Текст книги "Под мраморным небом"

ГЛАВА 4
Мрак

Вскоре судьба показала мне, как трудно защищать кого-то, тем более себя саму: когда мне исполнилось шестнадцать, меня выдали замуж. Свадьбу сыграли во время Навруза, перед периодом засухи. Я вышла замуж за человека, которого буду презирать.

Период засухи в Агре – это время, когда сама земля умирает. Трава чахнет и желтеет от зноя и отсутствия дождей, стада скота целыми днями лежат неподвижно. Но перед наступлением тяжелого лета в Агре, слава Аллаху, на короткое время устанавливается весенняя погода. Эту передышку мы празднуем как персидский Новый год.

Обычно в Навруз настроение у меня приподнятое, потому что праздник этот длится две недели, в течение которых устраиваются грандиозные приемы, сверкают китайские шутихи и происходит нескончаемый обмен подарками. Но на этот раз приближение свадьбы отбило у меня всякую охоту праздновать. На огни фейерверков я смотрела невидящим взглядом, сладости ела, не замечая их вкуса, – ощущала только горечь своих мыслей.

В день бракосочетания я встала рано, хотя и без всякой радости. Позавтракав дыней, я приняла ванну с лавандовым и эвкалиптовым маслами. Потом, пока мои волосы сушились вблизи горящего сандалового дерева, служанки втирали в мою кожу духи с ароматом лотоса. Мне дали гвоздику, и я жевала ее, пока мое дыхание не приобрело коричный запах. После этого искусные художники занялись моим телом – сначала натерли бетельным[12]12
  Бетель – вечнозеленое многолетнее растение, листья которого имеют лекарственные свойства.


[Закрыть] листом мои губы, пока они не занемели и не покраснели, затем бурой пастой из хенны, лимонного сока и масла нанесли замысловатые узоры на мои ладони и ступни. Наконец, служанки украсили мои волосы цветами – бесценными орхидеями редчайшей окраски.

Моя свадьба проходила в самом большом дворе Красного форта, занимавшем площадь более трехсот квадратных метров. Двор был обнесен стенами из песчаника с сорока арками, через которые можно было пройти в близлежащие сады, дома и на базары. На стенах развевались красные знамена.

Сотни гостей собрались в том дворе. В основном это были представители знати, прибывшие пораньше, чтобы занять наиболее удобные места. По периметру двора стояли двадцать боевых слонов. Некоторые из них были покрыты английским бархатом, другие – китайским шелком или турецкой парчой. Бивни слонов были обмотаны черной тканью, из-за чего кончики клыков казались еще белее. В углах двора находились золоченые клетки с гепардами. На этих быстрых животных были надеты серебряные ошейники и расшитые полотняные жилеты.

На свадьбу отец подарил мне много драгоценностей, и я вся сверкала рубинами и изумрудами. Наряд, что был на мне, я надела впервые. Верхний халат был пошит из тончайшего прозрачного шелка, на котором синели яркие ирисы цвета индиго. Под халатом на мне было бирюзовое платье. Верхняя часть платья так плотно облегала мое туловище, что даже было видно, как ритмично, в такт моему дыханию, вздымается и опускается мой живот. Нижняя часть платья была гораздо свободнее.

Оболочка моего существа поражала великолепием, но душа моя страдала. Хоть я с Дарой и говорила часто о чувстве долга, теперь это чувство меня душило. Мечты, что я лелеяла ребенком, как в воду канули. То были мечты из другой жизни, мечты девочки, которой я почти не помнила. Та девочка жаждала найти возлюбленного, в присутствии которого у нее учащалось бы сердцебиение.

Мой желанный мужчина, кто бы он ни был, остался в далеком прошлом. Вместо него рядом со мной стоял торжествующий Кхондамир. Тучный мужчина, он был едва ли не ниже меня и более чем вдвое старше. Но он был влиятельным торговцем серебром и давно находился в оппозиции к отцу. Наш брак, по замыслу отца, должен был способствовать тому, что Кхондамир изменит свои взгляды. Отец также хотел использовать торговые связи Кхондамира в Персии, чтобы найти союзников к северу от наших границ. Ко мне лично Кхондамир не проявлял особого интереса, но свадьбы ждал с нетерпением, потому что союз со мной приближал его к Павлиньему трону.

