Текст книги "Под мраморным небом"

ГЛАВА 19
В пути

Спустя два дня мы прибыли в Аллахабад, где на золото отца купили четырех жеребцов. Это были хорошие персидские лошади, некрупные, но быстрые. Нехитрые пожитки, что у нас были с собой, мы сложили во вьюки, которые поместили за седлами. Я думала только об Исе и Арджуманд, и потому особо не рассматривала город. Мне он показался унылым. Дворцов и мечетей здесь было гораздо меньше, чем в Агре.

На рассвете мы покинули Аллахабад и по разбитой дороге направились на юго-запад. Низам вновь оделся как воин, да и выглядел он как воин. К седлу его были прикреплены ремнями мушкет, лук, колчан, щит, ятаган и два копья. Его туника и тюрбан были светло-коричневого цвета, что позволяло ему сливаться с окружающим пейзажем. Я была одета так же, хотя из оружия у меня был только кинжал. К жеребцам, на которых мы ехали, были привязаны запасные кони, тоже песочной масти. Низам сказал, что в таком путешествии без запасных коней не обойтись. Вряд ли нам удастся одолеть бандитов, если мы вдруг подвергнемся нападению, но оторваться от них мы, возможно, сумеем.

Аллахабад исчез позади нас. За городом простирались огромные рисовые поля. Сотни, если не тысячи лягушек жили на этих полях, и их кваканье заглушало все другие звуки, пока мы двигались на запад на конях, которые шли рысью. Над зелеными рисовыми стеблями высотой по щиколотку порхали бабочки, прыгали кузнечики и кружились комары. Среди аккуратных зеленых рядов крестьяне устанавливали бамбуковые шесты с чучелами соколов, которые, как я слышала, отпугивали ворон и крыс. Я также знала несколько фермеров, которые в этих целях использовали рогатки. Поля зорко охраняли обнаженные по пояс мужчины.

Едва мы отдалились от рисовых полей и Ямуны, что их питала, пейзаж резко изменился. Мы поехали по равнине, где не было ни высоких деревьев, ни журчащих ручьев. До самого горизонта виднелись одни лишь пучки жесткой травы и хилые кустарники. Тропа, довольно широкая, – мы вполне могли ехать по ней рядом, а не друг за другом, – прорезала бесплодную землю словно шрам. Пыль, вылетавшая из-под копыт наших коней, окрашивала нас в коричневый цвет.

Мы ехали быстро, не останавливаясь. Взошло солнце. Было безветренно, только воздух колыхался вокруг нас. В Агре, благодаря близости реки и густым садам, жара в сезон засухи чувствовалась не так остро. Здесь же я изнывала от зноя. Даже в своей легкой тунике, которая отяжелела от пота, беспрерывно струящегося по моему телу. Ощущение было незнакомое, утомляющее. С головы до ног липкая, я самой себе была противна.

От жгучего солнца мое лицо защищал тюрбан, но мне в нем было неудобно: казалось, он очень громоздкий. Я спросила у Низама, можно ли мне снять свой головной убор, но мой друг взял с меня слово, что я не стану обнажать голову. И подобных обещаний я уже дала немало. Например, мне хотелось умыться, но я отказалась от этого, так как воды с собой у нас было столько, чтобы только напоить лошадей и самим напиться.

Значит, вот она какая, солдатская жизнь, думала я. Переходы через пустыни, смерть на чужбине.

В то утро мы встретили мало путников. Миновали торговый караван, а также группу паломников, направлявшихся в Мекку, которым мы пожелали доброго пути, ведь долг каждого мусульманина хотя бы раз в жизни посетить святыню. Паломничество представляет религию как путешествие и объединяет путников, делящих вместе тяготы пути. Многие мусульмане совершают хадж в Мекку, однако люди, стоящие у кормила власти – в том числе, увы, и мой отец, – зачастую не находят времени на столь долгое путешествие.

