Текст книги "Под мраморным небом"

– Что еще?

Я представила себя на месте Аурангзеба. Мама всегда советовала, чтобы я старалась представить себя на месте другого человека, и я хорошо освоила это искусство. Каждый думает, что он сам себе на уме, но это далеко не так.

– Будь с ним учтива, старайся изо всех сил, – ответила я, постукивая ногой. Жаль, что нельзя спросить совета у мамы, с горьким сожалением подумала я. Если б она сидела рядом. – Льсти ему, как другие девушки. Он от них быстро устает, и ты тоже скоро ему надоешь... – Я умолкла, потому что мне в голову пришла одна идея.

– Что? – Ладли с нетерпением взяла меня за руку.

Вправе ли я просить подругу пойти на риск, сделать нечто такое, что поможет не ей, а мне?

– Даже не знаю, стоит...

– Говори же, Джаханара. А то я сейчас поседею.

– Пожалуй, – медленно сказала я, – при желании ты даже могла бы завоевать его доверие.

– Его доверие? С какой целью?

– Ты знаешь очень много секретов. В один прекрасный день в твои руки попадут сведения, которые будут ему полезны. Поделись ими с ним. Пусть он убьет врага или предотвратит преступление. Это поднимет его престиж при дворе, а ты станешь его доверенным лицом.

– Я скорее соглашусь обрабатывать язвы прокаженных.

– Я тоже, – прошептала я, – при обычных обстоятельствах. – Я смотрела, как мой брат командует своими людьми. – Только прежде чем сообщить ему что-нибудь, сначала приди ко мне. Мы вместе решим, следует ли ему это знать. А пока веди себя так, будто ты его не боишься. Совсем не боишься. Льсти ему, старайся привлечь его внимание. Но когда увидишь, что разговор с ним неизбежен, съешь зубчик чеснока и дыхни ему в лицо.

Ладли удивленно на меня посмотрела:

– Я и не знала, Джаханара, что ты столь... сведуща в подобных делах.

– У меня муж есть, или ты забыла?

– И что это за глупец?

Гремели мушкеты, нас окутывал запах пороха, а я подбирала слова:

– Мужлан, которого обхитрит и младенец, а в постели он сущий козел.

Ладли рассмеялась:

– Ты совершенствуешься с каждым разом. Что, и впрямь козел?

– Когда ему так хочется.

– Тогда попросим Шиву, чтоб он из милости к тебе наказал твоего мужа. Пусть его член отсохнет и отвалится и станет игрушкой для моих собак.

– Ладли! – воскликнула я. – Ну и язык у тебя! Мне с тобой никогда не сравниться. – Ладли, моя лучшая подруга, всегда поднимала мне настроение. – Сегодня я познакомилась с одним человеком, – тихо произнесла я. – Он зодчий, будет строить мавзолей.

– И что с того? А я увидела таракана. Какая разница?

– Он обладает всеми теми качествами, коих нет у моего мужа.

– Мужчины – лжецы. Сначала очаруют тебя, а потом, когда переспят с тобой, от них ни подарков не дождешься, ни обходительности, ни комплиментов.

Я взяла подругу за руку:

– Нужно найти тебе хорошего мужа, Ладли.

– Зачем? Думаешь, мне до того все опостылело, что я готова всю жизнь ухаживать за каким-нибудь мерзавцем?

Несмотря на слова Ладли, я чувствовала, что она, как и я, мечтает о настоящей любви. Только она свою тоску прятала за наигранным равнодушием. Хотя Ладли никогда бы в том не призналась.

Поскольку день клонился к вечеру и у меня еще было много дел, мы расстались, и я поспешила в Диван-и-Ам, где отец и Дара, стоя перед Павлиньим троном, вершили суд. Я остановилась в конце зала, стараясь не привлекать к себе внимания.