Во время церемонии взгляд Кхондамира то и дело падал на мою грудь, заметно пополневшую за последние месяцы. Я это мучительно сознавала и старалась не думать о том, что ждет меня сегодня вечером. Вместо этого рассеянно смотрела на своих родителей, братьев и сестер, стоявших ступенькой ниже на золоченом помосте. Двух моих маленьких сестренок – последний раз я их видела месяц назад, – укутанных в прозрачный шелк, держали на руках слуги. Отец был в военной форме; на боку у него сверкала усыпанная изумрудами рукоятка старинного меча. Мама сияла, словно роза. Будучи в тонком зеленом халате и алом платье, она излучала красоту, распространяя свое очарование на моих братьев – те в синих туниках стояли плечом к плечу между родителями – и на всех, кто был вокруг. У Дары вид был опечаленный; Аурангзеб, напротив, злорадно улыбался. Шах и Мурад будто спали на ходу.

Моя свадьба с Кхондамиром, как и все подобные мероприятия, длилась долго и была скучной. Произносились молитвы во славу Аллаха, гости обменивались шутками. После празднеств, состоявшихся минувшим вечером, я проплакала всю ночь, так что на сегодня у меня слез уже не осталось. Я улыбалась и кланялась. Я стояла рядом со своим мужем.

По окончании церемонии было устроено обильное пиршество. На открытом огне жарились десять или больше баранов. На золотых и серебряных блюдах дымились шашлыки из говядины и овощей. Всюду высились горы риса, орехов и фруктов; в мраморных чашах подавали кулфи – десерт, приготовленный из сахара, манго, лимонного сока, сливок и жареных фисташек. Перед тем как приняться за еду, моя семья перешла под крышу одного из наскоро возведенных красных шатров. Слуги застелили персидские ковры свежими скатертями, и мы сели пировать, беспрерывно пробуя то одно блюдо, то другое. Во время еды слуги обмахивали моих родных, отирали с них пот и отгоняли мух.

Пока мы ели, нас развлекали императорские танцовщицы. Тончайшие ткани окутывали их тела, позволяя зрителям любоваться изящными женскими формами. Девушки раскачивались, словно молодые деревца на ветру, танцуя под аккомпанемент труб, барабанов и струнных инструментов. За пределами шатра на потеху гостям состязались в ловкости и проворстве жонглеры и акробаты.

По завершении пиршества мы покинули двор и прошли за стены Красного форта, где знать и народ ожидало развлечение – игра в поло, о чем заранее распорядился мой отец. Поло, одно из наших любимых зрелищ, придумали племена, населявшие равнины к востоку от Агры. Ко дню моей свадьбы у реки был очищен от наносов большой участок земли, на котором с двух сторон поставили ворота. Вокруг поля слуги раскинули шатры для вельмож, их жен и наложниц и поставили перед ними угощения. Самый большой шатер защищал от солнца мою семью. Мы сидели на шерстяных коврах и смотрели, как игроки готовят к состязанию своих коней.

Мои братья отправились на поле. Дара и Шах надели черные туники и тюрбаны, Аурангзеб и Мурад – белые. Отец поднес ко рту рог буйвола и подал сигнал. Протяжный звук вырвался из рога, и команды собрались в две группы, каждая на своей стороне поля. Лошади с расчесанными гривами и хвостами, в которые были вплетены ленточки, били копытами землю и ржали. На шее у жеребцов громко звенели золотые и серебряные колокольчики. Всадники имитировали удары, размахивая клюшками, представлявшими собой длинные, больше человеческого роста, прямые жерди с изгибами на нижних концах.

На поле выбросили красновато-желтый мяч, и игра началась. Кхондамир, позабыв про свою невесту, ревел вместе с толпой. Мама пыталась привлечь мое внимание, но я впервые в жизни проигнорировала ее знаки. Хоть мои родители и верили, что Кхондамир будет мне хорошим мужем, а я сама считала, что исполняю свой долг, у меня было такое чувство, что меня предали.

