Текст книги "В клетке. Вирус. Напролом"

Глава 8

На территории «Лаудон фарма» было два главных здания. В первом находились офисы руководителей верхнего и среднего звена, сотрудников администрации, пресс-службы и лоббистов, работающих по Вашингтону и Ричмонду. Во втором – лаборатории, где трудились ученые, программисты и прочий уважаемый персонал.

Административное здание сильно пострадало. Все стекла на восточной стене выбило взрывом вместе с рамами, а большинство остальных нуждалось в более-менее серьезном ремонте. Из дыр разлетались бумаги, порхали и кружились в воздухе, а потом медленно опускались на тенистый бульвар, разделявший два здания.

Лабораторный корпус уничтожило практически целиком.

Груду обломков окружили пожарные расчеты со всех уголков округа Лаудон, которые напряженно искали, что бы потушить. Тушить было почти нечего. От взрыва здание обрушилось внутрь себя и погасило практически все, что успело загореться. Вокруг руин курсировали машины парамедиков, пытаясь с помощью сканеров засечь транспондеры, встроенные в бейджи сотрудников «Лаудон фарма».

Удалось запинговать шестерых – все из штата уборщиков. Парамедики запустили в развалины ботов-тараканов и ботов-змей, чтобы проверить, присоединены ли еще бейджи к кому-то живому.

Увы – никого в живых не осталось.

– Вот что видели охранники, – сказал я Ванн; мы сидели в ее машине, и я отправлял видео на ее приборную панель.

Ванн с мрачным ожесточением мусолила сигарету. Возможно, это был побочный эффект от сексуального разочарования, но сейчас был неподходящий момент спрашивать ее об этом. Я открыл дверцу со своей стороны, чтобы выходил дым.

На дисплее приборной панели мы увидели снятое на камеру поста охраны видео, запечатлевшее, как какой-то внедорожник на полной скорости влетел на парковку, врезался в ворота, снес их и помчался дальше.

– Отмотайте назад и остановите перед ударом о ворота, – попросила Ванн и, когда я сделал это, указала: – Номерной знак и лицо.

– Верно, – сказал я. – Хотя ни то ни другое не совпадает с данными транспондера на бейдже, которые запинговали, когда внедорожник прошибал ворота.

– Тогда кому принадлежит бейдж?

– Карлу Байеру, – ответил я. – Генетику. Работал в лаборатории. Тоже хаден, поэтому эхо-запрос и прошел.

– Внедорожник вел не трил, – сказала Ванн. – Значит, кем бы он ни был, он просто украл документ Байера. Только зачем – чтобы просто снести ворота?

– Документ им был нужен, чтобы попасть в гаражи под зданием. Там парковка для персонала. Посетители паркуются снаружи, – пояснил я.

– А набитый взрывчаткой внедорожник гораздо эффективнее сработает именно под зданием, а не рядом с ним, – закончила мысль Ванн.

– Полагаю, на это и был расчет.

– А если бейдж украден, нам нужно быть здесь? – спросила Ванн.

Я помедлил секунду, недоумевая, почему вдруг задан такой вопрос, но потом вспомнил, что это по-прежнему наш первый совместный рабочий день, каким бы невероятным оно ни казалось. Ванн снова проверяла меня.

– Да, нужно, – ответил я. – Во-первых, чтобы проверить Байера и удостовериться в краже его бейджа. Во-вторых, – я указал на застывшее на дисплее изображение внедорожника перед воротами, – эта машина зарегистрирована на Джея Керни.

– А я должна знать, кто такой Джей Керни?

– Вы могли бы знать. Он интегратор. Или был им.

Ванн сделала последнюю глубокую затяжку и выкинула окурок в окно.

– Покажите мне четкую фотографию Керни.

Я загрузил его фото с лицензии интегратора и разместил на экране дисплея рядом с фотографией водителя. Ванн наклонилась и вгляделась в лицо.

– Что вы думаете? – спросил я.

– Как знать, как знать, – пробормотала она, подняла голову и посмотрела через окно на разрушенное здание, полицейские мигалки и машины парамедиков. – Его еще не нашли?

– Едва ли его вообще ищут, – сказал я. – Они сейчас заняты поисками уборщиков. Да и в любом случае, если в момент взрыва Керни находился в машине, от него остался только тонкий слой пепла на автостоянке.