С интересом я наблюдала, как Дара разрешает споры знати. Мой брат успешно осваивал искусство ведения переговоров, и, слушая, как он улаживает разногласия, я испытывала гордость. Я не знала более справедливого человека, чем Дара. Он был даже более справедлив, чем отец. Дара искренне верил в то, что мусульмане и индусы равны и что именно это равенство является залогом процветания империи. Отец поддерживал законы, направленные против дискриминации, но я подозревала, что порой он проявлял великодушие вопреки собственным чувствам. А Дара считал, что все люди должны жить в обществе на равных основаниях, независимо от их вероисповедания. В доказательство приверженности данному убеждению он начал переводить с санскрита на персидский язык основные мистические тексты индуизма – «Упанишады»[19]19
  «Упанишады» – древнеиндийские трактаты религиозно-философского характера. Являются частью «Вед» и относятся к священным писаниям индуизма. Считается, что в «Упанишадах» изложена основная суть «Вед».


[Закрыть]. Никто еще не брался за эту трудную работу, которую Дара выполнял со всей серьезностью, полный решимости познакомить мусульман со знаменитыми писаниями.

В тот вечер мы ужинали вместе. Только отец, Дара и я. Как и Дара, отец часто находил успокоение в книгах, посему я распорядилась, чтобы нам принесли еду в огромное помещение императорской библиотеки, где мы иногда ужинали в последние годы. Слуги принесли жаренного на сливочном масле цыпленка с рисом, изюмом, кардамоном, гвоздикой и миндалем. Наши чаши были наполнены рисовым вином.

Библиотека представляла собой громадный зал длиной в половину полета стрелы. Почти всюду пол покрывали черные ковры, на которых пряжей цвета слоновой кости были вытканы цитаты из известных писаний – Корана, биографий наших императоров и великих индийских эпосов. На полках из древесины красных пород помещались многочисленные копии этих произведений. В наиболее знаменитых фолиантах содержались сотни иллюстраций. Всего здесь размещалось более сорока тысяч книг. Пожар стал бы настоящим бедствием для этой бесценной комнаты, поэтому возле книжных полок через каждые пять-шесть шагов стояли слуги, а возле каждого слуги было ведро. В нескольких мраморных бассейнах хранился постоянный запас воды. В середине каждого водоема на возвышении пылал факел. Другого освещения в комнате не было.

В императорской библиотеке отец всегда успокаивался, и сегодняшний вечер не стал исключением. Несмотря на то что каждый из нас мучительно сознавал отсутствие мамы, мы беседовали о лучших временах, вспоминали о том, как жили с ней. Наслаждались вином. Улыбались. Это был приятный вечер, закончившийся, когда отец кивнул Даре и поцеловал меня. Я тогда поняла, яснее, чем когда-либо, что мы – его любимые дети и что только мы согреваем его сердце.

Сумерки уже сгустились, когда я верхом на коне вернулась к месту строительства мавзолея. Ночь была безоблачная. Полная луна омывала землю призрачным сиянием. Одни утверждали, что видят на ее диске лица, другие – что различают карты, горы и прочее. Мне казалось, что луна – это дыра в черном полотне ночи, из которой струится свет, некая могучая сила, недоступная моему пониманию.

Добравшись до окраины купленного отцом участка, я привязала свою лошадь к кипарису. Иса уже был на поле. Стоял перед треножной подставкой, на которой был закреплен на подрамнике большой холст, окрашенный в черный цвет. Иса стоял ко мне спиной и не замечал моего приближения. В руке он сжимал кусочек белого мела, который, казалось, плясал на холсте. Я думала, Иса поручит художникам воплотить на полотне его задумки, но от того, что открылось моему взору, у меня захватило дух. Его рука двигалась, как танцор. Скользила, взмывала ввысь, описывала круги, вдыхая жизнь в нечто удивительное, в то, что он называл «слезой Аллаха». Я видела, что его мавзолей – жемчужина, более прекрасная, чем мама. Арки, башни, фасад были из другого мира.

Иса перестал рисовать и кулаком разрубил воздух. Потом вдруг закричал – издал исступленный крик ликования, от которого я содрогнулась. Такого экстатического крика я никогда прежде не слышала и вряд ли когда-либо еще услышу. Этот его крик отразился от стен дворцов, разнесся над рекой и стих где-то вдали.

– Благодарю Тебя, Аллах, – произнес Иса. – Благодарю за этот дар. – Он поднял глаза к небу. – Тебе понравится, мама. Отец, прошу тебя... прошу, помоги мне его воздвигнуть.

