Текст книги "Под мраморным небом"

Наш конь перепрыгнул через разбитое орудие, и я вдруг почувствовала, что лечу вниз. При падении на землю я сильно ударилась, так что у меня потемнело в глазах. Я ожидала, что с меня тут же начнут срывать одежду, но первым ко мне подоспел офицер. Его меч был в крови наших воинов, но глаза у него не были жестокими. Я надеялась, что он защитит меня.

Низам развернул коня и попытался пробиться ко мне. Десятки солдат преградили ему путь, многие доставали из колчанов стрелы.

– Оставь меня! – крикнула я. – Мертвый ты мне ничем не поможешь! – Низам убил лысеющего воина и поморщился, когда чей-то клинок скользнул по его седлу. – Спасайся! – кричала я. – Спасайся, во имя Аллаха!

Разъяренный, он зарычал и направил своего коня на скопление солдат. Они бросились перед ним врассыпную, и он беспрепятственно поскакал к бреши в линии наступления. Конь Низама перепрыгнул через груду тел, а он напоследок убил еще двух воинов и скрылся за стеной дождя.

Офицер нагнулся ко мне, протянул руку.

– Принцесса Джаханара, – сказал он, сдержанно поклонившись. Вокруг нас солдаты все еще сражались, но бой уже утихал, а офицер и вовсе вел себя так, будто не было никакого сражения.

Я узнала его, припомнив, что наши отцы были знакомы. Я кивнула, потом вспомнила про брата.

– Дара! – вскричала я, пытаясь подняться на трясущихся ногах, которые меня не слушались.

– Его захватил Аламгир, моя госпожа. Принц жив.

– Кто? Кто его захватил?

– Ваш брат, Аламгир. Он теперь так себя называет.

Аламгир значит Покоритель мира. Я содрогнулась, с ужасом думая о том, что предвещает это имя.

– Для меня он всегда будет Аурангзебом, – слабым голосом произнесла я.

– Возможно. Но на вашем месте я звал бы его Аламгиром. Я слышал, что вы ему сказали. Его гнев будет ужасен.

Я закрыла глаза, представляя, что он со мной сделает. Аурангзеб был ослеплен жаждой крови, и я знала, что он отдаст меня на растерзание своим воинам, если я встречусь с ним сейчас.

– Тебя зовут Хумайюн, благородный человек?

Офицер, казалось, удивился, что я помню его имя:

– Да, моя госпожа.

– Тогда, прежде чем отвести меня к Аламгиру, ударь меня так, чтобы я лишилась чувств. Если я предстану перед ним в полном сознании, меня... – Я помолчала, кусая губу, чтобы побороть внезапно навернувшиеся на глаза слезы. – Меня ждет ужасная смерть.

Хумайюн кивнул:

– Я всегда буду советовать ему, чтобы он не убивал вас, моя госпожа.

– Спасибо.

Офицер опять поклонился и, едва я повернулась в сторону Мекки, оглушил меня ударом рукоятки меча. Боль была ослепляющая, всепоглощающая. И это последнее, что я успела запомнить.

ГЛАВА 17
Смерть и бесчестье

Красный Форт сдался за один день. Дольше бы крепость не продержалась – слишком неравны были силы: несколько тысяч защитников против армии, насчитывающей десятки тысяч человек. Больной отец был заточен в Восьмиугольную башню – Мусамман-Бурдж. Эту двухэтажную башню отец построил на вершине восточной стены Красного форта для того, чтобы знатные женщины могли любоваться просторами, лежащими далеко за пределами Агры. Аурангзеб умышленно поместил отца в Мусамман-Бурдж. Из этой башни хорошо был виден Тадж-Махал – дорогое сердцу отца сооружение, к которому он больше не мог прикоснуться.

День заточения отца стал самым мрачным в моей жизни. Не потому, что мы потерпели поражение, а из-за того, что должно было произойти. Так как Аурангзеб, теперь верховный правитель империи, обвинил Дару в вероотступничестве.