– Вы уже с кем-нибудь говорили о нем?

– Разговоры со мной здесь никому не интересны. Я ведь занимаюсь хаденами, а не террористами. – Пока я это говорил, доносившийся откуда-то далекий рокот вертолета становился все громче и громче.

– А вот эти, похоже, как раз занимаются террористами, – сказала Ванн. – Они любят эффектные появления.

Я снова кивнул на дисплей:

– Это я получил от охраны одновременно с копами Лисберга и шерифами Лаудона, но мне кажется, они еще даже не смотрели.

– Ладно, – объявила Ванн и смахнула фотографии с экрана. – Где вы припарковались?

– Я не парковался. Я приехал с Джимом Бухолдом, генеральным директором. Вон он, кричит на копов.

– Хорошо, – сказала Ванн, заводя машину.

– Куда мы сейчас? – Я закрыл дверцу со своей стороны.

– Нанесем визит Карлу Байеру. Найдите его адрес, пожалуйста.

– Нам потребуется ордер? – запуская поиск, спросил я.

– Я хочу поговорить с ним, а не арестовывать. Но вы можете уточнить, дадут ли нам ордер на досье Керни. Мне нужно знать, с кем он интегрировался. Попробуйте заодно получить ордер и на досье Белла. Двое интеграторов, предположительно замешанных в убийстве, за один день – как-то многовато для меня.

Квартира Карла Байера находилась в маленьком сером жилом комплексе Лисберга, рядом с супермаркетом и «Международным домом блинов». Байер жил в нижней угловой квартире, под лестничной клеткой. Когда мы постучали, никто не ответил.

– Он ведь хаден, – напомнил я.

– Если он здесь живет, у него есть трил, – сказала Ванн. – Если он получил этот чертов бейдж сотрудника «Лаудон фарма», значит трилом точно обзавелся. И способен открыть дверь. – Она постучала еще раз.

– Я обойду и посмотрю, видно ли что-нибудь в окно, – предложил я спустя минуту.

– Ладно. Хотя нет, подождите. – Она крутанула дверную ручку; та поддалась.

– Вы в самом деле собираетесь это сделать? – глядя на дверь, спросил я.

– Дверь открыта, – заметила Ванн.

– Нет, она закрыта, но не заперта.

– Вы записываете?

– Прямо сейчас? Нет.

– Смотрите, дверь открыта, – толкнув ее, сообщила Ванн.

– О, да вы просто путеводная звезда безопасной конституционной практики, – процитировал я Ванн.

– Заходите, – ухмыльнулась она.

Карла Байера мы нашли в его спальне с ножом в голове. Рукоятку держал трил, стоящий рядом с его «колыбелью»; блики от лезвия падали Байеру на висок.

– Матерь божья, – выговорил я.

– Откройте жалюзи на окнах! – приказала Ванн.

Я открыл.

– Если кто-нибудь спросит – вы обошли дом, заглянули в окно, увидели это, после чего мы зашли в квартиру.

– Не нравится мне все это, – сказал я.

– А что тут может нравиться? – спросила она. – Вы уже записываете?

– Нет.

– Начинайте.

– Начал.

Ванн подошла к выключателю и нажала его локтем.

– Начинаем отображение, – сказала она и натянула перчатки, как и я.

Когда я закончил, Ванн взяла со столика рядом с «колыбелью» планшет и нажала на экран.

– Шейн, посмотрите. – Она повернула планшет экраном ко мне, и я увидел Джея Керни.

– Это видео? – спросил я.

– Да, – подтвердила Ванн, дождалась, пока я подойду, и нажала воспроизведение.

Джей Керни на экране ожил. При съемке он держал планшет так, чтобы в кадр они попали с Карлом вдвоем.

