Текст книги "Сговор остолопов"

IV

Дом Леви стоял среди сосен на пригорке, смотревшем на серые воды бухты Святого Людовика. Экстерьер особняка служил примером элегантной быдловатости; интерьер представлял собой успешную попытку не впускать деревенщину внутрь совершенно: утроба с неизменными семьюдесятью пятью градусами[21]21
  По Фаренгейту. Примерно 35 °C.


[Закрыть], соединенная с круглогодичным блоком кондиционеров пуповиной вентиляционных трактов и трубок, безмолвно заполнявших комнаты профильтрованными и восстановленными бризами Мексиканского залива и вдыхавших двуокись углерода, сигаретный дым и скуку семейства Леви. Центральная машинерия огромного животворного аппарата вибрировала где-то в акустически изолированных плитками кишках дома, напоминая инструктора «Красного Креста», задающего ритм на занятии по искусственному дыханию: «Вдохнули хороший воздух, выдохнули плохой, вдохнули хороший…»

Жилище было чувственно комфортабельно, насколько бывает комфортабельной утроба. Подушки каждого кресла утопали на несколько дюймов при малейшем касании, пена и пух подобострастно сдавались любому нажиму. Пучки нейлоновых ковров акриловых расцветок щекотали щиколотки тех, кто был любезен по ним пройти. Рядом с баром нечто, напоминавшее шкалу настройки радиоприемника, при повороте заливало все жилище светом мягким или ярким, как того требовало настроение. По всему дому, так, чтобы можно было без затруднений дойти пешком от одного до другого, располагались контурные кресла, массажный стол и моторизованная доска для упражнений, множество секций которой общупывали тело движениями нежными, но двусмысленными. «Приют Леви», как гласил знак на прибрежной дороге, был Занаду[22]22
  Райская долина в поэме Сэмюэла Тейлора Кольриджа «Кубла-Хан» (1797). Имеется в виду Шаньду – исторический город во Внутренней Монголии, в XIII в. летняя столица Хубилай-хана, императора-основателя династии Юань.


[Закрыть] чувств; в его изолированных стенах было чем потворствовать чему угодно.

Мистер и миссис Леви, считавшие друг друга единственными предметами в доме, не способными ничему потворствовать, расположились перед своим телевизионным приемником, наблюдая, как на экране сливаются краски.

– Лицо у Перри Комо[23]23
  Пьерино (Перри) Комо (1912–2001) – певец и руководитель эстрадного оркестра, ведущий популярного в 1950–1960-х годах телевизионного шоу.


[Закрыть] все зеленое, – с немалой враждебностью произнесла миссис Леви. – Он похож на труп. Лучше отправь этот приемник обратно в магазин.

– Я же только на этой неделе его из Нового Орлеана привез, – ответил ее супруг, обдувая себе черные волосы на груди, видневшейся в вырезе махрового халата. Мистер Леви только что вышел из парной и теперь намеревался обсохнуть полностью. Даже с круглогодичным кондиционером и центральным отоплением в полной сухости нельзя быть уверенным до конца.

– Так забери его обратно. Я не собираюсь слепнуть из-за сломанного телевизора.

– Ох, закрой рот. Нормально он выглядит.

– Он не выглядит нормально. Посмотри, какие зеленые у него губы.

– Все дело в гриме, которым пользуются эти люди.

– Ты хочешь сказать, что Комо на губы накладывают зеленый грим?

– Почем я знаю, что они делают?

– Разумеется, не знаешь, – ответила миссис Леви, обращая свои аквамариновекие глаза в сторону супруга, погруженного в пучины подушек желтой нейлоновой тахты. Она заметила краешек махры и резиновый сабо для душа на конце волосатой ноги.

– Не доставай меня, – произнес он. – Сходи поиграй со своей гимнастической доской.

– Я не могу взбираться сегодня на эту штуку. Мне сделали прическу.

Она коснулась высоко взбитых пластмассовых кудряшек оттенка платины.

– Парикмахер сказал мне, что и парик понадобится.

– Ну к чему тебе парик? Посмотри, сколько у тебя волос и без того.

– Мне нужен парик брюнетки. Так я смогу изменить свою личность.

– Послушай, ты ведь уже и так брюнетка, правильно? Отрастила бы себе волосы естественно и купила бы светлый.

– Об этом я не подумала.