Мой брат, да простит нас всех Аллах, был приговорен к обезглавливанию.

Очнувшись, я увидела, что меня раздели догола, но сама я цела и невредима, не считая кровоточащей царапины на голове. Я лежала в темном помещении, одна стена которого представляла собой решетку; ощущался сильный запах мочи. Не сразу я сообразила, что нахожусь в камере не одна. По камере бродили два гепарда. Непроизвольно я вскрикнула, но тут же замерла. Гепарды зарычали и стали кружить вокруг меня, будто возле раненой газели. Разумеется, никакого оружия в камере не было, но я заметила рядом обглоданную кость размером с мою руку. Схватив эту кость, я отползла в угол.

Вскоре явился Аурангзеб. Его сопровождали несколько воинов. При виде моей наготы и того, как я напугана, они расхохотались.

– Их давно не кормили, несколько дней, – сказал Аурангзеб, движением головы указывая на больших кошек. – Не думаю, что им нравится запах неверных. Да и кому он нравится? – Мой брат смерил меня взглядом. – Еще немного, и их начнет мучить голод. Вот тогда-то они и отведают твоей плоти.

– Я бы тоже не прочь, – сказал один из его воинов. Я пыталась хоть как-то прикрыть себя.

Аурангзеб проигнорировал слова своего приспешника:

– Тебе, наверно, интересно будет узнать, грешница, что Дара признан виновным в вероотступничестве. Завтра его обезглавят.

– Нет! – вскричала я, не веря своим ушам. – Не надо, прошу тебя, не надо! Он приверженец ислама! Он...

– Заслуживает смерти!

– За что? Что он сделал?

– Почему ты всегда перечишь мне? – взревел Аурангзеб, брызгая слюной. – Разве приверженец ислама назвал бы индуизм равноправной религией? Равноправной, во имя Аллаха! Своей предательской книгой он подорвал устои империи!

– Он только пытался объединить нас, показать, что мы можем жить как единый народ! В чем же тут предательство?

– Во всем! На каждой нечистой заразной странице! И он умрет за это! За свое богохульство!

– Прошу тебя, Аур... Аламгир, ведь он твой брат.

– Братья теряют головы, как и все остальные. И сестры тоже. Он стал поворачиваться, собираясь уйти.

– А что Аллах говорит об убийстве? – крикнула я.

Он резко развернулся, вцепившись в прутья железной решетки:

– Вероотступников казнят, а не убивают!

– Дара не вероотступник! Заточи его в темницу, если иначе не можешь, но не убивай, сохрани ему жизнь.

– Завтра увидишь, как он умрет, – прошипел Аурангзеб, – если мои гепарды не загрызут тебя раньше.

– Это убийство! Убийство!

Воины из свиты Аурангзеба, уходя, смеялись, делая неприличные жесты, от которых мне стало дурно. Стремясь защитить Дару, я забыла про свою наготу и стояла перед мужчинами, не прикрываясь.

– Что происходит? – проговорила я сама себе, почти не в силах бороться с горем. Если б я была одинока в этом мире, если б у меня не было ни отца, ни возлюбленного, ни дочери, я, наверно, отдала бы себя на съедение гепардам. Пусть уж лучше меня терзали бы их клыки, чем мысли о том, что принесет завтрашний день. Как, во имя всего святого, дошло до этого?

С наступлением ночи в моей камере сильно похолодало. В темноте глаза непрестанно наблюдавших за мной гепардов светились, словно желтые лунные диски; эти огоньки исчезали только тогда, когда большие кошки моргали. Я помочилась возле своего угла, словно метя свою территорию. Мой запах отпугнул животных, но они продолжали рычать, и мне стало страшно. Я еще могла смириться с тем, что гепарды станут рвать меня на части, но при мысли о том, что я никогда больше не увижу Ису и Арджуманд, меня начинала пробирать дрожь. Я пыталась представить, что они делают в это самое мгновение. Спят в одной комнате? Он рассказывает ей что-нибудь или учит проектировать фонтан? Возможно, они думают обо мне. Быть может, хотя бы наши мысли встретятся, если уж мы сами лишены такой возможности.