Я молила Аллаха, чтобы Кхондамир оказался благородным человеком, и без особого интереса следила за игрой. И все же я обратила внимание на то, что Аурангзеб гораздо более искусный наездник, чем все остальные мои братья. Казалось, мяч всегда у него на клюшке. В какой-то момент, когда путь к воротам ему преградил один только Дара, он вскачь направил своего коня прямо на брата. Дара вылетел из седла, и Аурангзеб беспрепятственно забил мяч в ворота. Он победоносно вскинул руку, и многие в толпе ему зааплодировали. Дара кивнул Аурангзебу и заковылял к своему жеребцу.

Ислам запрещает употребление алкоголя, и многие истинные мусульмане воздерживаются от спиртного, но в день моей свадьбы вино лилось рекой. Я впервые отведала его сладость, сидя подле своего мужа, и это было единственное приятное впечатление за весь тот день. Мы пили из украшенных драгоценными камнями кубков, и наши сосуды не пустели. Мужчины и женщины, обычно подчинявшиеся строгим законам нашего общества, начали вести себя более раскованно. Кхондамир улыбался мне, обнажая пожелтевшие зубы и опухшие десны. У меня появилось незнакомое ощущение: голова непомерно отяжелела, сознание притупилось, что было мне несвойственно, ибо я всегда отличалась острым умом. Но я пила и пила, так как слышала, будто мужчины пьют вино, чтобы забыться, а мне хотелось забыться. Если вино может спасти меня, значит, я буду пить его, пока во всем Хиндустане не останется ни одной виноградинки.

Я даже не заметила, когда кончилась игра. Сгущались сумерки. Сильные руки подняли меня и посадили в паланкин – кресло, укрепленное на двух длинных жердях. Четверо мужчин понесли мои носилки к дому Кхондамира. Я видела дом Кхондамира только издалека и припомнила, что это похожее на дворец величественное сооружение построено из песчаника и стоит в окружении пальм далеко от реки.

Слуги Кхондамира зажгли факелы вокруг моего паланкина. Мой муж ехал подле меня на жеребце серой масти с черными круглыми небольшими пятнами на шерсти. Когда Кхондамир заметил, что я смотрю на него, он широко улыбнулся, потом извлек что-то из переметной сумки и стал есть. Соображала я туго: мысли ворочались в голове, будто слизняки. Тихо постанывая, я принялась вытаскивать из волос цветы и убирать в карманы доставляющие неудобство ювелирные украшения. Казалось, передо мной все вращается в какой-то невообразимой круговерти, грозившей свести меня с ума.

Я отважилась закрыть глаза. А когда наконец открыла их, увидела, что меня несут по озаренному свечами коридору. Дверь отворилась. Меня опустили на ковер, служивший спальным ложем. Едва шевеля языком, я насколько смогла любезно поблагодарила своих носильщиков, глядя на вращающийся потолок. В комнате все стены были увешаны рогами, и я, будучи не совсем в себе, почему-то решила, что мой муж – охотник.

Увидев, как он, шатаясь, входит в комнату, я притворилась спящей. Поначалу я думала, что он, возможно, просто ляжет спать рядом со мной, но потом почувствовала на себе его руки. Его алчные пальцы терзали мой дорогой наряд. Он с такой силой рванул на мне одежду, что я перевернулась на бок. Напуганная, я продолжала делать вид, будто сплю, надеясь, что Кхондамир потеряет ко мне интерес.

Но, ощутив его дыхание на своей обнаженной груди, я поняла, что просто так он не отстанет. Внезапно он приник ртом к моему соску, и я подавила позыв к рвоте. Бормоча что-то себе под нос, он впился в мою грудь, как голодный поросенок – в свиноматку. Хоть мне было дурно от отвращения, я почувствовала, как мой сосок затвердел, что, казалось, еще больше распалило Кхондамира. Он стал облизывать и кусать мое тело. У меня бешено стучало сердце, я дрожала от прикосновения зубов, ибо оно не было нежным. Как и прикосновение его пальцев, которые нагло проникали в мои самые интимные места.