Я не смела приблизиться. Уже хотела уйти, но Иса, должно быть, почувствовал, что я рядом. Он огляделся, его взгляд упал на меня. Я поежилась, ожидая, что Иса рассердится. Но он не рассердился. Напротив, просто положил мел и улыбнулся мне:

– Что ты думаешь, Ласточка, о том, что мы создадим?

– Об этом лучше спросить поэта, – ответила я, с трудом выговаривая слова.

– Но я тебя спрашиваю.

Взгляд у него был до того пронизывающий, что я едва не отвернулась. Собравшись с силами, я спросила:

– И ты можешь построить такой мавзолей? Я никогда, никогда не видела...

– Его можно построить, – тихо перебил он меня. – Только к тому времени, когда строительство будет завершено, я, пожалуй, буду стариком.

– Зато ты умрешь с радостью на сердце.

Мне показалось, сейчас он обнимет меня, но на лице его ничего не отражалось, кроме восторга.

– Ты понимаешь меня, Джаханара. Мы едва знакомы, а ты будто читаешь мои мысли. – Он шагнул ко мне. – Ты мне поможешь?

– Конечно.

– Это хорошо, мне понадобится твоя помощь. Многие будут критиковать мой проект, мои методы, затраты. У меня ничего не получится без помощи друга, которому я могу доверять.

– Я стану для тебя таким другом.

Иса поклонился мне, выражая свое почтение и благодарность.

– Видишь луну, Джаханара? Представь, как она будет озарять усыпальницу твоей матери. При полной луне здесь никогда не будет ночи. Здесь темнота ночи будет растворяться в ярком свете дня. Здесь будет рай.

И он заплакал. Из всех мужчин плачущим я видела только отца. Но Иса не стыдился своих слез и не пытался их скрыть. Не скажу, что это было не по-мужски. Напротив, он казался невероятно мужественным, потому что так выражать переполнявшие тебя чувства, как это делал он, способен только очень мужественный человек.

Я вспомнила маму, подумала об отце, о том, что мы намерены построить. И вдруг крикнула в ночь – громко, во всю силу легких. И пусть мой крик был всего лишь молодым деревцем по сравнению с его могучим дубом, выплеск эмоций придал мне смелости, и я больше не чувствовала себя одинокой.

ГЛАВА 7
Боль и тоска

Несколько следующих лет по воле Аллаха были мирными и спокойными. Младенцы учились ползать, старики отправлялись в рай. Плоды созревали, и их убирали, потом вновь ждали нового урожая. Конечно, случались и войны, но войны были неотъемлемой частью нашей жизни. По крайней мере, мы не страдали от голода, чумы и землетрясений. Наши дома редко полыхали огнем, наши молитвы, как правило, не оставались без ответа.

Как только Иса определил размеры мавзолея, начались работы по закладке фундамента. В то первое лето на строительстве трудились тысячи людей; они рыли огромный котлован, глубина которого достигала уровня русла протекавшей рядом реки. На глинистую почву были уложены массивные глыбы песчаника и гранита. Щели между ними забили известняком. Чтобы упрочить основание, на эти каменные глыбы на уровне земли уложили еще один укрепляющий пласт из кирпича. Иса также спроектировал колодцы, уходящие сквозь фундамент далеко в глубь земли. Эти колодцы, заполненные гранитом, служили сваями, на которых держался фундамент.

Баржи привозили в Агру камень из каменоломен, расположенных по всей Европе. Потом слоны тащили эти глыбы на строительную площадку. У стариков мы узнали, какого уровня достигала вода при самом сильном наводнении, и подняли фундамент на целых два шага выше этой отметки. Из осколков тех глыб, которые падали и разбивались, мы выстроили ограждение по берегу реки, укрепили его гранитом и песчаником, так как Иса опасался, что вода размоет почву.

Поле вокруг котлована превратилось в болото из глины. На строительстве работали люди разных рас, разного телосложения, самого разного возраста. После дождя они ходили по колено в грязи. Глиной часто замазывали кровоточащие раны. С западной стороны строительной площадки раскинулся базар, где торговали самыми разнообразными продуктами и напитками, а также инструментами, одеждой, лекарствами, кустарными поделками и животными.