Через некоторое время усталость одолела меня, и я провалилась в сон. Из забытья меня вывело прикосновение чего-то влажного к моей голове. Тухлый запах ударил мне в нос. Я судорожно вздохнула и вскрикнула, сообразив, что самый крупный из гепардов лижет рану на моей голове. Зверь оскалился. Я размахнулась найденной костью и со всей силы ударила его по спине. Взвизгнув, гепард отскочил в другой угол.

Вскоре уже оба зверя рычали. Они неутомимо кружили по камере, постепенно подбираясь ко мне. Когда гепарды подступали слишком близко, я размахивала костью, громко бранилась на них и старалась держаться увереннее, чем чувствовала себя на самом деле. Один из гепардов бросился ко мне, вцепился зубами в кость и вырвал ее из моей руки. Я вдруг оказалась безоружной. Когда животные опять приблизились, я не посмела отогнать их, ведь они запросто могли вцепиться в мою ногу или в руку, как в ту кость.

Я буду метить им в глаза, в отчаянии думала я. Если они нападут, я выцарапаю им глаза!

Неожиданно луч света упал в мою клетку. Кто-то открыл дверь тюрьмы и теперь бесшумно шел по коридору. Почуяв приближение человека, гепарды отступили от меня. Этот человек, кем бы он ни был, надел черное одеяние и снял сандалии – очевидно, пришел сюда тайком. Возможно, это был убийца, которому поручили перерезать мне горло, или спаситель, вознамерившийся освободить меня из темницы.

Изящные руки сняли с головы черный капюшон, и, к своей огромной радости, я узнала в привидении Ладли. Моя подруга достала из мешка два куска сырого мяса и, размахнувшись, швырнула их гепардам. Те, зарычав, стали нюхать мясо. Я поспешила к подруге, протянула руки через решетку. Ладли стиснула их в своих ладонях. Пусть сама я была узницей, но чувства мои не были в плену. Я беззвучно заплакала. Ладли гладила мою руку, наклонившись, поцеловала меня в щеку.

– У меня мало времени, сестра, – прошептала она.

– У тебя есть известия об...

– Исе?

– Ты знаешь?

Ладли хоть и волновалась, но улыбнулась.

– Я не слепая, Джаханара, – ответила она, сжимая мою ладонь.

– Мне следовало сказать тебе, но...

Она передернула плечами, огляделась. Ее глаза в обрамлении длинных ресниц остановились на мне. Ее лицо исказилось от гнева, когда она заметила, что я совсем голая.

– За это следует всадить ему нож в спину, – с ожесточением сказала Ладли. Я промолчала, и она спросила: – Что я могу для тебя сделать?

Отгони от меня боль, подумала я. Пробуди меня от этого кошмара. Но вслух сказала:

– Можешь передать послание Исе? – Мне так хотелось обнять его, поцеловать Арджуманд. – Он в Аллахабаде с Арджуманд. Где-то на конюшнях. Пожалуйста, передай, что я люблю его и скоро увижу их.

– Попытаюсь, – пообещала Ладли. Свернув свой мешок, она добавила: – Вряд ли этот рябой трус убьет тебя. Он знает, что народ любит тебя и не потерпит твоей казни. Но он может подстроить несчастный случай или до самой смерти будет держать тебя в заточении.

– Он и вправду собирается обезглавить... – Я не смогла закончить фразу. Некогда Ладли любила моего брата, и ее слезы, внезапные и нескрываемые, были столь же искренними, как и мои. – Крепись, – прошептала я, хотя мое напутствие было сущим фарсом, поскольку сама я была подавленна. – Крепись и будь осторожна.

– Ты тоже, – кивнув, сказала подруга.

– Я люблю тебя, Ладли.

