Текст книги "Под мраморным небом"

ГЛАВА 12
Преданность друзей

Первый год жизни Арджуманд был для меня самым счастливым. Часто по ночам я крепко привязывала ее к своей груди и несла в дом Исы. Там мы просто держали ее на руках, целовали в щеки, гладили ее ножки. Мы восторгались ее глазками, которые с каждым днем открывались все шире и, казалось, начинали следить за нашими движениями. Она разговаривала с нами по-своему, и ее агуканье напоминало мне воркование голубей. Сколь бы усталой я ни была, эти звуки неизменно вызывали у меня улыбку, будто невидимые нити связывали ее голосок с уголками моего рта. Исе, что не удивительно, такие нити не были нужны. Он так самозабвенно любил Арджуманд, что я порой испытывала уколы ревности. Но такие мгновения были ничто в сравнении с тем восторгом, который владел всем моим существом, когда мы втроем были вместе.

После вечернего кормления Арджуманд – это был восхитительный ритуал, которого я почти всегда ждала с нетерпением, – мы укладывали ее спать в колыбель, сделанную руками моего возлюбленного. Дно колыбели были выстлано толстым слоем хлопчатобумажной ткани, сверху накрытой шелком. Малышка ворочалась во сне. Ближайший дом находился на расстоянии двадцати шагов, но поначалу я все равно боялась, что соседи услышат ее плач. Однако Иса заверил меня, что из его дома на улицу не проникает ни звука. Видя, что я сомневаюсь, он быстро вышел за порог и закричал во всю силу легких. Прохожие, если таковые были, вероятно, приняли его за сумасшедшего, но он доказал свою правоту: я почти не слышала его голос.

На рассвете я возвращалась с Арджуманд в мамину комнату. Утро я проводила вместе с дочерью. Я с восхищением наблюдала, как она растет, как улыбается ни с того ни с сего, как двигает пухлыми ножками во время купания. Иногда я дремала вместе с ней – обычно после того, как она засыпала у меня на груди. Перед сном я шепотом рассказывала дочери об Исе, описывала ей ее отца во всех подробностях. Рассказывала о том, что она узнает гораздо позже – как ему нравится целовать ее пальчики и напевать ей колыбельную.

Я редко носила Арджуманд к Кхондамиру. Мой муж был доволен тем, что его семя наконец-то дало росток, но он мог бы продать Арджуманд за серебряную пуговицу. Думаю, он, гнилая душонка, рассматривал Арджуманд просто как еще одну статью расхода. А поскольку я любила ее, а не его, что было очевидно, он в отместку не выказывал к ней ни малейшего интереса.

После обеда я обычно оставляла Арджуманд с няней в маминых покоях или в императорском гареме. На стройке было много работы, и я знала, что Иса по-прежнему на меня рассчитывает. Кроме того, хоть я и научилась более искусно скрывать свои чувства к нему, его общество доставляло мне радость.

Шли месяцы. Большие участки строящегося сооружения уже были облицованы мраморными плитами, инкрустированными драгоценными камнями. Слоны умирали, люди гибли от лихорадки, баржи, груженные строительными материалами, тонули во время непогоды. Несмотря на все эти трагедии, мавзолей продолжал подниматься вверх. Теперь мавзолей уже достигал почти половины той высоты, что была запланирована Исой, и молва о его красоте распространялась по всей империи. Путники – будь то направляющиеся к кому-то в гости вельможи или паломники, следующие в Мекку, – всегда останавливались, чтобы посмотреть на Тадж-Махал. Иногда они задерживались и несколько дней участвовали в строительстве. А после уходили, удовлетворенные сознанием того, что они тоже внесли свою крошечную лепту в создание легенды.

Возвращение Аурангзеба, увы, омрачило этот год спокойствия и успехов. Как обычно, он вел военную кампанию против персов, причем на этот раз сражался ожесточеннее, чем прежде. Он захватил их крепости, потом, когда противник получил подкрепление, сам попал в окружение. Ряды его армии поредели, и он был вынужден отступать на юг, прибыв в Агру с сильно потрепанным полуголодным войском.