В те дни – и в последующие годы – Иса без устали работал с утра до ночи. Пока другие отдыхали на слонах или у реки, он создавал макеты и руководил каменщиками. Я почти всегда была рядом с ним, и очень скоро мы стали друзьями, потом наперсниками, потом у нас завязались более близкие отношения.

Не знаю, почему нас с самого начала влекло друг к другу. Возможно, нам обоим попросту не хватало дружеского общения. Ведь мы оба потеряли тех, кого любили. И хотя Иса принял свою судьбу, я чувствовала, что его желание создавать прекрасное произрастает из давно живущей в нем потребности залечить свои раны. Строя прекрасные сооружения, он постоянно напоминал себе о своей любви к собственным родителям. Он верил, что они видят его творения – дворцы и мечети и улыбаются. Эта убежденность была источником его счастья.

А вот мне самой, увы, было трудно смириться со смертью мамы. Временами мне казалось, что, уйдя из жизни, она обошлась со мной несправедливо. Но в присутствии Исы моя обида угасала, потому что от него исходило тепло. Он понимал меня без слов, и рядом с ним я чувствовала себя непринужденно. Иса сильно отличался от всех, с кем я когда-либо была знакома, и все же он был романтик, как отец, и энергичен, как мама. Не знаю, что он видел во мне, но что-то он определенно видел.

Порой, после заката, когда рабочие и торговцы расходились по домам, мы сидели на невообразимо огромном фундаменте, и я видела, как Иса на меня смотрит. Его взгляд выражал то, в чем он никогда не признавался – что он любит меня и что, если б я не была замужем, он попросил бы моей руки.

В такие вечера мы думали об одном и том же. Каждый из нас старался сохранить в памяти лицо другого, но мы никогда не прикасались друг к другу. Мы шепотом делились своими секретами, но никогда не открывали своих истинных желаний. Иса уважал мой брак, и, сколь бы я ни презирала своего мужа, я знала, что, изменив ему, предам отца. Ведь император утратил бы свой престиж, если бы стало известно, что его дочь неверна супругу.

Поэтому я противилась порыву поцеловать Ису, но не в мечтах. В мечтах, по крайней мере, я могла дать волю своему воображению. И я фантазировала. Я целовала его, обнимала, ласкала все ночи напролет. Мы любили друг друга. У нас рождались дети.

Примерно раз в три дня я проводила ночь в доме Кхондамира. Мой муж отчаянно пытался зачать сына, но его семя не давало всходов. Разумеется, он винил меня, и я перебывала у всех врачей в городе и перепробовала все травы, какие только известны Аллаху. Часто Кхондамир проклинал мое бесплодное чрево, но я знала, что я плодородна, как Ямуна. Ведь моя мама родила много детей. А я ее дочь.

К моей великой радости, отец немного оправился от горя и вновь стал управлять империей, как прежде, хотя теперь он все больше опирался на моих братьев. Дара вел дела с вельможами, Аурангзеб делал стремительную карьеру в армии. Шаха и Мурада послали в дальние районы империи укреплять отношения с нашими соседями. Мои братья, широкие в плечах, тонкие в талии, теперь были мужчинами. Все были женаты, и у каждого был хотя бы один ребенок. Их детей я обожала.

Не считая моих сестер-двойняшек, которых теперь воспитывала в Дели сестра мамы, из старших детей только у меня одной не было своего ребенка. Чтобы компенсировать этот недостаток, я окружила себя теми, кто был мне ближе всех. Например, я попросила отца, чтобы он назначил Низама моим слугой. Моя просьба была удовлетворена, и Низам вскоре стал моей тенью. Он был немногословен, но я могла доверить ему даже свою жизнь. Он всегда оказывался там, где был мне особенно нужен.

Также я часто встречалась с Ладли. По моему настоянию она помогала мне при строительстве мавзолея. Благодаря своему зажигательному характеру она стала любимицей строителей мавзолея, и те с готовностью выполняли ее распоряжения. И чернорабочие, и мастера-каменщики стремились привлечь к себе внимание Ладли, так как все мужчины знали, что она не замужем, а ее красота с каждым месяцем становилась все ярче.