Когда жара стала невыносимой, мы свернули с дороги, проехали немного на юг и остановились у валунов. Тени здесь не было, но Низам воткнул в землю два своих копья, привязал к ним кусок шелка за два конца и растянул его, придавив другие концы мелкими камнями к валунам. Мы разделись, насколько это позволяли приличия, и расположились на отдых на тонком коврике под шелковым навесом. Правда, Низам по-настоящему не отдыхал. Свой длинный мушкет он держал под рукой и постоянно всматривался в горизонт.

– Всегда так жарко? – спросила я, смазывая маслом его меч так, как он чуть раньше мне показал.

Низам огляделся:

– Нет, моя госпожа. Когда наступает сезон дождей, идут сильные ливни. – Он был обнажен до пояса, и я видела, как при каждом его движении под его кожей бугрятся мускулы. Я также заметила, что брошь, которую я ему подарила, он переделал в медальон. У него на груди висел портрет мамы. – Утонуть можно в этих ливнях, – добавил он.

Я отерла со лба пот и грязь, вспоминая, каким он был в юности, когда прислуживал в гареме. В тот день, когда я впервые увидела его, мама обрабатывала на его ногах раны, оставленные кандалами.

– Как тебе, Низам, служилось у моей мамы?

Он стал чистить ружье, стирая пыль и песок с разобранного замка.

– Поначалу я думал, она такая же, как и все остальные, – ответил он. – Но вскоре понял, что она другая.

– В чем же она была другая?

– Она была добрая. – Движения его рук замедлились. Он перестал чистить ружье, указательным пальцем рассеянно потирая выемку на стволе. – Она хотела, чтобы я был счастлив.

– Тебе ее не хватает?

Он кивнул и вновь собрал мушкет.

– Знаешь, моя госпожа, как мы тебя называли? – неожиданно спросил он.

Придя в замешательство, я перестала смазывать его меч:

– Называли?

– Ты всегда так много вопросов задавала, – с теплотой в голосе произнес Низам. – Даже в детстве. Поэтому слуги прозвали тебя Бельчонком, ведь эти зверушки постоянно о чем-то щебечут между собой.

– Меня причислили к грызунам?

Низам хмыкнул:

– Похоже на то.

– Разве нельзя было назвать меня как-то иначе? Тигры, например, тоже постоянно рычат друг на друга.

– Ты всегда была Бельчонком, моя госпожа. Это прозвище тебе очень подходило.

Я изобразила недовольство, хотя Низам знал, что я притворяюсь. Он улыбался, а я вспоминала свое детство. Да, возможно, я и впрямь вела себя как белка, но ведь я была ребенком, который всегда старался угодить своим родителям. Поэтому мне приходилось проявлять такой же интерес к их миру, какой они проявляли к моему.

– И все же, Низам, ты по ней скучаешь?

– Очень. Хотя я вижу ее в тебе.

– Ее или белку?

– Пожалуй, обеих.

Тяжело вздохнув, я легла на спину. Низам проверил состояние своего лука, дернул тетиву так, будто она была струной ситара. Потом осмотрел меч, проверяя, хорошо ли я смазала клинок.

– Низам, можно задать тебе личный вопрос?

– Можно.

– Ты когда-нибудь любил женщину? – спросила я; это не давало мне покоя уже много лет.

Как я и ожидала, Низам ответил не сразу. Сняв сандалии, он сел подле меня на ковер. Я знала, что этот маленький предмет роскоши он взял с собой только ради меня. Сам бы он спал на голой земле.

– Такому человеку, как я, нелегко любить, моя госпожа.

Мне он казался воплощением мужественности, поэтому поначалу я неверно истолковала его ответ. Потом опечалилась, догадавшись, что он говорит о своем увечье. При этой мысли я прикусила губу. Что он должен чувствовать, зная, что никогда не сможет быть с женщиной, никогда не сможет стать отцом?