Я услышала, как мой муж сплюнул, ощутила влагу между ног. Он навалился на меня всем телом, своим тяжелым дыханием отравляя меня и животом вдавливаясь в мой живот. Острая боль пронзила все мое существо. Кхондамир задвигался на мне, размеренно вздымаясь и опускаясь. Не в силах больше притворяться спящей, я закричала. Я думала, мой страдальческий вопль заставит Кхондамира остановиться, но, по-видимому, его это только подхлестнуло. Его толчки участились, стали мощнее. Он прижал мои руки к ковру, не позволяя мне пошевелиться.

Казалось, мое тело расщепилось надвое. Мама предупреждала меня о боли, но я не предполагала, что боль будет столь жгучей. Я скрипела зубами, когда Кхондамир облизывал мою шею, кричала, пытаясь высвободиться из его тисков. Хоть я и не знала ничего о близости между мужчиной и женщиной, но сомневалась, что соитие должно быть наполнено нестерпимой мукой. Другие женщины, я слышала, говорили об этом с наслаждением, и, думаю, мама получала удовольствие от близости с отцом. А я лежала, до крови кусая губы, и заливалась слезами под немилосердным натиском моего мужа.

Когда я уже решила, что непременно умру, он вдруг взвыл, будто дикий зверь. Я почувствовала, как его плоть во мне разбухла еще больше. Он глубже проник в меня, начал содрогаться и вдруг рухнул на меня. Я лежала неподвижно, вдыхая исходивший от него смрад. Наступила тишина. Перед глазами у меня по-прежнему все кружилось, но я благодарила Аллаха за то, что выпила много вина: не будь я пьяна, мои страдания были бы и вовсе невыносимы.

Вскоре Кхондамир захрапел. Я уперлась ладонями ему в грудь и столкнула его с себя. Всхлипывая, я проковыляла в угол и села, прислонившись к стене. Увидев кровь, струящуюся по моим бедрам, и рану на соске, я заплакала сильнее. Я проливала слезы, жалея себя, свою любовь, которую, теперь я была уверена, я никогда уже не обрету.

За ту ночь я постарела на целую жизнь.

* * *

ПЕРВЫЕ дни в качестве жены Кхондамира я вспоминаю с ужасом. Думая о своем долге, я старалась позабыть первую брачную ночь. Шла вперед, как всегда учила меня мама. Должно быть, винные пары затмили его разум, рассудила я. Наверняка он не сознавал, что причиняет мне боль.

Так, успокаивая себя, я пыталась добиться расположения Кхондамира, сделать его счастливым. Увы, очень скоро я поняла, что ему мои чувства безразличны. Когда я была рядом, для него меня будто не существовало, он замечал меня не больше, чем сидящую в углу мошку. Как я ни старалась услужить Кхондамиру, мои усилия, в лучшем случае, не удостаивались внимания. Равнодушие мужа меня огорчало, ведь я привыкла к тому, что меня воспринимают серьезно. Даже мой отец, самый важный человек в империи, зачастую умолкал, когда я пыталась дать совет. А Кхондамир, болван, каких свет не видывал, считал, что взял в жены безмозглую верблюдицу.

Вскоре стало ясно, что он женился на мне в надежде, что я подарю ему сына. Хоть он и пользовался репутацией шершня, что пьет нектар со многих цветов, детей у него не было. Непонятно, почему он решил, что я рожу ему ребенка, если у других женщин это не получилось. И, говоря начистоту, хоть я и мечтала о детях, Кхондамира в роли их отца мне было трудно представить. Я не хотела, чтобы его семя пустило корни во мне, тем более что все последующие ночи с ним почти ничем не отличались от первой брачной ночи: пьяный, он вваливался в комнату и использовал меня, пока не засыпал.

Однажды он даже ударил меня – наотмашь, тыльной частью руки – и рассек мне губу. Рассердился на то, что я не отвечаю на его «ласки». Нагая, я лежала на тигровой шкуре и дрожала, а Кхондамир крикнул слуге, чтобы тот ехал в Красный форт и привез оттуда искусную куртизанку. После мой муж заставил меня смотреть, как они совокупляются, и потребовал, чтобы в будущем я превзошла распутницу в бесстыдстве.

