Текст книги "Проклятие памяти"

– Он... что-то вам сказал? – выдохнула Эллен. – Это были не просто звуки?

Торрес не спеша устроился за письменным столом, когда он поднял глаза, взгляд его был бесстрастным.

– Гораздо лучше, скажу я вам. Он сразу спросил, кто я. Потом назвал свое имя. И вспомнил, что с ним произошло.

Марш почувствовал, как стук собственного сердца отдается в его ушах подобно уханью молота. Неожиданно в его памяти возникли строчки, бегущие по экрану. Таблица вероятности вариантов исхода операции, которую Торрес показывал им с Фрэнком позавчера. Вероятность частичного выздоровления – двадцать процентов. Полного – ноль. Тем не менее Алекс слышит, говорит, вспоминает – а значит, думает... Опомнившись, он услышал – Торрес говорит что-то, обращаясь явно к нему, и заставил себя прислушаться к словам коллеги.

– ...Но вам придется примириться с тем, что он может не узнать вас сразу.

– Почему? – в голосе Эллен снова зазвучала тревога. После секундной паузы: – О, Боже... Надеюсь, он может видеть? Он... не ослеп?

– Никоим образом, – заверил Торрес, не сводя с нее взгляда темных глаз.

Эллен почувствовала, что темный, животный страх, поселившийся в ней с момента аварии, начал исчезать, рассеиваться, глохнуть в присутствии Раймонда. Что-то такое было теперь в его взгляде... двадцать лет назад он был другим. Тогда глаза его порой загорались странным огнем – Эллен он казался даже пугающим; сейчас взгляд их гипнотизировал абсолютной уверенностью, заставляя верить каждому его слову. Если Алекса и можно было спасти, Раймонд был единственным, кто мог это сделать. Эллен поймала себя на том, что ловит каждое его слово, боясь пропустить что-либо.

– В данный момент трудно сказать определенно, что он способен вспомнить, что – нет. Он может вспомнить ваши имена, но не сохранить абсолютно никаких воспоминаний о вашей внешности. Или наоборот. Он может узнать вас, но не вспомнить, кем вы ему приходитесь. В любом случае – сохраняйте спокойствие и максимальную осторожность. Если он сейчас не узнает вас – постарайтесь не расстраиваться... или, по крайней мере, не показывать ему это.

– Мне вполне достаточно того, что он жив и в сознании, – заверила его Эллен. И, понимая, что все равно никогда не сможет выразить того, что она чувствует, продолжала: – Как... чем мне отблагодарить тебя? Может ли вообще быть благодарность, равная тому, что ты сделал?

– Вполне, – пожал плечами Торрес. – Тем, что вы примете Алекса, в каком бы состоянии сейчас он ни находился.

– Но ведь ты сказал...

– Я помню все, что я вам сказал, Эллен. Но вы оба должны понять, что все способности Алекса с этого момента будут существенно ограничены. И вам придется научиться общаться с ним... на новой основе. А это может оказаться весьма непросто.

– Понимаю, – кивнула Эллен. – Я и не жду, что это будет просто. Но как бы ни изменились его... способности, мы с Маршем к этому быстро привыкнем. Ты вернул нам сына, Раймонд. Ты... ты ведь сотворил чудо...

Поднявшись, Торрес вышел из-за стола.

– Предлагаю все же пойти к нему. Я провожу вас, если не возражаете, поскольку мне желательно, чтобы свидание прошло под моим присмотром. Его мозг сейчас никак нельзя перегружать.

Взглянув на Эллен, Марш поспешно кивнул.

– Разумеется, доктор.

Дойдя до западного крыла, они остановились перед дверью в палату Алекса. Кинув быстрый взгляд через стекло, Марш повернулся к коллеге.

– Имеет какое-нибудь значение, кто из нас войдет первым?

– Предпочел бы, чтобы это были вы, – обычным бесстрастным голосом ответил Торрес. – Вы все-таки врач, и ваша реакция на все, что может вас там ожидать, относительно... предсказуема.

Супруги Лонсдейл переглянулись.

– Иди, милый, – Эллен изо всех сил пыталась скрыть горечь, захлестнувшую ее после слов Торреса. – Иди и не беспокойся за меня.