Она поцеловала меня в лоб и ушла. Я молилась, чтобы Ладли вернулась в свои покои незамеченной, и благодарила Аллаха за то, что он подарил мне такую подругу. Одна эта женщина, дочь простолюдина, оказалась более верной, хитрой и заботливой подданной, чем почти все самые влиятельные приближенные отца. Я просила Аллаха, чтобы однажды он освободил Ладли от Аурангзеба и позволил мне с ней воссоединиться.

Гепарды, насытившись, уснули, и я, несмотря на ужасающий холод, тоже закрыла глаза и кое-как скоротала ночь. Когда утро наконец наступило, я с удивлением обнаружила, что большие кошки подползли ко мне почти вплотную. Сплетясь друг с другом в клубок, они лежали рядом, меньше чем в шаге от меня, являя собой живое произведение искусства. Конечно, только Иса сумел бы создать подобную красоту. Какое-то время я смотрела на животных, думая о том, что если мне когда-либо удастся сбежать от Аурангзеба, то потом я непременно вернусь и освобожу их. Минувшей ночью они не хотели есть меня, но животным, которых специально морят голодом, просто не остается выбора. Как и все, кто находился под игом Аурангзеба, гепарды были вынуждены исполнять его волю.

Едва рассвело, какой-то солдат подошел к моей камере и бросил мне поношенный халат. Я быстро оделась и спросила, что должно произойти. Воин хмыкнул вместо ответа, а мгновением позже появился Аурангзеб в сопровождении четырех телохранителей. Мой брат открыл камеру, покачал головой при виде отдыхающих гепардов и одного со всей силы пнул ногой.

– Никчемные твари, – с презрением сказал он и кивком велел своим людям вывести меня из камеры.

Я с готовностью пошла к выходу, но его воины все равно схватили меня. Один стиснул мою ягодицу, и я с трудом промолчала. Аурангзеб направился к императорским конюшням. Меня повели следом. Я молчала, пока мы шли. Меня посадили на лошадь. Мой брат вскочил на своего белого жеребца и наклонился ко мне:

– Будешь смотреть, как его казнят, грешница. И если отведешь от него свои черные глаза хотя бы раз, я заставлю тебя отсечь ему голову.

– Он никогда тебя не обижал. Ни...

Тыльной стороной ладони Аурангзеб наотмашь ударил меня по лицу, едва не выбив из седла. Кровь закапала с моей губы.

– Наш недостойный братец изменник и вероотступник, – резко сказал он. – И поплатится за это.

Я не стала вытирать кровь с подбородка: народу вряд ли понравится, что меня били. Напротив, я впилась в рану зубами, еще больше углубляя ее, чтобы кровь текла сильнее. Аурангзеб хлестнул своего коня, и тот поскакал вперед; один из шакалов моего брата вел под уздцы лошадь, на которой я сидела. Мы покинули Красный форт и вскоре оказались на самой широкой улице Агры. Впереди слышался многоголосый шум. Когда мы подъехали ближе, я увидела, что сотни людей кричат, ругаясь друг с другом. Солдаты следили за порядком, но все равно тут и там вспыхивали драки. Люди падали и не поднимались. Индусы кричали о несправедливости, мусульмане горячо восхваляли Аурангзеба.

В центре этого столпотворения, на большом перекрестке, находился Дара. Вместе со своим сыном Сулейманом он сидел на покрытом шрамами боевом слоне. Никакой одежды, не считая набедренных повязок, на обоих пленниках не было. Руки у них были связаны. Оба были вымазаны в нечистотах. Я с ужасом смотрела, как в Дару и его сына летят из толпы лук и картофель; от ударов овощей на их телах появлялись кровоподтеки.

