Текст книги "Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной"

Часть 1
От Аллана до По

Сумрак неизмеримый

Гордости неукротимой,

Тайна, да сон, да бред:

Это – жизнь моих ранних лет.[3]3
  Перевод В. Брюсова


[Закрыть]

Глава 1
Юный астроном

Влажным, жарким летом 1825 года любой человек, проходящий мимо особняка на углу Пятой и Мэйн-стрит, мог поднять голову и увидеть на балконе стройного молодого человека, настраивавшего телескопа. Дом располагался на склоне Шоко-Хилл, ведущему к реке Джеймс, которая открывала городу Ричмонд выход к морю. Вглядываясь в инструмент из стекла, дерева и латуни, юноша чередовал осторожные движения с терпеливой неподвижностью. Днем он следил за лодками, приплывающими и отплывающими во время прилива, ночью – за звездами.

Шестнадцатилетнего астронома звали Эдгар Аллан – иногда Эдди, иногда Эдгар По. Он знал созвездия как карты, легенды и вычисляемые движения. Он обладал карими глазами, утонченными чертами лица и гибким умом, некоторые сравнивали его живую, горделивую осанку с птичьей. В академии Ричмонда, школе для молодых джентльменов, которую он посещал с 1821 года, он преуспел в языках, риторике, а также в «астрономии, конических сечениях, алгебре, флюксиях, механике», которые предлагал учебный план.

Эдгар был сиротой, единственным ребенком в приемной семье. Он и его друзья бегали по лесу, испытывая друг друга в боксерских поединках, розыгрышах и дерзостях. Однажды Эдгар проплыл шесть миль по широчайшему простору Джеймса, и этот подвиг он сравнил с греблей лорда Байрона через Геллеспонт. Он, к слову, очень уважал Байрона. Сердце поэта, писал Эдгар, было «хаосом глубокой страсти», которую тот изливал в музыкальных, задумчивых стихах. По терялся в романах, приключенческих рассказах, исторических книгах и журналах, продававшихся в магазине его приемного отца, Джона Аллана.

По внешности и характеру Аллан имел мало общего с Эдгаром. Крупный и грузный, он являлся человеком, озабоченным положением в обществе и удовлетворением своих желаний. Аллан торговал табаком из Вирджинии, который выращивали на плантациях к западу и югу. На землях, захваченных у коренных американцев, африканские рабы собирали листья, связывали их в пучки, грузили на телеги и отправляли в Ричмонд, где его продавали и упаковывали для отправки в северные штаты и Англию. Аллан следил за временем доставки и прибытия, погодой, ценами и расходами.

Особняк, названный Молдавией, располагался в нескольких шагах от ричмондских рынков табака и хлопка. Тем временем рабов покупали и продавали всего через несколько улиц отсюда. Купив особняк в июне 1825 года, Джон Аллан обеспечил себе место среди элиты Ричмонда и самопровозглашенной южной аристократии. Белые колонны и купола самых больших зданий города напоминали об имперских строениях Греции и Рима. Трехэтажное здание с портиком, украшенным колоннами, демонстрировало рост Аллана от испытывающего трудности предпринимателя до владельца плантации и олигарха. Телескоп Эдгара, как и его портреты, роскошные драпировки и богатая мебель, заявляли о богатстве и вкусе. Он также интересовался миром фактов, что был так дорог Аллану – навигацией и картографией, имеющими решающее значение для трансатлантической торговли.

Десятилетиями ранее Аллан приплыл в Ричмонд из Шотландии, присоединившись к своему дяде Уильяму Галту, успешному торговцу. Вместе с партнером, Чарльзом Эллисом, Аллан начал импортировать товары для дома, ткани и журналы для состоятельных клиентов. Женился он на Фрэнсис Килинг Валентайн, дочери плантатора. В годы после войны 1812 года бизнес Аллана и Эллиса пошатнулся, однако после смерти дяди в марте 1825 года Аллан стал одним из богатейших людей Вирджинии. Он унаследовал три больших поместья «с принадлежащими к ним рабами, акциями и имуществом всех видов», а также кафедру Галта в Епископальной монументальной церкви Ричмонда.