Торрес открыл дверь, пропуская вперед Марша. Эллен следила через стекло, как они, подойдя к постели Алекса, остановились – не выдержав, она отвела взгляд.

* * *

Первого из вошедших Алекс сразу узнал – доктор Торрес. Но рядом с ним был кто-то еще...

– Кто... вы?..

Недолгое молчание, затем голос незнакомца:

– Я... Алекс, я твой отец.

– Отец? – словно эхо, повторил Алекс. Не отрывая взгляд от лица вошедшего, он снова и снова "спрашивал" свою память. И вдруг... как же он мог не узнать его...

– Папа, – прошептал Алекс. – Папа... папочка...

И увидел, как глаза отца наполнились слезами, и услышал сразу изменившийся, дрогнувший голос:

– Как ты... сынок?..

Память подсказала нужное слово.

– Б-больно... – прошептал он. – Больно... но... уже... не очень. – Неожиданно память выдала целую фразу. – Живы будем – не помрем... правда, папа?

Он видел, как отец и доктор Торрес переглянулись, затем оба посмотрели на него. Отец улыбался.

– Конечно, сынок, – это снова голос отца, но странный, какой-то сдавленный. – Конечно же, будем.

Алекс закрыл глаза, прислушиваясь к звуку удалявшихся шагов. Комната погрузилась в тишину, затем снова шаги, и он почувствовал, что рядом с его кроватью опять стоит кто-то. Наверное, доктор Торрес. Он открыл глаза и посмотрел вверх. Лицо словно парило в воздухе; нет, оно просто в обрамлении длинных темных волос...

– Здравствуй, – прошептал он. – Здравствуй, мама.

– Здравствуй, Алекс, – прошептала она в ответ. Глубоко вздохнула. – Ты скоро поправишься, милый. Теперь я знаю – ты скоро, очень-очень скоро поправишься...

– Да, – эхом ответил он, прикрывая глаза. – Очень, очень скоро. – После этих слов уставший мозг его погрузился в глубокий сон.

– Если хотите, можете остаться сегодня, – сказал Торрес, когда все трое вернулись в его кабинет. – Но снова увидеть Алекса вы сможете не раньше чем завтра.

– Завтра? – переспросил Марш изумленно. – Но почему? А если ночью он вдруг проснется? И спросит, где его родители?

– Не проснется, – заверил Торрес. – Я собираюсь навестить его еще раз, после чего распоряжусь, чтобы ему сделали инъекцию успокоительного.

– Успокоительного? – в глазах Марша росла тревога. – Но зачем? Он же только-только выкарабкался из комы! Таких пациентов, наоборот, стараются поддерживать в состоянии бодрствования, я...

Лицо Торреса словно окаменело.

– У вас могут быть свои методы, доктор Лонсдейл. Но я что-то не припомню, чтобы я спрашивал о них у вас.

– Но...

– И, уверяю вас, не собираюсь этого делать. – Торрес не обратил внимания на попытку Марша перебить его. – У меня нет на это времени, поэтому я буду крайне благодарен, если от своих мнений вы меня избавите. Алекс, насколько я помню, мой пациент, а у меня своя методика лечения. Этот вопрос, если мне не изменяет память, мы с вами тоже выяснили – еще вчера. Засим прошу меня извинить... – встав, он уже знакомым Маршу жестом распахнул дверь. – У меня сегодня еще много работы.

– Он мой сын, – Марш с трудом сдерживал возникшее раздражение. – И я, безусловно, имею право...

– Нет, Марш, – перебила Эллен. – Сейчас мы Имеем право лишь подчиниться доктору Торресу.

Несколько секунд он молча смотрел на жену, плотно сжав зубы; но тревога, которую он увидел в ее взгляде, погасила возраставший в нем гнев, и когда он повернулся к Торресу, то заговорил уже спокойным голосом.

– Простите, доктор... врачи тоже, случается, нервничают. – Он попытался улыбнуться. – Но с этого момента я постараюсь не забывать, кто здесь врач, а кто – родственник больного. Мне приходилось иметь дело с достаточным количеством обезумевших от горя родителей, поэтому я вполне понимаю вас.

Торрес сухо кивнул в ответ.