Иса возложил на меня множество обязанностей. Он объяснял, что должно быть сделано, и я следила, чтобы строители в точности следовали его указаниям. К тому же у него не было ни времени, ни желания улаживать конфликты, которые были неизбежны при осуществлении столь грандиозного проекта. К счастью, мама, по собственному опыту знавшая, что разрешение спора между рабочим карьера и владельцем слона – дело столь же непростое, как и примирение двух рассорившихся вельмож, научила меня искусству дипломатии. И хотя меня обожали меньше, чем Ладли, мужчины, казалось, относились ко мне с уважением и доверием. Им было известно, что на должность помощника Исы меня назначил отец и что каждый вечер я докладываю императору о наших успехах и неудачах.

Мой первый серьезный провал, если можно так выразиться, случился на третьем году строительства мавзолея. Помимо собственной воли я оказалась вовлечена в одно судебное разбирательство. Преступление совершил алчный торговец. Его уличили в том, что он взвешивает зерно покупателям на весах с утяжеленным грузом. В результате те, кого он обманул, потребовали для него наказания. Таким образом, сам торговец и все, кто знал про его умысел, в том числе его двенадцатилетний сын, были приговорены к смерти.

Казнь проходила в одном из самых больших дворов Красного форта, где собрались представители знати и простолюдины; они расположились по кругу. Посреди двора возвышались три боевых слона, украшенные церемониальными шелками. Специально обученные калечить и убивать, эти животные беспокойно переступали ногами, оказавшись окруженными шумной толпой. Перед гигантами на коленях стояли шесть преступников. Раздался барабанный бой, зрители подались вперед. Торговец стал молить о пощаде, напуганный мальчик громко заплакал.

Отец, Дара и я сидели в беседке на возвышении, откуда просматривался весь двор. На одном из слонов сидел Аурангзеб. Мой брат уже несколько лет участвовал в боевых действиях и имел вид закаленного воина. Он был в кожаных доспехах; на его подбородке выделялся шрам, оставшийся от раны, полученной в результате взрыва, от которого погибли многие из его солдат. Он гордился своим шрамом и не пытался скрыть его под бородой.

Аурангзеб взял в привычку есть сырой лук, и сейчас, сидя на своем любимом животном, он тоже грыз луковицу. Я по собственному опыту знала, что лук раздражает глаза тех, кто находится рядом с Аурангзебом. А мой брат любил доставлять неудобства и обязательно жевал это растение с резким запахом в присутствии тех, кто ему не нравился. А ему, за исключением нескольких человек, не нравилась вся империя. Как ни странно, на самого Аурангзеба лук не действовал.

Балкхи, телохранитель Аурангзеба, тоже сидел на слоне. Мы все уже знали о его зверствах, и даже те из нас, кто обладал властью, старались не попадаться ему на глаза. Это был самый настоящий головорез, а головорез, которому Аурангзеб предоставил полную свободу действий, был воистину опасен.

Отец ненавидел подобные зрелища, но понимал, что без них не обойтись. Он велел привести наказание в исполнение. Такие казни не были редкостью, так как считалось, что тот ужас, который испытывают преступники, служит хорошим уроком для любого, кто замышляет серьезное преступление. Толпа знала, что должно произойти. Некоторые проклинали торговца и его людей, другие бросали в них гнилыми овощами.

По просьбе отца я тоже присутствовала при казни. Испытывая отвращение к тому, что сейчас произойдет, я внимательно наблюдала за Аурангзебом. Он сидел на шее слона, держа в руке шест с острым крюком на конце. Этим крюком, которым можно было проткнуть толстую кожу животного до крови, он дергал слона за уши. Аурангзеб яростно дернул слона за левое ухо. Тот взревел и дернул головой влево. Торговец, стоявший на коленях перед слоном, завопил. В паху у него расплывалось темное пятно. Слон бивнем сбил его с ног, потом своим мощным хоботом поднял вверх. Колотя о хобот руками, торговец кричал, моля о пощаде. Его голос сорвался на визг, когда Аурангзеб крюком зацепил ухо слона и рванул шест на себя. Слон взревел и, поднявшись на задние ноги, подбросил торговца в воздух. Тот всем телом ударился о землю при падении; одна его рука переломилась, словно ветка, на которую наступили ногой.