Джон и Фрэнсис Аллан взяли двухлетнего Эдгара По в 1811 году, когда его мать, знаменитая актриса и «одна из самых красивых женщин Америки», умерла в Ричмонде. Во многих отношениях они относились к нему как к сыну и будущему члену правящего класса Вирджинии, дав ему надежду на получение собственного наследства. Однако Аллан отказался усыновить мальчика. Детство Эдгара превратилось в неустанное испытание в попытке заслужить любовь и признание приемного отца.

К лету 1825 года, когда По исполнилось шестнадцать лет, напряженность в отношениях между суровым патриархом и его подопечным возросла. Фрэнсис Аллан всегда заботилась об Эдгаре, и он отвечал ей взаимностью. Однако, к досаде Джона Аллана, Эдгар не проявлял склонности к деловой жизни – самое раннее стихотворение, написанное рукой По, появилось на листке бумаги, где Аллан рассчитывал сложные проценты по кредиту.

Аллан стал равнодушен к нежной и требовательной жене. По отношению к Эдгару он проявлял снисхождение, пренебрежение и гнев. Он был суровым воспитателем, порол мальчика за детские проступки. Временами он щедро одаривал его деньгами и подарками, но мог быть и необъяснимо скупым. Прежде всего, он никогда не позволял Эдгару забыть, что тот не являлся ни кровным родственником, ни законным приемным сыном, и не имел права на какие-либо ожидания. Постепенно начали разгораться и новые споры о неверности Аллана и о родной матери Эдгара.

С помощью телескопа Эдгар мог очень далеко путешествовать[4]4
  Илл. 2


[Закрыть]. Когда он садился перед объективом, размытый туман превращался в поглощающую темноту, разбитую точечными вспышками света, открывая точное, жутковатое видение неизведанных мест. Он также уходил в поэзию, замышляя небесную драму в строках «Вечерней звезды»:

 
Был полдень в июне
И полночь в ночи;
С орбит своих звезды
Бледно лили лучи
Сквозь холодные светы
Царицы Луны.
Она была – в небе,
Блеск на гребнях волны.[5]5
  Перевод В. Брюсова


[Закрыть]
 

По льстит луне, владычице ночи. Но после того, как он взглянул на ее «слишком холодную улыбку», он обращается к Венере, вечерней звезде. Его очаровывает «гордая роль», которую она играет на ночном небе:

 
Ее диск туманный,
Как саван обманный,
Проплыл, – и обернулся я
К Звезде Вечерней…
О, как размерней
Ласкает красота твоя!
Мечте так милы,
Полные силы,
Сверканья твои с вышины.
Пью, умиленный,
Твой огонь удаленный,
А не бледные блики Луны.[6]6
  Перевод В. Брюсова


[Закрыть]
 

Хотя царственная луна привлекает внимание всего мира, поэт стремится к более редкому, более отдаленному удовольствию.

Эти точные, потусторонние строки, написанные в подростковом возрасте, предвосхищают более позднюю поэзию По. Они также повторяют мир его тревожного детства: столичный город на воде, коммерческий центр противоречивых ценностей, в котором играли свою роль классические идеалы, увлечение современной наукой, насильственное подчинение, а также тоска, контрасты и страсти романтической поэзии.

По родился 19 января 1809 года в Бостоне. Его мать, Элиза Арнольд, приехала из Англии в 1796 году в возрасте девяти лет. Она выросла на сцене, очаровывая зрителей ролями от поющей служанки до Офелии, которую хвалили за красоту и живость. В ранней Америке актерская профессия считалась сомнительной с точки зрения морали; в Бостоне спектакли были запрещены вплоть до 1795 года. Во время гастролей Элиза привлекла внимание Дэвида По, сына уважаемой семьи из Балтимора. Его отец, прозванный «генералом По», служил квартирмейстером Лафайета во время революционной войны. Они поженились и вместе гастролировали, несмотря на его пьянство и бездарность на сцене.

Их первый сын Генри родился в 1807 году, за ним последовал Эдгар. Элиза По родила третьего ребенка, Розали, хотя к моменту ее рождения – а возможно, и задолго до этого – Дэвид оставил семью. Театральные представления миссис По в 1811 году в Вирджинии были очень хорошо приняты. Однако в Ричмонде, где она сыграла Джульетту и другие знаменитые роли, она заболела чахоткой.

