. Нашла кольцо Кхондамира – такое же широкое и толстое, как он сам. Спрятала кольцо в свой тайник под кирпичом. Потом легла на служивший мне постелью застеленный одеялом ковер, пытаясь подготовить себя к тому, что меня ожидало. Чувства беспомощности и подавленности одолевали меня, лишая сна, и я пребывала в полудреме на грани между явью и сном.

На следующее утро я пыталась вести себя как обычно, но была вынуждена найти предлог и отказаться от завтрака. Вместо этого отправилась на прогулку вдали от реки. Я не хотела видеть мавзолей, ведь меня влекло именно туда. Мне хотелось поведать Исе о своих горестях, хотелось, чтобы он защитил меня, но я не могла попросить его о помощи. Это означало бы, что я из эгоистических соображений подвергну его опасности, как уже подвергла опасности Ладли.

Вторую половину дня я провела у мечети и к вечеру вернулась домой. Приближаясь к владениям Кхондамира, я увидела, что навстречу мне на красивом жеребце едет Аурангзеб. На нем были простые кожаные доспехи, к поясу был пристегнут кривой меч. Меня охватили противоречивые чувства, когда я заметила, как злорадно он ухмыляется. Вероятно, мой план сработал, и теперь мне предстояло пожинать плоды своей хитрости.

– Как дела? – поинтересовался он, произнося слова, как всегда, неестественно громким голосом.

– Прекрасно, Аурангзеб, – ответила я и в свою очередь спросила, пытаясь придать своему голосу заинтересованность: – А у тебя? Как поживают твои милые ребятишки?

Мой брат поднял глаза к небу:

– В Коране сказано: «Страсть к накоплению добра вас отвлекает от деяний должных до самой гробовой доски»[20]20
  Коран, сура 102 (1, 2). Перевод В. Пороховой.


[Закрыть].

– Почему ты цитируешь...

– Только грешница... – он плюнул мне под ноги, – станет красть у своего господина.

– Красть у господина?

– Прибереги свою ложь для Кхондамира, грешница. – Из дома вырвался рев, потом раздался звон бьющегося стекла. – Он нашел кольцо.

Я изобразила возмущение:

– Ладли! Аллах свидетель, я велю ее выпороть. Я...

– Только попробуй!

Чтобы потешить самолюбие Аурангзеба, я упала на колени:

– Прошу тебя, помоги мне, Аурангзеб. Защити меня от него. Прости, прости, что оскорбила тебя. Умоляю!

Он рассмеялся и, пришпорив коня, поскакал прочь. Я повернулась в сторону Мекки и быстро попросила у Аллаха прощения за то, что совершила кражу. Потом попросила у него защиты. Я все еще молилась, когда услышала крик. Звали меня. Желая скрыть от слуг свой позор, я прямиком прошла в свою комнату. Кхондамир был там. Его трясло от гнева. В одной руке он держал кольцо, в другой кирпич. Кирпич полетел в меня. Я увернулась. Мне не было нужды притворяться испуганной: меня охватил ужас. Я ожидала, что Кхондамир разозлится, но его ярость не знала границ.

– Мой господин... – начала я, но он жестом велел мне молчать.

– Ты осквернила меня! – завизжал он.

– Я отплачу...

– Молчать!

Кхондамир надел кольцо на палец и схватил со стола кожаный ремень. Я побелела.

– Это ошибка!

Кхондамир швырнул меня на стол, спиной вверх.

– Только шевельнись, и я выпущу тебе кишки, хоть ты сто раз будь императорской дочкой! – В бешенстве он брызгал слюной; было видно, как на его висках пульсируют вены. Он сорвал с меня халат, сорочку, юбку, и я вдруг оказалась голой. Капля его пота упала на мои ягодицы, и тут же на них опустился тяжелый кожаный ремень. Ощущение было такое, будто меня поддел клыком дикий кабан. Ремень рассек мою кожу. Я вскрикнула от боли.

– Так тебе, сука, – прошипел Кхондамир.

– Прошу, не надо!

Ремень жалил и жалил меня, я стонала. Кхондамир кряхтел от усилий, и следом за каждым его выдохом мое тело пронзала дикая боль. У меня закружилась голова. Мне казалось, он поджег мою спину и я заживо сгораю в огне.