– Это Карл Байер, – сказал Керни. – Я говорю от своего имени и от имени моего доброго друга Джея Керни, с которым я сейчас интегрирован. В течение восьми лет я работал генетиком на «Лаудон фарма», был частью команды, которая пыталась отменить действие синдрома клетки. Когда я присоединился к «Лаудону», я верил, что то, чем мы занимаемся, принесет хаденам благо. Никто из нас не просил заключения в собственных телах. Я уж точно не просил. Я заболел, еще будучи подростком, и болезнь лишила меня всего того, что я любил. Победа над вирусом казалась мне правильным и полезным делом. Ведь наша работа давала хаденам шанс на новую жизнь. Но постепенно я начинал понимать, что синдром клетки – не приговор пожизненного заключения. Это лишь другой способ жить. Я начал видеть красоту мира, создаваемого нами, хаденами, миллионами нас, в своем собственном пространстве и своим собственным путем. Я прислушался к словам Кассандры Белл, говорившей, что подобные мне люди, работающие над так называемым средством от синдрома Хаден, по сути, уничтожают принципиально новую общность людей – первую за сотни лет. И я понял, что она права и настало время положить этому конец. Сам я по понятным причинам не мог такое осуществить. Но, к счастью, мой друг Джей разделяет мои убеждения настолько, что согласился мне помочь. Были и другие, пусть они останутся неизвестными, кто помог нам с материалами и составил план действий. Теперь все готово. Можно приступать. Мы с Джеем сделаем это вместе. А когда он сыграет свою роль, я вернусь сюда, чтобы присоединиться к нему на следующей стадии нашего совместного пути. Полагаю, если вы смотрите это, то уже знаете, как все произошло. Я сознаю, что моей семье и друзьям мой поступок может показаться абсурдным. Я также сознаю, что могут случайно пострадать или даже погибнуть невинные люди. Я сожалею об этом и приношу свои извинения тем, кто потерял любимых этой ночью. Но я прошу их понять: если сидеть сложа руки, то деятельность «Лаудон фарма» приведет к гибели фактически целого народа. И это будет настоящим геноцидом, совершенным во имя воображаемого милосердия. Обращаясь к моим коллегам из «Лаудон фарма», скажу, что понимаю, какую ярость у вас вызову, ведь теперь вся ваша работа и исследования будут отброшены на годы. Но я прошу вас провести время вынужденного бездействия в размышлениях над тем, что же именно вы делали. Читайте, слушайте Кассандру Белл, как читал и слушал я. Я верю в нее. В том, что я собираюсь совершить, я следую ее принципам. Надеюсь, со временем вы придете к тому же. Прощайте, и всего самого хорошего хаденам всего мира. Я всегда буду с вами.

– Во всем этом нет ни малейшего смысла, – буркнул Джим Бухолд.

Мы сидели в гостиной дома Бухолда и Уиссона в пригороде Лисберга. Местной полиции, шерифам округа Лаудон и ФБР пришлось силой выгонять Джима с места взрыва, чтобы спокойно делать свою работу. И теперь он нервно расхаживал по комнате и чувствовал свою бесполезность. Уиссон налил мужу выпить, чтобы тот успокоился. Стакан остался стоять нетронутым на столе. В конце концов Уиссон взял его сам.

– И почему же в этом нет ни малейшего смысла? – спросила Ванн.

– Потому что Карл – ведущий разработчик нейролиза.

– А нейролиз – это?.. – подбодрила Ванн.

– Лекарство, которое мы разрабатывали для стимуляции соматической нервной системы у жертв синдрома клетки.

Помимо своей воли я ощутил смутное раздражение при слове «жертвы».

– Синдром клетки, – продолжал Бухолд, – подавляет способность мозга передавать сигналы соматической нервной системе. Нейролиз побуждает мозг создавать новые пути коммуникации с ней. Мы провели удачные испытания с чипами и работали с генетически модифицированными мышами. Прогресс пока невелик – но он обнадеживает.

– «Нейролиз» – это название соединения? – спросил я.

– Это торговая марка. Мы хотели вывести средство на рынок под таким именем, – ответил Бухолд. – Настоящее химическое название – длиной в сто двадцать букв. Последняя версия препарата, над которой работал Карл, в наших записях называлась LPNX-211.

– И у доктора Байера никогда не проявлялись признаки нравственного неприятия того, чем он занимался? – спросила Ванн.

– Разумеется, нет, – ответил Бухолд. – Хоть мы и нечасто общались, но, насколько я знаю, в жизни Карла по-настоящему интересовали только две вещи: его работа и «Нотр-Дам файтинг айриш»[8]8
  Команда по американскому футболу университета Нотр-Дам, штат Индиана.


[Закрыть]. Он играл за нее в студенческие годы. Даже на презентациях всегда совал в доклад какой-нибудь слайд с командой. Я это терпел только потому, что он был очень хорошим работником.