– Я не стану тебя убеждать, будто понимаю, как тебе тяжело, – сказала я. – И все же, может, какая-то женщина завоевала твое сердце?

– Да, такая женщина есть.

Я резко села, взволнованная его откровенным ответом:

– Кто она? Могу я тебе как-то помочь?

Моя реакция вызвала у Низама улыбку.

– Не скажу. Сама догадайся.

– Ну же, Низам, не дразни меня! Просто шепни ее...

Он отодвинулся от меня и вытянулся на хлопчатобумажном одеяле:

– Отдыхай, моя госпожа. Ночь будет длинная.

Взволнованная, я легла на ковер. У меня голова шла кругом. Я была рада за Низама и надеялась, что мне как-нибудь удастся свести моего друга с его возлюбленной. Отец помог мне соединиться с Исой, а я помогу Низаму и его...

Так и не сообразив, к кому он мог питать нежные чувства, я попыталась заснуть. Мне снилась Арджуманд, и, когда я пробудилась, Низам уже варил рис, а солнце садилось за горизонт. Вскоре мы поели рис с сушеной рыбой, потом свернули свой лагерь и вновь сели на коней.

В темноте я не видела дороги и потому немного отстала от Низама, позволив своему коню следовать за его жеребцом. Ночь была не холодная, но и не жаркая. Теперь мне стало ясно, почему Низам предпочел ехать в ночное время суток: темнота умиротворяла и скрывала нас. И дорога, как ни странно, действовала на меня успокаивающе – во всяком случае, сейчас я чувствовала себя более непринужденно, чем в лодке, когда мы плыли по реке. Возможно, потому что мы, как я надеялась, приближались к Исе и Арджуманд. Я их не чувствовала, но во мне крепла уверенность в том, что они живы. Низам считал, что они живы, и минувшим днем неоднократно мне это говорил. Каждый раз, когда я спрашивала его о них, он повторял, что скоро я их увижу.

Над нами висел полумесяц, мы ехали под его взглядом. В какой-то момент мы увидели, что с южной стороны к нам приближаются огни факелов. Низам быстро увел коней с дороги, уложил их на землю, и мы издалека наблюдали, как мимо проехали двадцать человек на боевых конях. Низам не мог определить, были то люди Аурангзеба или деканцы. Но ни с теми, ни с другими встреча для нас не была желательна.

Когда огни факелов исчезли в ночи, мы опять вернулись на дорогу. Кони шли размеренной рысью, и за ночь мы остановились только два раза – чтобы поменять коней. Я думала, мы ляжем спать, когда взойдет солнце, но Низам, не сказав ни слова, продолжал ехать вперед. Я натерла о седла внутреннюю сторону бедер, ягодицы тоже горели. И все же я не просила о передышке, хотя отчаянно нуждалась в отдыхе, так как каждый шаг моего коня отзывался во всем моем теле жгучей болью. Я попыталась поменять положение в седле, но это лишь усугубило мое состояние.

Палящее солнце почти поднялось в зенит, когда Низам наконец-то съехал с дороги, направляясь к трем засохшим пальмам в восточной стороне. Когда мы добрались до деревьев, он спешился, а я почти сползла со своего коня. Все тело болело, и я, еле передвигая ноги, дошла до деревьев, где Низам уже натянул навес. Кусок шелка он привязал к стволам низко над землей – наверно, для того, чтобы нас труднее было заметить со стороны дороги. Мне было все равно, что он делает и зачем. Я валилась с ног от усталости, думать на жаре не могла и только тупо смотрела, как он моим кинжалом обрезает кусты и ветки укладывает между нашим лагерем и дорогой. Стреножив лошадей, он рухнул подле меня. Я быстро помолилась за Ису, Арджуманд и отца и провалилась в сон.