Из раны на ухе слона текла кровь, и я поняла, что Аурангзеб продолжает злить животное. Слон бивнем поддел торговца за ноги и опять его подбросил. Бедняга упал и, волоча ногу, попытался отползти, но слон опять настиг его. Под улюлюканье толпы огромная нога опустилась на грудь торговца. Тот закричал в смертельном ужасе. Слон надавил на грудь бедняги, и она вдруг расплющилась.

Два других слона столь же жестоко расправились еще с двумя преступниками. В живых оставались еще трое. Два слона занялись двумя из них, а мальчик в это время, опустив голову, судорожно царапал виски. Аурангзеб поиздевался над ним, после чего направил на него своего слона. Вскочив на ноги, мальчик попытался скрыться в толпе, но его вытолкнули в центр двора. Он еще раз попробовал бежать, но его сбили с ног.

Мне было ужасно стыдно за своих соотечественников, печаль сдавила мое сердце. Эти образованные, ученые люди не должны были здесь находиться, не должны были кричать, требуя мучительной смерти для ребенка. Не в силах больше выносить это варварство, я повернулась к отцу. Его лицо дрожало от отвращения.

– Пощадите ребенка!

– Прости, дитя мое, уже слишком поздно, – проговорил отец.

– Слишком поздно? А что сказала бы мама? – крикнула я.

Мой вопрос потряс его до глубины души. Он на мгновение замер, будто пробуждаясь ото сна. Потом встал со своей подушки и объявил во всеуслышание:

– Ребенка помиловать!

Аурангзеб, ослепленный жаждой крови, с трудом остановил своего слона, затем, сидя на его шее, повернулся всем туловищем и посмотрел на меня. Я поняла, что он слышал мой возмущенный выкрик. Я боялась гнева Аурангзеба, но мне было до того противно быть его сестрой, что впервые в жизни я плюнула – изобразила некое подобие плевка, направленного в его сторону. Мужчине такое сошло бы с рук. Но я была женщина, и в тот день многие вельможи стали свидетелями моего поступка. Теперь они знали, какого я мнения об Аурангзебе. Одни стали насмехаться надо мной, другие – плеваться, демонстрируя свою поддержку.

Аурангзеб расправил плечи; он был в бешенстве.

– Преступник виновен...

– Он ни в чем не виновен! – резко перебил его отец.

– Ни в чем?

– Во имя Аллаха, довольно! – крикнул отец. – Он всего лишь ребенок!

Последний раз отец так кричал много лет назад, и еще не было случая, чтобы он прилюдно повышал голос на кого-либо из своих сыновей. Мгновение Аурангзеб оставался неподвижным, словно все еще раздумывал, не убить ли мальчика. Потом, едва заметно кивнув, сказал:

– Будь по твоему, мой повелитель.

Отец жестом дал понять, что казнь окончена, и молча покинул беседку. Слонов повели прочь, толпа начала расходиться. Потрясенная случившимся, я прислонилась к столбу беседки. Дара приблизился ко мне сзади и положил руку мне на плечо. Он ничего не говорил, но стоял рядом.

– Нельзя было так, – пробормотала я.

– Ты поступила правильно, сестренка.

Испытывая подавленность, я понурилась:

– Почему Аурангзеб хотел убить ребенка? Разве мы его мало любили? Разве мы...

– Мы ни в чем его не обделяли.

Я не могла с ним согласиться, ибо жестокость, которую проявлял мой брат, произрастала от недовольства. Но я не знала, как выкорчевать этот корень зла. Мы стояли не шевелясь. Рабы приводили двор в порядок – выносили обезображенные мертвые тела, мыли окровавленные плиты, жгли сандаловые благовония, чтобы заглушить тяжелый запах навоза и мочи.