Красивая, умирающая актриса в окружении своих маленьких детей, младшую из которых она еще кормила грудью, – это очень печальное зрелище. По словам местного торговца, дамы выражали ей свое почтение: «Сейчас преобладает необычная мода – благотворительность. Миссис По, великолепная женщина, очень больна и, после ссоры и расставания с мужем, живет в нищете. Сейчас для нее самое модное место отдыха – это палата». Газета Richmond Enquirer отметила: «Миссис По, лежащая на одре болезни и окруженная детьми, просит вашей помощи, и просит ее, возможно, в последний раз».

Элиза умерла 8 декабря. Безрассудный Дэвид По умер в Норфолке всего несколько дней спустя. Генри приютили родственники в Балтиморе, малышку Розали удочерили Уильям и Джейн Маккензи, близкие друзья Алланов. По настоянию жены Джон Аллан привез Эдгара домой.

Далее последовала еще одна трагедия: 26 декабря во время представления «Истекающей кровью монахини» в том же театре, где выступала Элиза По, произошел пожар. Погибло семьдесят два человека. Городской совет заказал мемориал. По указанию председателя Верховного суда Джона Маршалла и по проекту ученика Джефферсона на Брод-стрит построили неоклассическую восьмиугольную Епископальную монументальную церковь, а Уильям Галт – дядя Аллана – и несколько сенаторов, конгрессменов и губернаторов купили кафедру. Так рассказы о пожаре и о смерти матери объединились в памяти По.

Ричмонд являлся политическим центром и оказывал влияние на национальное правительство. Владельцы плантаций зависели от торговцев, многие из которых были шотландскими иммигрантами, такими же, как Аллан и его дядя Уильям Галт. Их расчетливая логика и скупость контрастировали с щедростью плантаторов и давно сложившимися кровными узами. Кроме того, семейные связи Фрэнсис и богатство Галта обеспечивали Алланам положение в обществе. Каждое лето семья уезжала из влажного, жаркого Ричмонда в Уайт-Салфер-Спрингс. Там Эдгар «очаровывал всех своей детской грацией» и «откровенным, ласковым и щедрым» нравом. Он был «прелестным малым, с темными кудрями и яркими глазами, одетый как молодой принц».

Общество Вирджинии гордилось традициями чести и иерархии. Они были прописаны в ритуалах балов и дуэлей, навеянных мечтательной актуальностью героических воинских саг Вальтера Скотта «Айвенго» и «Уэверли». Рабовладельческое дворянство Вирджинии посылало своих сыновей представлять свои интересы в Конгрессе, судах и Белом доме. Они ценили хладнокровие и браваду, превозносили женскую чистоту и деликатность и с тревогой следили за расовыми границами. Такие идеалы подрывались сексуальными вольностями, которые мужчины-рабовладельцы допускали по отношению к порабощенным женщинам (постоянная тема сенсационной и аболиционистской литературы).

По перемещался между гостиной, где Алланы принимали друзей и родственников, и комнатами для прислуги. В Ричмонде более трети населения находилось в рабстве. Расы смешивались бесчисленными способами, и большая часть раннего детства По прошла под присмотром чернокожих слуг, включая управляющего домом Алланов, Дэбни Дэндриджа. Воспитатели часто рассказывали ему истории, и в этих африканских сказках – которые передавались из поколения в поколение, изменялись и переосмысливались в ходе «Среднего пути» – очень часто изображались души, одержимые колдовством и опасными наваждениями, ожившие мертвые тела, злобные духи, терзающие живых. Поздние рассказы и стихи По о привидения, могилах и зомбиподобных существах станут отражением африканских и креольских сюжетов.

Некоторые критики считают необычным принятие По готической литературы – европейской традиции, связанной с замками с привидениями и проклятыми аристократами, популяризированной эдинбургским журналом Blackwood’s Magazine и фантастическими рассказами немецкого писателя Э. Т. А. Гофмана. Однако в предисловии к своему первому сборнику рассказов По утверждал, что «ужас – это ужас не Германии, а души». Если говорить более конкретно, то в аристократической атмосфере вирджинского общества и повседневном ужасе рабства По нашел непосредственное вдохновение для создания атмосферы болезненного декаданса в «Падении дома Ашеров» и «Маске красной смерти», сентиментального насилия в «Черном коте» и пыточных приспособлений в «Колодце и маятнике». Центральное место рабства в вирджинском обществе наложило отпечаток на поздние произведения По так же четко, как и на его детство. Возможность восстания была постоянной, а за слухами о восстании следовали безжалостные репрессии.