Вот тогда-то во мне и проснулась ненависть. Другие чувства я хорошо понимала. Я боялась Аурангзеба. Я любила отца и преклонялась перед мамой. Нищих я жалела, детям завидовала. Но чувство ненависти до сих пор мне не было знакомо, и я не хотела его познавать. Однако в ту ночь, когда я обливалась кровью, плакала и ненавидела, у меня впервые возникла мысль о том, чтобы сбежать от этого чудовища или, еще лучше, положить в его рис яд. Мир бы не опустел с его кончиной.

В те дни мне ужасно не хватало моих родных. Родители присылали мне письма и подарки, но они вместе с моими братьями вели военную кампанию на юге. Дара писал об Аурангзебе, что тот не стал прятаться в шатре отца, а отправился на поле боя вместе с нашими солдатами и отличился в сражении. Там он первый раз убил человека.

Война меня мало интересовала, но я с удовольствием поехала бы на юг с отцом, матерью и братьями – посмотрела бы на новые земли, послушала бы, как спорят офицеры. Такая судьба была куда желаннее, чем прозябание в доме Кхондамира, где прислуживали унылые слуги и почти не было книг.

Проходили дни, недели, и я стала бояться, что моя жизнь никогда не изменится. Днем я глубоко прятала свои страдания и только в темноте ночи разрешала себе предаться горю. Мама ни одному мужчине не позволяла управлять ее чувствами и надеялась, что я буду такой же сильной. Поэтому я боролась со слезами. Терпела, пока Аллах наконец-то не решил отпустить меня на волю.

Тот день, когда я в первый раз вкусила свободы, начался как обычно. Мы с Кхондамиром завтракали на террасе – пили молоко, чистили мелкие апельсины. Шерстяной ковер под нашими ногами был сильно потерт и запятнан.

Набравшись смелости, я спросила мужа, не позволит ли он мне покататься на одной из его лошадей.

– Ты? – Он хмыкнул. Для мужчины, обладающего тучным телосложением, голос у него был неестественно визгливый. – На лошади?

– Я всегда...

– А голой не хочешь прокатиться? – Должно быть, эта картина его позабавила, потому что он раздвинул в самодовольной ухмылке свои толстые губы, так что кусочки апельсина вывалились из его рта.

Я уже привыкла к грубым шуткам мужа и пропустила мимо ушей его грубый вопрос.

– Мой господин, я давно не видела своих друзей, вот уже несколько недель.

– Ну и что? Недели? Месяцы? Что с того? С какой стати я должен думать о твоих друзьях?

– Потому что я твоя жена.

Кхондамир рыгнул, его толстые щеки затряслись.

– Ты плаксивая девчонка. Ни больше. Ни меньше. Лучше бы пошла и занялась чем-нибудь полезным.

– А ты бы лучше... – Я осеклась. Страшно было подумать, что Кхондамир сделает со мной, если я предложу ему броситься со скалы. – Ты бы дал мне задание.

– Ладно. Приготовь мне обед.

Я проглотила сердитую реплику. Значит, вот как мужья думают о своих женах? Что мы способны только варить им рис? Допив молоко, я вздохнула и огляделась. Кхондамир владел серебряными рудниками и был богатым человеком, но на слуг, вне сомнения, денег жалел. Крыша его дома требовала ремонта, сорняки душили его сад, лошади были тощие, а стены из песчаника, которыми были обнесены его владения, потрескались, местами в них были дыры. Интересно, где он прячет свои рупии и золото?

– Дерьмо, а не апельсины, – вдруг заявил мой муж, прищурившись, так что его маленькие свинячьи глазки и вовсе утонули в складках жира. – Почему такие мелкие? – спросил он, злобно глядя на меня, и добавил: – Почему я всегда должен есть безвкусные фрукты?

Он намекал на мою пассивность в постели, но я сделала вид, будто не поняла намека, ответив:

– Возможно, за твоими фруктами следует лучше ухаживать.

– Да что ты в этом понимаешь, женщина? Кем ты себя возомнила?