– Весьма вам признателен. Боюсь, что я не обладаю ни опытом общения с людьми, ни терпением – но делать то, что делаю, я умею. – Он слегка наклонил голову. – Еще раз прошу извинить меня, но мне нужно еще раз навестить Алекса.

Когда они вышли из кабинета Торреса, Марш, однако, уже снова скрипел зубами от гнева.

– Он... Эллен, он же почти дал нам понять, что наше присутствие здесь для него нежелательно!

– Похоже, так и есть, – согласилась Эллен.

– Но я же его отец, черт возьми!

На эмоции у Эллен попросту не осталось сил – она смотрела на мужа с каким-то отстраненным любопытством. Он, значит, уже забыл, что Раймонд Торрес сделал для них и для их сына?

– Оперировал Алекса он, а не ты, – напомнила она. – И лечит его тоже он. Мы обязаны Раймонду жизнью нашего сына. Мне будет непросто забыть об этом, Марш.

– Раймонду, – повторил Марш. – И давно ты его так называешь, просто по имени?

Глаза Эллен широко раскрылись.

– А почему бы и нет?

Марш пожал плечами.

– Тебе виднее.

Реакция мужа удивила Эллен. Бога ради, что с ним происходит? И тут внезапная догадка посетила Эллен...

– Марш, да уж не ревнуешь ли ты?

– Ничуть, – поспешно ответил он. – Просто он мне не нравится.

– Ну, тогда прости, – произнесла она холодно. – Но он, позволь напомнить тебе, спас жизнь Алексу, так что нравится он тебе или нет, на элементарное чувство благодарности тебе все-таки придется решиться.

И поняла, что нашла верные слова: когда после паузы Марш заговорил, в голосе его уже не было гнева.

– Конечно, я благодарен ему. И ты права, разумеется. Он действительно совершил чудо. И сделать это не мог никто, кроме него. Я, по крайней мере, уж точно. Вот, может быть, к этому я ревную – чуть-чуть. – Он улыбнулся и, повернувшись к Эллен, обнял ее. – А можешь мне пообещать, что ненароком в него не влюбишься?

Секунду Эллен не могла понять – шутит Марш или говорит серьезно, затем, тоже улыбнувшись, быстро поцеловала его.

– Обещаю. А теперь пойдем всех обрадуем.

Когда они вошли в библиотеку, Кэрол и Лайза Кокрэн бросились им навстречу.

– Это... это правда? – выпалила, задыхаясь, Лайза. – Он очнулся? Он говорит?

Эллен с силой сжала Лайзу в объятиях.

– Правда, все правда, моя дорогая. Очнулся, говорит и даже узнал меня...

– Благодарю тебя, Господи, – по щекам Кэрол медленно потекли слезы. – Нам сказала об этом та девушка из приемной, но мы не знали, верить ей или нет...

– Но нас, – не преминул сообщить ей Марш, – оттуда просто-таки выставили взашей. Не спрашивайте почему, но его величество доктор Торрес считает, что Алекса нельзя беспокоить минимум до завтрашнего утра – даже нам.

Кэрол уставилась на него недоуменно.

– Это ты теперь так шутишь, да?

– Да если бы, – Марш картинно развел руками. – Я-то думаю, что это полнейший бред, но меня здесь за врача не считают. Так что предлагаю всем разъехаться по домам. Нам всем необходимо выспаться.

Выйдя из полумрака институтского вестибюля на яркий солнечный свет майского утра, Эллен огляделась, словно видела все это впервые, и произнесла с удивлением:

– Как здесь красиво! Здание, этот газон перед ним... выглядит прекрасно, вы не находите?

Кэрол взглянула на нее и улыбнулась.

– Сейчас, моя дорогая, тебе, наверное, кажется прекрасным весь мир!

В первый раз с момента аварии Марш увидел на лице жены счастливую улыбку.

– А почему нет? – воскликнула она, словно в молитве воздев руки к небу. – Ведь он и правда прекрасен – посмотрите вокруг! И все будет хорошо – я теперь знаю это! – Обняв Лайзу, она притянула ее к себе. – Он снова с нами! – воскликнула она еще громче. – Он с нами, и ничего плохого просто не может быть!

* * *

– Алекс? – Раймонд Торрес склонился над койкой. – Алекс, ты... ты слышишь меня?