Будучи подопечным Аллана, По погрузился в привилегии, неразрывно связанные с плантациями. Тем не менее его дважды отстраняли от полноправного членства. Аллан принадлежал к растущему меркантильному классу, недавно появившемуся среди устоявшегося дворянства. Эдгару постоянно напоминали, что он сирота и сын актеров, а происхождение в те времена имело первостепенное значение. Трагедия смерти его родителей, особенно матери, о которой он лелеял смутные, возможно, даже воображаемые воспоминания, также нависла над его детством. Вот так сложились идеальные условия для воспитания мрачного, нервного, чрезвычайно наблюдательного ребенка.

Белая элита Ричмонда[7]7
  Илл. 3


[Закрыть] приветствовала демонстрацию богатства, образованности и эстетической чувствительности. Они также принимали скромный рационализм, провозглашенный в Декларации независимости и Конституции. Здравый смысл – сочетание наблюдательности и обычного расчета – мог раскрыть как глубинные законы природы, так и движущие силы политики. Будучи губернатором Вирджинии во время революции, государственным секретарем Вашингтона и третьим президентом страны, Томас Джефферсон оказывал сильное влияние на общество. Наряду с Бенджамином Франклином он считался одним из самых известных представителей науки в ранней республике.

В колониях наукой занимались в основном джентльмены-энтузиасты. Джефферсон и его друзья-плантаторы обсуждали исторические и естественные вопросы в Ричмонде и отправляли своих сыновей в колледж Вильгельма и Марии для получения классического образования. На Севере ценилось механическое искусство, но науки, за исключением медицины, являлись скорее развлечением, чем профессией: пока ученые в Лондоне и Париже поднимали тосты за «Опыты и наблюдения над электричеством» Франклина, опубликованные в 1751 году, тот зарабатывал на жизнь в Филадельфии, работая печатником. В свободное время, еще до выхода на пенсию в 1747 году, он проводил исследования с молний и лейденскими банками, разрабатывая принципы сохранения электрической силы.

Те немногие имеющиеся научные учреждения финансировались городами и штатами. В колониальных колледжах преобладали древние языки, история и теология, от профессоров ожидали, что они будут преподавать, а не собирать, классифицировать или экспериментировать. Более того, средств на приборы и другое оборудование не хватало. Только медицина предоставляла некоторые научные возможности – многие, кто занимался ботаникой, естественной историей, химией и физикой, в итоге стали врачами. Большая часть обсуждений натурфилософии проходила в неформальных, локально организованных ассоциациях. В 1743 году Франклин основал Американское философское общество (АФО) в Филадельфии, а Джон Адамс – Американскую академию искусств и наук в 1780 году в Кембридже, штат Массачусетс. Несмотря на прославленных участников, они существовали без государственной поддержки, выживая за счет членских взносов и субсидий штатов.

В такой клубной обстановке обменивались астрономическими наблюдениями, естественно-историческими диковинками и новыми методами ведения сельского хозяйства. В АФО Уильям Бартрам обсуждал растения, деревья и лишайники, Дэвид Риттенхаус демонстрировал телескопы, часы и механические модели Солнечной системы. Хотя ученые революционной эпохи лелеяли строгие пропорции ньютоновской теории, большая часть их знаний дошла до людей через выставки, диковинные предметы и сенсорные дисплеи, порой открытые для широкой аудитории, включая женщин и детей. Что касается электричества, соратники Франклина буквально шокировали зрителей, телесно приобщая их к ощущениям просвещенного естествознания.

Революция заключалась в применении рациональных законов к обществу. Этот «смелый, возвышенный эксперимент» стал для Франклина «славной задачей, поставленной перед нами Провидением». В «Правах человека» Томас Пейн утверждал, что Революция «представила в политике то, что в механике являлось лишь теорией». Джефферсон владел портретами Бэкона, Ньютона и Локка, «троицы величайших людей». Мэдисон и Адамс ссылались на ньютоновские законы в своих аргументах в пользу баланса властей в Конституции. Однако попытки представить раннюю республику как приложение науки оставались в основном риторическими, основатели не предусмотрели никакой национальной поддержки исследований, сохранив науку как преимущественно местное дело.