– Красть у меня?! – орал он. – У меня?!

– Прошу, не...

– Потаскуха!

Удары не прекращались.

– Умоляю!

– Молчать!

Ремень терзал мою спину. Я впилась зубами в край стола. Дерево расщепилось у меня во рту, и я ощутила вкус крови. Я старалась терпеть молча, но очень скоро утратила способность сдерживать порывы своего сердца. Я умоляла мужа прекратить избиение. Обещала ему все что угодно. Просила, извивалась, скулила. Должно быть, ему нравилось слушать мои мольбы, ибо его ярость начала угасать. Он все реже наносил удары и уже без прежней силы.

– Вставай! – наконец потребовал он.

Неимоверным усилием воли я заставила себя подняться. Увидев, что мои ноги в крови, я заплакала. Осторожно надела халат.

– Прости... прости меня, мой господин, – прошептала я.

– Сегодня ни одна потаскуха не будет спать в моем доме, – рявкнул Кхондамир, тяжело дыша.

– Но...

– Вон! – крикнул он, ударив меня по лицу.

До города пешком я бы не дошла, поэтому я заковыляла к конюшням. Слуга, с жалостью глядя на меня, помог мне оседлать лошадь. Стон сорвался с моих губ, когда я села в седло. Поблагодарив слугу, я пустила лошадь шагом. Через некоторое время седло подо мной стало мокрым от крови.

Куда отправиться? Низам помог бы мне, но ведь он убьет Кхондамира. Конечно, с мертвым мужем у меня стало бы одной проблемой меньше, но это приведет в бешенство Аурангзеба. Нет, мне будет легче бороться с Аурангзебом, если я стану жить в позоре со своим мужем. Можно было бы обратиться к отцу, так ведь он отомстит за меня тысячу раз. И как бы сильно я ни любила Дару, его успокаивающее лицо не умерит моих тревог.

Я поехала к Исе. Мне не хотелось впутывать его в свои беды, но он, я знала, предоставит мне кров и сделает так, как я попрошу. Сумерки сгустились, наступила ночь, когда я наконец его нашла. Слава Аллаху, наши рабочие разошлись по домам, на стройплощадке было тихо. Неподалеку от места закладки фундамента Иса построил себе небольшое жилище из песчаника, где он обычно и ночевал. Подъехав к его домику, я позвала его и упала с лошади в его объятия.

Ни о чем не спрашивая, он отнес меня в дом. Увидев мой пропитавшийся кровью халат, он, после небольшого замешательства, осторожно раздел меня. Хоть я и стыдилась своего жалкого вида, от того, как бережно он прикасался ко мне, я расплакалась. Иса положил меня, лицом вниз, на свою постель и выбежал наружу. Он отсутствовал некоторое время, и я уже начала тревожиться. Наконец он вернулся с алоэ и мокрыми тряпками. Промокнул мои раны. Потом с помощью двух кирпичей размял алоэ, смазал получившейся кашицей мои раны и накрыл меня шелковой простыней.

– Прости меня, – прошептала я.

– Тише, Ласточка.

Он опустился рядом со мной на колени и погладил мой лоб. Отер мои слезы. Его пальцы коснулись моих губ. Я их поцеловала. Он замер на мгновение, не отнимая руки от моего лица. Когда мгновение миновало, Иса приложил бурдюк с вином к моим губам. Я стала сосать, как младенец сосет грудь матери.

– Ты не хочешь рассказать, что произошло? – тихо спросил он.

Я сделала глубокий вдох и шепотом поведала ему о том, что случилось, – о своих братьях, о своих страхах, о муже. Иса не перебивал меня и, когда я закончила свой рассказ, продолжал сидеть молча, иногда делая глоток вина. Потом я услышала, как он вздохнул:

– Я глубоко тебе сочувствую, Джаханара. Чем я могу помочь?

– Просто обними меня.