Веки Алекса дрогнули, он открыл глаза, но продолжал лежать молча.

– Алекс, если я задам тебе пару вопросов, ты сможешь ответить на них?

Казалось, Алекс что-то напряженно обдумывает, затем губы его шевельнулись.

– Не... не знаю. Я попробую.

– Хорошо. Теперь – прошу тебя – постарайся подумать. Ты знаешь, почему ты не узнал своего отца?

Долгое молчание, затем – совсем тихо:

– Когда он сказал мне, что он – мой отец, мне показалось, я его знаю.

– Но когда ты увидел его в первый раз, его лицо показалось тебе знакомым?

– Нет.

– Совсем?

– Нет... не знаю.

– Но ведь ты узнал свою мать?

– Узнал.

– Потому что ее лицо показалось тебе знакомым?

– Нет, доктор.

Торрес поморщился.

– Тогда как же ты узнал ее?

С минуту Алекс молчал, затем заговорил, медленно подбирая слова, как будто в значении многих из них он все еще сомневался.

– Я... я подумал, что это, должно быть, моя мама, если тот человек – мой отец. Я просто решил, что если мой отец здесь, значит, и мама должна быть здесь с ним тоже. И когда я решил, что она – моя мама, то, по-моему, узнал ее.

– То есть ты все-таки не узнал никого из них, пока тебе не сказали, что они твои родители?

– Нет, доктор.

– Ну, хорошо... Сейчас я дам тебе лекарство, чтобы ты лучше спал, а завтра навещу тебя, когда ты проснешься. – Быстрым движением он ввел под кожу правого предплечья Алекса острие иглы шприца и надавил на поршень. Выдернув иглу и промокнув место укола смоченным спиртом тампоном, Торрес спросил Алекса, не было ли ему больно.

– Нет.

– А вообще ты чувствовал иглу?

– Чувствовал.

– А на что это было похоже?

– Я... я не знаю.

– Ладно. – Торрес кивнул. – Спокойной ночи, Алекс. Завтра увидимся.

Когда Алекс закрыл глаза, Торрес еще несколько минут стоял, пристально глядя на юношу. Затем, шагнув к приборам у изголовья кровати, нажал несколько клавиш на клавиатуре компьютера. Уже собравшись уходить, он обернулся и снова взглянул на Алекса.

Веки его закрытых глаз мелко и часто вздрагивали. Как бы хотел Торрес найти способ узнать, что творится в этом изуродованном мозгу сейчас!

Но некоторые тайны были неподвластны даже ему – доктору Раймонду Торресу.

Глава 8

Алекс взглянул на часы, стоявшие на столе Торреса. Торрес заметил это – он уже привык следить за каждым движением юноши.

– Осталось всего два часа, – сказал он. – Волнуешься?

– Да нет, – пожал плечами Алекс. – Скорее любопытно.

Отложив в сторону ручку, Торрес откинулся на спинку стула.

– А я на твоем месте, наверное, волновался бы. Ты же возвращаешься домой после трехмесячного отсутствия – по-моему, поводов для волнения достаточно.

– Я же возвращаюсь не совсем домой, верно? – голос Алекса был лишен какого бы то ни было выражения. – Ведь пока меня не было, родители переехали, и я этот дом раньше не видел.

– А ты бы хотел вернуться в дом, в котором родился и вырос?

После секундного колебания Алекс покачал головой.

– Да, по-моему, это не так уж важно – все равно я совсем не помню наш старый дом.

– И ничего по отношению к нему не чувствуешь?

– Нет. – Алекс все так же равнодушно смотрел на доктора.

Вот в этом, снова подумал Торрес, и есть проблема. Алекс утратил способность чувствовать. Испытывать эмоции. Переживать. Нет, безусловно, его исцеление – это почти чудо: к нему вернулась способность видеть, ходить, разговаривать и слышать. Но полностью исчезла способность чувствовать.

Даже известие о том, что его скоро выпишут из Института, не вызвало у него никаких эмоций реакции. Он воспринял его так же безучастно, как воспринимал теперь все. И вот это – Торрес досадливо поморщился – единственное, что мешало расценивать проведенную операцию как полный и несомненный успех.