Так мы путешествовали еще десять дней – отдыхали с полудня до заката, ехали всю ночь и все утро. Говорили мы мало. Низам считал, что, двигаясь по дороге, мы подвергаем себя опасности, и хотел как можно скорее добраться до южных гор. Он не зря беспокоился: еще пять раз по дороге проезжали военные отряды. И хотя эти отряды, в отличие от того, который мы повстречали в первую ночь, ехали без факелов, Низам всегда слышал их приближение, и мы заблаговременно уходили с дороги.

Мы также объезжали стороной деревни, состоящие из домов из глины и ветхих постоялых дворов; это были селения, где находили временный приют торговцы, кочевники, лазутчики и бандиты. Обычно вокруг этих открытых всех ветрам селений стояли на привязи верблюды, над которыми вились стаи пустынных птиц, выклевывавших насекомых из клочковатой шерсти животных. Сразу же за деревнями начинались пыльные поля, на которых работали селяне, погонявшие тощих волов и собиравшие урожай. Пока мужчины возделывали землю, женщины стряпали, ткали или собирали верблюжий навоз. Навозу требовалось много. В каждой деревне стояла каменная башня, где ночью жгли навоз, чтобы привлечь заблудившихся путников и людей, совершающих дальние путешествия.

Однажды утром мы обнаружили место недавнего сражения. На залитой кровью равнине лежали сотни разлагающихся мертвых тел. День выдался безветренный, и тяжелый запах гниющих трупов едва не выбил меня из седла. Я невольно зажала рукой нос.

Большинство погибших воинов были деканцы, хотя среди мертвецов мы увидели и трупы наших людей. Для битвы было выбрано странное место, так как поблизости не было крепости. Низам предположил, что два отряда просто случайно натолкнулись друг на друга ночью. Почти все погибшие были зарублены мечами, и это тоже говорило о том, что оба отряда встретились неожиданно.

При виде последствий недавнего побоища я испытала тошноту, как и тогда, когда армия Аурангзеба захватила нас в кольцо. Хищные птицы клевали лица солдат, горстка деканцев, молодых и старых, снимала с трупов все более или менее ценное. На нас они почти не обратили внимания – слишком были заняты грабежом. Все они выглядели изможденными, большинство были без обуви и абсолютно все – одеты в лохмотья. Вероятно, Аурангзеб сжег их продовольствие, подумала я, вдруг охваченная чувством вины. Даже если эти люди наши враги, все равно дети и старики не должны голодать.

Наконец тяжелый запах смерти остался позади, однако образы изувеченных тел не выходили у меня из головы. Ударив пятками по бокам коня, я заставила его идти быстрее, нагнала Низама и спросила:

– Как ты думаешь, Низам, весь мир такой же жестокий, как Хиндустан?

Он высматривал свежие следы на дороге:

– Нет, вряд ли, моя госпожа.

Я повернулась в седле, глядя, как птицы кружат над мертвыми. Подобные зрелища повергали меня в уныние.

– Я не хочу никого убивать, чтобы освободить Ису и Арджуманд.

– Знаю. Но, возможно, придется.

– Что? Найти их и освободить с помощью твоего клинка?

– Я освобожу их ночью. К тому времени, когда их хватятся, мы будем...

– Возможно, их охраняют десять человек, – сказала я, не дав Низаму договорить. – Допустим, ты убьешь нескольких, но при этом сам погибнешь? Или тебя ранят? Как тогда быть? – Низам хотел ответить, но я добавила: – Нет, есть вариант получше, хотя тоже рискованный.

Он отмахнулся от огромной мухи:

– Что ты предлагаешь?

– Все очень просто. Мы придем к султану Биджапура и скажем ему, кто мы такие.

– И он нам перережет глотку!

– Нет, не перережет. Я предложу ему кое-что в обмен на их свободу.

– У нас ничего нет, моя госпожа.

– У нас есть все, – возразила я. – Я выдам ему Аурангзеба, которого он наверняка ненавидит больше всех на свете.

Низам резко кашлянул и сплюнул грязную слюну, ибо у каждого из нас горло было забито пылью.

– Ты предашь своего брата?