Аурангзеб впервые познал вкус поражения. И хотя Красный форт полнился историями о том, как его армия разбила персов, имевших трехкратное численное превосходство, отступление было унизительно для моего брата. В довершении ко всем неприятностям, деканцы, зная, что мы ослаблены, вновь восстали, объявив о своей независимости. Наш гарнизон на юге был захвачен, тысячи наших солдат погибли ужасной смертью.

Поэтому мой брат вернулся домой в отвратительном настроении. Явившись по возвращении в Диван-и-Ам, вину за отступление он возложил на солдат-индийцев, сказав, что они сражаются не так яростно, как мусульмане. Отец, возможно, и поверил ему, но у него хватило благоразумия не выразить это вслух, ведь он потратил немало усилий на то, чтобы заручиться поддержкой влиятельных индийцев, многие из которых присутствовали в зале. Дара же, который, я думаю, наконец-то начал чувствовать отвращение к Аурангзебу, встал на защиту индийцев, и мои братья, к ужасу отца, вступили в открытый спор. Вскоре в зале стоял многоголосый шум, мусульмане и индусы обменивались оскорблениями.

Индийцы составляли большинство населения империи, но мусульмане правили нашим государством на протяжении многих поколений. Это нам удавалось благодаря тому, что к индийцам мы относились по большей части как к равным. И вот теперь сын императора высмеивал приверженцев другой веры. Казалось бы, Аурангзеб должен десять раз подумать, прежде чем оскорбить индусов, составлявших небольшую часть его сил, но ему будто до этого не было никакого дела, – возможно, потому, что мусульмане были горячо преданы ему и занимали фактически все руководящие посты в его армии.

Сама я в спор не вмешивалась, но внимательно следила за происходящим. Хотела понять, кто из знати примкнул к Аурангзебу, а кто по-прежнему верен отцу и Даре. Насколько я могла судить, голоса разделились почти поровну. Балкхи, телохранитель Аурангзеба, стоял рядом со своим господином, оберегая его от возможной опасности. В какой-то момент его глаза остановились на мне, мы обменялись неприветливыми взглядами. Он облизнул губы, я внутренне содрогнулась.

Придет день, и мы вступим в кровавую стычку, думала я, это вопрос времени. Когда отец умрет, да пошлет ему Аллах еще много лет жизни, Аурангзеб силой захватит Павлиний трон. Возможно, Дара окажет ему сопротивление, но хватит ли у него сил?

Я понимала, что мне, конечно, следует принять сторону любимого брата, но подумала, что ради дочери, возможно, мне придется предать Дару и перейти в лагерь Аурангзеба. Вне сомнения, это был более надежный путь, ведь Аурангзеб убивал своих врагов, а Дара пытался с ними подружиться.

В ту ночь рассеялись те немногие сомнения, что у меня еще оставались. Кто-то поджег один из крупных индийских храмов, в огне погибли четыре монаха. Доказательств того, что к поджогу причастен Аурангзеб или кто-то из его подручных, не было, но я была уверена, что виновник пожара – именно он. Почему он стремится нарушить хрупкий баланс сил в империи? – спрашивала я себя. Как анархия будет способствовать осуществлению его планов?

Ответ стал ясен, когда в качестве возмездия в ту же ночь была сожжена мечеть. Между нашими народами начались столкновения, в которых гибли десятки, если не сотни человек. Мусульман пострадало больше, чем индусов, и на следующий день лагерь Аурангзеба пополнился новыми сторонниками из числа знати. Создавалось впечатление, что он завоевывает авторитет у вельмож, заставляя их бояться индусов.

Однако отец не был глуп. Он велел армии взять под контроль улицы и положить конец беспорядкам. Несмотря на то что Аурангзеб быстро поднялся до ранга военачальника, император был верховным главнокомандующим, и солдаты последовали бы за ним даже в адский огонь. Никто не поставил под сомнение его распоряжения. Смутьянов – по крайней мере, тех, кто все еще дрался и убивал, – арестовали. Демонстрируя лояльность по отношению и к мусульманам, и к индусам, отец велел казнить нарушителей спокойствия, а потом выделил равное количество золота на восстановление сгоревших индий ского храма и мусульманской мечети. И всем дал понять, что любой, кто нарушит мир, будет приговорен к смерти.