– А как насчет его отношений с Джеем Керни? – спросил я.

– С кем?

– С интегратором, чье тело, как мы подозреваем, Байер использовал для того, чтобы загнать машину на подземную парковку, – пояснила Ванн.

– Никогда о нем не слышал. На работе Карл всегда использовал трил, – сказал Бухолд.

– Вы когда-нибудь видели Байера интегрированным с Керни вне работы? – спросил я.

Бухолд взглянул на мужа.

– На самом деле мы вращаемся в разных социальных кругах, – сказал тот. – Я не поощряю попытки Джима слишком уж сближаться с персоналом. Лучше, если в нем видят босса, а не приятеля.

– Похоже, это можно расценивать как «нет», – резюмировала Ванн.

– Это не потому, что он – хаден, вернее… был хаденом, – поспешно добавил Бухолд и повернулся ко мне. – Я ко всем моим работникам отношусь одинаково. В службе персонала у нас даже есть специальный сотрудник, который следит за этим.

– Я вам верю, – сказал я.

– Да, но вы же слышали, как этот сукин сын Хаббард унижал меня сегодня? – возмутился Бухолд. – У меня в штате пятнадцать научных сотрудников с синдромом Хаден. Никто бы из них там не работал, если бы они считали, будто я отношусь к ним как к недочеловекам или будто их работа как-то повредит хаденам.

Я поднял руку, чтобы привлечь его внимание:

– Мистер Бухолд, я здесь не для того, чтобы осуждать вас, и не для того, чтобы побежать к отцу и нашептать ему о вас. Прямо сейчас я расследую взрыв ваших зданий. Пока наш главный подозреваемый – один из ваших работников. Наша первоочередная задача – установить, действительно ли подрывник он и если так, то какую цель он преследовал.

Бухолд, казалось, чуть расслабился, но Ванн снова начала его прессовать:

– Доктор Байер когда-нибудь говорил о Кассандре Белл?

– За каким чертом ему было о ней говорить?

– Джим, – укорил его Уиссон.

– Нет, – покосившись на мужа, отрезал Бухолд. – Я никогда не слышал от него имени Кассандры Белл.

– А его коллеги-ученые? – не унималась Ванн.

– Да, о ней вспоминали между делом, потому что она публично выступает против наших исследований, – сказал Бухолд. – Мы всегда задавались вопросом, попытаются ли обычные протестующие вывести нас на чистую воду из-за опытов над животными, которые нам приходилось проводить, но ничего подобного не происходило, и, я думаю, никто даже не помышлял о том, что ее слова могут как-то касаться нас. Да и с какой стати?

Я посмотрел на Ванн, пытаясь понять, что она задумала. Она кивнула мне:

– Доктор Байер оставил предсмертную запись. В ней он упомянул Кассандру Белл.

– В смысле? Она с этим как-то связана? – спросил Бухолд.

– У нас нет оснований так считать, – ответила Ванн. – Но тем не менее мы проверяем все ниточки.

– Я знал, что это случится, – сказал Бухолд.

– Что случится? – поинтересовался я.

– Насилие, – ответил Бухолд. – Рик подтвердит. Когда наши тупоголовые конгрессмены пропустили закон Абрамса—Кеттеринг, я сказал Рику: рано или поздно начнется смута. Нельзя просто так взять пять миллионов людей, сосущих государственную сиську, выкинуть на улицу и ждать, что они покорно уберутся восвояси. – Бухолд посмотрел на меня и добавил: – Без обид.

– Я не обиделся, – солгал я, но решил не развивать тему. – Насколько теперь все отложится?

– Вы имеете в виду наши исследования?

– Да.

– На годы. В лаборатории хранились уникальные данные, которых больше нигде нет.

– Вы не делаете резервного копирования? – спросила Ванн.

– Разумеется, делаем, – ответил Бухолд.

– Но вы можете загрузить копии из ваших сетей?

– Вы не понимаете, – сказал Бухолд. – Мы никогда не выкладываем ничего по-настоящему стратегически важного в сеть. Как только мы бы сделали это, нас бы сразу взломали. Однажды мы загрузили на подставные серверы закодированные фотографии, мать их, котов и не сообщали никому о том, что загрузили. Не прошло и четырех часов, как их хакнули ребята из Китая и Сирии. Нужно быть идиотами, чтобы помещать конфиденциальные данные на публичные серверы.