Я хотела уйти, но тут во двор вошел Балкхи. Гигант с кустистыми бровями, сросшимися на переносице, прямиком направился к нам. К его поясу был пристегнут меч, длиннее которого я еще не видела; подол его рубахи был забрызган свежей кровью. Дара был не маленького роста, но Балкхи возвышался над ним.

Однако телохранитель Аурангзеба смотрел не на Дару, а на меня.

– Я говорю от имени твоего брата, – прорычал он. Я почти не видела, как двигаются его губы, так как рот его утопал в густой бороде. – Мой господин кастрировал преступника. – Балкхи наверняка ухмылялся, но я этого не заметила, так как от его слов у меня закружилась голова. – Если он выживет, можешь оставить его себе в качестве раба.

– Мальчика? – с трудом проговорила я. У меня задрожали колени, в ушах раздался звон. Я покачнулась и, вероятно, упала бы, если бы Дара вовремя меня не поддержал.

Балкхи расхохотался, видя мою слабость:

– Зря, зря ты плюнула в него. Он...

– Попридержи язык, – сказал Дара, но тон его не был повелительным.

Балкхи тронул рукоятку своего меча:

– Слабак на троне не будет жить вечно. И когда он умрет, вы оба познакомитесь с моим оскопляющим клинком. Я буду резать вас медленно. – Он плюнул мне под ноги и пошел прочь.

Будь мой брат воином, он, возможно, убил бы Балкхи. Будь я мужчиной, я бы непременно попыталась расправиться с ним, ведь я понимала, что мне угрожает смертельная опасность. Сегодня я унизила Аурангзеба, и он не успокоится, пока не отомстит мне. Увы, Дара не двинулся с места. А я не была мужчиной.

– Ты должен убить это животное, – наконец сказала я, когда Балкхи исчез и у меня перестали трястись колени. – Отрави его или заплати кому-нибудь из солдат, чтобы тот убил его в бою. Мне все равно, как ты это сделаешь, главное – сделай.

– Нельзя одновременно быть убийцей и жить в добродетели, Джаханара. Я не такой. И не буду жить в таком мире. – Дара поморщился, потер лоб. – Ты хочешь новых убийств после того, что мы видели сегодня? Новых смертей?

– Это он убивал людей! И будет убивать!

– Я приму во внимание его угрозы, но делать ничего не стану.

– Значит, ты глупец. – Я вздохнула, жалея, что родилась не Дарой, а он не родился мной. Потому что он был слишком слаб, чтобы противостоять Аурангзебу. – Когда отец уйдет в мир иной, – сказала я после короткой паузы, – через два года или через двадцать лет, Аурангзеб нас убьет. Умрем мы, умрут наши дети, и уже никто не помешает ему занять трон.

– Он – наш брат.

– Ну и что?! – вскричала я. – Да, в нем течет наша кровь, но сердце у него не такое, как у нас. Ты видел его на слоне? Он убивал с наслаждением! А бедного мальчика оскопил просто ради забавы!

– Я не...

– Он бросил вызов отцу! И все же ты считаешь, что, раз он твой брат, он уступит тебе трон? Ты в своем уме?

– Я не могу против него вести войну. Это противоречит моим принципам!

– Пророк Мухаммед, основатель ислама, воевал со своими врагами!

– Так ведь его подвергали гонениям! А меня никто не притесняет!

– Все еще впереди! Аурангзеб в тысячу раз опаснее любого из шакалов, с которыми боролся Мухаммед!

Лицо Дары, всегда дарившее мне успокоение, раскраснелось от гнева.

– Я не Мухаммед, Джаханара! Если хочешь бороться с Аурангзебом, борись, но на меня не рассчитывай!

Я поспешила прочь от него. Я очень любила Дару, но он приводил меня в полное отчаяние: я слишком боялась, что его слабость нас погубит. Прикусив язык, чтобы сдержать слезы, я шла нетвердой походкой, заставляя себя рассуждать. Должен быть выход из этого проклятого тупика, думала я, ведь можно же как-то умиротворить Аурангзеба, заставить его отказаться от мести. Если мне это удастся, возможно, я буду в безопасности.

Так, размышляя, я торопливо шагала в покои придворного врача, чтобы справиться о состоянии мальчика. Увидев лицо старика, я поняла, что сын торговца скончался.