Он повиновался. Его руки, сильные руки мужчины, создающего красоту, поддерживали мою голову. Он смотрел мне в глаза, и в его собственных глазах блестели слезы. Меня душили боль и унижение, но мне так хотелось, чтобы он меня поцеловал! Один этот поцелуй облегчил бы мои страдания. Я чувствовала, что Иса обожает меня, но он не прижался губами к моим губам. Видимо, он полагал, что тем самым оскорбил бы меня, ведь его поцелуй мог быть истолкован как жалость. А я жаждала не жалости его, а любви.

В окно я видела звезды и тоненький ломтик луны.

– Как он будет выглядеть, – шепотом спросила я, – при таком скудном свете?

– Не так восхитительно, как ты, моя Ласточка. Ибо для этого нужна полная луна.

Я старалась сдержать слезы, но соленые капли увлажнили мои щеки. Я плакала не из-за боли, а потому что желала этого мужчину. Нестерпимо. Потому что мы понимали друг друга без слов. Но я не могла быть с ним.

– Он за это заплатит, – сказал Иса.

– Пожалуйста, не пытайся отомстить за меня.

– Он заслуживает смерти.

– И он умрет. Но только от руки Аллаха.

– Почему ты не хочешь отомстить?

– Потому что мы строим то, что гораздо важнее этого происшествия. К тому же теперь Аурангзеб оставит меня в покое. В его присутствии я буду притворяться униженной и поэтому буду в безопасности. А вот если Кхондамир умрет, я окажусь под ударом.

– Ты и сейчас под ударом.

– Его гнев иссяк, Иса. А мы не можем рисковать твоей работой.

На улице заржала лошадь, на которой я приехала.

– Ты умная и бесстрашная женщина, – произнес Иса так тихо, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. – Пожалуй, Орлица для тебя более подходящее имя, чем Ласточка.

– Ласточка мне нравится больше.

– Позволь... Можно, я прилягу подле тебя? – От того, что он спросил разрешения, я опять расплакалась. Я кивнула. Иса вытянулся на ковре рядом со мной, обнял меня и прижал к себе. – Ты настоящее сокровище, – сказал он. – Дивный дар.

Боль моя уменьшилась лишь чуть-чуть, но тепло его тела дарило утешение. Я наслаждалось его близостью, желала его прикосновений. Впервые в жизни я по-настоящему поняла, что мои родители чувствовали по отношению друг к другу. Я оценила вкус, безумие любви. Потому что я любила Ису. Это было так же верно, как и то, что завтра взойдет солнце.

ГЛАВА 8
Аллах улыбается

Коран – книга многогранная. Аурангзеб цитировал из него отрывки о мести, преступлениях и наказаниях для грешников, но в этом Писании также говорится о прощении, милосердии и доброжелательности. В отличие от Аурангзеба, я всегда считала, что именно эти строки содержат наиболее глубокий смысл. В них я находила успокоение.

«Ведь Аллах любит добродеющих»[21]21
  Коран, сура 5 (16). Перевод И. Ю. Крачковского.


[Закрыть], – гласит Коран.

После жестокого избиения я никогда не называла себя сеятелем добра, но мне нравилось думать, что до того, как я умру, я принесу много блага. И я убеждала себя, что исправлю свои ошибки, творя добро. Да, в эгоистических целях я подвергла опасности свою лучшую подругу. Да, бедные мало выигрывают от того, что я живу на этой земле.

Но ведь я поставила под угрозу Ладли потому, что пыталась спасти мальчика. К бедным я всегда относилась хорошо и в будущем постараюсь находить им работу на строительстве мавзолея. Потому что человек, трудом зарабатывающий свой хлеб, должен спать лучше, чем тот, кто получает хлеб даром. К тому же любой, кто участвует в строительстве мавзолея, будь то мусульманин или индус, вне сомнения, чувствует себя ближе к Аллаху или к своим богам.

Подобные мысли часто посещали меня, пока я залечивала раны, нанесенные Кхондамиром. После той первой ночи с Исой я вернулась в Красный форт и уединилась в своей комнате. Это было подходящее время для восстановления сил, так как через два дня после моего избиения начался благословенный месяц ислама, известный в нашей стране под названием Рамадан.