– Ну так подумай немножко и посиди тихо. Я устал. Я ездил сегодня в город и завернул в компанию. А это меня всегда угнетает.

– Что там происходит?

– Ничего. Абсолютно ничего.

– Я так и думала, – вздохнула миссис Леви. – Ты спустил дело своего отца в канализацию. Это трагедия твоей жизни.

– Господи, да кому нужна эта допотопная фабрика? Никто уже не покупает штаны, которые там шьют. Отец сам во всем виноват. Когда в тридцатых в моду вошли защипы, он не захотел отказываться от обычных брюк. Он же был прямо Генри Форд швейной промышленности. Когда в пятидесятых простые брюки вернулись, он начал шить с защипами. Ты бы видела то, что Гонсалес называет «новой летней линией». Похожи на шаровары, которые клоуны в цирке носят. А уж ткань… Я бы такой даже посуду мыть не стал.

– Когда мы поженились, Гас, я тебя боготворила. Мне казалось, в тебе есть напор. Ты мог бы развернуться со «Штанами Леви» по-настоящему. Возможно, даже контору в Нью-Йорке открыл бы. Тебе все само в руки приплыло, а ты взял и выкинул.

– Ох, прекрати всю эту ахинею. Тебе удобно.

– У твоего папы был характер. Я его уважала.

– Мой папа был довольно мерзким сквалыгой, мелким тираном. Когда я был молод, меня эта компания интересовала. Сильно интересовала. Так вот – он своей тиранией уничтожил мой интерес без остатка. С моей точки зрения, «Штаны Леви» – его компания. Пусть идет псу под хвост. Любую мою хорошую идею на пользу фирме он душил только ради того, чтобы доказать, что он – отец, а я – сын. Если я говорил: «Защипы», – он отвечал: «Никаких защипов! Никогда!» Если я говорил: «Давай попробуем какую-нибудь новую синтетику», – он отвечал: «Синтетику? Только через мой труп».

– Он начинал торговать брюками еще с фургона. И посмотри, во что это выросло. С такой форой ты мог бы сделать «Штаны Леви» национальной компанией.

– Нации повезло, поверь мне. Я все свое детство проходил в этих штанах. Как бы то ни было, я устал слушать твою болтовню. Точка.

– Хорошо. Давай помолчим. Смотри, губы у Комо уже розовые. Ты никогда не был хорошим отцом для Сьюзен и Сандры.

– Последний раз, когда Сандра приезжала домой, она открыла сумочку достать сигареты, и оттуда выпала пачка резинок – прямо к моим ногам.

– Я о том и говорю. Ты никогда не служил своим дочерям примером. Неудивительно, что они совсем сбились с пути. Я с ними и так, и этак.

– Слушай, давай не будем о Сандре и Сьюзен. Они в колледже. И нам еще повезло – мы не знаем, что там происходит. Когда им надоест, они выскочат за каких-нибудь бедолаг, и все будет хорошо.

– И каким же дедушкой ты будешь тогда?

– Откуда я знаю? Оставь меня в покое. Залезь на свою гимнастическую доску, нырни в джакузи. Мне нравится передача.

– Как она тебе может нравиться, если у всех лица обесцвечены?

– Давай не будем снова.

– Мы едем в Майами?

– Возможно. А то и переселимся туда.

– И бросим все, что у нас есть?

– Что бросим? Твоя гимнастическая доска в фургон влезет.

– Но компания?

– Компания уже заработала все, что могла заработать. Пора ее продавать.

– Хорошо, что твой папа умер. Дожил бы и посмотрел на все это. – Миссис Леви оделила резиновую туфлю трагическим взглядом. – Теперь ты, наверное, все время будешь проводить на Мировом первенстве или на дерби в Дейтоˊне. Это подлинная трагедия, Гас. Подлинная трагедия.

– Не пытайся сделать из «Штанов Леви» великую пьесу Артура Миллера.

– Слава богу, есть я, чтобы за тобой присматривать. Слава богу, меня компания интересует. Как мисс Трикси? Надеюсь, она еще не утратила вкуса к жизни и активно функционирует.

– Она до сих пор жива, и одно это о многом говорит.

– По крайней мере, у меня есть к ней интерес. Ты бы уже вышвырнул ее на снег.

– Эта женщина давным-давно должна быть на пенсии.

– Я же говорила тебе – пенсия ее убьет. Нужно делать так, чтобы она чувствовала себя нужной, любимой. Эта женщина – подлинная перспектива психического омоложения. Я хочу, чтобы ты ее привез как-нибудь сюда. Мне бы хотелось по-настоящему над нею поработать.