После отец вызвал к себе Дару и Аурангзеба. Я тоже была приглашена. Мы собрались на личном балконе отца на самом верху Красного форта. По сути, это был двор с видом на реку. На балконе в глазурованных горшках росли миниатюрные кипарисы, пол покрывал ковер с изображением сада на берегу реки, на ковре лежали подушки. Мы с отцом уже сидели на подушках, когда пришли мои братья. Оба выглядели сердитыми.

Поскольку только что рассвело, слуги принесли нам фрукты и чай. Слуги давно служили при дворе и знали, что между моими братьями разлад, поэтому поспешили удалиться, плотно закрыв за собой бронзовые двери. Дара и Аурангзеб сели на противоположных краях ковра. Аурангзеб теперь носил аккуратную бороду. Ходили слухи, что он соблюдает старинный исламский обычай и не будет сбривать бороду, пока не убьет всех своих врагов.

Отец молчал. Я тоже. Мой взгляд был устремлен на юго-восток, я смотрела на Тадж-Махал. Леса почти полностью скрывали строящееся здание, но белый мрамор искрился на солнце. На лесах, словно муравьи, сновали рабочие. В свете раннего утра блестели металлические инструменты в руках каменщиков.

Где-то посреди этого хаоса находился Иса.

– Вчерашний идиотизм не должен повториться, – просто сказал отец, сжимая кулаки на коленях. – Пока я жив, я этого не допущу. – Его лицо, обычно такое доброе, сегодня утром было сурово. – Зачем, Аурангзеб, зачем, во имя Аллаха, ты устроил эти беспорядки, тем более сейчас, когда враги атакуют наши северные и южные рубежи?

Мой младший брат принял высокомерный вид:

– Я не сказал ни слова лжи.

– Я не упоминал про ложь. Но, должно быть, она у тебя на уме, раз ты сам об этом заговорил.

– Индусы – никудышные воины. Еще более никчемные, чем собаки. Их ряды дрогнули, и трусливые псы бросили свои позиции.

– Тогда, если хочешь, вели понизить в звании или казнить офицеров, которые командовали ими, но, являясь в мой дворец, не смей оскорблять людей, которые сражались за империю, когда тебя еще не отняли от груди кормилицы.

– Нам нужен мир с индусами...

– Попридержи язык, Дара, я еще не закончил! – бросил отец. Аурангзеб успокоился, довольный тем, что отец отчитал Дару, а отец повернулся к нему: – Как можно было поджечь храм?! Это предательское деяние!

– Я ничего не поджигал.

– Не поджигал?

– Нет.

– Разве я похож на верблюда? – Отец впился зубами в яблоко. Я никогда не видела отца таким сердитым. – Думаешь, Аурангзеб, только у тебя есть шпионы? Разумеется, я знаю, что это ты велел поджечь храм. Ты ведешь себя как обиженный мстительный ребенок. Один Аллах ведает, зачем ты это делаешь. Я не понимаю. О да, я знаю, чьего расположения ты ищешь. Но ведь вельмож, которые тебе симпатизируют, гораздо меньше, чем тех, кого ты настроил против себя! Теперь, мой сын, я опасаюсь, что многие индусы будут стремиться вонзить тебе в спину клинок.

– С врагами я разберусь, – быстро проговорил Аурангзеб, пожалуй, слишком быстро. Ладли как-то сказала мне, что Аурангзеба мучит паранойя: он боится, что его убьют. Судя по всему, сейчас отец надавил на его самое больное место.

Отец опять откусил кусочек яблока:

– Вот что я тебе скажу. – Он сердито посмотрел на Аурангзеба. – Враги плодятся, как крысы. Ты их давишь, травишь, сжигаешь, а их все больше. И неважно, мир сейчас или война, сытное или голодное время. Враги всегда будут устраивать против тебя заговоры.

– Но ведь ты до сих пор жив.