– А тебе вообще хочется вернуться в Ла-Палому? – неожиданно задач он вопрос Алексу.

Потянувшись в кресле, Алекс закинул ногу на ногу. Со второй попытки ему удалось устроить лодыжку левой ноги на колене правой.

– Мне... наверное, просто интересно, как это все будет, – ответил он наконец. – Я все думаю – удастся ли мне узнать хоть кого-нибудь или что-нибудь... или все будет так, как тогда, когда я в первый раз очнулся.

– Ну, с тех пор ты ведь вспомнил многое.

Алекс с тем же безучастным видом пожал плечами.

– Да... но я все спрашиваю себя – действительно я вспомнил все это или мне просто приходится всему обучаться заново.

– Но это невозможно. Речь может идти только о восстановлении памяти – так быстро усвоить такой объем информации не может никто. И не забудь, что, когда ты очнулся, то сразу заговорил. Язык-то ты не забыл, а значит...

– Но тогда я не понимал значения очень многих слов, – напомнил Алекс доктору. – И многих – до сих пор не знаю. – Встав, он неуверенно шагнул, постоял, словно раздумывая, и шагнул снова.

– Все будет в порядке, Алекс, – Торрес внимательно наблюдал за юношей. – Сейчас тебе не стоит требовать слишком многого от себя. На все нужно время. Кстати, о времени. По-моему, пора начинать. – Он подождал, пока Алекс поставил кресло рядом с его стулом так, что оба они смотрели теперь на экран для слайдов, установленный в углу кабинета. Убедившись, что Алекс устроился в кресле, Торрес щелкнул выключателем. На экране появилась картинка.

– Что это? – спросил Торрес.

Алекс колебался не более секунды.

– Амеба.

– Верно. А когда ты изучал биологию?

– В прошлом году. Нам преподавала ее мисс Лэндри.

– А не помнишь, как эта мисс Лэндри выглядела?

Алекс задумался, затем сказал, мотнув головой:

– Нет.

– Ну хорошо. А отметку ты получил какую?

– Отлично. Но это было нетрудно – с точными науками у меня никогда не было проблем.

Ничего не сказав, Торрес поменял слайд.

– А, это картина да Винчи, – кивнул Алекс. – "Мона Лиза" – так, кажется?

– Так. А не помнишь ее второе название?

– "Джоконда".

Картинки сменяли одна другую, и каждый раз Алекс без труда узнавал изображение. Наконец Торрес выключил экран и повернулся к Алексу.

– А ты помнишь что-нибудь о других предметах?

– Нет. То есть мама мне кое-что рассказала... Но сам я не помню про них почти ничего. Имена учителей – некоторых... названия предметов... Но когда я думаю про них, я ничего не вижу – вы понимаете?

Торрес кивнул.

– То есть зрительных ассоциаций у тебя не возникает?

– Нет. Никаких.

– А все то, что ты видел уже после своего... пробуждения, ты можешь представить себе без труда?

– Да. Это как раз просто. И еще иногда я вижу что-нибудь и чувствую при этом – что-то знакомое... но до конца вспомнить не получается, хоть убейте. А когда мне наконец это называют, ощущение такое, будто я вспомнил... однако не совсем так... Очень трудно передать словами.

– Что-то вроде "дежа вю"?

Брови Алекса слегка сдвинулись.

– Это по-французски... означает, что тебе кажется, будто ты это уже видел раньше?

– Именно так.

– Нет, это совсем другое. – Алекс напрягся, мучительно подыскивая слова. – Знаете, как будто... половинчатые такие воспоминания. Будто я уже видел это и будто помню, что это... но на самом деле не помню.

– Это как раз понятно, – кивнул Торрес. – Я думаю, что ты именно помнишь, просто мозг твой еще не восстановился до конца. Он был очень сильно поврежден, Алекс. Мне удалось собрать его буквально по частям. Но, увы, сделал я это не так хорошо, как хотелось бы. Поэтому некоторые нейронные связи еще, так сказать, не подключены. Получается, что мозг твой как бы знает, в какой его части хранится нужная информация, но не всегда еще может ее достать. Но он будет пытаться снова и снова и постепенно найдет новые пути доступа к нужным отделам памяти. Поэтому в последующие месяцы у тебя будет появляться все больше этих "половинчатых воспоминаний". А потом, когда все связи в твоем мозгу будут восстановлены – или налажены заново, – таких воспоминаний будет все меньше. И тогда все что после аварии сохранилось в твоем мозгу, будет снова тебе доступно.