Правда, только несколько десятков человек бросали в Дару овощи и требовали его смерти. Большинство присутствующих были индийцы. Они стояли перед обнаженными мечами людей Аурангзеба и умоляли пощадить моего брата. Другие индийцы дрались с мусульманами, которые наиболее рьяно унижали Дару. Тех, кто защищал его, мой брат просил воздержаться от насилия. Он умолял их сохранять спокойствие, говоря, что ему будет еще тяжелее умирать, если в последние мгновения жизни он увидит, как его соотечественники убивают друг друга.

Даже перед лицом ужасной смерти Дара думал о мире. Я обезумела от страха. Неужели я потеряю любимого брата?

– Дара! – громко крикнула я, заглушая шум толпы. Он повернулся ко мне, и я увидела, что его лицо опухло от синяков и ушибов. Он попытался ответить, но в это мгновение в Сулеймана полетел арбуз, и Дара прикрыл сына своим телом. Мальчик жалобно стонал, ведь ему было всего тринадцать лет, и он не совершил ничего противозаконного.

– Освободи ребенка! – пронзительно закричала я.

Аурангзеб повернулся в седле и подал знак солдату, ехавшему верхом рядом со мной. Солдат, рассмеявшись, ребром ладони ударил меня по горлу. У меня перехватило дыхание. Шея горела, я задыхалась, пока наконец не сумела втянуть воздух через нос. Солдат тут же ударил меня по лицу.

Хоть мой старший брат и мечтал о гармонии между нашими народами, да и я сама была против того, чтобы индусы сражались с мусульманами, в тот момент, да простит меня Аллах, я хотела, чтобы индийцы восстали и свергли Аурангзеба и его людей. Я хотела, чтобы наших тюремщиков убили, а их мертвые тела протащили через кучи мусора.

Слона, на котором сидели Дара и Сулейман, повели по улице. Тысячи людей последовали за нами. Они восхваляли Аурангзеба и горделиво размахивали его знаменами. Вскоре мы въехали на площадь, где на возвышении стояла окровавленная деревянная плаха. Рядом, с тяжелым мечом в руке, стоял мускулистый раб. Дару сшибли со слона и поволокли к месту казни. Мой брат, со слезами на глазах, кивнул мне и громко попрощался со своим сыном.

У меня все поплыло перед глазами.

– Мой брат, принц Дара, – закричал Аурангзеб, – признан виновным в вероотступничестве! И, в соответствии с нашими законами, приговорен к смерти!

Я спрыгнула со своей лошади, протиснулась между воинами Аурангзеба и подбежала к Даре. Он прошептал мое имя, я обняла брата.

– Отправляйся к Господу, – только и успела сказать я.

Люди Аурангзеба оттащили меня от брата, швырнули на землю. Один из них ударил меня по ноге. При этом даже мусульмане зароптали: и знать, и простолюдины хорошо знали меня, и им не понравилось, как со мной обращаются. Раздались сердитые угрозы и призывы освободить меня. Почувствовав, что настроение толпы меняется, Аурангзеб спешился и рывком поднял меня на ноги.

– Пожалуйста, прошу тебя, пощади его, – сквозь слезы сказала я, но Аурангзеб отвернулся от меня и кивнул своим людям. Те подвели Дару к плахе, заставили его опуститься на колени и склонили его голову к деревянной колоде. Дара повернулся в сторону Мекки, и я увидела, что его губы шевелятся. Я молилась вместе с ним, молилась отчаянно, до дрожи во всем теле. Всхлипывая, я просила Аллаха, чтобы он быстро провел Дару через врата рая.

Я не видела, как палач взмахнул мечом. Перед моими глазами мелькали картины моего с Дарой детства. Вот мы вместе катаемся на пони. Я наряжаю его в мамину одежду, вешаю ожерелье ему на шею. Мы плаваем вместе, смеемся, ловим светлячков. Он всегда был добр ко мне. И всегда любил меня.

Когда меч начал опускаться, я закрыла глаза, держа в голове только эти образы. Раздался глухой стук от соприкосновения металла с деревом, и толпа заплакала и зашумела.

Стук повторился, и я поняла, что сын Дары тоже казнен.