Примерно десять столетий назад, во время девятого месяца лунного года, водивший караваны торговец по имени Мухаммед уединялся в пустыне близ Мекки, размышляя о своей вере. Однажды ночью ангел Джабраил нашептал ему, что он избранный и Аллах вкладывает в его уста свои слова. В последующие дни Мухаммед, к своему удивлению, обнаружил, что он произносит Откровения, из которых позже будет составлен Коран.

С того дня, когда на Мухаммеда снизошло просветление, мусульмане всегда отмечают Рамадан отказом от всяких мирских благ. Например, весь этот месяц мы воздерживаемся от еды и питья с рассвета до заката. Со слов Мухаммеда, записанных в Коране, мы знаем, что Аллах ждет от нас этой жертвы. Пост, сказал он, заставляет нас почувствовать страдания бедных, а также познать успокоение, которое нисходит на нас вместе с духовным очищением.

И я постилась, исцелялась в своей комнате. Ежедневно читала вслух по одному джузу[22]22
  Джуз – одна тридцатая часть Корана.


[Закрыть] Корана, пока не дочитала Писание до конца. По окончании Рамадана, который завершается праздником Эйд аль-Фитр, я полностью выздоровела. Везде в Агре мусульмане развешивали на своих домах фонари и украшения, надевали свои лучшие одежды, а я с отцом ела финики и смотрела, как сверкает в ночи город.

На следующий день я вернулась к своим обязанностям. Несмотря на то что мне удалось обхитрить Аурангзеба, я вела себя очень осторожно, потому что Кхондамир не простил меня и наказывал при каждом удобном случае. Правда, теперь, слава Аллаху, он бил меня не так сильно, как в тот ужасный вечер. Думаю, Кхондамир понимал – хотя он скорее выпил бы расплавленный воск, чем признался бы в этом, – что я могу пожаловаться отцу, и тот сотрет его с лица земли. Помня об этом, мой муж обращался со мной как с рабыней, а не как с преступницей.

По мере того как мои раны зарубцовывались, холодные ветры осени сменил жаркий воздух лета, а потом наступил сезон дождей. В Агре бывают только три времени года. Каждое из них по-своему священно, но сезон дождей наиболее почитаемый, потому что благодаря дождям созревает урожай. И вот в сезон дождей, на двадцать втором году своей жизни, я оказалась на барже вместе с Исой, Низамом и группой доверенных мастеров.

В предыдущие месяцы я с Исой виделась только на строительной площадке, так как в любом другом месте встречаться было опасно. На границах империи шла война, и потому Аурангзеб редко бывал в Агре, но я была уверена, что среди наших рабочих есть его шпионы. Что подтвердила и Ладли во время одной из наших с ней тайных встреч. Она не знала имен соглядатаев моего брата, но с уверенностью могла сказать, что несколько человек наблюдают за нами. Им было приказано отслеживать каждый мой шаг, а также записывать все наши расходы.

Ни для кого не было секретом, что Аурангзебу не нравится, что на сооружение мавзолея тратится столько рупий. Он предпочел бы пустить эти деньги на нужды армии и расширение империи. А огромные затраты, требовавшиеся на осуществление нашего проекта, истощали казну. Больших денег стоили и необходимые материалы, и труд двадцати двух тысяч рабочих, которых мы наняли. Аурангзеб и многие вельможи хотели обременить дополнительными налогами индийцев, которые составляли большинство населения страны, но отец, по настоянию Дары, отказался от такой политики.

Моя жизнь заметно усложнилась. Я часто думала об Исе и о той ночи, что мы провели вместе, но старалась не обнаруживать своих чувств к нему, хотя мы много времени проводили вместе, надзирая за работами по разбивке сада, сооружению центральных ворот и громадной мраморной платформы, на которой будет стоять мавзолей. Вокруг нас постоянно сновали тысячи людей, и наверняка чьи-то глаза стремились выведать наши тайны.

К счастью, были несколько мастеров, которым мы могли доверять. Эти люди – друзья Исы – отправились с нами в Дели, где нам предстояло загрузить баржи белым мрамором. Путешествие по реке было долгим. Наше судно и еще шесть таких же барж тянули множество волов. Погрузка мрамора – трудоемкий и опасный процесс, и Иса хотел присутствовать при нем, чтобы руководить работами. На строительстве мавзолея уже погибли четырнадцать человек, и он чувствовал ответственность за это перед семьей каждого из них. Я бы дала убитым горем вдовам золото, которого бы им хватило до конца жизни, но я слишком хорошо знала, что бывают и невосполнимые утраты.