Заверещал телефон. Подняв трубку, Торрес что-то тихо сказал в нее, затем бросил на рычаг.

– Твои родители уже здесь, – обернулся он к Алексу. – Не хочешь пройти в лабораторию, а я пока побеседую с ними? А потом я еще раз осмотрю тебя, и с этого времени тебе нужно будет приходить ко мне каждый день на час или два – не больше.

Поднявшись, Алекс медленно пошел к двери. Шаги его были еще неуверенными, и преодолеть лестницу без посторонней помощи было для него еще трудным делом; путь длиною более нескольких ярдов он мог совершить только с костылем-тростью, но было понятно, что восстановление способности свободно двигаться не займет много времени.

Когда Алексу оставалось до двери всего несколько шагов – она распахнулась и в кабинет вошли его родители. Алекс резко остановился и, опершись на трость, наклонил голову и поцеловал мать в щеку, Эллен обняла его. Марш, подойдя, похлопал его по плечу. Дотронувшись в знак приветствия до руки отца, Алекс снова заковылял к выходу.

– Алекс? – позвала Эллен. – Куда ты, сынок?

– Мне еще надо пройти тесты, мама, – голос Алекса был по-прежнему лишен какой бы то ни было интонации. – А потом, я думаю, мы поедем домой. – Повернувшись, он шагнул в раскрытую дверь. Эллен, прикусив губу, следила за ним. Когда Алекс вышел, она некоторое время смотрела ему вслед, затем тяжело вздохнула.

– Мне, наверное, будет непросто выдержать это, Раймонд, – произнесла она, словно раздумывая. – Ведь он... он совсем не меняется... или нет? По-моему, ему совершенно все равно, поедем мы сейчас домой или не поедем...

– Сядь, Эллен, – Торрес указал ей и Маршу на стоявший у стены диван, сам, однако, остался стоять у стола – очевидно, желчно подумал Марш, желая видеть "аудиторию". И действительно – лекция об успехах, достигнутых Алексом с того момента, когда он впервые очнулся, заняла по меньшей мере сорок минут.

– Вот так, – закончил Торрес, кивнув, словно в знак подтверждения. – В плане интеллектуальном и физическом процесс развивается куда успешнее, чем я мог предполагать.

– Но до сих пор никаких эмоций, – с горечью заметила Эллен. Снова вздохнув, она попыталась улыбнуться. – Прости, Раймонд. Нам, обычным людям, не так-то просто привыкнуть к чудесам.

– Чудо все равно уже произошло, – пожал плечами Торрес. – Но еще не завершилось. Однако, думаю, вам следует подготовить себя к тому, что Алекс вряд ли сможет стать совершенно таким, каким был до аварии.

– Мы и не надеялись на это, – спокойно ответил Марш. Утром он решил, что больше не позволит себе демонстрировать неприязнь к этому человеку. – Скажу вам честно – я и мечтать не смел о подобном результате.

В ответ Торрес покачал головой.

– Ваши впечатления могут подвести вас. В его памяти все еще масса пробелов, и когда он выйдет из клиники, то не сможет ориентироваться в городе. Он не помнит, как выглядит Ла-Палома, не помнит и дороги домой.

– Домой мы его довезем, – заверил Марш. – То есть для него это не дом, конечно... Я, знаете, и сам до сих пор раз-два в неделю навещаю наше прежнее жилье, – добавил он с невеселой усмешкой. – Но привыкнем и к новому.

Торрес словно не заметил усмешки Марша.

– В принципе, Алекс и сам мог бы довезти вас туда – я как-то дал ему карту, и после того, как он изучил ее, попросил показать дорогу отсюда домой. Он показал все – до последнего поворота. Но зрительно вспомнить, как выглядит эта дорога, он не в состоянии. То есть у него до сих пор не возникает мысленных образов многих вещей, казалось бы, хорошо знакомых ему до аварии.

– А вообще такое бывает? – спросила Эллен.