– Притащить сюда эту рухлядь? Ты рехнулась? Я не желаю, чтобы напоминание о «Штанах Леви» храпело у меня в кабинете. Она обмочит тебе всю тахту. Можешь забавляться с нею на расстоянии.

– Как это типично, – вздохнула миссис Леви. – Мне никогда не понять, как я терпела такое бессердечие все эти годы.

– Я уже разрешил тебе держать мисс Трикси в конторе, где, насколько я знаю, она целыми днями сводит Гонсалеса с ума. Когда я сегодня утром туда зашел, все валялись на полу. Не спрашивай меня, чем они занимались. Они могли заниматься чем угодно. – Мистер Леви присвистнул сквозь зубы. – Гонсалес, как обычно, где-то на луне, но видела бы ты этого другого субъекта, что там работает. Не знаю, откуда они его выкопали. Ты не поверишь своим глазам, честное слово. Боюсь даже гадать, что эти три шута гороховых весь день в конторе делают. Просто чудо, что там еще ничего не произошло.

V

Игнациус решил не ходить в «Пританию». Демонстрировалась широко разрекламированная шведская драма о человеке, теряющем свою душу[24]24
  Вполне возможно, речь идет о фильме Ингмара Бергмана «Зимний свет» (1962).


[Закрыть], – Игнациуса не особенно привлекал ее просмотр. Следует побеседовать с управляющим кинотеатра: как он мог допустить в прокат такую скукотищу.

Он проверил засов на двери: интересно, когда вернется мамаша. Она вдруг стала уходить из дому чуть ли не каждый вечер. Однако перед Игнациусом сейчас стояли другие заботы. Выдвинув ящик стола, он посмотрел на кипу статей, написанных им когда-то с учетом журнального рынка. Для серьезных общественных журналов там были «Наблюдения о Боэции» и «В защиту Хросвиты: тем, кто говорит, что ее никогда не было». Для семейных журналов он написал «Смерть Рекса» и «Дети, надежда мира». В попытке проникнуть на рынок воскресных приложений сочинил «Задачу обеспечения безопасности воды», «Опасность восьмицилиндровых автомобилей», «Воздержание, безопаснейший метод контроля рождаемости» и «Новый Орлеан, город романтики и культуры». Просматривая старые рукописи, он недоумевал, почему так и не отправил их в редакции – каждая была по-своему великолепна.

Однако сейчас перед ним маячил новый, крайне прибыльный проект. Игнациус быстро очистил стол, одним движением ловко смахнув все журнальные статьи и блокноты «Великий Вождь» на пол. Перед собой он водрузил новую папку со скоросшивателем и на грубой крышке медленно вывел красным карандашом печатные буквы: «ДНЕВНИК РАБОЧЕГО ПАРНИШКИ, ИЛИ ДОЛОЙ ПРАЗДНОСТЬ». Закончив сей труд, он содрал ленты с новых пачек линованной бумаги «Синий Конь» и сложил их в папку. Карандашом проткнул дырки в нескольких бланках «Штанов Леви», на которых уже имелись записи, и подшил их в начало. Взяв шариковую ручку «Штанов Леви», он начал писать на первом листке «Синего Коня»:

Любезный Читатель,

Книги – бессмертные сыновья, презирающие своих родителей.

– Платон

Я подхожу к выводу, любезный читатель, что уже привык к возбужденному темпу конторской жизни, – я сомневался, что когда-либо вообще смогу к нему приспособиться. Разумеется, это правда: за свою недолгую карьеру в «Штанах Леви, Лимитед» я преуспел в инициации нескольких методов экономии труда. Те из вас, кто является моими собратьями по конторскому труду и оказывается читающим сей язвительный дневник во время перерыва на кофе, могут принять к сведению одно-два из моих нововведений. Наблюдения эти я адресую также управленцам и магнатам промышленности.

Мне пришлось по вкусу прибывать в контору на час позже, чем от меня ожидается. Следовательно, когда я действительно приезжаю, то приезжаю гораздо лучше отдохнувшим и освеженным и тем самым избегаю того первого унылого часа рабочего дня, за который мои по-прежнему вялые ощущения и тело превращают любое задание в епитимью. Я пришел к заключению, что с более поздним приездом работа, которую я выполняю, несет на себе печать гораздо лучшего качества.