Это была моя первая поездка в Дели, и я восхищалась его видами. Навестив сестер, я пошла знакомиться с нашим северным городом. Дели был развивающимся центром торговли и религии, и здесь было множество мечетей и храмов. Мечети, в которых могло разместиться огромное количество верующих, имели сводчатые потолки, купола, покрытые бирюзовой черепицей, и окна с ажурными каменными решетками. Храмов было значительно больше, но по размеру они были меньше мечетей и напоминали груды цветной земли, зачастую розовой, украшенной яркими символами индийских богов. Изнутри храмы напоминали пещеры, где песнопения и звон колокольчиков повторяются жутким эхом.

В Дели потрясающие базары. Особенно впечатляет новый Чанди-Чоук – площадь Лунного света. Здесь еще не были завершены работы по облицовке стен желтым песчаником, не достроен декоративный пруд, но Чанди-Чоук уже кишел торговцами, ремесленниками и покупателями. Поскольку сезон дождей отличался изменчивой погодой, над площадью были растянуты огромные парусиновые тенты, укрывавшие всех, кто приходил сюда, от внезапных ливней. Под этими навесами торговали китайским фарфором и шелком, ситарами из красного дерева, бархатом, кашемировыми коврами и самым разным оружием. За соответствующую цену здесь можно было приобрести экзотических животных – обезьян, говорящих скворцов и даже белого слоненка.

На базаре Чанди-Чоук плоды своего труда выставляли ремесленники, и их товары по красоте и качеству не уступали изделиям искусных мастеров Агры. Ювелиры предлагали самоцветы в восхитительной оправе. Серебряных дел мастера начищали подсвечники, зеркала, вазы и блюда. Свои творения выставляли также резчики по мрамору и дереву, ткачи, гончары и золотых дел мастера. Но главный интерес представляли художники, потому что нет более почитаемого вида искусства, чем живопись. Эти люди с обветренными лицами запечатлевали на холстах живые образы. Сами живописцы ничем не отличались от простых смертных, но изображения журавлей, цветов, императоров, сражений, праздников и влюбленных на картинах были восхитительны.

В Дели никто не знал, что я принцесса, и я ходила по базарам, как самая обычная женщина. Это было одновременно волнующее и познавательное приключение. Впервые в жизни я сама торговалась, покупая свежие ананасы и вино для рабочих Исы. За вино они были мне особенно благодарны.

Семь дней ушло на погрузку баржей, семь дней мы провели под мутным дождливым небом. Мне поручили вести учет закупленных мраморных плит и следить за тем, чтобы нас не обманывали. Иса научил меня отличать качественный мрамор от негодного – плит с трещинами, неприглядными пятнами или весом ниже стандартного. Я признавала негодной примерно каждую пятую плиту, чем вскоре снискала нелюбовь владельца карьера. Подозревая его во всевозможных махинациях, я старательно проверяла каменные плиты, не думая о близости Исы.

Каждый день на закате нам удавалось ужинать вдвоем. Мы бродили по улицам Дели в поисках новых блюд. Немногие из них мне доставляли удовольствие, но мне нравилось сидеть рядом с Исой под мраморными сводами. Иногда, осмелев после вина, мы флиртовали друг с другом, будто юные влюбленные. Перешептывались, улыбались, касались друг друга. Смотрели друг на друга, страстно желали друг друга.

Мне хотелось, чтобы наше пребывание в Дели длилось вечно. Мусульманские женщины были обречены на рабское существование, но все, кого я боялась, были далеко, и я могла оставаться самой собой. Порой ночами я воображала, что Иса мой муж, что существует только этот мир, а Кхондамир, долг и боль – лишь ничего не значащие слова. Рядом с Исой я могла убедить себя в этом. И это не было трудно, потому что его присутствие наполняло меня пламенным бурным вдохновением, какого я не знала до знакомства с ним.