– Да, но крайне редко, – покачал головой Торрес. – И это вплотную подводит нас к проблеме... мм... цельности его личности – или отсутствия этой цельности, к несчастью.

Марш и Эллен быстро переглянулись – именно эта проблема больше всего тревожила их в последние недели. Обоих настораживал изменившийся характер Алекса, но Эллен настаивала на том, что это временно, что с тех пор, как Алекс окреп физически, Раймонд Торрес неустанно трудится над тем, чтобы вернуть ему и душевное здоровье; Марш, настроенный более скептически, пытался приучить супругу к мысли о том, что личность Алекса может и не восстановиться, и, возможно, повреждения, нанесенные эмоциональным отделам его мозга, оказались слишком велики.

– Heт, – таков был немедленный и однозначный ответ Эллен. – Это – лишь вопрос времени. Раймонд ему поможет. Мы только должны верить ему – и все.

Марш напрасно доказывал ей, что Торрес – хирург, а не психиатр. Закончилась весна, пришло особенно долгое и жаркое в этих краях лето – и все это время вера Эллен в магические возможности Торреса неуклонно росла. Сообразно ей росла и неприязнь к нему Марша. Внешне Марш пытался свести ее лишь к неприятию высокомерия Торреса, но самому себе он уже сознался, что просто-напросто ревнует. С каждым днем Торрес значил все больше и больше в жизни их сына, тем самым сближаясь с его женой. И Марш понимал, что ничего не может с этим поделать – ведь чудом возвращения сына в эту жизнь они были обязаны Торресу.

– Боюсь, в данный момент мы имеем дело, как это называется в нашей практике, с синдромом эмоционального притупления личности, – голос Торреса наконец пробился сквозь невеселые мысли Марша.

– Термин известный, – кивнул он, стараясь по возможности не дать прорваться сарказму.

– Не сомневаюсь, – Торрес сухо кивнул. – Но разъяснить его все же, полагаю, не помешает. – Он повернулся к Эллен. – Случай, в общем, вполне обыденный. Часто при повреждениях мозговой коры – даже не столь обширных, как у Алекса, – медленнее всего восстанавливается эмоциональная структура пациента. Иногда эти повреждения приводят к так называемому синдрому лабильной личности, когда пациент, наоборот, демонстрирует неадекватно сильные эмоции, – например, начинает смеяться над тем, что остальным смешным вовсе не кажется, или вдруг заливается без видимой причины слезами. Случай же Алекса обратный – эмоциональная структура сильно ослаблена. То есть практически никакой эмоциональной реакции ни на что. Через определенный промежуток времени эмоциональная структура может частично восстановиться, но, боюсь, на полное восстановление рассчитывать не приходится. Так что в случае с Алексом личность ему, скажем так, заменит отсутствие таковой.

Воцарилось молчание.

– Впрочем, – нарушил вновь его Торрес, – я с самого начала предупреждал, что шансы на полное выздоровление минимальны.

– И тем не менее он поправится, – голос Эллен звучал твердо. Перехватив ее взгляд, Марш невольно вздрогнул – в глазах Эллен светилась лишь вера, слепая вера в магию Торреса. – Ведь ты поможешь ему.

Торрес кивнул, но ничего не ответил.

– Мне нужно знать лишь одно, – продолжала она, – как и чем можем помочь ему мы с Маршем. Должны ли мы как-то... попробовать пробудить в нем эмоции? Или, наоборот, этого лучше не делать?

Торрес снова кивнул.

– Разумеется, стоит попытаться. Да и, откровенно говоря, сомневаюсь, что вы смогли бы удержаться от искушения. Я работал с Алексом все летние месяцы. Возможно, он просто еще не научился выражать свои эмоции. В любом случае нам остается только ждать и надеяться.

Эллен кивнула, посмотрев на Марша торжествующим взглядом.

– Чего нам нужно опасаться и чего можно ждать? – спросила она у Торреса.

Тот пожал плечами.

– И ничего, и всего. Ничему не удивляться – вот, пожалуй, первая заповедь. Мозг Алекса еще только в процессе выздоровления, и в ходе этого процесса может произойти что угодно. Самое же для вас главное – полный контроль за всем. Позволю себе просить вас делать заметки и регулярно предоставлять их мне для прочтения. Их стиль и информативность мало волнуют меня – мне важно знать, когда его поведение кажется нормальным, а когда – патологией. В особенности – что заставляет его плакать или смеяться. Или даже просто вызывает улыбку – понимаете?