Я упала на колени, плача так, как никогда не плакала в детстве, рыдая так, как может рыдать только взрослый. Потому что я видела свет моего брата, а теперь, когда его не стало, мир заволокла темнота.

* * *

ТЕМНОТА преследовала меня как тень.

Позже в тот же день меня втолкнули в комнату отца. В сильно стянутой кушаком тунике он лежал в жару на лошадиной попоне. Меня поразило, что он все еще был жив, но я не считала это чудом, потому что в тот день в чудеса я не верила. Он спал. Я подошла к нему и опустилась на каменный пол. Затем осторожно придвинулась к отцу, пока наши тела не соприкоснулись. Он что-то невнятно пробормотал. Лицо у него было очень старое.

Смахнув слезы с ресниц, я окинула взглядом восьмиугольную комнату. В длину и ширину это помещение, пожалуй, было не больше двенадцати шагов. Убранства никакого – только попона, на которой лежал отец, и ночной горшок. Семь из восьми окон были забиты деревянными планками. Через недавно установленную решетку восьмого окна был виден Тадж-Махал – невозмутимый и искрящийся в лучах солнца.

При виде мавзолея я вспомнила Ису. Что он и Арджуманд сейчас делают? Без них я чувствовала себя неполноценным человеком, словно из меня вынули лучшие части моего существа и похоронили их глубоко в земле. Мне даже не нужно было разговаривать с Исой и дочкой – достаточно было бы просто слышать ее смех и держать его за руку. За мгновение этого счастья я с радостью позволила бы избить себя до полусмерти, хотя у меня до сих пор дергалась губа, а нога нещадно болела. Когда я увижу их? – спрашивала я Аллаха. Через неделю? Через год? Вообще никогда не увижу?

Слезы ручьем текли из моих глаз. Я шмыгала носом, обнимая отца. Льнула к нему, согревая его, а он придавал мне силы. Наконец отец открыл глаза. Ужас сковал его черты, когда он увидел мое скорбное лицо.

– Что случилось, дитя мое? – едва слышно проговорил он. Срывающимся голосом я поведала ему обо всем, что случилось, начиная со сражения и кончая казнью. Думаю, отец был настолько ошеломлен, что даже не мог плакать. Он просто сомкнул глаза и прижал меня к себе. – Как же я просчитался, – произнес он. – Хотел, чтоб мы жили в мире, а вышло... теперь мой сын убил своего брата.

– Он не почувствовал боли, – тихо сказала я.

Отец кивнул. Морщины на его лице обозначились резче.

– Какая ужасная потеря. Для нас. Для Хиндустана. Только Дара смог бы по-настоящему сплотить наш народ.

– Это была его заветная мечта.

Отец поморщился, кашлянул, затем спросил шепотом:

– Что с Исой и Арджуманд?

– Они бежали на юг, в Аллахабад.

Мы оба надолго замолчали.

– Я хотел бы... – сокрушенно произнес отец после паузы, – встретиться в раю с твоей матерью.

– Она ждет тебя. С Дарой.

– Мне следует отправиться к ним сейчас?

Я знала, что отец хочет умереть, но покачала головой:

– Мама бы этого не одобрила. Сказала бы, что империя нуждается в тебе больше, чем ты – в ней.

– Но что, дитя мое, может сделать обезьяна, находясь в клетке?

Я смахнула муху с его непокрытой головы. Мне было непривычно видеть отца без тюрбана. Те редкие волосы, что еще оставались у него на голове, имели такой же серо-стальной оттенок, что и его борода. Я разглядывала приметы старости на его лице, но мысли мои были далеко, блуждали где-то, будто странники в толпе.

– Ты можешь помочь своей дочери, – наконец ответила я, – стать более достойной женщиной.

– В этом ей помощь не нужна.