Что я могу сказать, кроме того, что он был одним из тех редких людей, рядом с которыми все окружающие чувствовали себя лучше? Нет, даже не так. В его присутствии каждый чувствовал себя значимым человеком. Если кто-то из самых молодых рабочих выдвигал предложение, Иса всесторонне его рассматривал и оценивал достоинства. Если кто-то из его самых доверенных мастеров жаловался на что-либо, Иса старался удовлетворить его просьбу. В отличие от большинства высокопоставленных особ, Иса прислушивался к тем, кто был ниже него по положению. Слушал внимательно, словно человек говорил нечто очень важное, словно его мысли содержали в себе глубокий смысл. И когда отвечал, то буквально потрясал своей проницательностью и чуткостью.

Большинство людей Исы уважали его за то, что он полностью был лишен чванства, но те, кто был с нами в Дели, ценили его даже еще больше. Я старалась подружиться с этими людьми – с каменщиками, у которых были умные глаза и покрытые многочисленными шрамами руки. Я дарила их материнской заботой, перевязывала их раны, готовила им сытные блюда. Повариха я была неважная, но недостатки своей стряпни я с лихвой компенсировала обилием вина, которым я потчевала их перед ужином. Рабочие пели, играли, а я рассказывала им о том, как живут принцессы. На третий день они уже обожали меня, а я считала их своими друзьями.

Низам, которого почти всю жизнь окружали только женщины, тоже проникся симпатией к этим людям. В отличие от вельмож, они не выказывали к нему неуважения. Низам был сильный, мускулистый мужчина, и, к его чести будь сказано, всегда старался помочь каменщикам в работе, если это было возможно. Вскоре рабочие стали отпускать шутки о жизни в гареме, спрашивали, кто из наложниц особенно там скучает. Мой верный друг, всегда такой сдержанный, в их обществе немного раскрепощался, обнажая некоторые стороны своего подлинного «я».

Однажды во время дневной молитвы я увидела, что он улыбается. Позже я спросила, чему он улыбался.

– Я благодарил Аллаха за эту поездку, моя госпожа.

– Благодарил Аллаха?

Низам на мгновение задержал на мне свой взгляд и устремил его на реку:

– Сегодня утром, когда шел дождь, я гулял по берегу и увидел розовый лотос.

Я представила, как он рассматривает цветок, наслаждаясь свободой.

– Я рада, Низам, что ты счастлив. Ты заслуживаешь счастья больше, чем кто-либо другой. – Он пожал плечами, но в его глазах, когда они снова остановились на мне, читалось согласие. Его правый глаз, красивый по форме, был больше левого. – Низам, – тихо добавила я, думая, что я недостойна такого друга, – я дарю тебе свободу, если она тебе нужна.

– Свободу?

– Да. Ты можешь уйти от меня прямо сейчас.

– Но я...

– Раб? – договорила я за него. – Нет. Ты – человек. Хороший человек. И ты долго служил мне верой и правдой. – Я замолчала, мысленно ругая себя за то, что слишком долго не решалась отпустить его на волю. Какое право я имела держать при себе такого человека как Низам? – Ты должен уйти, – закончила я. – Отправляйся на поиски лучшей доли.

Низам расправил плечи, словно мое предложение вселило в него гордость – чувство, которое он редко испытывал.

– Спасибо, госпожа. Но мое место подле тебя. Рядом с тобой я свободен.

– Это не настоящая свобода. Ты волен приходить и уходить, когда хочешь, но многие по-прежнему относятся к тебе как к рабу.

– Ну и пусть. Я не был рожден рабом. И не умру рабом. Мне вдруг захотелось обнять Низама, но я знала, что мой порыв его смутит. Поэтому я сдержанно кивнула:

– Знай, мой друг, ты можешь уйти, когда пожелаешь. Я дам тебе мешочек золота, и ты сможешь исчезнуть.

– Возможно, когда-нибудь так и сделаю.

Я улыбнулась и покинула его. В тот вечер Низам был раскован и, когда мы отплыли в Агру, запел песню, написанную Дарой, – запел низким звучным голосом, напоминавшим отдаленный раскат грома. Это была песня о Шиве, и наши рабочие, в основном индусы, стали ему подпевать. Размеренно, в такт ритму песни, они вонзали бамбуковые шесты в илистое дно реки, толкая наше судно в объятия воды.