– Он мне брат только по крови. Во всем остальном – враг. И я еще ни разу ему не навредила. Я давно могла бы его убить или позволить ему умереть на моих глазах.

– А в Биджупаре, значит, ты его предашь?

– У меня нет выбора, – сказала я, облизывая потрескавшиеся губы.

– Тише, – вдруг тихо сказал Низам, глянув назад. В низине взлетели птицы, подняв облако пыли, и быстро полетели в нашу сторону. – Меняем коней! – резко произнес Низам, спрыгнув с седла.

Я судорожно пыталась забраться на одного из наших запасных жеребцов. Низам схватил наиболее ценные из наших вещей и ударил по крупу каждого из коней, на которых мы ехали, отправляя их навстречу приближающемуся отряду.

– Что ты...

– Если повезет, они погонятся за лошадьми, – оборвал он меня, оседлав коня. – Теперь скачи! Во весь опор!

Отчаянно вцепившись в поводья, я ударила пятками по бокам коня. Спустя несколько мгновений наши кони уже мчались галопом с умопомрачительной быстротой. Ветер сорвал с меня тюрбан, волосы затрепетали у меня за спиной. Седло больно ударяло по моим ягодицам. Раздались ружейные выстрелы.

– Быстрее! – вскричал Низам.

Как я ни боялась вылететь из седла, я опять ударила пятками по бокам коня. Тот заржал, побежав еще быстрее. Оглянувшись, я увидела, как Низам вытащил из чехла свой лук и повернулся в седле. Меня объял отчаянный страх. Низам пустил стрелу, исчезнувшую в облаке людей и коней у нас за спинами. В нас опять стали стрелять из мушкетов; воздух затрещал от выстрелов, но пули нас не задевали. Вероятно, не имея возможности на скаку перезарядить ружья, наши преследователи стали стрелять в нас из луков. Низам тоже пустил очередную стрелу, а потом заметил, что я смотрю на него.

– Скачи! – крикнул он. Я опять повернулась лицом вперед. Дорога, всегда казавшаяся прямой, когда мы ехали медленнее, теперь извивалась; земля проносилась мимо сплошным бурым ковром. Я криком подгоняла своего коня, пятками неустанно ударяя в его бока. Вновь заржав, мой жеребец помчался еще быстрее. В землю передо мной вонзилась стрела. Я оглянулась и увидела, как один из преследователей с воплем упал со своей лошади. Низам опять натянул тетиву, и еще один из преследователей упал.

– Нас нагоняют! – крикнул Низам, и он был прав, так как дорога становилась каменистой. Если мой конь споткнется, мы наверняка погибнем.

И вдруг, словно по волшебству, жажда жизни вытеснила страх, и из головы исчезли все мысли, кроме тех, которые могли бы спасти нам жизнь.

– Золото! – крикнула я в свою очередь. – Брось им золото!

Низам не колебался. Он опустил лук, сунул руку в переметную суму и стал горстями вытаскивать золотые монеты и подбрасывать их высоко в воздух, чтобы они искрились на солнце. Сотни монет падали в пыль позади нас. Я думала, Низам остановится на одном мешочке, но он быстро опустошил и второй. Вскоре за нами тянулся шлейф из золотых монет, на которые могли бы безбедно существовать до конца жизни сто человек.

Воины доскакали до монет, и я стала молиться, чтобы они остановились. Наверно, Аллаху было скучно в тот день, так как при виде сверкающего золота солдаты остановили коней и спешились, издавая торжествующие крики. Большинство бросились на землю и стали рыться в пыли, словно мангусты; другие, обнажив мечи, стали драться друг с другом.

– Не замедляй ход! – снова крикнул Низам.

Я продолжала гнать коня, и вскоре наши преследователи исчезли из виду. После мы еще долго мчались без остановки, пока я не начала бояться за наших коней. Жара стояла обжигающая, у моего коня изо рта капала белая пена. Я стала постепенно замедлять его ход и только тогда осознала, как гулко стучит мое сердце. Низам тоже поравнялся со мной и поехал медленнее. Он обливался потом и был весь покрыт пылью.