– То есть все ваши данные хранились локально, – подытожил я.

– Да, локально, и копии на внутренних серверах, – подтвердил Бухолд.

– А бумажные архивы? – спросила Ванн.

– Конечно были, хранились в помещении с ограниченным доступом в лабораторном корпусе.

– Значит, и они, и сетевой архив взлетели на воздух вместе со зданием, – заключила Ванн и красноречиво посмотрела на меня, мол, бывает же такое разгильдяйство.

– Все так, – кивнул Бухолд. – Возможно, кое-что удастся собрать из недавней электронной почты и данных с компьютеров в офисном здании, если, конечно, они пережили взрыв и усилия пожарных. Но не стоит обманывать себя надеждой. Годы исследований – насмарку. Разлетелись в пыль.

– Глядите-ка, полночь, – сообщил я, когда мы с Ванн ехали к моему дому. – Мой первый настоящий рабочий день закончился.

Ванн улыбнулась, отчего сигарета у нее во рту подпрыгнула.

– Уж поверьте моему опыту, – сказала она, – для первого дня это было многовато.

– Жду не дождусь второго.

– Сомневаюсь, – выдохнув дым, изрекла Ванн.

– Вы же знаете, что это дерьмо прикончит вас, – буркнул я. – Я имею в виду курение. Вот почему никто теперь больше не курит.

– У меня есть причина.

– В самом деле? И какая же?

– Давайте сохраним некоторую тайну в наших отношениях, – предложила Ванн.

– Как вам угодно, – попытавшись изобразить усталое равнодушие, сказал я.

Ванн снова улыбнулась. Еще одно очко в мою пользу.

Загудел мой телефон. Звонил Тони.

– Вот черт, – выругался я.

– В чем дело?

– Я должен был сегодня встретиться с возможными новыми соседями.

– Хотите, чтобы я написала для вас объяснительную?

– Остроумно. Постойте-ка. – я открыл канал и ответил встроенным голосом: – Привет, Тони.

– Мы надеялись, ты заскочишь сегодня, – сказал он.

– Ну да, я тоже надеялся… – начал я.

– Но потом я узнал о взрыве «Лаудон фарма», – перебил меня Тони, – и мы все подумали, что это какой-то террористический заговор или вроде того, вот я и сказал себе: наверное, Крис вечером будет слегка занят.

– Спасибо за понимание, – буркнул я.

– Похоже, денек у тебя выдался драйвовый.

– Ты даже не представляешь себе насколько.

– Ну, тогда позволь мне закончить его хорошей новостью, – объявил Тони. – Наша банда заочно рассмотрела твое дело и вынесла вердикт: достоин стать нашим соседом и обрекается на лучшую комнату в доме. Да смилуется господь над твоей душой.

– Это здорово, Тони! Честное слово, отлично. Я очень благодарен.

– Приятно слышать. А остальные поблагодарят тебя, если будешь вносить плату за жилье вовремя, чтобы нас не вышибли на улицу, тогда мы квиты. Посылаю тебе код на вход. Когда воспользуешься им в первый раз, смени, чтобы никто не узнал. У меня есть на тебя вся инфа, так что можешь заезжать в любое время.

– Скорее всего, завтра, – сказал я. – Сейчас я уже почти доехал до родителей. Завалюсь у них на ночь.

– Тоже неплохо, – одобрил мой выбор Тони. – Отдыхай. А то голос у тебя уж больно усталый. Спокойной ночи!

– И тебе, – пожелал я и переключился на наружный голос. – У меня есть жилье.

– Ну и хорошо, – сказала Ванн.

– На самом деле это всего лишь комната в идейной общине.

– Странно, вы не похожи на хиппи.

– Буду над этим работать, – пообещал я.

– Пожалуйста, не надо, – попросила Ванн.

Глава 9

На следующее утро с половины шестого все вашингтонские дороги оказались перекрытыми. Больше сотни хаденов-дальнобойщиков собрались на федеральной окружной дороге вокруг города, двигаясь со скоростью двадцать пять миль в час и разместив свои грузовики таким геометрическим узором, чтобы максимально мешать проезду беспилотных автомобилей. Жители пригородов, придя в ярость оттого, что окружная забита больше, чем обычно, перешли на ручное управление и пытались объехать преграду, что, само собой, только усложнило дело. К семи движение полностью встало.