Темнота сгущалась, хотя на носу баржи горели фонари. Иса не хотел отправляться в путь так поздно, но до Агры плыть ночь и целый день, а нынешняя ночь выдалась безоблачной, что редко случалось в сезон дождей. Двое мужчин, несших вахту на носу, время от времени прекращали петь и издавали предостерегающие возгласы, адресованные капитану. Тот давно ходил по этой реке и знал ее русло как свои пять пальцев. Капитан, отказавшийся в этот вечер от вина, часто всем телом наваливался на крепкий шест, прикрепленный к рулю. Баржа, осевшая под тяжестью огромного количества мраморных плит, неохотно реагировала на его движения.

– Смотрите в оба, ребята! – крикнул Иса так, чтобы его слышали на всей барже. – Если не натолкнемся на коряги, дополнительно получите дневной заработок.

Кто-то радостно вскричал, приветствуя эту новость, а потом наступила тишина. Я стояла рядом с Исой. Не говоря ни слова, он повел меня к сложенным одна на одну мраморным плитам. Мы забрались на самый верх. Внизу под нами горели восемь фонарей, освещая фигуры наших людей. В ту ночь никто не ложился спать, потому что нам следовало быть начеку. К счастью, Ямуна почти на всей протяженности глубокая и широкая река. Если мы сами не допустим ошибок, то доберемся до Агры благополучно.

Иса раскатал спальный ковер и расстелил его на мраморе. Мы сели, вдыхая свежий воздух, пахнущий дождем и мокрыми листьями. В небе мерцали звезды. Иногда мы проплывали мимо рыбацкого костра или какого-нибудь дома, очертания которого едва угадывались в темноте. Но большую часть пути признаки жизни подавала только природа: щебетали птицы, плескалась рыба, где-то рычал тигр.

Я смотрела на Ису с обожанием. Он был в простой желтой тунике, перепоясанной белым кушаком, и в тюрбане. Бороду он не подравнивал уже больше недели, и она имела немного неопрятный вид, что составляло зримый контраст с правильными чертами его худощавого лица.

– Спасибо, что взял меня с собой, – тихо проронила я. Я чувствовала, что он хочет дотронуться до меня, но, поскольку мы не касались друг друга после той ночи в его домике, он сдерживался. – Что занимает твои мысли, Иса?

По небу пролетела падающая звезда. Может, это и хороший знак, подумала я.

– Я думаю, – шепотом отвечал он, – что хорошо бы остаться с тобой в Дели. Если бы не мавзолей, я бы наверняка поддался искушению.

– Мы бы остались ни с чем.

– Ни с чем, Ласточка? А может, наоборот, стали бы самым богатыми?

Я придвинулась к нему:

– Скажи, как бы мы жили?

Иса никогда не говорил, что тоскует по мне, хотя намекал на это множество раз. Даже сейчас он проявлял нерешительность, словно боялся, что обесчестит меня, если откроет свои чувства.

– У тебя была бы... моя любовь. Больше я ничего не смог бы предложить.

Я поежилась. Я так давно мечтала услышать эти слова. Я молилась о том, чтобы услышать их, но не надеялась, что когда-нибудь мне выпадет такое счастье.

– Тогда давай повернем назад, навсегда покинем Агру.

– И ты готова уехать?

Я помедлила в нерешительности:

– Честно? Не знаю. Я нужна отцу и брату. Разве могу я поставить свою... – Я боялась обидеть его, боялась, что скажу не те слова. – Мои чувства благородны, но разве могу я поставить свою любовь к тебе выше моего долга перед своими родными? Перед империей? Да и ты разве мог бы бросить свою работу, мавзолей, который гораздо важнее, чем я?

Иса обнял меня за плечи и прижал к себе, сказав:

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, – проговорила я.

У меня участилось сердцебиение, когда я подумала, что вот сейчас он меня поцелует. Но он смотрел на звезды.

– Знаешь, Джаханара, о чем я думаю, когда работаю? – произнес Иса после паузы. – Я представляю твое лицо и стараюсь копировать его очарование. Я вспоминаю изгибы твоего тела и пытаюсь соответствовать его великолепию.