– Оторвались? – задыхаясь, спросила я.

– Возможно, – ответил Низам. – Но лучше не останавливаться. – Он пустил коня рысью, но часто поворачивался в седле, глядя назад. – Это ты хорошо придумала, моя госпожа, – добавил он.

Прикрыв ладонью глаза от палящего солнца, я сказала:

– Знаешь, это было так странно, Низам. Внезапно мое сознание прояснилось. Страх, конечно, остался, но мысль работала четко.

– У некоторых в бою так бывает. Они видят то, что не доступно восприятию всех остальных. Пусть это не самые сильные воины, но они способны повести за собой других. Твой брат, увы...

– Именно такой человек, – закончила я за Низама. – Но я все равно его предам.

– И правильно сделаешь. Но как?

Погоня измотала меня, так что обдумывать план у меня не было сил.

– Может, отдохнем, Низам? – сказала я, глядя вдаль. На горизонте поднималась гряда гор. Я знала, что мы уже недалеко от деканской крепости, так как Низам сегодня утром сказал, что нам осталось только пересечь реку и горы, сразу за которыми стоит Биджапур.

Близился полдень, и Низам, думаю, тоже был не прочь отдохнуть. Он свернул с дороги и направил коня вдоль русла высохшего ручья. Через некоторое время мы выехали на широкое пространство, покрытое песчаником, миновали выбеленный солнцем скелет верблюда. Низам вновь вывел нас к ручью и, к моей великой радости, нашел наполненную водой впадину в земле, заслоненную кустами и нависающим каменным выступом. Мы стреножили наших лошадей и устроили лагерь.

Низам устремил взгляд на север:

– Наверно, они уже поубивали друг друга либо напились в ближайшем селении.

– Это были деканцы?

Он кивнул, разматывая свой пропитавшийся потом тюрбан, и сказал:

– Люди твоего брата более дисциплинированны. Они не погнались бы за нами.

– Почему?

– Потому что мы могли бы заманить их в ловушку.

Мы наполнили водой наши бурдюки, потом подвели к озерцу коней. Низам не позволил им выпить слишком много, оттащил их от воды, едва они успели утолить жажду.

– Если хочешь, моя госпожа, можешь искупаться. Я помоюсь позже.

Я очень устала и хотела одного – лечь спать, но мысль о том, чтоб окунуться в прохладную воду, была заманчива. Как только Низам натянул навес и лег, я быстро разделась. Сидя на корточках на камне, ополоснула свою одежду и повесила ее сушиться на кусте. Потом осторожно вошла в воду и, издав сладостный стон, села на дно. Я не купалась две недели и теперь песком стала стирать грязь со своего тела. Я отметила, что сильно похудела за время нашего путешествия, хотя и раньше была сухощавой. Меня это мало удивило, зато было неприятно, что мое тело начало стареть. Кожа не была уже такой упругой, как прежде, местами обвисла. Мне шел тридцать седьмой год, и я знала, что красота женщины недолговечна. Возможно, моя красота уже увяла.

Рассерженная, я домылась, потом надела влажную тунику. Когда я села рядом с Низамом, он открыл глаза.

– Ну, как, хорошо покупалась? – спросил он.

Я пожала плечами, пальцами расчесывая волосы.

– Я думала не о купании. – Низам из вежливости не стал осведомляться, чем были заняты мои мысли, и потому я спросила: – Можно задать тебе один вопрос? Правда, он глупый.

– Как сказать...

Я вздохнула, засмущавшись, будто девчонка. Почему на поле брани, где мне совсем не место, я уверена в себе, а когда дело касается любви, вся моя уверенность улетучивается без следа?