– Потому что я не оскорбляю тех людей, которые помогли мне прийти к власти. Тех, кто готовит мне еду, сражается в рядах моей армии и платит налоги в мою казну!

– Мусульмане вооружают...

– Ты хороший солдат, Аурангзеб, но в придворной политике – сущий ребенок. Ты был бы прирученным гепардом на поводке у хитрого вельможи или куклой в руках Джаханары, случись ей сесть на Павлиний трон.

Аурангзеб стиснул зубы, на скулах у него вздулись желваки.

– Неужели ты позволишь женщине...

– Из нее получилась бы отличная правительница! – перебил его отец. – Думаешь, твоя мать не смогла бы править империей? И уж, конечно, она не стала бы сеять раздор между нашими народами и все дни напролет изучать религии.

Дара, который до этой минуты был избавлен от гнева отца, поморщился. Я понимала, что отец оказался в трудном положении. Он очень любил Дару, но не был уверен, что его старший сын сумеет сохранить империю в условиях борьбы с нашими врагами. Сейчас он умышленно провоцировал его, надеясь, что Дара начнет более серьезно относиться к своим обязанностям.

– Ты нужен мне, Аурангзеб, – сказал отец. – Но я не допущу, чтобы ты подрывал устои империи! Отныне ты будешь относиться к индусам с уважением. Они должны поддерживать нас. Если я узнаю, что еще какой-то храм был осквернен или совершено нечто подобное, ты отправишься чистить конюшни!

Рука Аурангзеба дернулась, и мне показалось, что он сейчас обнажит меч. У него наверняка мелькнула мысль о том, чтобы прямо сейчас убить нас троих. Устранив нас, он мог бы спокойно взойти на трон. По словам Ладли, Аурангзеб боялся, что знать ополчится против него, если он убьет отца. Отчасти я была согласна с подругой, но подозревала, что причиной его колебаний прежде всего является религия. Ведь в исламе убийство собственного отца считается тягчайшим грехом.

– Куда мне выступать? – наконец спросил он; в его взгляде кипела ненависть.

– Возьми пятьдесят тысяч солдат, отправляйся на север и усмири персов. Они наиболее опасны. Деканцев можно привести в покорность позже. Уничтожь персидскую армию. Сотри с лица земли их укрепления, отрави их колодцы, сожги их зерно. Сделай так, чтоб они не могли воевать против нас.

Никогда еще Аурангзеб не получал под свое командование столь многочисленное войско. Хоть отец и унизил его, Аурангзеб был доволен.

– Сколько голов ты хочешь? – спросил он, глядя в пол.

– Нанеси им смертельный удар, Аурангзеб. Чтобы мы могли диктовать условия мира.

Не заботясь о приличиях, Аурангзеб удалился. После того как он ушел, Дара выпрямился:

– Помнишь битву...

– В чем суть твоего вопроса, Дара? – снова перебил его отец.

Мой старший брат поморщился, так как он привык говорить обиняками:

– По-твоему, мудро, отец, оставлять Агру без защиты?

Отец и я, мы знали: Дару больше беспокоит то, что под командованием Аурангзеба оказались пятьдесят тысяч наших лучших воинов.

– Агра, – отвечал отец, – вполне способна защитить себя. В половине дня пути от города стоит еще более многочисленная армия.

– Так близко?

– Да. А теперь займись-ка своими обязанностями. Если, конечно, тебе не нужно какую-нибудь книгу почитать.

Дара натянуто улыбнулся.

– С чтением покончено, отец, – сказал он и покинул балкон.

В отсутствии братьев солнце, казалось, стало гораздо теплее. Подставляя лица солнечным лучам, я вместе с императором лениво ела арбуз. Отец вдруг как-то стих, и я не смела нарушить его покой. Я сидела и думала о том, как бороться с Аурангзебом. У отца была своя обширная сеть шпионов, у Аурангзеба тоже. У меня – только Ладли. А если я хотела быть полезной Даре, мне требовалось больше сведений, чем те, которые могла добыть Ладли. Но кому еще я могу довериться, кого еще могу попросить о помощи?