Нововведение мое, связанное с систематизацией документации, в данный момент вынуждено оставаться секретным, поскольку оно довольно-таки революционно, и я должен выяснить до конца, насколько оно эффективно. В теории же нововведение это – великолепно. Тем не менее должен сказать, что хрупкие пожелтевшие листки бумаги в папках представляют собой пожарную угрозу. Более специальный аспект, который может оказаться и не применимым ко всем случаям, заключается в том, что папки мои, очевидно, служат приютом для разнообразных паразитов. Бубонная чума – вполне достойная участь в Средневековье; тем не менее я полагаю, что подхватить чуму в нынешнем жутком столетии было бы непростительно смехотворно.

Сегодня на контору нашу наконец снизошла благодать в лице господина нашего и хозяина м-ра Г. Леви. Если быть до конца честным, я обнаружил его довольно беспечным и равнодушным. Я привлек его внимание к табличке (да, читатель, она в конце концов написана и вывешена; довольно великодержавная геральдическая лилия придает ей теперь дополнительную значимость), но и это с его стороны вызвало не много интереса. Визит его был краток и отнюдь не деловит, но кто мы такие, чтобы ставить под сомнение мотивы этих гигантов коммерции, чьи капризы управляют прогрессом всей нашей нации. Со временем он осознает всю мою преданность его фирме, всю мою увлеченность делом. Пример мой, в свою очередь, может снова привести его к вере в «Штаны Леви».

Ля Трикси по-прежнему помалкивает, доказывая тем самым, что она гораздо мудрее, чем я полагал. Я подозреваю, что женщине этой известно очень многое, и апатия – лишь фасад ее показного презрения к «Штанам Леви». Понимать ее становится легче, когда она заговаривает о пенсии. Я обратил внимание, что ей требуется новая пара белых носков, поскольку нынешние уже довольно посерели. Быть может, в ближайшем будущем я презентую ей пару впитывающих белых атлетических носков; этот жест может растрогать ее и вывести на беседу. Ей, кажется, довольно-таки полюбилась моя зеленая шапочка, поскольку время от времени ей нравится надевать ее вместо целлулоидного козырька.

Как я уже сообщал вам в предыдущих частях моего повествования, я следовал примеру поэта Милтона, проведя юность свою в затворничестве, медитации и учении ради совершенствования искусства своего письма, как это сделал он; катаклизмическая невоздержанность моей матери вытолкнула меня в мир самым бесцеремонным образом; вся система моя до сих пор пребывает в состоянии непрерывной трансмутации. Следовательно, я по-прежнему в самой гуще процесса адаптации себя к напряженности рабочего мира. Как только система моя привыкнет к конторе, я предприму гигантский шаг и нанесу визит на фабрику – в самое взбудораженное сердце «Штанов Леви». До меня из-за фабричной двери доносилось больше, нежели слабое шипенье и рев, но нынешнее мое состояние, несколько обессиленное, в настоящий момент препятствует спуску в данный ад. Время от времени кто-нибудь из фабричных рабочих вваливается в контору с безграмотным прошением по какому-либо поводу (обычно – запой десятника, хронического пьяницы). Я навещу этот фабричный люд, как только снова обрету целостность; у меня имеются глубокие и прочные убеждения касательно общественной работы. Я уверен, что, вероятно, смогу как-то помочь фабричным. Не выношу тех, кто трусит перед лицом социальной несправедливости. Я верю в дерзкую и сокрушительную преданность проблемам современности.

Об общественном здравии: более чем единожды искал я укрытия в «Притании», привлеченный аттракционами каких-то техниколорных ужасов, заснятыми на пленку уродствами, являющимися оскорблением любых критериев вкуса и порядочности, многими роликами и катушками извращения и святотатства, что ошеломляли мой неверящий взор, шокировали мой девственный разум и запирали мне клапан.

Моя мать в настоящее время якшается с некими нежелательными элементами, пытающимися трансформировать ее в атлета, с растленными образчиками человечества, регулярно катающими кегельные шары по пути к забвению. Временами я нахожу собственное влачение успешной предпринимательской карьеры довольно болезненным при таких распрях, кои приходится претерпевать дома.