– Я ни на что не претендую, мой господин. Знаю только, что твои деревья умирают.

Кхондамир повернулся в кресле, разглядывая свой сад, в котором росли яблони, груши, вишня и апельсиновые деревья. Лето было в полном разгаре, и по идее ветки должны были сгибаться под тяжестью сочных плодов, но листья на деревьях были желтые, а фрукты – невзрачные, больные.

– У тебя есть садовник? – спросила я, подозревая, что Кхондамир был слишком прижимист, чтобы держать садовника.

– Что толку в садовниках? Будто так уж трудно поливать растения и собирать урожай. – Он опять рыгнул. – Хотя тебе, конечно, трудно. Что с тебя взять?

Я встала из-за стола, слыша, как гулко застучало в груди сердце. Раньше я много времени проводила в саду и сейчас была уверена, что знаю, почему болеют его деревья.

– Если я скажу, как спасти твой сад, мой господин, ты это оценишь?

– Как ты смеешь...

– Позволишь прокатиться на лошади?

Он прихлопнул осу:

– На кляче.

– Тогда позови своих слуг.

В отличие от слуг в других дворцах, люди, работавшие у моего мужа, носили не опрятные туники, а залатанное, изъеденное молью тряпье. Когда они собрались у стола, я показала на самое маленькое и хилое деревце и сказала:

– Выкопайте его.

Слуги глянули на своего хозяина. Тот обругал их и жестом велел выполнить мое указание. Они подошли к деревцу, которое было не выше них, и аккуратно вытащили его из земли.

– Подойди сюда, мой господин, – сказала я, приближаясь к месту, где росло деревцо. Опустившись на колени, я сунула палец во влажную почву и затем понюхала его. Запах, исходивший от пальца, напоминал зловоние разлагающегося животного. – Чувствуешь, чем пахнет? – спросила я, поднеся ладонь к круглому, в красных прожилках носу Кхондамира.

Тот поморщился и отпрянул:

– Что это значит?

– Это значит, мой господин, что вы слишком обильно поливаете деревья, и поэтому их корни гниют.

– Ну и что дальше, женщина? Или тебе слова надо в рот класть? Что нужно сделать?

«Неужели не ясно, болван?» – подумала я, наслаждаясь его невежеством.

– Перестаньте их поливать. Сделайте перерыв хотя бы дней на десять. Потом, если Аллах улыбнется вам, деревья оживут.

Кхондамир крякнул, выбранил слуг и велел одному из них оседлать самую старую лошадь из всех, какие есть в конюшнях.

– Езжай, – сказал он мне.

Радуясь, что на какое-то время я смогу избавиться от мужа, я поспешила в свою комнату. Там я переоделась в простой коричневый халат и сняла с себя драгоценности. Не доверяя Кхондамиру, я вынула из пола один кирпич, вырыла в земле под ним небольшую ямку и сложила туда свои украшения. Потом положила кирпич на место, а землю бросила в горшок с комнатным растением.

Не посчитав необходимым попрощаться с мужем, я вышла на улицу и подошла к старой лошади с клочковатой шерстью. Некогда, должно быть, это была красивая кобыла – она попрежнему отличалась горделивой статью, несмотря на то что ее плохо кормили. Я погладила голову лошади, а потом заметила, что на ее спину слуга прикрепил дорогое седло.

– Он приказал оседлать старую лошадь, но про само седло указаний не дал, – прошептал слуга.

Я улыбнулась и вскочила в седло:

– Спасибо. Большое спасибо. – Я дала слуге монету, которая тут же исчезла в складках его старой туники, и добавила: – Хорошо следи за деревьями, а то, боюсь, у нас обоих будут неприятности.

Слуга отвязал лошадь и дал мне поводья.

– Хозяин всегда говорил, чтобы я поливал их дважды в день, – проговорил он, не скрывая своего ликования.

Широко улыбаясь, я попрощалась с ним и ударила пятками по бокам лошади. Видимо, мой вес ее не смущал, так как она охотно побежала по протоптанной пыльной тропинке, что вела к Красному форту. Родные мои были в отъезде, но я предвкушала встречу с Ладли. Последний раз я разговаривала с подругой в день моей свадьбы, и мне не терпелось расспросить ее о том, что нового произошло в ее жизни и в империи.