А потом, для пущего веселья, грузовики с хаденами перекрыли 66-е шоссе и платную дорогу в Виргинию.

– Опаздываете на третий день работы, – сказала Ванн, когда я вошел в офис.

Она сидела за своим столом и махнула рукой на соседний, вероятно показывая мне мое место.

– Сегодня все опаздывают, – заметил я. – А я чем отличаюсь от всех?

– Кстати, а как вы вообще умудрились добраться из Потомак-Фоллс? – спросила она. – Только не говорите, что позаимствовали у папы вертолет. Это было бы феерично.

– Вообще-то, у папы действительно есть вертолет, – сказал я. – Вернее, у его компании. Но ему запрещено приземляться в нашем районе. Так что – нет. Меня высадили возле станции метро в Стерлинге, там я сел на поезд и доехал.

– И как оно было?

– Неприятно. Толпы, давка, много злобных взглядов. Как будто это я виноват в пробках. Меня так и подмывало сказать: люди, если бы это была моя вина, я бы не ехал сейчас с вами в этом чертовом поезде, а я еду.

– Да, похоже, неделька будет длинной, – заметила Ванн.

– Если протест не выбешивает людей, он неэффективен.

– Я не говорила, что он неэффективен. Я даже не говорила, что целиком его не одобряю. Я сказала только то, что сказала: неделя будет длинной. Ладно, проехали. У криминалистов для нас новости.

– Что за новости? – спросил я.

– О нашем мертвеце. Теперь мы знаем, кто он. И заодно кое-что еще.

– Прежде всего, – объявил Рамон Диас, – позвольте представить: Джон Сани, отныне больше не таинственный неизвестный.

Мы снова находились в визуализационной аппаратной и смотрели на очень сильно увеличенное подобие Сани, лежащее на столе в морге. Медэксперты предпочитали показывать оперативникам свою работу именно в таком виде – и гигиеничнее, и беспокойства меньше. Модель, выведенную сейчас Диасом на экран, можно было поворачивать и так и эдак, чтобы рассмотреть любую часть тела, которую эксперты сканировали или вскрыли. И никаких новых порезов – только давешняя рана на шее.

– Значит, навахо все-таки ответили, – заключила Ванн.

– Точно, – кивнул Диас. – Похоже, отправили данные примерно около полуночи по своему времени.

– Кто он? – спросил я.

– Насколько можно понять из переданной информации, практически никто, – ответил Диас. – В девятнадцать лет был осужден за пьяный дебош. Срока не получил – только общественные работы. Еще прислали свидетельство о рождении, страховку, выписки из медкарты, ведомости об успеваемости из средней школы до десятого класса.

– И как с оценками? – спросила Ванн.

– Тот факт, что он доучился только до десятого класса, говорит сам за себя.

– Ни водительских прав, ни других удостоверений личности? – спросил я.

– Нет, – сказал Диас.

– Что еще? – спросила Ванн.

– Ему был тридцать один год, здоровье так себе – изменение печени, больное сердце, начальные признаки диабета, что не слишком удивительно для человека с индейскими генами. Не хватает нескольких коренных зубов. Да, и рана на шее признана самонанесенной. Он порезал себя сам тем осколком бутылки, который вы нашли.

– Это все? – спросил я.

– Нет, – улыбнулся Диас, – не все. Есть еще кое-что, как мне кажется, для вас особенно интересное.

– Диас, хватит нагнетать, – посоветовала Ванн. – Показывай.

– Медики сделали рентгенограмму его черепа перед тем, как извлечь мозг, – сообщил Диас и вывел трехмерный скан на голову Сани. – Скажите, что вы видите.

– Святые угодники, – потрясенно выговорил я.

– Ну надо же, – после секундной паузы сказала Ванн.

На рентгенограмме виднелась сеть тянувшихся через весь мозг тонких завитков и спиралек, которые сходились в пяти узлах, радиально распределяясь по всей внутренней поверхности черепа; причем сами узлы соединялись между собой сложной сеткой связей.

Иными словами, это была искусственная нейронная сеть, предназначенная для сбора и передачи информации от мозга, показанная в мельчайших деталях. Подобные схемы имели только две категории людей. Я принадлежал к одной из них, Ванн – ко второй.