О личном здоровье: сегодня днем клапан мой захлопнулся довольно яростно, стоило мистеру Гонсалесу попросить сложить ему столбик цифр. Обратив внимание на то состояние, в которое повергла меня его просьба, он предусмотрительно сложил столбик сам. Я пытался не устраивать из этого сцены, но клапан мой оказался сильнее. Этот управляющий конторы, между прочим, может со временем оказаться страшным занудой.

До новых встреч,

Дэррил, Ваш Рабочий Парнишка

Игнациус с удовольствием перечел только что написанное. «Дневник» таил в себе массу возможностей. Он мог бы стать современным, жизненным, подлинным документом проблем молодого человека. Наконец он закрыл папку и стал размышлять об ответе Мирне – о бичующей, неистовой атаке на все ее бытие и мировоззрение. Лучше подождать, пока он не посетит фабрику и не увидит, какие общественные действия там можно предпринять. Такую наглость нужно обуздывать как доˊлжно; быть может, ему удастся сделать с фабричными рабочими нечто такое, от чего Мирна покажется реакционершей в сфере общественной работы. Он должен доказать свое превосходство над этой отвратительной распутницей.

Взяв в руки лютню, он решил на какой-то миг успокоить себя песней. Массивный язык его прокатился по усам в предвкушении и разминке, и, перебирая струны, он запел:

 
– Не медли ни минуты, к наследью своему —
Спеши дорогой ровной по сердцу и уму.
 

– Заткнись! – проверещала мисс Энни из-за своих наглухо закрытых ставней.

– Да как вы смеете! – громыхнул в ответ Игнациус, раздирая собственные рамы и высовываясь в темный холодный проулок. – Откройтесь. Как смеете вы таиться за этими ставнями?

В неистовстве он вбежал в кухню, наполнил водой кастрюльку и метнулся обратно в комнату. Он только прицелился, чтобы окатить водой по-прежнему глухие ставни мисс Энни, как на улице треснула дверца автомобиля. По проулку кто-то шел. Игнациус захлопнул окно и выключил свет, прислушиваясь, как мать с кем-то разговаривает. Проходя под его окном, патрульный Манкузо что-то произнес, а хриплый женский голос ответил:

– Похоже, все чисто, Ирэна. Света нету. Видать, картину пошел глядеть.

Игнациус натянул куртку и выбежал в прихожую к передней двери, как раз когда они открывали дверь кухни. Он спустился по ступенькам и увидел перед домом белый «рэмблер» патрульного Манкузо. С большим трудом Игнациус нагнулся и ткнул пальцем в клапан одной покрышки, подождал, пока не перестанет шипеть, и низ покрышки не растечется блином по кирпичам канавы. Затем протиснулся на задний двор по проулку, ширина которого едва пропускала его туловище.

В кухне ярко горел свет, и через закрытое окно он слышал дешевенькое радио матери. Игнациус тихо поднялся по ступенькам и вгляделся в закопченное стекло задней двери. Мать и патрульный Манкузо сидели за столом с почти полной пинтой «Прежних времен». Патрульный выглядел подавленнее обычного, однако миссис Райлли притопывала ногой по линолеуму и робко посмеивалась над тем, что наблюдала посередине комнаты. Коренастая женщина с седыми волосами в мелких завитушках танцевала на линолеуме одна, потряхивая маятниками грудей, болтавшимися под белой спортивной блузкой. Туфли для кегельбана решительно топотали по полу, перемещая раскачивавшиеся груди и вихлявшие бедра взад и вперед между столом и печкой.

Так значит, это и есть тетушка патрульного Манкузо. Только у патрульного Манкузо тетушкой может быть нечто подобное, фыркнул себе под нос Игнациус.

– В-воо! – радостно орала миссис Райлли. – Санта!

– Смотрите, дэтки, – заорала в ответ седая тетка, точно рефери на поединке профессионалов, и затряслась в шейке все ниже и ниже, пока чуть было совсем не рухнула на пол.

– О, мой бог! – сказал Игнациус ветерку.

– У тебя пузо надорвется, – рассмеялась миссис Райлли. – Ты мне прямо в подпол провалишься.

– Может, уже хватит, тетя Санта? – угрюмо промолвил патрульный Манкузо.

– К чертям, я еще хочу. Я только начала, – ответила женщина, ритмично подымаясь с пола. – Кто сказал, что бабуси больше танцывать не можут?

Раскрыв руки, тетка заскакала по взлетной полосе линолеума.

– Боже-сусе! – греготнула миссис Райлли, опрокидывая бутылку виски себе в стакан. – А если Игнациус вернется и все это увидит?