– Его принесли слишком поздно, – проговорил он, – а раны были слишком... слишком глубокие.

Всхлипывая, я покинула врача и побежала в ближайшую мечеть. Это была недавно построенная «Жемчужная мечеть» – Моти-Масджид, сооружение из белого мрамора. Фасад мечети был поделен на семь одинаковых арочных проходов, над которыми вздымались ввысь три огромных купола. Перед мечетью был устроен большой двор.

Я прошла в угол двора и, обратив лицо в сторону Мекки, стала молить Аллаха, чтобы он отправил мальчика в рай и даровал ему вечное блаженство. Я также просила Аллаха, чтобы он научил меня, как погасить жажду мести Аурангзеба. Я заставляла себя искать выход, неустанно обдумывала разные ситуации, так как понимала, что действовать нужно быстро. Аурангзеб сейчас был смертельно опасен, и он мог нанести удар в любой момент. Я намеревалась пойти к отцу, но потом решила, что, втянув его в этот конфликт, я подвергну трон еще большему риску. Ведь в истории известны случаи, когда сын устраивал заговор против отца.

День начал клониться к вечеру, а я все молилась. Наконец Аллах даровал мне ответ. Я стала благодарить его, пока на моих щеках не высохли слезы. Ответ Аллаха принесет мне боль и унижение, но избавит, как я надеялась, от худшей судьбы. Осуществление моего плана зависело от Ладли, поэтому я отправилась на императорскую кухню, где большую часть времени работала моя подруга. Я сделала вид, будто очень сердита на нее, и потребовала, чтобы она следовала за мной. Должно быть, я неплохо сыграла свою роль, так как начальники Ладли злорадно улыбались, когда она проходила мимо них.

Едва мы оказались в большой пустой кладовой, я обняла Ладли. Сказала, что люблю ее и что она всегда будет моей подругой. Я также шепотом поведала ей о случившемся и сообщила, что мне грозит опасность. Ладли, в отличие от Дары, спросила:

– Что будем делать?

– У меня есть план... – тихо ответила я. – План опасный. И его исполнение зависит от тебя.

– Я слушаю, Джаханара.

– Аурангзеб не успокоится, пока не отомстит мне. Сегодня я оскорбила его, и ему не терпится мне отплатить.

– Прямо как ребенок.

Сосредоточенная на своих мыслях, я оставила замечание подруги без внимания.

– Ладли, он считает тебя своим другом?

– Возможно... Да, пожалуй. Я готовлю сладости для его людей, вернее сказать, гадюк. Угождаю ему, хотя он своим срывающимся голосом говорит этим тварям, что я с ним сплю. Он лжет, а они приветствуют его выдумки бурным ликованием.

Мое отвращение к брату усилилось.

– Прекрасно. Мне нужно, чтобы ты меня предала.

– Предала?

– Сообщи ему, что на прошлой неделе я украла у мужа кольцо. – Ладли начала протестовать, но я стиснула ее руку. – Завтра шепни Аурангзебу, что я взяла золотое кольцо из сундука Кхондамира. Скажи, что я спрятала его под кирпичом в своей комнате.

– Это правда?

– Станет правдой. Аурангзеб сообщит про кражу мужу, и, когда Кхондамир обнаружит, что кольца нет, он меня изобьет. – Я помолчала, жалея, что другого пути нет. – Меня унизят в моем собственном доме.

– Но ведь он причинит тебе боль! Должен быть другой выход.

– Такая боль мне не страшна. Лучше кулаки мужа, чем капля яда от Аурангзеба или нож одного из его мясников. Если муж изобьет меня, это на время утолит жажду мести моего брата. – Я сжала пальцы Ладли. – Он предпочтет, чтоб я жила в позоре, чем не жила вовсе.

– Но не лучше ли дать псу менее грозное оружие?! Ты потеряешь престиж при дворе. Вельможи будут смеяться...

– Мой позор никогда не будет предан огласке. Я знаю своего брата. Пусть он пес, как ты выразилась, но он понимает: если отцу станет известно, что он предал меня, ему несдобровать. – Потому что, с грустью подумала я, он знает, что меня отец любит больше, чем его.