– Этот чувак – интегратор, – заключил я.

– Что известно о его мозговой структуре? – спросила Ванн у Диаса.

– Из отчета экспертов следует, что она соответствует тому, что мы наблюдаем у больных синдромом Хаден. Это подтверждается записями в его медицинской карте, где сказано, что в детстве он перенес менингит, который мог быть следствием вируса. Структура его мозга вполне может означать, что он интегратор.

– Шейн, – не отрывая взгляда от рентгенограммы, произнесла Ванн.

– Да?

– Что тут не так?

Я подумал с минуту, после чего наконец выдал:

– Этот парень не смог окончить среднюю школу.

– И что с того? – спросила Ванн.

– А то, что на интеграторов учат уже после университета. Им можно стать, только получив подходящую степень бакалавра, например по психологии. Вот вы какой курс окончили?

– Биологии. В Американском университете[9]9
  Частный гуманитарный университет в Вашингтоне.


[Закрыть].

– Именно, – сказал я. – Вдобавок, чтобы тебя допустили в программу, нужно пройти кучу психологических и всяких других тестов. Это одна из причин, почему интеграторов так мало.

– Да, – поддакнула Ванн.

– А еще это дорого. Сам курс обучения.

– Не для того, кто учится. Все расходы покрывают НИЗ[10]10
  Национальные институты здоровья – правительственное учреждение США, отвечающее за исследования в области здравоохранения и биомедицины; состоит из нескольких институтов.


[Закрыть].

– Наверное, там очень разозлились на вас, когда вы ушли, – предположил я.

– Свои деньги от меня они получили с лихвой. Давайте вернемся к нашей теме.

– Хорошо. Значит, мы имеем вопрос: как парень, не окончивший среднюю школу, никак не засветившийся нигде за пределами Нации навахо и, стало быть, не прошедший курс подготовки интеграторов, смог обзавестись всеми этими проводами в голове? – я показал на рентгенограмму.

– Хороший вопрос, – похвалила Ванн. – Но не единственный. Что еще не так в нашей картине мира?

– А что в ней так?

– Я имела в виду конкретные детали.

– Зачем интегратору интегрироваться с другим интегратором?

– А точнее? – сказала Ванн.

– Я не знаю, как сформулировать еще точнее.

– Зачем интегратору интегрироваться с другим интегратором и приносить для этого гарнитуру?

Пару секунд я бессмысленно пялился на нее. Затем до меня дошло.

– Точно, мать его, гарнитура!

– Именно, – заключила Ванн.

– Чуть не забыл, – сообщил мне Диас, – я залез в ту гарнитуру, как вы просили, чтобы поискать какую-нибудь полезную информацию на микросхемах процессора.

– И как? Нашли?

– Нет. В гарнитуре вообще не было микросхем.

– Если там нет микросхем, значит она не работает, – сказал я. – Это фальшивая гарнитура.

– Вот и я так решил, – подтвердил Диас.

Я повернулся к Ванн:

– Слушайте, какого черта здесь вообще происходит?

– В каком смысле? – спросила она.

– В том смысле, что происходит черт-те что. У нас два интегратора, один из которых никак не может быть интегратором, и фальшивая гарнитура. Бессмыслица.

– Отпечатки пальцев на гарнитуре обнаружили? – спросила Ванн у Диаса.

– Да. Они принадлежат Сани – не Беллу, – ответил тот.

– Получается, принес ее Сани. – Ванн снова посмотрела на меня. – И что из этого следует?

– Может, Белл не знал, что Сани – интегратор? – сказал я. – А Сани не хотел, чтобы он узнал.

– Правильно, – похвалила Ванн.

– Да, но остается вопрос: зачем? – спросил я. – Какой смысл Сани было убеждать Белла в том, что он просто «турист»? Тем более что с поддельной гарнитурой он бы даже не смог притвориться «туристом». Если только нет другого способа соединения одного интегратора с другим, о котором я не знаю.

– Нет такого способа, – сказала Ванн. – Если попытаться поместить одного интегратора в голову другого, возникает что-то типа нейронной петли обратной связи. Так можно зажарить мозги обоим.

– Как в «Сканнерах»?[11]11
  Фильм ужасов режиссера Дэвида Кроненберга.


[Закрыть]

– В чем?