Я обняла его. Мы лежали, отдыхая. Должно быть, я задремала, потому что, открыв глаза, я увидела в нашей тюремной камере Аурангзеба, Ладли, Кхондамира и незнакомую молодую женщину. На Аурангзебе было оранжевое одеяние, на Ладли, как ни странно, желтый халат, а не сари. Наряд Кхондамира состоял из обтягивающих штанов и рубашки, а также кожаного жилета, трещавшего у него на брюхе. Он грыз жирную куриную ножку. Его спутница, девушка лет четырнадцати, красивая как бабочка, была одета в прозрачный халат и сорочку.

– Подарок, – сказал Аурангзеб, кладя на пол голову Дары. Глаза моего старшего брата были открыты, на его лице застыла гримаса ужаса. Меня затошнило, и, если бы не боль в теле, я, возможно, лишилась чувств.

Отец попытался подняться, но с трудом сумел пошевелиться.

– Почему? Почему, Аурангзеб? – застонал он. – Ты мог бы изгнать его, заключить в тюрьму, позволить ему бежать в Персию!

– Только такой глупец, как ты, позволяет врагам бежать. А я не глупец.

– Ты... ты не мой сын. Ибо ты трус и негодяй... в тебе нет ни капли крови твоей матери.

Аурангзеб вздрогнул.

– Запомни, глупец, – сказал он, избегая встречаться взглядом с отцом. – Ты никогда не покинешь эту камеру. Я не убью тебя, потому что ислам запрещает сыну убивать отца. Но ты умрешь здесь. Умрешь, глядя на ее могилу, жалея, что ты не с ней.

Услышав эти слова, отец задрожал всем телом, но заставил себя сесть прямо.

– Лучше умереть здесь, – сказал он, – чем смотреть, как ты губишь империю.

Мой брат пожал плечами, словно теперь мнение отца для него ничего не значило, и перевел взгляд на меня:

– Тебе известно, грешница, что твоя давняя подруга приняла истинную веру?

Я с изумлением посмотрела на Ладли, хотя понимала, что она решилась на такой поступок только для того, чтобы окончательно заслужить благосклонность Аурангзеба. И все же это было немыслимо. Ведь она всегда так сильно любила своих богов.

– Она совершила ошибку, – наконец ответила я, глядя на Ладли и стараясь не смотреть на лицо Дары. Сейчас я не могла думать о своем брате. Меня бы это сломило.

– Ты даже недостойна горшка, в который мочится Аламгир, – резко сказала Ладли.

Кхондамир бросил обглоданную ножку и со смехом проговорил:

– Разве что когда-то. Но ты быстро стареешь. Теперь от тебя в постели никакого удовольствия.

Мне уже был тридцать один год, но я считала, что я все еще привлекательна. Тем не менее я была уязвлена. И я устала от боли. Отец начал что-то говорить, но я заглушила его слова, громко сказав:

– Интересно, что думает твоя кукла, Кхондамир, о твоем крючке, который ты называешь своим мужским достоинством? Или она и вовсе не видит его из-за твоего брюха?

Кхондамир шагнул вперед, намереваясь ударить меня, но Аурангзеб грозным окриком остановил его и сказал:

– Ударишь ее позже. Скоро сюда придут вельможи, влиятельные вельможи. Я не хочу, чтобы они думали, будто мы плохо обращаемся с нашими гостями.

– Но, мой повелитель, как ее муж...

– Разберешься с ней потом, – отрезал Аурангзеб. – Через месяц продай грешницу в бордель. Или брось ее голой в пустыне. Но сейчас трогать ее не смей.

– В бордель? – со злорадной улыбкой повторил Кхондамир, вытирая жирные руки о свой жилет. – Так за нее же почти ничего не дадут.

Я уж много лет не слышала смеха Аурангзеба, однако сейчас он расхохотался. Моя скорбь мгновенно сменилась гневом. Я шагнула к нему.

– Я всегда буду молиться за тебя, – сказала я, – ибо ты убил своего брата и потому, в отличие от него, никогда, никогда не войдешь во врата рая.

– Лучше за себя молись, грешница. Недолго тебе осталось жить в этом мире.