– Не беспокойся, – заверила его Эллен. – Улыбаться я его научу.

– Надеюсь, – покачал головой Торрес. – Но если этого не случится – не стоит особенно переживать. И помните – по крайней мере, если он не научится улыбаться, хмуриться он тоже не научится.

Интересно, подумал Марш, кажется ли этому индюку, что подобной фразой он их как-то утешит. Если да – тогда он глубоко ошибается.

* * *

В нескольких сотнях метров от кабинета, в лаборатории, Алекс приходил в себя после наркоза – непременного спутника ежедневных тестов по программе, разработанной Торресом. И в который раз он безуспешно пытался хоть на мгновение удержать хотя бы один из странных образов, которые в эти зыбкие минуты на грани сознания снова наполнили его мозг – смутные очертания, странные, еле различимые звуки...

Он очнулся, и образы и звуки исчезли, канув в небытие. Алекс открыл глаза.

– Как себя чувствуешь?

Это техник. Алекс даже вспомнил его имя – Питер Блох. Кроме этого, правда, он ничего не знал об этом человеке. И не испытывал никакого желания знать. Для Алекса Питер был всего лишь частью здания – вроде тумбочки, койки или экрана в кабинете доктора Торреса.

– Хорошо, – ответил он. И сразу спросил: – А скажите, почему перед пробуждением мне всегда... все время кажется что-то?

Питер удивленно вскинул брови.

– А что именно?

– Сам не знаю. Просто что-то мелькает... я не могу толком разобрать, и еще звуки – резкие такие, скрипучие...

Питер начал отсоединять от мониторов тонкие провода, тянувшиеся, словно прядь длинных блестящих волос, к металлической пластинке, заменившей часть лобной кости Алекса.

– А боли при этом нет?

– Нет. Совсем не больно.

– А вообще что-нибудь ощущается? Может быть, запахи... вкус какой-нибудь пищи?

– Нет, ничего.

– Тогда трудно сказать, – развел руками Питер. – Я знаю только, что во время тестов часть этих вот электродов постоянно стимулирует мозг, а другая часть – измеряет его реакции. Вот поэтому и приходится давать тебе наркоз. Мозг-то стимулируется искусственно, и если человек в сознании, ощущения от этого самые неприятные. Скажем, затрагивается участок, вызывающий ощущение боли, ну, от ожога или пореза. А может быть и такое впечатление, будто тебя неожиданно разбудили и ты начинаешь реагировать на предметы, на звуки, запахи, а этого нет в действительности.

Встав со стола, Алекс натянул рубашку, затем сел в кресло и замер, дожидаясь, пока действие наркоза пройдет окончательно.

– Может быть, лучше доктору рассказать об этом?

Питер пожал плечами.

– Если хочешь. Я тут помечу себе – и завтра мы увеличим дозу кислорода.

– Да не стоит, – ответил Алекс. – Это ведь, в общем, не беспокоит меня.

Питер криво усмехнулся.

– А вообще тебя что-нибудь беспокоит?

Подумав, Алекс отрицательно мотнул головой.

– Нет. – Поднявшись с кресла, он нашарил трость и по-прежнему неуверенно зашагал к выходу.

Питер следил за удалявшейся фигурой, и усмешка постепенно исчезала с его лица. Ему предстояло еще закрыть лабораторию, отключить оборудование, которым пользовались в течение последних трех месяцев почти каждый день. Нагрузка на персонал лаборатории с того дня, как Алекс поступил к ним, была просто бешеная – Торрес не привык щадить ни себя, ни своих подчиненных.

И поэтому Питер был рад, что этого парня наконец забирают родители. Кроме того, наконец отважился сказать себе Питер Блох, сбросив халат и натягивая любимую потрепанную ветровку, – этот самый Алекс Лонсдейл ему совсем не нравился.

Разумеется, то, что Торресу удалось с ним сделать, займет свое место в истории нейрохирургии, но на Питера это не произвело особого впечатления. Какая, собственно, разница, быстро восстанавливает мозг этого парня свои функции или нет...