– На хрен Игнациуса!

– Санта! – ахнула миссис Райлли, шокированная, но, как заметил Игнациус, слегка довольная.

– А ну прекращайте немедленно! – завопила мисс Энни из-за своих ставней.

– Это еще кто? – спросила Санта у миссис Райлли.

– Прекратите, пока я легавых не позвала, – донесся до них приглушенный крик мисс Энни.

– Прошу тебя, хватит, – нервно взмолился патрульный Манкузо.

Пять

I

Дарлина за стойкой бара разливала воду по ополовиненным бутылям.

– Эй, Дарлина, послушай только, какое говно, – скомандовала Лана Ли, сворачивая газету и придавливая ее пепельницей. – «Фрида Бимс, Бетти Бампер и Лиз Дубье, все проживающие по адресу: улица Святого Петра, 796, – прошлой ночью были арестованы в салоне «Эль Кабалло», дом 570, по улице Бургундии, и оштрафованы за нарушение спокойствия и создание угрозы общественному порядку. По словам офицеров полиции, производивших арест, инцидент разгорелся, когда одной из женщин сделал непристойное предложение неопознанный мужчина. Две спутницы женщины ударили мужчину, впоследствии сбежавшего из салона. Женщина по фамилии Дубье швырнула табурет в бармена, а две другие угрожали посетителям салона табуретами и разбитыми пивными бутылками. Посетители салона утверждают, что на сбежавшем были туфли для игры в кегли». Ну, что скажешь? Вот такие типы и похабят весь Квартал. Захочет какой-нибудь честный Джо позажигать с эдакой коблой, а его за это лупят. А ведь когда-то тут все славно и правильно было. А теперь – одни коблы с педиками. Неудивительно, что бизнес завонялся. Терпеть не могу кобел. Просто не перевариваю!

– А к нам по ночам теперь одни шпики и шастают, – сказала Дарлина. – И почему шпиков на таких вот баб не спускают?

– Да это заведение уже просто в чертов участок превратилось. Похоже, я один сплошной благотворительный концерт устраиваю для «Общества полицейского человеколюбия», – с отвращением высказалась Лана. – Пустой зал, да кучка легавых друг с другом знай перемигивается. И полдороги за тобой следи, за недоумью, чтобы ты им бодяги не впарила.

– Ну, Лана, – взмолилась Дарлина. – Откуда ж мне знать, кто из них легавый? По мне так все едины. – Она высморкалась. – Я ж заработать стараюсь.

– Легаша по глазам вычислить можно, Дарлина. Они очень наглые. Я в этом бизнесе уже слишком долго. Каждый легавый прихват знаю. Купюры меченые, костюмчики липовые. Если по глазам не можешь, смотри на деньги. На них полно черточек карандашных – крапленые.

– А как мне деньги видеть? Тут темно, хоть глаз выколи.

– Ну, с тобой нам что-то нужно будет сделать. Я не хочу, чтобы ты у меня на табуретках рассиживала. А то еще как-нибудь двойной мартини начальнику полиции толкнешь.

– Лучше дай я на сцену выйду и станцую. У меня потрясный номер есть.

– Ох, да заткнись же ты! – заверещала Лана. Если Джоунз прознает о полиции в заведении по вечерам – прощай, швейцар за полцены. – Послушай, Дарлина, сюда – только не говори этому Джоунзу, что у нас тут весь департамент по ночам обретается. Ты же знаешь, как черномазые на фараонов реагируют. Он может испугаться и сбежать. В смысле, я паренька выручить хочу, чтоб по улицам не околачивался.

– Ладно, – ответила Дарлина. – Только я так ни шиша не заработаю, если буду стрематься, что чувак на соседней табуретке – полицай. Знаешь, что нам надо, чтоб бабок заколотить?

– Что? – зло осведомилась Лана.

– Нам тут надо животное.

– Что? Господи Иисусе.

– Ни за какими живоˊтами я тут подтирать не собираю, – высказался Джоунз, шумно стуча шваброй о ножки табуретов возле стойки.

– Иди сюда и хорошенько подотри тут под табуретками, – позвала его Лана.

– О! В-во! Это где я кусок прохлопал? Й-их!

– Посмотри в газету, Лана, – продолжала Дарлина. – Почти в каждом клубе на всей улице есть себе животное.