В «Записках о штате Вирджиния» Джефферсон писал как метеоролог, геодезист и натуралист: он был увлечен материалистической философией, поместив пять изданий «О природе вещей» Лукреция рядом с космологическими поэмами Эразма Дарвина «Храм природы» и «Ботанический сад». Особое внимание он уделял уходу за растениями. «Ботанику я причисляю к самым ценным наукам, – говорил он, – поскольку она вносит вклад в средства к существованию, украшения, парфюм и лекарства, а для деревенской семьи она составляет большую часть общественного удовольствия». Будучи президентом, он организовал покупку территории Луизианы у Франции в 1803 году и отправил Мериуэзера Льюиса и Уильяма Кларка исследовать континент до побережья Тихого океана, будучи убежденным в дальнейшем распространении поселения. Льюис и Кларк получили краткий курс картографии и естественной истории, включая инструкции по поиску свидетельств существования крупных животных, вымерших или живых, чтобы доказать, вопреки французскому натуралисту Бюффону, что природа Америки была обширной и динамичной, а не «сморщенной и уменьшенной».

«Записки» Джефферсона печально известны тем, что провозглашают природные различия между расами и представляют африканцев неполноценными по сравнению с европейцами. Бенджамин Баннекер, чернокожий астроном и геодезист, который помог построить округ Колумбия, призвал Джефферсона и других «отучить себя от этих узких предрассудков». Хотя Джефферсон осуждал рабство как «отвратительное пятно», его действия оставались неторопливыми: вместо отмены рабства он предпочитал схемы «колонизации» для переселения чернокожих в Африку.

Понимание ботаники, интерес к использованию науки с целью завоевания континента и нежелание распространять «всеобщие» права на тех, кто не входил в круг мужчин европейского происхождения, сделали Джефферсона довольно типичным примером раннего американского ученого. Строго говоря, энтузиасты не считались «любителями», поскольку «профессионалов» почти не было и сравнивать знания было не с кем. Джефферсон связывал науку с местными практическими проблемами (он спроектировал купол и колонны своего дома в Монтиселло, заполнив его книгами и механическими изобретениями), завоеванием западных земель и коренных народов, а также с международными сетями. Он часто переписывался с европейскими экспертами, хотя утверждал, что предпочитает один вечер с Дэвидом Риттенхаусом, чем неделю вечеринок в Париже.

Джеймс Мэдисон сменил Джефферсона на посту президента в 1809 году, в год рождения По. Двумя годами ранее британский военный корабль обстрелял американский фрегат у берегов Вирджинии и захватил четырех моряков. Пока Британия вела затяжную войну с Наполеоном, ее флот захватил более десяти тысяч американских моряков и призвал их на службу.

Подстрекаемый «ястребами» в Конгрессе – включая Эндрю Джексона, обиженного на плохое обращение с семьей со стороны британских солдат во время революции, – Мэдисон нагнетал напряженность в отношениях с Англией. Желая отвлечь внимание от внутренних разногласий, в 1812 году он объявил войну Великобритании, призвав сто тысяч добровольцев. Джон Аллан и его товарищи из местного ополчения, «Ричмондские стрелки», тоже записались в их ряды. Город война непосредственно не затронула, хотя купцы с тревогой наблюдали за накоплением табака и муки, поскольку на английскую торговлю было наложено эмбарго, и все морские перевозки находились под угрозой.

Война 1812 года, «вторая война за независимость», закончилась тупиком. Мирный договор был заключен в Генте в 1814 году делегацией в составе Джона Куинси Адамса, Альберта Галлатина и Генри Клея. Страна вышла из войны с укрепленным чувством национальной идентичности, поддержкой армии и значительным увеличением военно-морского флота. Война также способствовала политической карьере Эндрю Джексона, победителя в битве при Новом Орлеане.

После снятия эмбарго Джону Аллану предстояло разгрузить свои табачные склады, поэтому он начал искать новых покупателей в Шотландии и Англии. В июне 1815 года он и Фрэнсис, а также Эдгар и сестра Фрэнсис, собрали вещи первой необходимости и продали с аукциона остальное имущество и одного раба, Сципио.

Они отплыли из Норфолка в Нью-Йорк и далее в Ливерпуль. Завершив плавание через Атлантику, Аллан отправил письмо своему деловому партнеру Эллису: «Эдгар говорит: «Пап, скажи мне что-нибудь, чтобы я не боялся плыть»». Штормы и бушующие волны во время переправы разжигали воображение шестилетнего Эдгара. Как, впрочем, и Лондон, нервозный центр растущей империи.