– Комары, – произнес отец. – Мои сыновья – как комары.

Далеко внизу обезьянка прыгала с крыши на крышу. В Красном форте было много этих зверушек; их часто держали в качестве домашних питомцев.

– Прости за смелость, – проговорила я, – но мне кажется, ты слишком сильно полагаешься на Аурангзеба.

– А что мне остается, Джаханара? Трон всегда предназначался для Дары, но способен ли он вселить страх в черные сердца персов? Деканцев? Португальцев? Едва ли, как ни грустно это признавать. А Аурангзеб, хоть я и... не очень его люблю, способен усмирить наших врагов.

– Но какой ценой? Ему не нужен мир ни с нашими соседями, ни с индусами. Он разрушит...

Отец вскинул руку:

– Поэтому мы должны помочь Даре стать правителем. Он мудрее Аурангзеба. И теперь мы должны научить его быть почти таким же жестоким.

На мой взгляд, это была невыполнимая задача, но я промолчала. Подобные разговоры меня утомляли. Мне хотелось рассказать отцу про мою маленькую Арджуманд, про то, как она быстро учится ползать. Или поговорить с ним о нашем мавзолее. А вместо этого мы обсуждали наши тревоги.

Днем я буду думать о его мире, размышляла я. Буду строить планы и плести интриги, как хотела бы мама. Но вечером только Иса и Арджуманд будут занимать мои мысли.

Я поцеловала отца на прощание и отправилась на стройку. Я не стала садиться на лошадь, предпочла пойти пешком. Петляя по улочкам Агры, идя по широким дорогам, ведущим к мавзолею, я сосредоточенно думала о том, как лучше понять замыслы Аурангзеба. Решение пришло само собой, но я не спешила вникать во все его сложности. Потому что этот мой план поставил бы под удар жизнь еще одного человека, которым я очень дорожила.

В конце концов я решила – с большой неохотой, – что выбор оставлю за своим другом, и прошла в сад, который был разбит рядом с мавзолеем. Деревья, посаженные здесь несколько лет назад, уже были немного выше меня. Вдоль стволов деревьев тянулись ровные ряды тюльпанов, крокусов и георгинов. В каналах, проложенных вдоль дорожки, плескались цветные карпы; они поедали садившихся на воду насекомых.

Низама я нашла быстро. Сидя на шее слона, он заставлял животное тащить связку бамбука к основанию платформы. Когда слон выполнил его команду, он угостил животное сахарным тростником; слон забрал у него тростник своим гибким хоботом. Низам, в гареме всегда казавшийся женственным, теперь выглядел более мужественным, чем многие из мужчин, которых я знала. За годы работы на строительстве Тадж-Махала он нарастил борцовские мускулы. Его грудь и плечи стали шире. Он даже казался выше ростом.

С проворством гепарда Низам спрыгнул со слона. Не задавая вопросов, он последовал за мной к реке, подальше от тысяч рабочих. У берега стояли три баржи. Мы прошли мимо этих задумчивых гигантов к тихому местечку, где женщины били одежду о камни. Я поежилась, вспомнив, что на этом участке реки я едва не утонула.

– Моя госпожа? – произнес Низам, когда мы свернули и увидели, что поблизости никого нет.

– Как дела, Низам?

– Хорошо, спасибо.

– А если честно?

Низам устремил взгляд на Тадж-Махал:

– Я доволен.

Я почти отказалась задавать свой вопрос, так как не хотела, чтобы счастье Низама было столь мимолетным. Однако меня всегда учили, что долг превыше всего, поэтому я спросила:

– Как ты смотришь на то, чтобы уйти отсюда?

– Уйти? Почему?

Я колебалась, думая, что все же стоит найти кого-то другого. В конце концов, я могла бы просто нанять кого-нибудь из воинов.

– Почему, моя госпожа?

Откинув покрывало с лица, я сказала:

– Скоро Аурангзеб отправляется на север воевать с персами.

– Да, я слышал.

– Низам, ты прекрасно знаешь, что... он ненавидит Дару и меня... – Убедившись, что нас никто не подслушивает, я продолжала: – Не так давно он пытался убить Дару. Это знают всего несколько человек. То несвежее мясо спасло ему жизнь.