– Как ты находишь, я все еще привлекательна? – робко спросила я. Низам вздрогнул, и я, не дожидаясь его ответа, продолжила: – Понимаешь, мы не виделись с Исой пять лет. А вдруг он нашел кого-то моложе и привлекательнее? Почти все мужчины так делают. Почему он должен отличаться от них, тем более что меня не было рядом с ним все эти годы?

– Почти все мужчины глупцы, – сказал Низам с серьезным видом.

– Почему же? Ведь куда приятнее проводить время с молодыми женщинами, красота которых еще не начала увядать...

– И которые настолько глупы, что от них в сон тянет.

– Разве мужчинам есть дело до того, глупая женщина или умная? Моему мужу, например, все равно. Да и почти все вельможи имеют любовниц вдвое моложе себя. Вероятно, эти девушки дают им нечто такое, что не можем дать мы. Возможно, рядом с юными красавицами мужчины чувствуют себя моложе. Или мужчинам нравится, когда их видят вместе с юными красавицами.

Низам сел, обвел взглядом наш лагерь:

– Что на уме у других мужчин, я не знаю. Но я знаю себя. И знаю Ису. Он любит тебя и никогда не потеряет к тебе интерес.

– Но ведь он любит все прекрасное, Низам. Вспомни Тадж-Махал, другие творения Исы. Зачем такому мужчине старая вещь, если он может приобрести что-то новое?

– Ты не вещь, – возразил Низам. – И возможно, этим как раз мы и отличаемся от других мужчин. Большинство воспринимают женщину как вещь, а мы... – он умолк, смутившись. – Я не поэт, моя госпожа, не умею красиво говорить. Но мне кажется, что для нас вы... как белые слоны. Мы ищем вас всю жизнь и прикипаем к вам всей душой, когда наконец находим.

За все годы, что я знала Низама, я впервые слышала, чтобы он так говорил. Он стал более уверен в себе или я наконец-то научилась обращаться с ним как с равным? Я надеялась, что верно мое первое предположение. Я взяла Низама за руку, думая, что, пожалуй, не могла бы любить его сильнее, будь он моим братом.

– Спасибо, мой добрый друг, – сказала я. – Я тебя не достойна. Правда. – Низам покачал головой, но я не стала ни в чем убеждать его, а вместо этого спросила: – И кто же, мой воин-поэт, твой белый слон?

Низам рассмеялся, хотя смеялся он редко.

– Она, скорее, пурпурная. Во всяком случае, другой такой женщины уж точно не найти.

И я вдруг ее представила.

– Ладли! – воскликнула я, хлопая в ладоши. – Ты любишь Ладли!

Низам оторопел:

– Как... как ты догадалась?

– Лучше спроси, как я раньше не догадалась. Как можно быть такой слепой. – Я прикусила губу, погружаясь в воспоминания. Я очень давно не видела Низама и Ладли вместе, но в наши юные годы, когда Ладли была влюблена в Дару, я ведь столько раз замечала, как Низам на нее смотрит. – Давно ты ее любишь? – взволнованно спросила я.

– Пожалуй, приготовлю я обед, – проговорил Низам.

Я по-дружески хлопнула его по плечу и повторила вопрос:

– Давно?

– Очень, – произнес он, отводя глаза.

– Она знает?

– Если б и знала, что ей до того? – с нотками горечи в голосе ответил Низам. – Я никогда не буду ей ровней. – Он встал и принялся собирать хворост.

– Вздор! Полная ерунда!

– Нам нужно поесть и отдохнуть, моя госпожа.

Я пропустила его слова мимо ушей, потому что уже думала о том, как мне увести Ладли у Аурангзеба и заново познакомить ее с Низамом. Я знала, что моя подруга презирает мужчин, но надеялась, что она сумеет посмотреть на Низама моими глазами и увидеть в нем человека, который будет беззаветно ее любить. Я обязана свести их, думала я, так же, как отец когда-то свел меня с Исой!

– О, Ладли, – с задором прошептала я, но так, чтобы слышал Низам, – ты будешь очень счастлива.