Я подступила к нему почти вплотную и, глядя на него в упор, произнесла:

– Если умру я, Аурангзеб, или отец, знай, что в постель к тебе подложат кобру. Знай, что она ужалит тебя – и ты умрешь мучительной смертью.

Он отшатнулся от меня:

– Кобру? Ты лжешь!

– Думаешь, у меня нет друзей? Нет шпионов среди твоих людей, которые с радостью лишат тебя жизни? Мальчишка! Наивный, глупый мальчишка! Я всегда предполагала, что однажды, возможно, наступит этот день. Думаешь, я не приняла мер предосторожности? По-твоему, я настолько глупа? – Лицо Аурангзеба задергалось, он огляделся, словно высматривая змей. И тут я вспомнила, что, когда мы были детьми, одного из наших садовников укусила кобра, и тот, обезумев от боли и ужаса, прямо на наших глазах отсек себе ступню. – Если хочешь убедиться в достоверности моих слов, убей меня сегодня ночью, – не унималась я. – Но знай, что завтра или послезавтра кобра отведает твоей крови.

– Убей эту суку сейчас же, – сказал Кхондамир, приближаясь ко мне.

– Молчать! – рявкнул Аурангзеб. Его грудь тяжело вздымалась и опускалась, он потирал виски. Казалось, его внезапно объяла дикая боль, словно мои слова, будто шершни, засели у него в голове. – Если это так, почему бы не убить меня завтра? – неожиданно спросил он. – Убей меня, и все твои проблемы разрешатся сами собой!

– Потому что, Аурангзеб, я, в отличие от тебя, не убийца! Но если мне суждено умереть, ты будешь убит не моими руками. Нет, я буду наслаждаться вином в раю с Дарой и мамой, а ты будешь гнить в грязи.

– Позволь, мой повелитель, я продам ее, – подал голос Кхондамир. – Вырежу ей язык.

Я видела страх в глазах брата и упивалась своей неожиданной властью. Как же я ненавидела их обоих! Они уничтожали все доброе и благое ради удовлетворения своих ничтожных желаний.

– А тебе известно, Кхондамир, – сдавленным голосом произнесла я, – что Арджуманд не твоя дочь? – Он побледнел, а я неумолимо продолжала: – Думаешь, твой крючок способен заронить живое семя? Ты...

Взвизгнув, он нанес удар так быстро, что я даже не успела среагировать. Его кулак еще глубже рассек мою губу, я упала. Аурангзеб выругался и оттолкнул от меня Кхондамира. Но я еще не все сказала.

– Как же я хохотала, когда ты лежал на мне, – со злостью сказала я, брызгая кровавой слюной. – Ты же вонючий козел, ни больше ни меньше!

– Молчи, женщина! – Аурангзеб поднял руку. – Молчи, не то я...

– Что? – крикнула я, глядя на брата. – Убьешь меня на глазах у нашего народа, как Дару? Так наживешь себе еще тысячу врагов! Еще тысяча человек будет спать и видеть, как они вонзают нож в камень, что у тебя вместо сердца! Нет, Аурангзеб, ты не посмеешь! Потому что, если убьешь меня, тебя укусит моя кобра. И мы, блаженствуя в раю, будем слышать твой жалобный вой!

Аурангзеб кулаком ударил меня в живот. Я согнулась, хватая ртом воздух. Боль была до того жуткая, что я не могла вымолвить ни звука. Мой гнев быстро утих, сменившись умопомрачительной слабостью. Аурангзеб плюнул на меня, вытолкал из комнаты своих спутников и запер за собой дверь. Отец со стоном подполз ко мне, упал без сил. Мы лежали рядом, страдая от физической и душевной муки.

У меня было такое чувство, что я попала в ад.

– Отдыхай, дитя, – слабым голосом произнес отец.

Коран лжет, в полузабытьи думала я. В нем говорится, что ад для мертвых, а я еще дышу, но, несомненно, нахожусь в преисподней.