На пути мне встречалось много домов. Наиболее богатые были построены из песчаника. Лачуги бедняков были сооружены из глины, дерева и соломы. Вдоль тропинки стояли пальмы, иногда встречались нищие. Нескольким я бросила монетки, но когда за мной увязалась целая толпа людей в отрепьях, я пожелала им всего доброго и пустила лошадь вскачь.

Вскоре тропинка вывела меня на дорогу, по которой шли торговцы, священники и солдаты. Колонна воинов направлялась на юг – очевидно, на помощь армии отца. Солдаты были в кожаных латах, из которых торчали короткие железные шипы. Некоторые солдаты несли мушкеты, но основная масса была вооружена луками и стрелами. За отрядом двигались слоны, тащившие телеги со щитами, шлемами и прочим снаряжением. Несколько животных везли черные пушки – массивные и длинные, в рост человека, орудия.

Солдаты с удивлением смотрели на меня, потому что редко случалось видеть женщину на коне, да еще без эскорта. Это были бывалые воины, бородатые, со шрамами на лицах, но, как ни странно, я услышала лишь несколько скабрезных замечаний в свой адрес. Заметив командира батальона, знакомого молодого капитана, я окликнула его. Он выкрикнул мое имя и направил своего коня ко мне. Мы обменялись любезностями, и я стала расспрашивать его о военных действиях, что мы вели на юге. Поводом к войне послужил жестокий налет деканского отряда на южных рубежах нашей страны. На протяжении многих лет Декан[13]13
  Декан – область на юге Индии.


[Закрыть] пытался отмежеваться от империи. На этот раз деканцы сожгли дома мирных жителей, забрали рис и угнали в рабство детей. Подобные рейды были обычным явлением, и капитан даже не стал об этом подробно рассказывать. Но сражения велись кровопролитные, и отец велел выслать подкрепление.

Я пожелала капитану удачи и поехала по оживленным улицам Агры. Чем ближе был Красный форт, тем меньше народу встречалось мне на пути. Обычно торговцы наперебой предлагали мне самые разные товары, но, поскольку сегодня я была в простом одеянии, мало кто из них ко мне обратился. Беззубый мясник показал мне на куски мяса, развешанные на крюках. Глянув на усеянные мухами телячьи окорока, я поспешила отвести глаза.

Усталая, я подъехала к крепости. Примерно два десятка рабов убирали скат из песчаника – сметали с него навоз, мыли плиты. Большинство рабов были индусы: когда я находилась на середине ската, муэдзин стал призывать на молитву, и только несколько рабов и я повернулись в сторону Мекки. Я молилась за наших солдат и безопасность своих родных. Хотела попросить Аллаха, чтобы он помог мне разобраться с мужем, но потом решила, что его внимания требуют более достойные дела.

Я оставила свою лошадь на попечение помощника конюха и направилась к царским покоям. Ладли я нашла без труда. Она работала там, где всегда, – чистила морковь на императорской кухне. При виде меня Ладли радостно вскрикнула и выронила нож. Служанка постарше хотела было отчитать ее, но тут я прокашлялась и попросила отпустить Ладли со мной.

Моя подруга подбежала ко мне. Мы поспешили уйти как можно дальше от любопытных ушей и вскоре оказались на вершине одного из крепостных валов форта. Оттуда открывался великолепный вид на Агру. Тысячи жилых домов, мечети и базары уходили вдаль, сливаясь с рекой или с покатыми холмами. Минареты, словно гигантские коричневые иглы, прорезали небосвод. Башни строили высокими, чтобы призывы муэдзинов разносились на всю округу, а сами служители мечети не могли смотреть в окна соседних домов и отвлекаться на живущих там женщин.

Агра раскинулась вдоль реки полумесяцем. По берегам Ямуны высились главным образом дворцы – сооружения из кирпича и камня в окружении пышных садов. Дальше от реки стояли дома простолюдинов. Таких построек было очень много и с каждым годом становилось все больше: население Агры постоянно росло и уже насчитывало более пятисот тысяч жителей.