– Это старое кино. Про типов с психокинезом, – ответил я. – Они умели взрывать людям головы.

– Ну, снаружи это не столь драматично, – улыбнулась Ванн. – Но внутри едва ли приятно. И так или иначе, это блокируется на сетевом уровне.

– То есть никакой связи, – сказал я. – Плюс самоубийство во всей красе.

Ванн промолчала, потом спросила после небольшой паузы:

– Сколько сейчас времени в Аризоне?

– У нас разница в два часа, значит там примерно полдевятого. Наверное. Они ведь в Аризоне мудрят с часовыми зонами.

– Вы должны сегодня же отправиться туда и кое с кем переговорить, – объявила Ванн.

– Я?

– Да, вы. Вы можете попасть туда за десять секунд, к тому же бесплатно.

– А ничего, что у меня там не будет тела?

– Вы не единственный хаден в штате ФБР, – напомнила Ванн. – Бюро держит запасные трилы во всех главных местных управлениях. Один припасен для вас в Финиксе. Он, конечно, не такой… изысканный, – она показала на мой трил, – но для дела сгодится.

– Навахо собираются сотрудничать с нами? – спросил я.

– Если мы скажем, что пытаемся расследовать смерть одного из них, может, и соберутся, – сказала Ванн. – У меня в управлении в Финиксе приятель работает. Я узнаю, сможет ли он чем-нибудь помочь. Давайте отправим вас туда часиков в десять по их времени.

– А нельзя мне просто позвонить?

– Вам нужно рассказать родным, что их сын или отец мертв, а потом задать кучу личных вопросов. Так что нет. Просто позвонить не получится.

– Это будет моя первая поездка в Аризону, – сообщил я.

– Надеюсь, вы любите жару, – сказала Ванн.

В десять ноль-пять я обнаружил себя стоящим перед каким-то лысым в местном управлении ФБР в Финиксе.

– Агент Бересфорд? – спросил я.

– Черт, жуть какая, – буркнул тот. – Этот трил три года стоял в углу без движения, и тут – на тебе. Будто статуя ожила.

– Сюрприз! – радостно объявил я.

– Я хотел сказать, мы на него шляпы вешали.

– Простите, что лишил вас офисной мебели.

– Только на один день. Агент Шейн?

– Так точно.

– Тони Бересфорд. – Он протянул руку, и я пожал ее. – Пользуясь случаем, хочу сказать, что никогда не прощу вашего отца за разгромную победу над «Санз» в Финале четырех.

– Ах, вы об этом, – протянул я – он говорил о папином втором кубке НБА. – Если мои слова вас утешат, то отец всегда говорил, что та серия была более напряженной, чем обычно.

– Очень мило с его стороны так врать, – вздохнул Бересфорд. – Пойдемте, познакомлю вас с Клахом.

Я попытался шагнуть – и не смог.

– Господи! – Ноги ни в какую не хотели идти.

– Что случилось? – Бересфорд остановился и повернулся ко мне.

– Вы не шутили, когда сказали, что эта штука не двигалась. Думаю, в нем что-то проржавело.

– Если вы подождете, я принесу вам банку смазки, – предложил Бересфорд.

– Хорошо. Только дайте секундочку. – Я запустил диагностическую систему трила. – Капец, это же «Метро курьер».

– Это плохо?

– «Метро курьер» для трилов – все равно что «форд-пинто»[12]12
  Малолитражный автомобиль с очень плохой репутацией.


[Закрыть].

– Если хотите, мы могли бы арендовать для вас трил, – сказал Бересфорд. – Кажется, у «Энтерпрайзис» должно быть несколько в аэропорту. Только это займет уйму времени. Одни формуляры придется до конца дня заполнять.

– Ладно, обойдусь. – Диагностика показала, что трил исправен, что, в свою очередь, могло означать неисправность диагностики. – Попробую расходиться.

– Тогда идем. – Бересфорд отвернулся и пошел вперед, я заковылял следом.

– Агент Крис Шейн, офицер Клах Редхаус, – представил меня Бересфорд молодому человеку в форме, когда мы зашли в приемную. – Учился в Университете Северной Аризоны вместе с моим сыном. Вам повезло, что Клах приехал в Финикс по делам племени, а то пришлось бы топать пешком до Уиндоу-Рок, а это двести восемьдесят пять миль.