– Каким образом?

– Теперь это не имеет значения. Важно то, что я должна понять его тактику. Военную тактику. Под его командованием пятьдесят тысяч человек, Низам. Пятьдесят тысяч. Но как он ими распоряжается? Что у него за тактика? Чего особенно боятся его враги? Я должна выяснить его слабые и сильные стороны, ибо я боюсь, что однажды, когда отец умрет, Аурангзеб и Дара столкнутся на поле боя. И если это случится, я планирую быть на стороне Дары. И должна буду дать ему благоразумный совет.

– Я не обучен военному делу, моя госпожа.

– Солдатами не рождаются. Но всему можно научиться, а ты впитываешь знания лучше многих. Ты учишься, Низам, наблюдая. Не задаешь вопросы, как я, но ничего не упускаешь из виду. Ты смотришь, как облицовывают камень, и вскоре сам его искусно облицовываешь. Ты увидишь, как Аурангзеб разворачивает свои войска, что впоследствии даст нам возможность предвосхитить его действия.

– А как я вступлю в его армию?

– Перед походом Аурангзеб будет набирать новых солдат. Ты без труда вольешься в их ряды.

– Позволь узнать. Это крайне необходимо?

Я никогда не лгала Низаму и не собиралась лгать теперь.

– Это необходимо, Низам. Но не настолько, чтобы из-за этого ты менял свою жизнь. Если тебе больше по душе строить Тадж-Махал с твоими новыми братьями, тогда оставайся. Трудись, пока мавзолей не будет построен, и, возможно, твое имя войдет в историю. Во всяком случае, я это всегда буду помнить.

Низам потер ладони, стряхивая с них грязь. Казалось, руки у него неестественно крупные, как и весь он сам.

– Интересно, Персия так же прекрасна, как Хиндустан?

– Не думаю. К тому же, ты ведь будешь на войне, Низам. Можешь погибнуть в бою, или Аурангзеб тебя узнает.

– Узнает? – усмехнулся он. – Твой брат никогда меня не замечал. Ни тогда, когда я прислуживал ему за ужином, ни тогда, когда я позволял ему рубить меня деревянным мечом.

Это были горькие слова, и я, не в силах сохранять самообладание, взяла его за руку. Мои пальцы, переплетенные с его пальцами, казались крохотными, как у ребенка.

– Ты не заслуживаешь таких воспоминаний. Ты должен был быть нашим другом, а не рабом.

– Разве мы не друзья, Джаханара?

Низам впервые обратился ко мне по имени, и я стиснула его ладонь. Мне хотелось поцеловать его, но я знала, что он смутится.

– Друзья, – ответила я. – И всегда будем друзьями.

– Тогда не думай о прошлом. Оно миновало.

Какой благородный человек, думала я. Благородный, сильный, замечательный.

– Спасибо тебе, Низам, – сказала я. – Спасибо за то, что ты такой, какой есть.

– Спасибо, что навестила меня.

Мы вернулись к Тадж-Махалу, постояли, глядя на величественный купол, который уже был наполовину построен. Под куполом вытянулись стройные опорные арки. В общей сложности их было четыре, по одной с каждой из четырех сторон мавзолея. С боков к каждой большой арке примыкали еще по две арки меньшего размера, стоящие одна над другой. И каждый усеченный угол куба, благодаря которым мавзолей приобретал форму восьмиугольника, украшали еще по две арки, также стоявшие одна над другой. Иса проектировал арки по подобию белых врат рая. Поначалу за эту идею его подвергли осмеянию, говорили, что он фантазирует, но Иса конечно же был прав. Любая арка могли бы сойти за вход. И хорошо бы, чтоб рай хотя бы вполовину был так же прекрасен.

– Мне этого будет не хватать, моя госпожа.

– Знаю. А мне будет не хватать тебя.

– Я недолго пробуду на его войне, – сказал Низам. – Хочу достроить мавзолей.

– Обещаешь? – спросила я. Он кивнул. – Возвращайся целым и невредимым, – добавила я. – Если с тобой что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу.