На самом большом удалении от реки находились трущобы Агры. С вершины крепостного вала Красного форта, где мы сидели, эти трущобы выглядели как грязный ковер. Ветхие лачуги, коих, казалось, было несметное множество, стояли так близко одна к другой, что почти невозможно было различить узкие проходы между ними. Мама несколько раз водила нас в эту часть Агры – хотела, чтобы мы посмотрели, как живут неимущие горожане. Пока она расспрашивала бедняков об их нуждах, я разглядывала чуждое мне окружение.

Крысы, смрад, грязь и болезни царили в трущобах Агры. Одетые в лохмотья дети гонялись за крысами. На убогих улочках беднейшие из бедных ели крыс, жаря их на кострах, в которых горел навоз. С мукой в душе смотрела я на бездомных, ибо гнойные язвы покрывали их лица и руки, на которых сидели мухи. Мне говорили, что тысячи этих людей спят на гнилой соломе под открытым небом. Те из обитателей трущоб, которым повезло больше, жили в ветхих небольших домах из глины. Многие домишки развалились, и их со временем разграбили – утащили доски и камень, из которых они были сложены.

– Шива трудится, – произнесла Ладли, выводя меня из раздумий.

Шива – индийский бог разрушения и созидания. В данный момент он, видно, и впрямь трудился: в трущобах на одной из хижин пылала соломенная крыша. Я повернулась в сторону Мекки и быстро произнесла молитву. Я пообещала Аллаху – отчасти, чтобы позлить мужа, ну и, конечно, потому, что хотела помочь погорельцам, – что пошлю со слугой деньги пострадавшим. И врача им отправлю. Ладли, как и я, была привычна к таким зрелищам, но сейчас, я видела, ее губы шевелились: она обращалась к своим богам. Я стиснула ее руку:

– Мне тебя не хватало.

– Вот как? – Она улыбнулась, обнимая меня. Кожа на ее смуглом лице натянулась. – Неужели ты не счастлива со своим старым ослом?

– Я?! Счастлива? – Сидя на плите из песчаника, я поменяла положение. – Я лишь еще один кусок мяса для его ненасытной утробы.

– В самом деле?

Я смотрела, как поднимающийся от пожарища дым рассеивается в бледном небе Хиндустана.

– Несколько лет назад я приходила сюда со своими родителями. Мы здесь приятно провели время. Папа и мама кормили друг друга вишней, косточки сплевывали вниз. – Я взяла камешек и отбросила его в сторону. – Они так любят друг друга, Ладли. Я всегда молилась, чтоб Аллах и мне даровал такую любовь.

– А ты несчастна. – Голос Ладли заглушил донесшийся издалека рев слонов. На широком речном берегу собралась группа мужчин. Они находились на большом удалении от нас, но я без труда определила, что все они – представители знати, так как на них были яркие туники. В руках мужчины держали длинные пики. В центре круга, который они образовали, стояли два слона.

Зная, что мужчины пиками будут натравливать слонов друг на друга до тех пор, пока те не вступят в схватку и не обагрят кровью свои бивни, я перевела взгляд на крошечное зеркальце на своем пальце. Как бы мне хотелось полюбить человека, который обожал бы несовершенства моего лица. Красота мамы была безупречна, но даже будь у нее изъяны – родинка или кривой зуб, – отец, я уверена, ими бы восхищался.

– На днях он ударил меня, – призналась я. – А потом заставил...

– Что?

Я медлила с ответом – не хотелось говорить вслух о пережитой мерзости.

– Ничего... Ты можешь представить, чтобы отец ударил маму? Да он бы скорее умер.

– Псина поганая! – проговорила Ладли. – Сучье отродье.

«Красноречие» Ладли всегда вызывало у меня улыбку, и сейчас я тоже улыбнулась:

– Ох, ну и язык у тебя, Ладли!

– Может, если бы ты выросла не в гареме...

– Не беспокойся, ругаться я тоже умею.

– Так что ж ты молчишь? Давай говори.

– Что?

– Кто, говоришь, твой муж?

Я широко улыбнулась. У меня на душе вдруг легко стало.