Лана перелистнула газету на страницу развлечений и сквозь туман Джоунза вгляделась в объявления ночных клубов.

– Ну, у маленькой Дарлины винтики заработали. Тебе бы, наверное, хотелось самой этим клубом управлять, а?

– Нет, мэм.

– Так и запомни, – произнесла Лана, пробегая пальцем по рекламам. – Смотри сюда. У Джерри завели себе змею, в 104 – голубков, тигренок, шимпанзюк…

– И вот туда-то люди и ходят, – сказала Дарлина. – Надо ж равняться на других в таком бизнесе.

– Большое спасибо. Поскольку это твоя идея, то предложения у тебя есть?

– А я предлагаю голым совать одногласно против того, чтоб завапарк тута не заводить.

– Занимайся полом, – велела Лана.

– Можно взять моего попугайчика, – предложила Дарлина. – Я с ним такой убойный танец репетировала. Птичка соображает. Послушали б, как она разговаривает.

– А в цветных барах публики всяко птицев вовнутрь не пускают.

– Птичкам же ж тоже шанс нужен, – взмолилась Дарлина.

– В-во! – произнес Джоунз. – Гляди-ка. Ваш дружок-сиротка тока подкатил. Пора благовпарительнось разводить.

Джордж сутуло протиснулся в дверь – мешковатый красный свитер, белые джинсы и бежевые цыганские сапоги с заостренными приплюснутыми носами. На обеих руках у него виднелись татуировки кинжалов, нарисованные синим пастовым карандашом.

– Извини, Джордж, для сироток сегодня ничего нет, – поспешно сказала Лана.

– Вишь как? Сироткам таперича лучше в Еднёный Фон поддавать, – вымолвил Джоунз и подул дымом на кинжалы. – У нас и так финанцы поют романцы. Благовпарительнось дома начинается.

– Чё? – переспросил Джордж.

– В наше время в приютах кого только не держат, хульганье всякое, – заметила Дарлина. – Я б ничего им не давала, Лана. Он там какие-то шашли-машли крутит, точно тебе говорю. Если этот пацан – сиротка, то я – королева Англии.

– Поди сюда, – велела Лана Джорджу и вывела его на улицу.

– Чё такое? – спросил тот.

– Я не могу разговаривать, когда здесь эти придурки, – ответила Лана. – Слушай: наш новый швейцар – совсем не то, что раньше. Этот умник у меня выспрашивать про сироток начал, как только тебя увидел. Я ему не верю. У меня уже и так с мусорами дела.

– Так возьми себе нового. Вон сколько чуваков вокруг.

– За те башли, что я ему плачу, я б даже слепого эскимоса нанять не смогла. Я с ним типа договорилась, как бы со скидкой. И он думает, что если попробует ноги сделать, его загребут за бродяжничество. Такая вот у нас, в общем, сделка, Джордж. То есть в моем бизнесе всегда нужно ухо востро держать насчет выгоды. Понял?

– А чё со мной?

– Этот Джоунз уходит на обед с двенадцати до полпервого. Поэтому ты приходи без четверти час.

– И чё я должен делать с этими пакетами весь день? Я ничё не могу сделать до трех часов. И не хочу это барахло с собой повсюду таскать.

– Сдай на автостанцию. Мне плевать. Только сделай так, чтоб с ними ничего ни-ни. До завтра.

И Лана снова зашла в бар.

– Хорошо, если ты дала этому пацану от ворот поворот, – сказала Дарлина. – Сдать бы его в Бюро по улучшению бизнеса.

– В-во!

– Ну давай же, Лана. Дай же ж нам с птичкой выступить, а? У нас такая хохма.

– Было время, когда «киванисам»[25]25
  Международный клуб «Kiwanis International» – сообщество предпринимателей и профессионалов, созданное в 1915 г. в Детройте для поддержания близости его членов и оказания различных услуг обществу. Название образовано от фразы североамериканских индейцев, означающей «собираемся вместе, шумим».


[Закрыть] старой школы нравилось приходить и смотреть, как симпатичная девчонка слегка потряхивает делами. А теперь им животное подавай. Знаете, что с людьми сейчас происходит? Они болеют. Трудно человеку честный бакс заработать. – Лана прикурила и выдула свое облако против Джоунзова. – Ладно. Устроим птичке прослушивание. Наверное, тебе с птичкой на сцене будет безопаснее, чем с легавым у стойки. Тащи свою проклятую птицу.