– До свидания, моя госпожа.

Я пожала его руку. Он пошел прочь. Я смотрела ему вслед. Низам не сразу покинул стройку. Он вернулся к своему слону, словно хотел перед отъездом уложить еще несколько плит. Когда-нибудь, думала я, я отплачу этому человеку. Отплачу всем, кто ради меня рисковал.

Дрожа, я вернулась в Красный форт, поднялась в свою комнату. Арджуманд доставила мне мгновение радости, но потом я вновь опечалилась, тревожась за своих друзей. Кто я такая, чтобы подвергать опасности Ладли и Низама? Как можно столь бесцеремонно... злоупотреблять дружбой? Подобные мысли не давали мне покоя до самого вечера. Они мучили меня за ужином и когда сгустились сумерки. Наконец, я могла взять Арджуманд и вместе с ней по длинному подземному туннелю отправиться в дом Исы. Он встретил нас на лестнице. Но сегодня, чего прежде не случалось, я не обрадовалась встрече с ним. Рядом с Исой я чувствовала себя грязной, замаранной собственными грехами.

– Что тебя тревожит? – спросил он, когда я устало села и дала Арджуманд грудь. Мне не хотелось говорить, но, по его настоянию, я поведала ему о том, что произошло, как я использовала Низама. – Ты предоставила ему выбор, Джаханара, – возразил Иса. – Он мог бы не идти в армию.

– Разве?

Иса забрал у меня Арджуманд, поцеловал ее в круглую щечку.

– Честно? Нет, выбора ты ему не оставила. Но для Низама долг – понятие священное. Наверно, ему и впрямь очень нравится строить Тадж-Махал, но он не смог бы жить в ладу с самим собой, если б отказался исполнить свой долг перед тобой.

– Он никогда не подводил меня. А я его подвела.

Иса опять поцеловал нашу дочь и бережно положил ее в колыбель. Тихо напевая, он поглаживал ее ножку, пока Арджуманд не уснула. Тогда он сел на спальный ковер и подложил мне под спину еще одну подушку.

– Думаю, Ласточка, для Низама армия, возможно, не станет таким уж тяжким испытанием. Помнишь, как на Ганге он целыми днями не слезал с лошади, исследуя новые земли? Он тогда был как ребенок. Смотрел во все глаза. А теперь он отправится в Персию, совершит путешествие вместе с людьми, которые станут его друзьями.

– Помню. Но тогда он был не на войне.

– Когда-нибудь, Джаханара, ты все исправишь. Купишь ему надел земли, на котором он построит себе дом. И поможешь ему построить этот дом. Ничто не сделает его счастливее.

Вздохнув, я сняла с головы покрывало. Я боялась, что никогда не смогу по достоинству отблагодарить Низама.

– А что бы сделало счастливым тебя?

– По-настоящему?

– Да.

– Я был бы вдвойне счастлив, если бы ты научилась видеть в себе то, что вижу я.

– Что, например?

– Вдохновение. Сочетание красоты, грации и мудрости.

Я прикусила губу. Его слова ласкали слух, но я им не верила.

– Давай завтра поговорим?

– Ты должна научиться любить себя. Но, увы, чтобы ты могла любить себя, тебе нужно, чтоб тебя любили другие. Это твоя единственная слабость, Джаханара. Ты живешь так, как, по твоему мнению, ждут от тебя другие. Ты живешь для своего отца, для своей матери, для всех, кроме себя самой.

– Но мне нужно...

– Жить так, как ты хочешь.

– Я не знаю как.

– Знаешь, знаешь, – возразил Иса. – Только редко себе это позволяешь. – У меня защипало в глазах. – Даже теперь, – продолжал Иса, поглаживая мое лицо, – ты борешься со слезами, словно боишься, что я сочту тебя слабой. – Я не знала, что сказать. Иса был прав, но в этом я никогда бы себе не призналась. – Смотри на себя так, как смотрю на тебя я, Ласточка. И тогда тебе больше не придется бороться со слезами. Живи так, как тебе самой хочется, и ты обретешь покой.